Объединяем усилия
Принятие партизанской присяги мы приурочили ко Дню Советской Армии. Праздник этот отмечался широко и торжественно. Мы считали себя частью нашей великой армии, пусть и отделяли нас от нее сотни километров оккупированной врагом земли. И поэтому с таким воодушевлением встретили партизаны предложение присвоить нашему головному отряду наименование отряд имени 24-й годовщины РККА. Громовое "ура" долго звучало над лесом. Здесь же начальник штаба Илья Иванович Бородачев зачитывает приказ по объединению. Перед головным отрядом имени 24-й годовщины РККА (он до сих пор находился под моим командованием) ставится новая задача: выйти в Середино-Будский, Хильчанский, Новгород-Северский и Гремячский районы для организации там местных партизанских отрядов, которые должны стать в будущем опорными центрами для создания второго партизанского края.
Мы знаем, что задача эта трудная, враг ни с чем не посчитается, чтобы помешать развертыванию партизанского движения в новых районах. И первоначальная наша цель более скромная: опередить наступление вражеских войск, как можно скорее рассредоточить наши отряды в возможно большем радиусе, чтобы фашистам оказалось не под силу окружение партизан.
Учитывалось при этом следующее. Оккупационными властями Украина была разделена на семь так называемых генеральных округов. В седьмой округ полностью входили Сумская и Черниговская области; управление округа находилось в Чернигове. В распоряжении генерального комиссара кроме воинских и полицейских подразделений при городских и районных комендатурах находилась целая дивизия, которая сейчас вела действия против отрядов Ковпака и Федорова. Когда мы вступим на Черниговщину, этой дивизии прибавится хлопот. Ей придется метаться на огромном пространстве, всюду натыкаясь на партизанские сюрпризы…
Я еще раз окидываю взглядом строй и не могу нарадоваться. Сотни новых бойцов влились в наши ряды. Это ничего, что многие из них еще не обстреляны. Подучатся.
Рота за ротой под многоголосую лихую песню трогаются в путь. Минуя Красную Слободу, они направляются за Неруссу.
Дня через три получаем радиограмму. Строкач сообщает, что группа Плохого была выброшена в район Навли и сейчас находится в штабе Емлютина. С радостью прекращаем розыск. Поисковые группы возвращаются в свои отряды. Мы с Богатырем покидаем Красную Слободу и едем догонять свою колонну.
Ехали всю ночь. Лес стал заметно редеть, пошли кустарники и редкие сосновые посадки. Когда забрезжил рассвет, мы увидели Середину-Буду. Лесной массив, соединяющий Украину с Россией, остался далеко позади…
Останавливаем сани и по хрупкому насту поднимаемся на пригорок. В бинокли осматриваем Середину-Буду. В низовье районный центр срастается с большим селом Зерново, раскинувшимся на просторней равнине. Совсем недавно мы смотрели на Середину-Буду с хутора Хлебороб, с запада. С той стороны райцентр выглядел меньше, так сказать, компактнее: от наших глаз было скрыто Зерново.
— Тихо, совсем тихо. Примолкли немцы, — говорит Богатырь.
Да, враг затаился, носа не показывает, хотя вокруг почти открыто расхаживают наши партизаны. Неподалеку, в Благовещенском, целая рота наша расположилась.
Поворачиваем на восток, чтобы попасть в это село. Сильно пригревает солнце. Въезжаем в Благовещенское. Партизаны, встречающиеся на нашем пути, подтягиваются, поправляют ремни.
— Где Смирнов?
Нас ведут к дому в центре деревни. Командир роты Смирнов выбегает навстречу, отдает честь. Он в гимнастерке — не успел одеться потеплее. Упрекаю его:
— Спокойно живете, Смирнов, и бойцы ваши прохлаждаются, словно к теще на блины прибыли.
— Насчет тещи, товарищ командир, это не очень справедливо. А блины мы сами горазды печь, фашисты будут сыты ими по макушку…
— Самоуверенности, я смотрю, вам не занимать.
— У нас есть основания быть уверенными в себе…
— Ну-ка показывайте ваши основания!
— Пожалуйста.
Накинув полушубок, Смирнов ведет нас за околицу. На холме вырыты окопы, к ним от деревни ведут глубокие ходы сообщения. Я замедляю шаг и, едва сдерживая злость, спрашиваю:
— Разве можно так строить оборону? Никакой маскировки…
— Специально так делаем. — Смирнов говорит спокойно, уверенно. — Вообще-то здесь место не очень удобное для нас. Видите, лощины с кустарником. Они доходят до самого центра деревни. Немцы, конечно, воспользуются ими, чтобы окружить высотку с нашими окопами.
— Ну и что вы тогда будете делать?
Искоса поглядываю на комиссара. Тот улыбается. Конечно, уже все понял. Обходит окопы, трогает руками искусно сделанные деревянные пулеметы. Возле них чучела, наряженные в старые ватники и шапки с алыми партизанскими лентами. У одного даже настоящий бинокль прижат к глазам.
Вот черти! Ведь даже я сначала считал, что в окопах бойцы мерзнут. Ложная оборона сооружена на славу. А где же настоящая?
Смирнов показывает нам на стены сараев. Над самой землей в них вырезаны амбразуры, из которых выглядывают стволы пулеметов. Узнаем, что во время боя все лощины будут накрываться артиллерийским и минометным огнем.
— Секрет тут простой. — Смирнов говорит с явным удовольствием. — Фашисты, используя все складки местности, полезут на наши фанерные пулеметы. При этом израсходуют добрую половину своих боеприпасов. И только тогда пойдут на деревню. Здесь уж мы встретим их как следует. Они, конечно, попытаются укрыться в наших ложных траншеях. А они заминированы… А на крайний случай мы предусмотрели и безопасный выход из боя: вон та траншея ведет в деревню Василек, где расположилась рота Кочеткова.
Ничего не скажешь, придумано здорово.
— Труда, конечно, много положили, — продолжает Смирнов. — Но иначе нельзя. У нас не хватило бы сил одновременно удерживать и высотку и деревню.
Мне остается от души поблагодарить молодого командира. Радует, что бой у хутора Хлебороб многому научил партизан. Говорю Смирнову:
— Уж если ты такой хитрец, то еще вот что предусмотри. Немцы сразу на твою высотку скопом не пойдут, сначала разведку вышлют. Ты ей не мешай. Пусть доложит, что в селе никого нет. А вот когда все они полезут, тогда бей. И опять-таки всех своих сил не показывай. Пусть немцы считают, что партизан тут совсем мало. Глядишь, все получится, как тогда, в Хлеборобе.
Мы с Богатырем задержались в Благовещенском. Поговорили с людьми. И прониклись еще большим уважением к Смирнову. В роте образцовый порядок, каждый боец на месте и знает свое дело. Мы и не думали, что уже в этот день увидим их в бою.
Иван Смирнов из тех командиров, которым нет нужды дважды объяснять задание. Кадровый армейский офицер, грамотный, инициативный и напористый, он сделает все, чтобы выполнить задачу.
Немцы, как и следовало ожидать, только создавали видимость спокойствия. На самом же деле они лихорадочно готовились к наступлению.
И вот перед нами запыхавшийся командир орудия Картузов. Одышка мешает ему говорить:
— Со стороны Севска показался противник…
Смотрим на восток. Снег ослепительно блещет под солнцем. По белому полю движутся большие черные пятна. Регулирую бинокль. Теперь видно, что это колонны солдат. Направляются к Середине-Буде.
— Разрешите ударить прямой наводкой, — просит Картузов.
— Опасно. Тогда они всей силой навалятся на Благовещенское, — возражаю я.
— Пусть приблизятся к Зерново, — предлагает Смирнов. — Там мы дорогу заминировали.
— А пожалуй, есть смысл накрыть их артиллерийским огнем, — замечает Богатырь. — Воспользоваться тем, что они не ожидают удара.
Богатырь убедил меня. Тем более что мы уже знаем тактику немцев. Вслепую они на нас не полезут, обязательно сначала пошлют разведку. Так что у нас будет время подготовиться к отпору. Посылаю Картузова за командиром артиллерийской группы. Прибегает Новиков. Он сияет от радости. Так всегда бывает, когда предстоит, как он говорит, "сыграть его оркестру" и снова доказать, что артиллеристы не зря едят партизанский хлеб.
— Через десять минут начну бить.
Но я уточняю задачу:
— Откроете огонь, когда они подтянутся плотнее и произойдет взрыв на заминированном участке.
Проходит полчаса. Вражеские колонны все движутся по белоснежному полю. Их три. По-видимому, полк в полном составе. Впереди каждого батальона катятся розвальни, запряженные лошадьми, — наверное, на них едут офицеры.
Головная колонна приблизилась к одинокому дереву, от которого, как мы уже знаем, начинается заминированный участок. В это время сани остановились. Сидевшие в них гитлеровцы вылезли. Колонна расстроилась. Солдаты плотной толпой окружили офицеров.
"Вот бы сейчас ударить", — подумал я и хотел было уже подать сигнал Новикову. Но офицеры снова уселись в сани и поехали вперед. Продвинулись они всего метров на сто, и тут мы увидели черные столбы взрывов. Раскатистый грохот донесся до нас.
Когда взметенная взрывом земля осела, на дороге мы увидели только одни сани. От второй подводы и следа не осталось. И тут заговорили наши орудия и минометы. Снаряды и мины сначала падали по обе стороны дороги, а потом в самой гуще вражеских солдат. Колонны рассыпались. Черные точки усеяли поле. Кто бежит, по пояс проваливаясь в сугробы, кто ползет, разгребая руками снег. Все устремляются к Зерново.
Новиков переносит огонь на окраину деревни, преграждая дорогу беглецам. Но даже частокол разрывов не может их удержать. Многие остаются неподвижно лежать на снегу. Уцелевшие же все рвутся вперед в надежде укрыться в деревне.
Прекращаем огонь. Только теперь я с удивлением увидел, что почти все партизаны и жители Благовещенского сбежались на нашу высотку. Вот, думаю, откроют фашисты огонь, нам самим тогда придется спасаться. Приказываю всем вернуться на места и готовиться к бою.
— Да, теперь они нас в покое не оставят, — говорит Смирнов.
— Только бы враг раньше времени не раскусил систему вашей обороны.
— Об этом можно не беспокоиться. Мы из Благовещенского никого не выпускаем. Тут две бабки вчера появились — пришли из Середины-Буды соль менять на хлеб. Хотели улизнуть из деревни, но мы их задержали.
— Эге, видать, наши старые знакомые!
— Где они?
— Сидят у нас в хате, за ними присматривают.
— Пойду побеседую с ними, — говорит Богатырь.
— Вместе пойдем, — говорю я.
Смирнов повел нас к дому. По пути встречаем Алексея Кочеткова, прискакавшего из соседнего хутора узнать, что тут у нас происходит. Он набрасывается с упреками на Смирнова, почему ничего не сообщил о начавшемся бое. Это наш общий промах. Он непростителен даже в этой суматохе. Успокаиваем Кочеткова, и он возвращается к себе. — Усильте наблюдение! — приказываю Смирнову. — Людей по местам!
Входим в избу. Так и есть, те самые! Молча переглядываемся с Богатырем. Женщины тоже обменялись взглядами. Старуха начинает всхлипывать. Нос ее смешно вздрагивает, трясутся дряблые щеки.
— Откуда пришли, мамаши? — спрашиваю, делая вид, что вижу их впервые.
Спекулянтки тоже не признаются, что мы уже виделись.
— Из Середины-Буды мы, — отвечает старуха.
— Где же вы соль берете?
— Спасибо Советской власти, запаслись малость. Хлеба вот ни кусочка нет, а детям есть хочется… — Она не говорит, а причитает.
— А гарнизон большой в Буде? — перебиваю ее.
— А что это такое?
— Немцев там много?
— Да откуда нам знать, батюшка! Натопаемся, намаемся за целый день так, что до утра без задних ног на печи валяемся…
— А полиции много?
— Зрение у меня никудышнее. По улице ходимши, света божьего не вижу, не то что полицейского. Теперь все перемешалось, не разберешь: может, где и партизаны ходят, так мы тоже не видим…
— Люди добрые, ну за что вы нас задержали? Не виноваты мы ни в чем. Отпустите!.. — заголосила та, что помоложе.
— А кто вас сюда послал? — резко перебиваю ее.
— Дети голодные сидят. Вот они и послали.
— И в Хлебороб вас тоже дети посылали? -спрашивает Богатырь.
— Для детей куда хошь мать пойдет, чтоб они с голоду не попухли, — отвечает старуха, а сама прячет глаза.
— Ну что же, пусть будет по-вашему, — спокойно говорю я. — Вы наши старые знакомые, и мы вас в обиду не дадим. Только уж вы посидите здесь, пока мы свои дела закончим, а потом, может, удастся и ваших детишек проведать, может, чем вам и поможем…
Благодарности не последовало…
Прибежала Лиза Попова. Едва мы вышли из избы, девушка взволнованно зашептала:
— Командир Смирнов приказал передать, что на опушке леса появились немцы.
— А вы как сюда попали? — как можно спокойнее спрашиваю ее.
Лиза заливается румянцем, как провинившаяся школьница.
— Не могу я быть связной, товарищ командир. Мне в роте больше нравится, а то ведь вроде бы я и не на войне…
— Ну, знаете, много мы с вами навоюем, если каждый боец будет выбирать себе место по своему вкусу, — проворчал я и отпустил Лизу.
Взобравшись с Богатырем на крышу наблюдательного пункта, быстро осматриваем местность. На опушке леса с полсотни солдат в немецких шинелях. Двое из них, вооруженные биноклями, смотрят в нашу сторону. Вряд ли они что-нибудь увидели: жителей и партизан словно ветром сдуло, жизнь в деревне совсем замерла.
Два солдата направились к деревне. На половине пути они опускаются в снег. Ползут и стреляют из автоматов короткими очередями. По-видимому, для храбрости.
Потом вслед за ними двинулись остальные. Развернувшись цепочкой, они тоже ползут по снегу. Застрочили три ручных пулемета.
— Клюнули! — восторженно восклицает Богатырь.
Вот бы сейчас подкинуть на высотку настоящие пулеметы! Но не успеть. Ладно, пусть лезут. Но нет ли тут подвоха? Внимательно осматриваюсь по сторонам. Нет, кроме горстки этих чудаков, никого не видно. А они ползут и без конца сыплют из пулеметов по пустым окопам.
— Сколько же они патронов тащили на себе, — удивляется Богатырь. — Не меньше десятка дисков на пулемет…
Он хотел еще что-то сказать, но замолк на полуслове. Фашисты приподнялись со снега и стали короткими перебежками приближаться к окопам. По-прежнему строчат пулеметы, но паузы между очередями все больше, и наконец стрельба вовсе прекращается. Один из офицеров пошел на высотку во весь рост. Остановился у макета пулемета, пнул ногой соломенное чучело и что-то крикнул своим солдатам. Те окружили окоп. До нас доносятся их голоса, громкий смех.
И тогда открыли огонь наши. Четыре пулемета ударили по врагу. Застигнутые врасплох, эсэсовцы не успели даже укрыться в окопах. Только долговязому офицеру удалось уцелеть. Сбросив шинель, он помчался по снегу. Чтобы легче было, кинул автомат. Петляя как заяц, он уже приближался к дороге, когда я увидел командира взвода Иванченкова. Он скинул полушубок и валенки. В носках побежал по снегу. Один из немцев зашевелился. В руках у него автомат. Он уже прицелился в Иванченкова.
— Берегись! — не удерживаюсь я от крика.
Но опасность, нависшую над Иванченковым, заметил не только я. Пулеметчик Сережа Яркий дал короткую очередь. Не успев ни разу выстрелить, фашист затих.
Иванченков быстро нагнал беглеца. Эсэсовский офицер выдохся, упал. Иванченков пытался его поставить на ноги, но тот вдруг зверем накинулся на него. Раздался выстрел, и эсэсовец повалился в снег. — Вот, гадина, — сказал Иванченков, возвратившись к нам, — пытался вырвать у меня пистолет. — Жаль, "языка" потеряли, — вздыхает Богатырь.
Отчитываю Иванченкова: куда это годится — командир босиком бегает за немцем.
— Не отпускать же его, — смеется тот.
К высотке направляется пулеметчик Оридорога.
— Вы куда? — окликает его Богатырь.
— Взглянуть, товарищ комиссар, на свою работу.
— Работа подходящая. Я сам видел, как ложились твои пули. Знаешь что, захвати-ка с собой тех спекулянток. Пусть тоже полюбуются.
— Зачем это, товарищ комиссар? — удивляется Оридорога, но тут же, поняв оплошность, добавляет: — Разрешите выполнять?
— Подождите выполнять. — Комиссар разъясняет: — Пусть посмотрят, а после этого отпустите их на все четыре стороны: им не впервые радовать своих хозяев такими вестями.
Понимающе улыбнувшись, пулеметчик побежал выполнять приказание. А Богатырь повернулся ко мне:
— Вот еще один урок. Боец должен знать суть задания, иначе получается: "Зачем это, товарищ комиссар?.."
Такой у нас комиссар. Из любого случая умеет полезный вывод сделать.
Мы с 1941 года неразлучны. Вместе организовывали первый наш отряд. Захар Антонович Богатырь до войны работал председателем одного из райисполкомов Львовской области. Постоянная работа с людьми научила его хорошо разбираться в "человеческом материале". Лучшего друга и помощника не сыскать.
— Извините за выражение, Волчков вас беспокоит. Срочное дело есть.
Ох уж этот балагур Волчков! Будет он когда-нибудь серьезным?!
— Что там у тебя?
— В Старую Гуту пришли отряды Ковпака, Гудзенко, Покровского, Куманька. Целое партизанское столпотворение!..
Вот это радостная новость!
Наскоро проводим на хуторе Василек совещание. Предупреждаем командиров и политработников о необходимости высокой бдительности. Нужно быть в постоянной боевой готовности: враг может напасть в любую минуту.
Здесь, в Васильке, нас нашла Мария Кенина, только что вернувшаяся из Середины-Буды. Рассказала, что при ней привезли десять подвод убитых и раненых. Хорошо поработали наши артиллеристы! В райцентре переполох. По словам нашего человека, работающего в полиции, немцы спешно собирают войска для наступления сначала на Хинельский, а затем на Брянский лес. Ждут артиллерию из Карачева. Без нее не решаются выступать.
Мы уже садились в сани, когда подошел Новиков:
— Товарищ командир, разрешите нашим артиллеристам на рассвете накрыть фашистов в Буде.
— Весь гарнизон расположен в двух больших зданиях, — уточнила Кенина. — С опушки эти здания хорошо просматриваются.
— Сделаем подъем по всем правилам, — обещает Новиков. — Я уже устанавливаю орудия и минометы.
— Вы, я вижу, и так все предусмотрели.
— Почти все. Не могу предусмотреть одного: разрешите вы разбудить фашистов или нет? — Хорошо, — соглашаюсь я. — Разрешаю. Только бейте точнее, зря снарядов не тратьте.
На улице толпится народ. Слышен смех. А вот и веселая песня зазвучала.
— Удивительные у нас люди, — говорю комиссару. — Вокруг фашисты, в любой момент могут нагрянуть, а они веселятся.
— А что им не веселиться. Верят они нам. Но я все время задумываюсь: что будет с ними, когда мы уйдем…
Да, эта мысль все время мучит нас. Население встречает нас с радостью, помогает нам чем может. А покидаем мы село, налетают гитлеровцы и люто расправляются с этими родными для нас людьми…
Что делать? Брать с собой всех мы не можем. Отправлять в партизанские районы сотни и тысячи женщин и детей — тоже нельзя: там и так трудно с продовольствием…
В Красной Слободе течет обычная деловая жизнь. Из кузницы доносится веселый перезвон молотов: наши доморощенные конструкторы трудятся над формами, в которые будет разливаться выплавленная из снарядов взрывчатка. Первая плавка прошла удачно. Можно надеяться, что теперь наши подрывники получат наконец мины. На улице вереница подвод. Отправляется в очередной рейс обоз с продовольствием: перевозим наши запасы с хутора Пролетарского за реку Неруссу, там создаются наши новые базы.
В штабе нас встречает Рева. Он, как никто другой, умел увлекать окружающих своими замыслами. Вот и сейчас его статная фигура то и дело мелькала перед окнами штаба. Рева успевал побывать буквально всюду, и мы были спокойны: раз Рева на месте, задание будет выполнено с предельной полнотой.
Илья Иванович Бородачев, как всегда, подтянутый. Кожаная, видавшая виды тужурка перепоясана ремнем. Раскрывает свою туго набитую сумку, вынимает листки с донесениями разведчиков, раскладывает карту. Немцы перегруппировывают силы.
— Обратите внимание вот на что: вокруг железнодорожных станций Фетиши и Поныри фашисты концентрируют танки. Наш разведчик Крыжин видел их своими глазами: совсем новенькие, прямо с завода. Немцы их расставляют прямо в поле, маскируя белыми полотнищами. Нет сомнения, что снова готовят наступление на Северном Донце.
Бородачев уже приготовил донесение об этом в Москву. Мне остается его только подписать. Радиограмма сейчас же передается радистам.
— Что еще у нас нового?
— Юзеф Майер обнаружился.
— Живой! — с радостью восклицаем почти одновременно с Богатырем.
Юзеф Майер — венгерский патриот. Служит офицером в оккупационных войсках. Он снабжал нас ценнейшими сведениями, но потом связь оборвалась. Мы уже думали, что Юзеф оказался в лапах гестапо. И вот он снова подает о себе весть. Донесение небольшое, но очень важное: "Моя дивизия преследует партизан Ковпака. Сейчас находится в Хинеле. Есть приказ двигаться в город Середину-Буду. У меня все в порядке. Искать меня не надо. Буду сам стараться сообщать все интересное".
Мы так обрадовались, что Юзеф жив, что на какое-то мгновение забыли, что он служит в той самой дивизии, которая движется в наш район с намерением уничтожить нас.
Ведь именно эта дивизия вытеснила Ковпака из Спасских лесов, заставила его отряды уйти в Хинельские леса, а потом сюда — на Брянщину. Теперь мы не сомневаемся, что часть, которую мы обстреляли нашей артиллерией у Середины-Буды, тоже входит в эту дивизию.
— Как бы в этой суматохе и Майер не угодил под наш снаряд, — тревожится Бородачев.
— Надо снова посылать разведку в Поныри, — говорю я начальнику штаба. — Кто пойдет?
— Опять Крыксин. Еще покойный Пашкович закрепил его за этим районом.
— Может, пора его сменить?
— Некем. Больше у меня никого нет.
Крыксин — семнадцатилетний паренек, мальчишка совсем.
— Он там так примелькался, что на него уже никто не обращает внимания,-успокаивает Бородачев. — Все его принимают за бездомного сироту. Он и одевается как настоящий беспризорник.
Начштаба помолчал и добавил с обидой:
— По существу, вся моя разведка держится на этом мальчике.
Понятно, к чему клонит Илья Иванович. Сугубо военный человек, в прошлом начальник штаба стрелкового полка, Бородачев никак не может примириться с нашей системой объединения отрядов. Ведь они действуют сообща лишь тогда, когда мы наносим совместные удары по врагу. А потом они снова рассредоточиваются на большом расстоянии от центральной базы и действуют самостоятельно, сами устанавливают связи с партийным подпольем, организуют диверсии, ведут разведку.
Бородачеву же хочется, чтобы штаб объединения сосредоточил в своих руках всю полноту власти, повседневно руководил деятельностью отрядов. Желание похвальное. И когда-нибудь мы добьемся этого. Но пока у нас нет такой возможности, хотя бы потому уже, что не располагаем надежными средствами связи.
Рева приводит трех незнакомцев. Двое мужчин и девушка. Один из них, низкого роста, полный, круглолицый, выходит вперед, улыбается, подает мне руку:
— Моя фамилия Плохой, но по натуре я хороший.
Наконец-то! Мы душевно обнялись. Второй мужчина назвался Крюковым, девушка — Майей Блакитной.
— Где вы пропадали? А где же четвертый товарищ?
Оказывается, летчик ошибся и сбросил их между Брянском и Навлей. Долго блуждали по лесу. В одной из деревень столкнулись с вооруженными людьми, приняли их за полицаев. В завязавшейся перестрелке один из парашютистов был убит. А потом выяснилось, что это наши, партизаны. Хорошо хоть никто из них не пострадал. — Партизаны доставили нас в штаб Емлютина — Бондаренко. Они дали подводу. И вот мы у вас. Казимир Иванович Плохой вручает мне бумагу за подписью генерала Строкача. Узнаем, что он назначен моим заместителем по оперативно-разведывательной части, а Крюков заместителем комиссара Богатыря. Нас радует, что к нам послали опытных людей. Они помогут нам в организации оперативной и политической работы среди партизан. Крюков до этого был политработником Юго-Западного фронта.
Хлопает калитка. С крыльца слышен уже знакомый мне по Хинельскому лесу раскатистый бас секретаря подпольного комитета партии Червонного района Порфирия Фомича Куманька, но в комнату первым входит невысокого роста пожилой человек с бородкой клинышком, в длинном штатском пальто, перекрещенном ремнями. На голове — серая кубанка. Запросто, как старому знакомому, он подает руку; замечаю, что два пальца правой руки как-то неестественно подогнуты, — очевидно, результат ранения. Говорит с мягким украинским акцентом:
— Ковпак, командир путивльских партизан.
Так происходит мое знакомство с Сидором Артемьевичем Ковпаком.
Вслед за ним шумной толпой входят остальные командиры.
Богатырь и Бородачев стоят чуть поодаль, вытянувшись, полагая, что предстоит процедура взаимного представления, но официальные грани нарушаются с первой минуты: здороваются все сразу, наперебой, душевно, по-братски.
— Я и есть тот самый Покровский, — тепло здоровается с Богатырем молодой румяный красавец с лихо наброшенным на плечи голубым башлыком. — Старший лейтенант Покровский, командир двух партизанских отрядов Курской области.
— А я — командир "самостийного" отряда Ямпольского района Гнибеда, — басит высокий представительный человек в белом кожухе.
— Леонид Иванов, командир Червонного отряда. — Мы сердечно обнимаемся со здоровяком в неизменной морской фуражке, с которым успели подружиться в Хинельском лесу.
По военной форме, соблюдая уставные нормы, представился только командир отряда подполковник Гудзенко.
Еще рукопожатие. Еще… Мы кое-как рассаживаемся в нашей тесной комнатушке — кто за столом, кто на скамье у стены, а кто и на подоконнике. И в Красной Слободе, в этом небольшом селе, затерянном среди лесной глуши, начинается командирский совет партизанских отрядов Донбасса, Харьковщины, Курска, Путивля, Хинельских лесов — посланцев России и Украины.
Да, история повторяется. Со стародавних времен по южной окраине овеянного преданиями и легендами дремучего Брянского леса проходит граница между Россией и Украиной. И с давних незапамятных времен враги всех мастей пытались открыто и тайком, лестью и под страхом смерти разъединить два народа, двух кровных братьев. Но всякий раз великая дружба ломала любые кордоны.
Так было триста лет назад, когда украинский народ под водительством Богдана Хмельницкого воссоединился со своим родным братом — русским народом. Так было в годы гражданской войны, когда под руководством Ленина русские и украинцы плечом к плечу сражались с интервентами, освобождали от них Украину.
Так и сейчас. Лютой карой грозят гитлеровцы каждому, кто посмеет пересечь границу Брянского леса. Дзотами, колючей проволокой пытаются они отделить Украину от России. Но именно здесь, в Брянском лесу, сегодня собрались мы — русские и украинцы, чтобы разорвать жестокую фашистскую блокаду, пойти в рейд по вражеским тылам — из русских лесов на украинские просторы.
Возможно, не сразу нам это удастся. Будут жестокие бои. Может, и горькие минуты ждут нас. Но знаем, что в конце концов победим мы, потому что неисчислимы силы братских народов, врагу ни подавить, ни сломить их.
Куманек рассказывает о событиях последних дней: как враг повел наступление на Хинельский лес, как в этот момент к ним подоспел Ковпак и как они вместе прорывались на Брянщину.
— Главное — боеприпасы, — говорит Куманек, — режут они нас без ножа.
Ковпак, попыхивая невероятных размеров козьей ножкой, внимательно изучает подготовленную нами сводку обстановки нашего партизанского края. Отложив ее в сторону, он говорит:
— Товарищ Сабуров, открывай совещание. Не люблю дипломатии. На твоем хозяйстве собрались — открывай!
Я рассказываю, как образовался партизанский край, о нашей тактике при взятии Суземки, Локтя, Трубчевска, о последних боях у хутора Хлебороб и села Благовещенское, которые особенно заинтересовали всех.
— Стой, стой, не спеши, — останавливает меня Ковпак. — Це дило, як кажуть, треба розжуваты. Ну, еще раз скажи, как вы фашистов провели.
Я подробнее излагаю наши действия.
— Хитрая тактика, — задумчиво говорит Ковпак. — Об этом стоит пораскинуть мозгами…
— Это забава для слабосильных, — вдруг перебивает его Покровский. — А вот мы с ходу наскочили на Жихово, и вражеский батальон как корова языком слизнула. Вот это действительно дело! У нас семьсот стволов. Налетаем на гарнизоны по-чапаевски, молниеносно расправляемся с врагом. Пусть немцы думают о тактике, а нам некогда.
— А если враг подготовится к встрече? — спрашивает Богатырь. — Что тогда будет с отрядом, товарищ старший лейтенант?
— Думаете, разобьют? Это исключается в любом случае, если у командира не пустой черепок, а голова на плечах.
— Видать, из молодых, да ранний, — насмешливо бросает Ковпак. — Як кажуть: свыснув, тыкнув, та и пишов.
— Ну что ж, если хотите, "и свыснув, и тыкнув", — принимает вызов Покровский. — Не важно, как сделано, важно, что сделано.
Ковпак хмурится, сердито сводит брови. Поворачивается ко мне:
— Хай молодые поостынут. А я пока слово говорить буду.
Сидор Артемьевич рассказывает главным образом о своих переходах из Спасских лесов в Хинельский и оттуда к нам — на Брянщину. Стараюсь не пропустить ни одного слова: хочу понять, как можно с тяжело груженными, громоздкими обозами пройти сотни километров по открытой местности и при этом не иметь потерь. Забрасываю Ковпака множеством вопросов.
— Вот я тебе зараз скажу, что главное, — охотно делится своим опытом Ковпак. — Первое дело — это быстрота движения: нужно делать не меньше тридцати — сорока километров за ночь. Второе, дневку определяй заранее, и на это место обязательно за сутки нужно посылать своих людей в разведку: когда придешь туда, они тебе всю обстановку сразу и доложат. Третий вопрос — это твое хозяйство. Обоз готовь с умом, подбирай лошадей сильных, выносливых и не перегружай их. Не забывай, что иной конь хорош под седлом, а в повозочной упряжке не потянет. И ездовые должны быть с головой, с ходу бы понимали, что к чему, а то попадется растяпа, наскочит на пень или влетит в болото и задержит всю колонну.
Сидор Артемьевич предупреждал, что при движении колонны ни в коем случае не следует ввязываться в бой с противником всеми силами. Врагу выгодно увлечь тебя боем, чтобы остановить, а затем окружить и уничтожить всю колонну.
— Может случиться, что противник догонит тебя или выставит на пути заставу. Тут уж, браток, не раздумывай: сразу выбрасывай навстречу ему ударный отряд и позаботься, чтобы командир там был сноровистый, умел быстро ориентироваться в обстановке и не боялся принимать смелые решения. Ударный отряд должен первым завязать бой и отвлечь на себя противника. Тем временем колонна оторвется от врага.
Передохнув немного, Ковпак добавляет:
— Не беспокойся, отряд, который вел бой, никуда не денется, при всех условиях хлопцы вас догонят. В общем, повторяю: главное — не ввязываться в бой сразу всеми силами. Это вы не забывайте…
Я записывал, переспрашивал, снова записывал, и, право же, на этом совещании я скорее походил на прилежного ученика, чем на председательствующего. Хотелось уловить все интересное, позаимствовать все ценное из опыта соседей.
А в комнате опять разгорелся спор. Вопросы тактики слишком волнуют всех, чтобы разговор протекал спокойно. Ковпак вновь подал голос:
— Товарищи говорят, что у каждого своя тактика: у Сабурова — одна, у Ковпака — другая, у Покровского, скажем, — третья. Что ж, спорь, защищай, отстаивай свое. Но не поступайте, как вот этот, — тычет он в сторону потупившегося командира. — Когда ему туго пришлось, он до меня прихилывся: "Спасай, дед!" А когда на меня гитлеряки насели, он поднял свой отряд и пошел своей дорогой — вот, мол, бис с ним, с тым дидом… Я вас спрашиваю, як така тактика называется? Трусость! Он як!
— Вы не смеете так говорить, — вскипает тот, кому адресованы эти слова.
— Да что вы, — ехидно ввертывает Рева. — Яка ж тут трусость? Це ж называется самооборона…
В комнате бушует смех. Применяю свою председательскую власть и навожу тишину.
Нам нужно решить очень важный вопрос. Наш штаб предлагает выделить из всех отрядов жителей Середино-Будского, Гремячского и Хильчанского районов. Из этих людей организуем три партизанских отряда, которые направятся в свои районы. Задача — поднять население на борьбу с врагом. Во всех трех районах будут созданы подпольные райкомы партии, которые возглавят работу. Долго не можем прийти к согласию. Гудзенко и Покровский, в чьих отрядах больше всего людей из этих районов, рьяно возражают против нашего предложения.
— Это ослабит наши отряды, — говорит Покровский. — И вот еще какой вопрос: я человек беспартийный, какое же я имею право учреждать райкомы партии, да и не один, а целых три?..
— Це вирно, товарищ Покровский, что беспартийному незачем учреждать райкомы партии, но я пытаю: хто ж тоби дае таке задание? Нихто! Вот у комиссара Богатыря есть список членов партии этих районов. Они соберутся, выберут состав районных комитетов. Тем более что налицо и члены пленумов этих райкомов: Сень, Горинов, Клименко… Твоя задача одна — отпустить в новые отряды своих людей.
— Если кто-нибудь из командиров не захочет выполнить принятых на сегодняшнем командирском совете решений, — подытоживает Богатырь, — мы обратимся к секретарю соответствующего райкома партии. А каждый из вас обязан выполнить волю своего райкома партии.
— Правильно, — одобряет Красняк, секретарь Ямпольского райкома партии и комиссар отряда, которым командует Гнибеда.
Споры прекращаются. Совещание поручает мне и Богатырю провести все организационные мероприятия, связанные с созданием партизанских отрядов и выборами новых районных комитетов партии.
Наконец, еще одно дело. Данные разведки свидетельствуют о сосредоточении на подходах к Брянскому лесу по меньшей мере трех вражеских дивизий. Намерение врага понятно всем: одним ударом покончить с партизанским краем и со всеми скопившимися здесь нашими отрядами. Что нам делать? Ждать этого удара или опередить его? Я оглядываю друзей.
— А какого ж биса, ты думаешь, мы к вам сюды приехали?.. — смешливые искорки загораются в глазах Ковпака. — Ударим! А як же иначе? Так ударим, что гром пойдет по лису. Правильно, товарищи?
Все горячо соглашаются с ним. Решаем нанести удар на широком фронте. После этого отряды отправятся по своим районам.
— Я думаю, что к разработке этой операции нужно будет привлечь и моего комиссара, Семена Васильевича Руднева, — предлагает Ковпак.
Я еще тогда не знал Руднева, но много о нем слышал, как о человеке светлого ума, непреклонной воли и очень образованном в военном отношении. Конечно, мы все были рады его участию в этом деле.
Договариваемся в ближайшее время собраться в штабе Ковпака и разработать план совместной операции по всей ширине Брянского леса.
После совещания шумной ватагой отправляемся к нам на обед. По улице бегут ручьи. Прыгаем через лужи, выбирая места посуше.
Я доволен встречей. Пусть кое-кто погорячился, наговорил лишнего. Но мы познакомились друг с другом и теперь знаем, кто чем дышит. Я уверен, что скоро во вражеском тылу начнут жить и действовать три новых подпольных райкома партии и пойдут навстречу врагу три новых партизанских отряда. А главное — впереди наше первое выступление общими силами, первый совместный удар по врагу…
— Ну и хлябь же в этой партизанской столице! — подталкивая меня, жалуется Куманек, с трудом вытаскивая ногу из колдобины, полной мокрого снега.
— Только бы не опоздать с ударом. Только бы не опоздать, — поглощенный своими мыслями, совсем некстати отвечаю я.