На львовском направлении

Отдых после боев за Крым оказался непродолжительным. Началось массовое изгнание врага с родной земли. 8-й воздушной армии, вошедшей в состав 1-го Украинского фронта, было приказано принять участие в Львовско-Сандомирской операции.

К новому месту дислокации, в село Иващуки и населенный пункт Столбец, вылетели командование и оперативная группа, а вскоре перелетели некоторые полки и приступили к боевой работе.

В состав армии вошли: 2-й гвардейский бомбардировочный авиакорпус, включавший 1, 8, 244-ю дивизии;

1-й смешанный авиакорпус (11-я гвардейская истребительная, 5-я и 6-я гвардейские штурмовые дивизии);

5-й штурмовой авиакорпус (264-я, 4-я гвардейская [351] штурмовые и 331-я истребительная дивизии); 7-й истребительный авиакорпус (205, 304, 9-я гвардейская истребительные авиадивизии). Армейский парк боевых самолетов насчитывал 1188 машин.

13 июля 1944 года 3-я гвардейская и 13-я армии 1-го Украинского фронта перешли в наступление на Лъвовском направлении. Уже к 17 июля они прорвали оборону противника в районах Горохова, Бродов, Злочева, расширили прорыв до двухсот километров и развернули наступление по всему фронту.

В успешном продвижении наземных войск видную роль сыграла авиация 8-й воздушной армии. Штурмовыми и бомбовыми ударами она способствовала наступлению пехоты и танков, выводила из строя вражеские коммуникации, уничтожала живую силу и технику, устраивала пробки на дорогах.

Отступая, противник вел яростные бои. 15 июля он подтянул к участку прорыва свежие силы и бросил их в контратаку. Однако ударами штурмовиков и бомбардировщиков противодействие гитлеровцев было сломлено, и ойи снова покатились на запад.

18 июля конно-механизированная группа генерала Баранова восточное Львова окружила шесть немецких пехотных дивизий. Надо было принудить их к капитуляции. Командующий 1-м Украинским фронтом поставил перед 8-й воздушной армией задачу: нанести по окруженным бомбовый удар. Выбор пал на 2-й гвардейский корпус. Исполнявший обязанности командующего 8-й воздушной армией генерал Самохин передал этот приказ генералу И. С. Полбину.

— Задача будет выполнена, — пророкотал в трубке спокойный голос Ивана Семеновича. — Разрешите лететь самому?

Самохин, разговаривавший по телефону, посмотрел на меня: что, мол, ему ответить? Момент был таков, что колебаний нельзя допускать, и я согласно кивнул: пусть летит. В последнее время мы старались придерживать неугомонного генерала на земле. Но в данном случае личное участие Полбина в боевом вылете могло еще больше воодушевить летный состав и принести очевидную пользу.

Фашисты отказались капитулировать. Они отчаянно сражались в окружении, поэтому ничего другого не [342] оставалось, как покончить с ними силой оружия. В ликвидации группировки приняла участие и авиация. Штурмовики с бреющего полета ракетами и снарядами уничтожали мечущиеся в панике фашистские войска, бомбардировщики наносили удары по узлам связи и скоплениям техники.

22 июля с окруженными в районе Бродов неприятельскими войсками было покончено. Упрямство обошлось им в 38 000 убитыми. 17 750 гитлеровцев сложили оружие.

К исходу 25 июля войска 1-го Украинского фронта завершили окружение львовской группировки противника. И снова начались бои на истребление, в ходе которых противник понес не меньший урон, чем под Бродами.

После освобождения Львова, Ярослава, Перемышля и Станислава наши войска форсировали Вислу, захватили на ее западном берегу плацдарм и с помощью авиации начали расширять его. В воздухе нашим самолетам немцы ничего серьезного противопоставить уже не могли. Их авиация была в значительной степени обескровлена. В среднем противник производил 100-180 самолето-вылетов в день, мы же — по 600-700, а в хорошую погоду — до 2000.

Еще в Крыму мы заметили, что у фашистских летчиков произошел психологический надлом. Дрались они менее уверенно, чем раньше, чаще стали уклоняться от боя. И это вполне объяснимо: старые кадры гитлеровского воздушного флота в большинстве своем были перебиты, а новые, наспех испеченные фольксштурмовцы не отличались ни выучкой, ни закалкой, ни уверенностью в своих силах.

Я помню, как нагло вели себя немецкие летчики, захваченные в плен в 1941 году. Они не сомневались, что Гитлер непременно победит. Эту мысль внушала им геббельсовская пропаганда. Теперь же, выпрыгнув из подбитого самолета, вражеские летчики уже не оказывали сопротивления, и, чувствуя себя обреченными, поднимали руки, и безропотно плелись на пункт сбора военнопленных. Не раз отмечалось, когда летчики-истребители, спасая свою жизнь, в трудную минуту бросали "юнкерсы" на произвол судьбы.

Пассивнее стало и воздушное прикрытие войск. В летописи 8-й воздушной армии отмечен такой факт. 18 июля 1944 года группа бомбардировщиков Пе-2 в составе [343] семидесяти двух самолетов, ведомая командиром 1-й гвардейской Краснознаменной бомбардировочной авиационной дивизии гвардии полковником Ф. И. Добышем, нанесла в районе Поморжан массированный удар по скоплению войск и боевой техники противника. Появившись над целью на высоте девятьсот метров, экипажи с горизонтального полета сбросили на врага сотни бомб. Вспыхнуло двадцать очагов пожара, произошло двенадцать сильных взрывов. Всю местность, где находились немецкие войска, затянуло сизым дымом.

Враг был настолько деморализован, что даже не пытался организовать какого-либо противодействия. Батарея "эрликонов", стоявшая на опушке леса, открыла было огонь, но заранее выделенные для этой цели экипажи тут же заставили их замолчать. Бомбардировщики вернулись на аэродром без потерь.

Противник продолжал отводить войска за реку Западный Буг. Переправу через этот широкий водный рубеж он прикрыл сильным зенитно-артиллерийским огнем и истребительной авиацией. Наши попытки уничтожить переправу с воздуха пока не давали успеха, а разбить ее надо было во что бы то ни стало: такую задачу поставил перед нами командующий фронтом.

— Иван Семенович, — снова обратился к генералу Полбину Самохин, — готовь своих снайперов-бомбардиров и кончай с этой проклятой переправой.

На второй день Полбин докладывает:

— Вылетаю, товарищ заместитель командующего.

— Куда? — переспросил его Самохин.

— На переправу.

А через два часа он звонит снова:

— Все. С переправой покончено, прямое попадание. Генерал поблагодарил командира корпуса и его воздушных снайперов.

Еще до личного знакомства я слышал о Полбине как о талантливом военном летчике. В 1939 году он командовал эскадрильей скоростных бомбардировщиков и за бои на Халхин-Голе был награжден орденом Ленина. Особенно отличился во время Сталинградской битвы. Он лично разбомбил с пикирования огромный склад горючего, [344] который охранялся гитлеровцами особенно тщательно. Вскоре ему присвоили звание Героя Советского Союза.

И вот Полбин в нашем объединении. Крепкий, широкоплечий, он смотрел на собеседника ясными, проницательными глазами, в которых нельзя было не заметить огромную волю. Иван Семенович никогда не суетился, в любой обстановке сохранял присутствие духа, и эта черта командира, пожалуй, больше всего импонировала людям, встречавшимся каждый день с опасностью.

Подчиненные любили его, видели в нем пример для подражания, и каждое его слово воспринималось беспрекословно.

Но самое примечательное в характере Полбина было, на мой взгляд, то, что он проявлял какую-то неиссякаемую жажду ко всему новому в боевом использовании техники. Он учил экипажи не только хорошо летать, метко бомбить, но воспитывал в них творческое отношение к делу, развивал дух новаторства, горячо поддерживал разумную инициативу. В самолете он видел не просто машину, наделенную конструктором какими-то определенными тактико-техническими данными, он стремился выявить в ней другие, скрытые, возможности, о которых сам создатель ее порой и не подозревал.

Рассказывали, например, такой случай. На одном из аэродромов, где базировались в начале войны самолеты Полбина, приземлился поврежденный в бою Пе-2. По тому времени "пешечка", как любовно называли машину летчики, была новинкой авиационной техники. Экипаж подбитой машины отправили транспортным самолетом в свою часть, а Иван Семенович с инженером начал дотошно осматривать Пе-2. Он тщательно ознакомился с рабочими местами летчика и штурмана.

— Уж не лететь ли собираетесь? — спрашивают Полбина.

— А что? — озорно сверкнул он глазами. — Слышал о ней много хорошего. Думаю, что и нам скоро дадут такие. Потом сказал инженеру:

— Вызывайте ремонтников, пусть сейчас же приступают к работе.

Командира, видать, не на шутку заинтересовала эта машина, и он сам решил ее опробовать. А на другой день такая возможность представилась: полк перелетал на новый аэродром. Иван Семенович с утра приказал [345] штурману ознакомиться с оборудованием кабины. Вскоре они взлетели и благополучно приземлились почти на незнакомой для себя машине.

Полбин был человек редкого военного дарования, исключительной смелости. Спокойный, уравновешенный, с хитринкой в умных голубых глазах, он никогда не бравировал своей храбростью, вел себя в бою так, будто летел на полигон бомбить учебные цели.

На все ответственные задания он лично водил группы самолетов и уж непременно собственным глазом изучал район предстоящих боевых действий, чтобы определить наиболее характерные ориентиры, пути подхода к цели, убедиться, как защищен объект огневыми средствами противовоздушной обороны.

24 февраля 1943 года, когда 301-я дивизия входила еще в состав 3-го бомбардировочного корпуса, к нам позвонил дежурный по штабу и с тревогой сообщил:

— Генерал вылетел за линию фронта в район Орла и, до сих пор не вернулся.

На землю уже опустилась ночь.

— Кто ему разрешил лететь? — спросил Каравацкий.

— Не знаю. Вышли они из штаба с инспектором майором Маршалковичем, надели шлемофоны и направились на аэродром.

Командир корпуса вызвал руководителя полетов.

— Полбин заявку на полет делал?

— Никак нет, товарищ генерал, — ответил дежурный. Мы попросили его немедленно позвонить, как только что-нибудь станет известно о Полбине. Но телефон безмолвствовал. Закралось сомнение: уж не сбили ли его?

Наконец звонок. Каравацкий порывисто снял трубку и, выслушав короткий доклад дежурного, распорядился:

— Передайте Полбину, пусть немедленно приедет ко мне.

Поздно ночью под окном штаба послышался шум мотора автомобиля. Полбин, постучав о пол крылечка заснеженными унтами, по-медвежьи, вразвалку, протиснулся в низенькую дверь. Он даже не успел переодеться и как был в летном обмундировании, так и приехал к нам.

Полбин, конечно, понимал, зачем его вызвал командир корпуса, и приготовился к неприятному разговору. Он терпеливо молчал, пока Каравацкий распекал его. [346]

Когда командир закончил говорить, Полбин спокойно произнес:

— Но ведь кому-то надо было обследовать район.

— А почему это делать обязательно вам? Что, нет других надежных экипажей?

Полбин, пожав плечами, ничего не ответил.

— Почему не спросили разрешения на полет? — остановившись около комдива, спросил Каравацкий.

— Да я же знал, товарищ генерал, что вы не разрешите. А мне хотелось самому все проверить, — скупо улыбнулся Полбин.

— Так вот, за самоуправство и недисциплинированность объявляю вам выговор, — отрезал командир корпуса, затем помолчал и уже мягче спросил: — Ну и что вы там увидели? Рассказывайте.

— Зениток много фашисты стянули, — оживился Полбин. — Мы приметили, где они стоят. Завтра хорошо бы снарядить туда группу Пе-2. — Он быстро нанес на бумагу условные знаки, изображавшие зенитные батареи, дотом добавил: — Палили по нас здорово.

— Самолет не пострадал?

— Как не пострадал, — перешел на откровенный тон Полбин. — Гидросистему повредили. На посадке при пробеге шасси сложилось.

— Так вы и самолет вывели из строя? — снова вспылил Каравацкий.

— К сожалению, да.

— Ну, тогда вдвойне выговор.

— Слушаюсь, — виновато ответил Полбин и поднялся во весь свой богатырский рост.

Я смотрел на Ивана Полбина и думал: какая же неукротимая силища и воля таятся в этом человеке! Каравацкий его ругал, и ругал поделом, а я, честно говоря, в душе одобрял поступок Полбина. Ведь не ради ухарства, не напоказ он это делал, а чтобы самому знать, в каком районе завтра подчиненным воевать доведется.

Когда шли бои за Львов, Федор Иванович Добыш рассказал мне о Полбине еще один любопытный эпизод. В то время Иван Семенович уже командовал корпусом, а Добыш был у него командиром дивизии.

— Однажды вернулся с боевого задания летчик Панин, — говорил Добыш, — и давай над моим КП виражи закладывать и крутить бочки. Этого еще не хватало, [347] подумал я. Пикирующий бомбардировщик — не истребитель, на нем запрещен высший пилотаж.

Приказываю летчику немедленно садиться, арестовываю его, сажаю на гауптвахту. "Ведь вы же могли самолет погубить и сами разбиться", — сказал Панину.

Когда я доложил об этом случае Полбину, он заинтересовался, распорядился вызвать Панина и расспросил, как тот выполнял на Пе-2 сложные фигуры. Летчик, конечно, и не подозревал, зачем командиру корпуса понадобились такие подробности о его воздушном хулиганстве. Рассказывал, естественно, сдержанно, чтобы не усугублять вину.

Наконец деловая часть разговора закончилась. Полбин сказал: "Возвращайтесь на гауптвахту". А когда за летчиком закрылась дверь, генерал подошел ко мне и сделал вывод: "А знаете, Панин — дельный парень".

Смысл его слов я оценил несколько позже. Полбин вызвал инженеров и поручил им самым тщательным образом обследовать панинский самолет: не пострадали ли узлы крепления, и как вообще машина выдержала перегрузку. Спустя некоторое время инженеры приходят с докладом: "Самолет исправен. Никаких разрушений не замечено".

Дня через три или четыре Полбин полетел в зону. Выполнив тренировочные упражнения, он вернулся и так же, как Панин, начал над аэродромом выполнять на "пешке" фигуры высшего пилотажа. Все ахнули. То, за что пострадал рядовой летчик, делал сам командир корпуса.

Панин, присутствовавший при этом, просиял. "Здорово крутит!"

Полбин вылез из кабины сияющий. "Вы знаете, это не машина, а чудо. Мы сейчас можем ходить на задания и без истребителей. Вот он, наш истребитель и бомбардировщик", — указал он рукой на Пе-2.

Так с легкой руки "воздушного хулигана" пикирующий бомбардировщик стал многоцелевым самолетом. Теперь при встрече с истребителями противника летчики смело маневрировали, не боясь допускать перегрузок. Боевые возможности Пе-2 расширились, эффективность вылетов повысилась.

Федор Иванович рассказал мне и о другом новшестве, которое подметил Полбин в действиях командира [348] эскадрильи капитана Белявина и тоже ввел в боевую практику.

Эскадрилье Белявина приказали уничтожить мост через один водный рубеж. До этого экипажи бомбили по ведущему и необходимой точности не получалось.

Тогда командир эскадрильи распорядился выполнять бомбометание с пикирования каждому экипажу в отдельности. Выходя из атаки, самолеты становились в круг, затем делали новый заход. Получалась своеобразная вертушка.

Наблюдая за этим боем, генерал Полбин сказал Добышу:

— Здорово получается, Федор Иванович. Смотрите, — он вырвал из блокнота листок, начертил круг, пометил на нем самолеты, — вертушка. Вот чего нам не хватало.

Новый тактический прием оказался чрезвычайно простым, но весьма эффективным. Во-первых, он позволял держать противника длительное время под воздействием бомбовых ударов и пушечного огня, и тот не мог поднять головы. Во-вторых, резко увеличивал оборонительные возможности пикировщиков. Находясь в кругу, самолеты могли сосредоточивать массированный огонь против истребителей, не подпускать их.

— Молодец Белявин, молодец! — хвалил Полбин комэска за отличную идею.

Позже этот прием получил права гражданства во всей бомбардировочной авиации.

Иван Семенович был добрым и заботливым командиром, но промахов, а особенно очковтирательства никому не прощал. Там, где речь шла о боевой деятельности, он был предельно требователен.

Однажды с полковой группой, которой командовал Семенов, приключился конфуз. Вылетела она на бомбометание и, не разобравшись в обстановке, по сигналу ведущего сбросила весь свой груз на пустырь. А в километре от него развертывалась для боя танковая колонна противника. Произошло это на глазах пехоты.

Командир стрелковой дивизии звонит Полбину:

— Какого черта ваши летуны пустыри обрабатывают? Так они могут и по своим ударить.

Дождавшись, когда экипажи зарулили самолеты на стоянку, Полбин вызвал Семенова на стартовый командный пункт. [349]

— Докладывайте о результатах, — приказал он.

— Задание выполнено.

— Нет, не выполнили. Вы сбросили бомбы на пустое место. Пехотинцы смеются над вами. За обман командира должен буду строго наказать вас, а если еще раз повторится такое, поставлю вопрос о снятии с занимаемой должности.

Этот случай мы разобрали во всех частях и предупредили штурманов, что они несут персональную ответственность за точность бомбометания. Для объективной оценки боевого вылета ввели строгий фотоконтроль.

Когда 8-я воздушная армия вошла в состав 4-го Украинского фронта, корпус Полбина был передан во 2-ю воздушную армию. Почти до конца войны я ничего не слышал об Иване Семеновиче и вдруг получаю печальную весть: Полбин погиб. Он повел группу бомбардировщиков на Бреслау, где продолжал сопротивляться окруженный гарнизон, и не вернулся. От прямого попадания зенитного снаряда самолет командира корпуса загорелся и упал в окрестностях города. Ни один человек из состава экипажа не сумел выпрыгнуть. Звание дважды Героя Советского Союза Ивану Семеновичу присвоили посмертно.

О Полбине написаны книги, сложены песни. Это был орел, не знавший страха в борьбе. В памяти сохранилась любопытная деталь его биографии. Родился он в бедной крестьянской семье в селе Ртищево-Каменка (ныне Ульяновской области). В 1905 году по всей стране прокатилась, как известно, волна забастовок. Волнение охватило и родное село Ивана. Ксения Алексеевна Полбина, мать будущего героя, в кругу односельчан пожаловалась:

— Плохо живется. Муж больной, хлеба нет, как быть дальше — не знаю...

Полицейские расценили горестное причитание крестьянки как агитацию против царизма и посадили ее в симбирскую тюрьму. Там-то и родился Иван.

Трудная жизнь выпала на долю Ивана Семеновича. Девятилетним мальчишкой он уже батрачил у кулаков, потом стал пастухом общественного стада, работал на железной дороге. Нужда и бедность не позволили ему получить хорошее образование. Но парень он был хваткий, с практической сметкой. Поступив в авиационное училище летчиков, он закончил его и стал инструктором. [350]

Природный дар и редкая настойчивость помогли ему постичь летную науку, и паренек из поволжского села стал знаменитым авиатором.

Война явилась для нас не только суровым испытанием. Она закаляла волю, выковывала характер. В ходе боев люди росли, мужали, становились талантливыми командирами, отважными бойцами. Они постигали науку победы не за классными партами, а в огне сражений, и на заключительном этапе войны им не было равных во всем мире.

Поистине классическим можно назвать воздушный бой, проведенный нашими асами 16 июля 1944 года. Во всем блеске проявились в нем боевые качества советских командиров и рядовых летчиков.

Двенадцать самолетов 16-го гвардейского полка 9-й истребительной авиадивизии под командованием дважды Героя Советского Союза Г. А. Речкалова в районе Сушно прикрывали от воздушных налетов наземные войска, находившиеся в исходном положении для атаки. Истребители ударной группы барражировали на высоте две тысячи метров. Над ними с превышением четыреста- пятьсот метров ходила группа прикрытия во главе с ведущим — командиром дивизии дважды Героем Советского Союза гвардии подполковником А. И. Покрышкиным. А самый верхний ярус занимала группа поддержки под командованием Героя Советского Союза гвардии старшего лейтенанта А. Труд.

Вскоре было замечено, что курсом на восток движется большая группа вражеских машин. В ней насчитывалось более тридцати Ю-87 и Хе-129 и восемь "фокке-вульфов". Увидев наши самолеты, противник перестроился в колонну по одному, замкнув круг для обороны, и начал беспорядочно бросать бомбы.

Истребители Речкалова и Покрышкипа устремились в атаку на бомбардировщиков, а Труд связал боем истребителей. Закрутилась гигантская карусель. Своей четверкой Покрышкин нанес удар с внутренней стороны круга и с первой же атаки сбил Хе-129. Четвертой атакой ему удалось поджечь Ю-87. Снизу и сзади в атаку бросился Речкалов со своими ведомыми. Он первым свалил на землю вражеского бомбардировщика. Такая же [351] участь от метких очередей Вахненко, Клубова и Иванова постигла еще трех "юнкерсов". На выходе из четвертой атаки Клубов удвоил свой счет. Таким образом, на землю упало девять сбитых фашистских самолетов.

Этот блестящий бой нашел потом отражение в описаниях и схемах, на нем училась авиационная молодежь.

Днем раньше в районе Горохув, Стоянув такую же схватку провела группа из двенадцати истребителей под командованием заместителя командира 9-й истребительной авиадивизии гвардии подполковника Л. И. Горегляда (ныне генерал, Герой Советского Союза). Схема боевого построения группы в принципе была такая же, как у Речкалова, и летчики дрались с такой же удалью. Враг потерял восемь самолетов. Наши вернулись без потерь.

Заслуживает внимания и операция по прикрытию с воздуха переправы через реку Сан. Когда саперы навели мост, на другой берег устремились колонны наших танков, артиллерии, пехоты. Вскоре появились немецкие воздушные разведчики, а следом прилетели "юнкерсы". Вода закипела от взрывов бомб, на берегу поднимались фонтаны земли.

Когда налет закончился, к нам позвонили из штаба наземной армии:

— Товарищи летчики, выручайте.

Над понтонным мостом установили дежурство истребителей. На следующий день, 24 июля, к переправе снова прорвалась большая группа вражеских бомбардировщиков под прикрытием "мессершмиттов". Завязался бой. На выручку дежурным экипажам командир дивизии послал подкрепление.

Вечером начальник политотдела истребительной дивизии полковник Иванов доложил:

— Сбито тридцать восемь вражеских самолетов. Мы потеряли три машины.

Признаться, я не сразу поверил. Переспросил Иванова:

— А вы уверены в этом?

— Экипажи доложили, да и командование наземных войск подтверждает. Кстати, переправа осталась невредимой.

Особенно отличился лейтенант Фагин со своей восьмеркой. Сбили пять самолетов. Шестерка лейтенанта [352] Калашникова отлично дралась с тремя девятками "юнкерсов" и восемью "мессершмиттами" и уничтожила семь машин. Лейтенант Бессонов и его четверка отважно вступили в бой с восемнадцатью "юнкерсами" и восьмеркой истребителей. Подожгли четыре вражеских самолета.

Разгром врага был потрясающим. Я попросил начальника политотдела еще раз тщательно проверить результаты, написать подробное донесение и представить наиболее отличившихся летчиков к правительственным наградам.

— Будет сделано, — ответил Иванов. — А митинги уже проходят.

— Какие митинги?

— Самые настоящие, товарищ генерал. Выступают сами герои.

Узнав об этом, генерал Самохин начал ходить по кабинету, потирая руки, и приговаривать:

— Ну и молодцы, ну и молодцы! С такими орлами мы скоро все небо очистим от гитлеровцев.

После 24 июля в воздухе наступило затишье, около недели враг не предпринимал активных действий. А по переправе продолжали двигаться наши войска. Но дежурства в воздухе мы не отменяли; мало ли на какой отчаянный шаг мог решиться противник. Недобитый хищник бывает весьма опасен.

В целом в июле 8-я воздушная армия действовала успешно. Было совершено 12764 самолето-вылета, уничтожено 165 вражеских танков, около 2 тысяч автомашин, взорвано и сожжено 9 железнодорожных эшелонов, превращено в лом много другой техники.

Немцы, испытавшие силу воздействия наших истребителей, бомбардировщиков и штурмовиков, стали прибегать к различного рода хитростям. Однажды произошел такой эпизод. Группа штурмовиков под прикрытием истребителей ушла на боевое задание. И вдруг на волне связи с самолетами слышим отчетливый голос на русском языке:

— "Горбатые", "горбатые", вернитесь домой.

Но "горбатыми", то есть "илами", управляли опытные летчики. Ведущий понял вражескую уловку и никак не реагировал на эти позывные.

Тогда вражеская радиостанция обратилась к истребителям: [353]

— "Маленькие", верните "горбатых".

Ведущий истребителей запросил пароль и убедился, что радиостанция не имеет к нам никакого отношения. А когда штурмовики, выполнив задание, отошли от цели, ведущий попросил на КП разрешение передать кое-что в адрес фашистов.

— Если что будет не так — не пугайтесь, — предупредил он, и в эфир полетела тирада, очень близкая к известному письму запорожцев на имя турецкого султана.

В составе нашей армии насчитывалось более 3500 женщин, из них 2200 военнослужащих — летчицы, связистки, оружейницы, синоптики, санитарки, повара и т. д. Подавляющее большинство из них вступило в армию добровольно, по зову сердца. В грозный для Родины час они видели свое призвание в том, чтобы вместе с мужчинами драться с врагом с оружием в руках, сделать все возможное для его разгрома, приблизить долгожданную победу. Это были храбрые бойцы, самоотверженные труженики. Они наравне с мужчинами делили все тяготы фронтовой жизни.

Я знал замечательную летчицу Лилию Литвяк. В груди этой невысокой, хрупкой на вид девушки с серыми доверчивыми глазами билось мужественное сердце. Она была на редкость скромной и застенчивой, но в бою буквально преображалась и становилась решительным и бесстрашным бойцом. Она ни в чем не уступала прославленным асам. Мужчины-летчики охотно брали ее с собой на боевые задания, потому что знали: Лилия в бою не подведет.

Литвяк начала воевать в качестве истребителя в полку Николая Ивановича Баранова, входившем в состав 8-й воздушной армии. Полк этот уже успел прославиться на Сталинградском фронте. Сражалась там и Лилия.

Ее любили, по возможности старались не подвергать лишнему риску. Но у нее был упрямый характер, и, уступая настойчивым просьбам девушки, командир полка обычно махал рукой и соглашался:

— Ладно, лети, только будь осторожна.

Он ласково смотрел из-под густых бровей на хрупкую девчушку с вьющимися из-под шлема локонами, [354] потом отводил ведущего группы в сторону и наставительно внушал ему:

— Смотри, за Лилию головой отвечаешь. Был и еще один человек, который каждый раз с тревогой смотрел, как выруливает на взлет Литвяк. Это Алексей Саломатин, командир эскадрильи, статный и храбрый парень.

6 мая 1943 года в неравном бою погиб командир 73-го гвардейского полка Николай Баранов, а вместе с ним и лучшая подруга Лилии — Катя Буданова. А 21 мая сложил голову Алексей Саломатин, которому незадолго перед этим было присвоено звание Героя Советского Союза.

Лилия сразу потеряла трех замечательных друзей. После гибели Алексея Саломатина Литвяк попросила нового командира полка послать ее на боевое задание. Тот пробовал было отговорить ее:

— Потерпи денек-другой...

— Нет, сейчас, — настойчиво просила она.

Задание было не совсем обычным — уничтожить аэростат, с которого гитлеровцы корректировали огонь полевой артиллерии. Он поднимался в воздух километрах в пятнадцати от линии фронта и при появлении истребителей немедленно опускался на землю. В течение нескольких дней предпринимались попытки уничтожить его, но все кончалось безрезультатно.

Лилия сделала обходный маневр и появилась с той стороны, с которой фашистские корректировщики ее не ожидали. С первой же атаки аэростат загорелся.

Литвяк встретили на аэродроме с восторгом. А несколько дней спустя ее наградили орденом Красного Знамени.

Она жила одним — жаждой мести за смерть Алексея Саломатина — и только в бою находила утешение. Был случай, когда она в составе шестерки наших истребителей сражалась с тридцатью шестью вражескими самолетами и два из них сбила. Ее самолет тоже подбили. Раненная в плечо и ногу, она все же перетянула через линию фронта и посадила плохо управляемую машину на фюзеляж.

Потом в паре с новым командиром полка Иваном [355] Голышевым Лилия вступила в схватку с десятью "мессершмиттами". В этом бою она выручила командира, но пулеметная очередь, посланная врагом в Голышева, подожгла самолет Лилии. Девушка выбросилась с парашютом и вскоре возвратилась в свою часть.

1 августа 1943 года в составе девяти истребителей Лилия встретилась в небе с сорока вражескими самолетами. Двух она сбила, но неожиданно подкравшийся "мессершмитт" поджег и ее самолет. Никто не знал, .удалось ли ей выброситься с парашютом или она упала вместе со своей машиной. Бой был жаркий, стремительный, неравный. Истребители вернулись без любимицы полка — Лилии Литвяк. Никто не верил, что она погибла. Ждали, что Лилия обязательно вернется. Но прошел день, два, месяц, а ее все не было. Ни самолета, ни ее самой не обнаружили и после освобождения территории, над которой происходил жестокий воздушный бой. Вероятно, машина взорвалась в воздухе, и прах отважной летчицы был развеян ветром по донбасской земле.

Лилия Литвяк сбила десять вражеских самолетов и была посмертно награждена орденом Отечественной войны I степени.

Я познакомился с ее личным делом. Биография героини умещалась на половине листка ученической тетради. Школа, учеба, работа, занятия в аэроклубе, первый самостоятельный полет на учебном самолете. Затем участие в геологической партии на Крайнем Севере. Но мечта о небе оказалась сильнее всех увлечений. Лилия возвращается с Севера и оканчивает херсонскую школу ГВФ, становится летчиком-инструктором в одном из подмосковных аэроклубов.

А потом война. Рапорт за рапортом пишет Литвяк, добивается своего. Она попадает в подчинение Веры Ломако и обучается у нее искусству пилотажа самолета-истребителя. Наконец Сталинград с его огненным небом.

— Прилетаю однажды в полк, — рассказывал мне командующий армией Хрюкин, — прошу показать летчика, который сбил матерого фашистского аса, награжденного тремя железными крестами. И что вы думаете? Выходит из строя этакая девчушка, потупилась в землю, будто совершила какую-то провинность, и моргает большими ресницами. Это была Лилия Литвяк... [356]