Небо становится нашим

На курском направлении немецко-фашистское командование сосредоточило огромные силы: общее количество его войск здесь достигало 50 дивизий. Оно намеревалось этой наступательной операцией взять реванш за поражение под Сталинградом, снова овладеть стратегической инициативой и изменить ход войны в свою пользу.

Для прикрытия своих наземных войск гитлеровцы перебросили с других фронтов и из резерва много новых авиационных частей. Они были объединены в 4-й и 6-й воздушные флоты, насчитывавшие около двух тысяч самолетов. Фашисты рассчитывали вновь стать безраздельными хозяевами в воздухе, как в начальный период войны.

Но и на этот раз гитлеровским захватчикам не удалось осуществить свои планы. Не помогли им ни отборные эскадры самолетов, ни новейшие танки и самоходки, такие, как "тигр", "пантера" и "фердинанд". Заранее подготовив глубоко эшелонированную оборону, советские войска оборонялись исключительно стойко. Они не только сдержали бешеный натиск противника, но, обескровив его, сами перешли в наступление.

В 1943 году возросшая мощь нашей армии проявлялась во всем. Ощущали ее и мы, авиаторы. Войска, оборонявшиеся под Курском, прикрывались тремя воздушными армиями (2, 6 и 17-й), насчитывавшими около трех тысяч самолетов. Причем и машины были уже далеко не такими, как в первый период войны.

Но самое главное — к началу боев под Курском наши летчики уже имели солидный боевой опыт. Ошибки [261] прошлого многому научили и командный состав. Все это, вместе взятое, и позволило нам удержать господство в воздухе, завоеванное в тяжелейших боях.

В период боевых действий мне чаще всего приходилось бывать в полку, которым командовал Якобсон. Тянуло меня к этому замечательному командиру, умному и душевному человеку. Поговорить с ним в часы затишья доставляло большое удовольствие. Мы не только обсуждали военные и политические вопросы, но иногда просто вспоминали о родных местах, о прежней мирной жизни. Он рассказывал мне о Латвии, я ему — о своей Рязанщине.

Авиационный коллектив, возглавляемый Якобсоном, отличался большой сплоченностью. Люди жили дружно, дорожили честью полка, всячески стремились приумножить его добрые традиции.

Здесь выросло немало Героев Советского Союза. Среди них летчики Алексей Пантелеевич Смирнов, Алексей Митрофанович Туриков, Александр Ильич Фадеев, штурманы Петр Андреевич Драпчук, Анатолий Николаевич Кочанов, стрелки-радисты Натан Борисович Стратиевский и Яков Игнатьевич Гончаров.

О мужестве экипажа Героя Советского Союза старшего лейтенанта Б. С. Быстрых хочется рассказать подробнее.

3 июня девятке бомбардировщиков была поставлена задача нанести удар по гитлеровскому карательному отряду, окруженному нашими партизанами в Брянских лесах. Разыскать эту цель, даже зная по карте, где она находится, было нелегко. Летчикам пришлось снизиться и уменьшить скорость полета: иначе ничего не разглядишь.

Но вот справа впереди показалась небольшая поляна оригинальной конфигурации. По этому характерному ориентиру ведущий группы и определил нужный квадрат. Бомбардировщики встали в круг и начали бросать бомбы. И тотчас же на земле замелькали вспышки — открыли огонь вражеские крупнокалиберные пулеметы. Одна из очередей хлестнула по машине Быстрых. Видимо, летчик был сразу же убит. Неуправляемый самолет клюнул носом и упал в лес.

Из экипажа чудом остался невредимым лишь стрелок-радист Шевелев. Выбравшись из-под обломков, он бросился к командирской кабине. Бездыханный Борис [262] Быстрых полусидел, придавив грудью штурвал. Штурман лейтенант Фунаев лежал на боку и стонал. У него оказались перебиты обе ноги и рука. Шевелев осторожно вытащил его из кабины и положил на землю.

— Отнеси меня в лес, подальше от самолета, — еле слышно попросил Фупаев. Он знал, что каратели непременно бросятся разыскивать упавшую машину.

— Хорошо, хорошо, товарищ лейтенант, — успокаивал штурмана стрелок-радист. Он взвалил Фунаева на спину, отнес в густые заросли кустарника и решил вернуться за телом командира.

Когда он приблизился к месту падения самолета, оттуда послышались голоса. К немецкой речи примешивалась русская. Значит, с карателями пришли несколько полицаев.

Шевелев вернулся назад.

— Плохо дело, — вполголоса сказал он Фунаеву. — Нас разыскивают.

Фунаев открыл глаза и потянулся здоровой рукой к планшету.

— Возьми, тут карта...

Шевелев перетащил штурмана в более укромное место и замаскировал его еловыми ветками.

— Вы лежите, а я пойду искать своих, — сказал он. — Здесь где-то недалеко должны быть партизаны.

Сориентировавшись по карте, стрелок-радист направился на восток. Когда он прошел километра два, его окликнули. Из-за кустов выскочили двое мужчин в штатском с автоматами наперевес.

— Я с самолета, — ответил Шевелев, не усомнившись в том, что перед ним партизаны.

— Идем с нами.

Разговор с командиром партизанского отряда был коротким. Выслушав Шевелева, тот распорядился:

— Возьмите в помощь пятерых наших товарищей и доставьте штурмана сюда.

Фунаева они застали без сознания. Он тяжело дышал, на лбу выступила испарина.

Партизаны быстро сделали из ветвей и палок носилки. Спросив, где находится самолет, старший группы приказал Шевелеву и двум партизанам нести штурмана в отряд, а с остальными направился к машине.

Немцы и полицаи не тронули тело летчика, но [263] документы забрали. Партизаны вытащили его из кабины, вырыли могилу, похоронили. И тут же спохватились: как же его фамилия? Не догадались спросить у радиста.

Кто-то из партизан полез в штурманскую кабину и нашел там случайно уцелевший бортовой журнал.

— Его фамилия Фунаев, — сказал он. — вот смотрите!

— Что ж, так и запишем, — решил старший группы.

Партизаны вбили в могильный холм обтесанный с одной стороны колышек и написали на нем: "Фунаев".

Лишь много позже они выяснили, что ошиблись, что похоронили не штурмана, а летчика Героя Советского Союза Бориса Быстрых.

А что стало с Шевелевым и Фунаевым? Штурмана спасти не удалось. Он потерял много крови, к тому же у партизан не оказалось нужных медикаментов. Промучившись несколько дней, Фунаев умер.

Шевелева партизанам удалось перебросить на Большую землю. Месяца через два он вернулся в полк. Из беседы с ним я и узнал все, что произошло с экипажем,

А через три месяца не стало и Шевелева. Он погиб от руки предателя.

В первых числах июля 1943 года я побывал в 96-м полку. Инженеры, техники, механики готовили к полетам самолеты. Летчики, усевшись в тени под деревом, слушали наставления командира. День был жаркий, солнце пекло немилосердно.

— Может случиться, что завтра поступит боевой приказ, — предупредил командир. — Поэтому сразу после ужина всем спать. Набирайтесь сил. Работа предстоит напряженная.

Но какой там сон, если густой, пряный запах трав дурманит голову. Молодые, здоровые парни не чувствовали никакой усталости. То в одной, то в другой землянке слышался смех: видимо, ребята рассказывали друг другу смешные истории и анекдоты. Завтра эти молодцы пойдут в бой, смерть будет витать над их головой. Но сейчас никто и думать не хотел о предстоящей опасности.

Чуть забрезжил рассвет — вдалеке послышалась канонада. То нарастая, то затихая, она напоминала [264] раскаты грома. Началось великое сражение на Курской дуге.

Аэродром сразу ожил. Забегали люди, полетели команды, на стоянку, урча моторами, начали выезжать автомобили. Все пришло в движение. Экипажи уже находились возле своих машин. Техники в последний раз проверяли свои самолеты. Из землянки выбежал начальник штаба и, подняв руку, крикнул: "По машинам!"

Члены экипажей быстро занимают свои места в кабинах самолетов. Воздух оглашается оглушительным ревом моторов. Бомбардировщики один за другим величественно идут на взлет. Потом они собираются в девятки и в строю "клин" берут курс на запад. Полк на задание ведет сам командир. Он знает, как важен его личный пример в начале такого большого сражения.

Канонада на западе гремит не утихая. Там разгорается жестокий поединок.

Мы ждали, что с началом наступления гитлеровцы обязательно произведут налет на наши аэродромы. Но, как ни странно, кроме одиночных разведчиков, их самолетов в небе не появлялось. Видимо, они решили использовать всю бомбардировочную авиацию для поддержки своей пехоты и танков.

Прошло не менее двух часов с тех пор, как полк улетел на задание. Пора бы ему уже вернуться. И вот на горизонте показались черные точки.

— Наши идут! Наши! — послышались радостные возгласы.

С задания возвратились все самолеты. Но каждый из них получил по нескольку десятков пробоин. На одной машине их оказалось более сотни.

— Ну, доложу я вам, — сказал командир полка, вытирая вспотевшее лицо, — такой горячей встречи, как сегодня, не помню.

На участке прорыва гитлеровцы сосредоточили большое количество зенитных средств. И все-таки наши бомбардировщики прорвались через мощную огневую завесу. Выполнили боевую задачу без потерь. Серьезно пострадали лишь два самолета, но экипажи их остались невредимыми.

На следующий день полк не летал. Ему дали возможность привести в порядок авиационную технику, изучить объекты, по которым предстояло нанести очередной удар. [265]

— Поеду к пехотинцам,-сказал мне после обеда командир полка. — Надо узнать, как поработали паши экипажи.

Здесь, под Курском, авиационные командиры частенько бывали в наземных частях, соприкасавшихся с противником, лично изучали с наблюдательных пунктов наиболее важные цели. Ровная степная местность позволяла просматривать вражескую оборону на большую глубину.

5 июля наш корпус как бы пробовал свои силы, многие части на задания не летали. Зато уж 7 июля он по-настоящему включился в боевую работу. Рано утром в воздух поднялись пять бомбардировочных групп по девять самолетов в каждой. Под прикрытием истребителей 6-го авиационного корпуса они нанесли мощные удары по скоплениям танков и живой силы противника в районах Подоляни, Саворовки, Ржавца и на северо-восточной окраине Понырей. Враг понес большие потери. На дорогах повсюду пылали танки и автомашины. Экипажам удалось сбить два фашистских истребителя.

Но и мы не досчитались четырех бомбардировщиков. От прямого попадания зенитного снаряда самолет старшего лейтенанта Уса загорелся и упал в районе Лиманного. Летчик и штурман Гостев погибли. Оставшегося в живых стрелка-радиста сержанта Личака с тяжелыми ожогами отправили в госпиталь. Из экипажа младшего лейтенанта Николаева тоже уцелел только стрелок-радист Новиков. Он был подобран пехотинцами в бессознательном состоянии. Штурман Блинов и летчик погибли.

Особенно много зенитных средств гитлеровцы сосредоточили на направлении главного удара — в районах Понырей, Битюга, Комары, Саворовки, Подсаворовки. На одном из участков шириной в пятнадцать — двадцать километров наши воздушные разведчики выявили около пятидесяти батарей артиллерии крупного и среднего калибра.

9 июля в уничтожении вражеских объектов, расположенных в районах Саворовки и Подсаворовки, участвовали сто шесть наших бомбардировщиков. Четыре из них были сбиты. 10 июля на задание летало уже сто восемь самолетов. Они бомбили танковые колонны и пехоту противника. Домой не вернулись семь экипажей.

Этот перечень цифр говорит об исключительной напряженности боев. [266]

11 июля из штаба 16-й воздушной армии сообщили по телефону:

— Ваш экипаж в составе младшего лейтенанта Сайданова, штурмана Владимирова и радиста Одшюкова находится у пехотинцев. Самолет сгорел. Другой бомбардировщик сел на вынужденную возле деревни Новоселки. Летчик Саржин и штурман Колчанов невредимы, стрелок-радист Кулемич ранен. Младший лейтенант Очаков посадил подбитую машину около Фатежа. Вместе со штурманом Ореховым и стрелком-радистом Рекуновым он заканчивает ремонт самолета. К вечеру рассчитывает перелететь на свой аэродром.

Речь шла об экипажах, не вернувшихся с задания в предшествующие дни. Эта информация была немедленно передана в полки.

12 июля мне позвонил политработник одной из частей:

— Младший лейтенант Гусаров пришел.

— Какой Гусаров? — спрашиваю.

— Да я же позавчера вам докладывал. Видимо, вы забыли. Самолет Гусарова подбили зенитки. Мы считали, что экипаж погиб или попал в плен. И вдруг — радость: Гусаров жив.

— Расскажите об этом подробнее, — попросил я.

И вот что узнал. Когда самолет Гусарова загорелся, все члены экипажа выпрыгнули с парашютом. Гусарова отнесло к лесу, а штурман Шелек и стрелок-радист Никонов приземлились на ржаном поле. Фашисты сразу же устремились к ним. Летчик видел это, но помочь товарищам ничем не мог.

Что с ними сталось, он не знал. Перебравшись ночью через линию фронта, Гусаров явился в свою часть.

Вечером снова раздался звонок:

— Явились младшие лейтенанты Ровинский и Буджерок и стрелок-радист Петров.

— А с ними что произошло?

— 7 июля их подбили над целью зенитки, на самолете отказали оба мотора. Ровинский посадил "пешку" на живот около деревни Бутырки. Машина разбита. Все члены экипажа ранены, сейчас находятся в санчасти.

Я дал указание проявить особую заботу о возвратившихся людях. Выяснилось, что, вылетая на задания, экипажи почему-то не берут с собой не только бортпайки, по даже индивидуальные санитарные пакеты. Вот и [267] получилось, что Ровинский, Буджерок и Петров почти четыре дня голодали.

Виноваты в этом были в первую очередь медики. Их прямая обязанность — следить за экипировкой экипажей. Не снималась ответственность также с командиров и политработников. Куда они смотрят? В тот же день мы передали в части распоряжение не выпускать экипажи в воздух без бортпайков и индивидуальных пакетов. Переговорив с начальниками политотделов дивизии, я попросил их взять это дело под свой контроль, а с экипажами провести беседы.

Боевое напряжение нарастало с каждым днем. К середине июля наши войска остановили гитлеровцев и сами перешли в наступление.

14 июля штаб корпуса получил обращение Военного совета Центрального фронта. Мы тотчас размножили этот документ и разослали в части. А вечером в полках были проведены митинги. На них личный состав 241-й бомбардировочной дивизии обсудил и принял ответное письмо Военному совету фронта. В нем говорилось:

"Мы, летчики, штурманы, стрелки-радисты, инженерно-технический состав, накануне решающих боев даем клятву Родине, партии, Верховному Главнокомандованию драться с врагом до последней капли крови. Мы уверены в своей технике... Обрушим всю смертоносную силу бомбовых ударов на голову проклятых фашистов, будем бомбить только в цель, на "отлично".

Клянемся, что не посрамим нашу землю русскую и боевые Красные знамена. Очистим священную советскую землю от гитлеровских бандитов!.."

Клятву свою авиаторы сдержали. 241-я бомбардировочная дивизия, как и другие соединения корпуса, воевала с беззаветной храбростью. И в том, что наземные войска так стремительно гнали врага с родной земли, немалая заслуга принадлежит авиации.

Вот выдержка из оперативной сводки за 16 июля 1943 года: "Части 3 бак в течение дня, действуя группами по 18-26 самолетов Пе-2, под прикрытием истребителей 6 иак одновременными массированными ударами уничтожали скопления танков, автомашин и живую силу противника в районах Александровка, Глазунове, Хитрово, Согласный, Широкое Болото, 1-е Поныри (северный), [268] на поле между пунктами и в самих пунктах Сеньково, Озерки, Верх. Тагино, Архангельское, Новый Хутор.

Всего летало 115 самолетов Пе-2. Произведено 328 самолето-вылетов. Общий боевой налет 449 часов 05 минут".

Далее указывались расход боеприпасов и результаты бомбардировок, подтвержденные аэрофотосъемкой. Было уничтожено и повреждено: 55 танков, 229 автомашин, 11 зенитных орудий и 3 полевых, 12 пулеметных и минометных точек. Взорвано семь складов с горючим и боеприпасами.

Всего за июль 3-й бомбардировочный авиационный корпус произвел 1896 самолето-вылетов. Его боевой налет составил 3050 часов 40 минут, расход горючего — 1140571 килограмм. За это время было уничтожено 96 танков, 492 автомашины, 14 полевых и 8 зенитных орудий, 17 пулеметных точек, 5 складов с горючим и 6 с боеприпасами, 3 дзота и немало живой силы противника. Бомбардировщики сбили 4 вражеских истребителя.

Наши потери составили 86 человек летного состава. Поистине дорогой ценой досталась нам победа.

Особенно напряженно нашему летному и техническому составу пришлось поработать 15, 16 и 19 июля, то есть в первые дни наступления советских войск. В воздух поднимались все самолеты авиакорпуса для нанесения массированных ударов. Это была чрезвычайно трудная задача, требовавшая высокой организованности и идеальных расчетов. Но наши товарищи во главе с начальником штаба полковником Власовым справились с нею блестяще.

Истребительная авиация противника оказывала нам относительно слабое противодействие. Хозяевами неба стали наши "ястребки". Они не только надежно обеспечивали сопровождение бомбардировщиков, но и непрерывно барражировали над районом боевых действий, очищая небо от вражеских самолетов.

В первый период войны, когда наш корпус находился на Брянском фронте, между бомбардировщиками и истребителями порой не было согласованности в действиях: ввязавшись в бой, "ястребки" оставляли своих подопечных, и те оказывались в довольно тяжелом положении.

Мы с начальником оперативно-разведывательного отделения корпуса подполковником В. В. Голутвиным специально ездили в истребительную авиадивизию [269] договариваться о более тесном взаимодействии. Затем оттуда группа командиров и летчиков приезжала к нам. В деловой обстановке мы выслушали претензии друг к другу, выработали несколько вариантов совместных действий.

После этого недоразумений уже не случалось. Сразу после взлета бомбардировщики сообщали истребителям свой курс, и те встречали их в заданном районе. В воздухе они также действовали согласованно. Только один раз это взаимопонимание было нарушено. 17 июля девятка наших пикировщиков, возглавляемая капитаном Лабиным, встретилась в районе цели с восьмеркой "фокке-вульфов". Четыре наших истребителя, прикрывавшие группу, вступили с ними в бой.

Когда "пешки", сбросив бомбы, развернулись на обратный курс, на них напала другая восьмерка "фоккеров". Бомбардировщики дружно отбивались. Штурману младшему лейтенанту Тимофееву и стрелку-радисту Чуркину удалось сбить одного фашиста. Самолет загорелся ч упал около деревни Озерки.

Но противник не унимался. А боеприпасы у наших "петляковых" подходили к концу. Их огонь становился все слабее, а потом прекратился совсем. Создалось критическое положение.

Преследуемые противником, бомбардировщики пролетели над несколькими аэродромами, где базировалась наша истребительная авиация, но ни один самолет не поднялся им на выручку. Фашистам удалось поджечь машины лейтенанта Бучавого и младшего лейтенанта Фадеева.

Старший лейтенант Дельцов, "пешка" которого тоже была основательно покалечена, после посадки начал ругать истребителей:

— Видели же, как клюет нас немчура, а даже не попытались нам помочь.

Меня тоже возмутил этот случай, и я сразу же позвонил начальнику политотдела 16-й воздушной армии Вихрову. Тот обещал немедленно доложить обо всем командующему.

Вечером Вихров сообщил мне по телефону:

— Руденко предупредил командира истребительного авиакорпуса, чтобы таких вещей больше не повторялось. И верно: промах, допущенный истребителями, оказался [270] последним. Чувствуя свою вину, они с особым усердием стали оберегать наши экипажи.

Самолет Пе-2, на котором летали наши авиаторы, обладал замечательными летно-тактическими данными, был на редкость выносливым. Иван Семенович Полбин маневрировал на нем, как на истребителе. Летчики авиачасти, которой командовал подполковник Афанасий Викторович Храмченков, увеличили бомбовую нагрузку "пешки" почти на полтонны. И все равно она сохраняла прекрасную маневренность.

Бомбардировщик отличался и удивительной живучестью. При выполнении боевого задания экипаж младшего лейтенанта Гусарина попал под ураганный огонь вражеских зениток. Машина получила серьезные повреждения: был пробит лонжерон, сорвана обшивка стабилизатора. отрублена половина руля глубины. И все-таки летчик сумел дотянуть до своего аэродрома. Правда, Гусарин был виртуозом в технике пилотирования.

Таких примеров можно привести сотни. Детище талантливого конструктора Петлякова прекрасно выдерживало суровые испытания войны. Не зря летчики любили эту машину.

В июле 1943 года наш авиакорпус всеми своими силами нанес шесть массированных ударов по врагу. Такие крупные налеты были сделаны впервые. Успех их свидетельствовал о возросшем организаторском мастерстве и тактической зрелости командиров, о высокой выучке летного и технического состава. Нельзя сбрасывать со счета и политическую работу, которая проводилась в частях непрерывно. Политработники и партийные активисты много сделали для того, чтобы поднять активность людей, мобилизовать их волю и мастерство, вдохновить на подвиги.

Особенно запомнился мне мощный бомбовый удар, нанесенный 10 июля по танкам противника, прорвавшимся в районах Саворовки, Подсаворовки, Кашары (в шестнадцати километрах западнее Понырей). В конце дня командующий 16-й воздушной армией передал, что наземные части выражают нам сердечную благодарность за оказанную помощь.

В связи с этим мы провели митинги во всех полках.

После нашего массированного удара с воздуха наступление противника захлебнулось. Он потерял двадцать [271] танков, пятьдесят автомашин и немало другой техники, сотни убитых и раненых.

Однажды мне позвонил по телефону начальник политотдела 241-й дивизии. Спросил:

— Вы Маликова помните?

— Илью Антоновича? Как же, хорошо помню. Это тот, что в бою ногу потерял?

— Он самый, — подтвердил начальник политотдела.

— Что он, письмо прислал?

— Нет, сам приехал.

— Молодец, если решил проведать боевых друзей.

— Да он совсем, служить приехал.

— Что же он без ноги будет делать?

— Летать собирается...

Вначале мне показалось, что начальник политотдела шутит: как может безногий человек управлять тяжелым бомбардировщиком? Но тот говорил вполне серьезно:

— Андрюшин и Воронков поддерживают его.

— А ты с ними разговаривал?

— Ну как же?! Они хотят Маликова сначала на По-2 потренировать, а потом пересадить на "пешку"...

Случай был столь необычным, что я тут же решил посоветоваться с командиром корпуса. Выслушав меня, генерал А. 3. Каравацкий хлопнул ладонью по столу и воскликнул:

— Молодчина! Вернулся-таки... — Он встал, прошелся по кабинету и тем же восторженным тоном продолжал: — Какая сила воли у человека! Какой патриотизм! На протезе на фронт пришел. — И, рубанув ладонью воздух, заключил: — Пусть летает!

Заглянув через несколько дней в полк Воронкова, я встретился с Ильёй Маликовым. За долгие месяцы пребывания в тыловом госпитале он заметно похудел, даже побледнел. Но глаза его по-прежнему светились боевым азартом.

— Как же ты нашел нас? — поинтересовался я.

— В Москве узнал, где вы находитесь, — ответил он.

— Кто тебя сюда направил?

— О, — хитро подмигнул Маликов, — сам командующий ВВС. После госпиталя меня послали на комиссию. Разгуливаю перед врачами и доказываю, что протез освоил [272] не хуже, чем "пешку". А они снисходительно улыбаются и ничего определенного не говорят. Только под вечер объявили свой приговор: к строевой службе не годен. Пошел снова к председателю комиссии. Но никакие уговоры на него не действовали. Тогда я махнул в Москву, к самому командующему ВВС. И результат, как говорится, налицо, — заключил он с улыбкой.

— А может, мы тебе другую должность подберем, — предложил я.

— Что вы, что вы, — замахал руками Маликов. — Не за тем я сюда ехал, чтобы на земле отсиживаться.

Но меня все же не покидало сомнение: сумеет ли парень с одной ногой управлять такой строгой машиной?

Когда я высказал эту мысль командиру полка, тот с усмешкой ответил:

— А чего в жизни не бывает? Попробуем.

Вначале Маликову доверили старенький По-2. Он доставлял на нем из дивизии и корпуса почту и различные мелкие грузы. Но эта однообразная работа скоро наскучила бывалому летчику. Он рвался в бой. И наконец Воронков разрешил ему сесть в кабину "пешки". Он сам проверял его в воздухе. Маликов действовал хорошо, уверенно, и командир допустил его до самостоятельных полетов. И он не ошибся в своем питомце. Илья Маликов совершил свыше ста боевых вылетов. Он закончил войну в Берлине, став Героем Советского Союза. На его примере мы воспитывали авиационную молодежь, учили ее так же верно любить Родину, так же мужественно выполнять свой воинский долг.

В начале Курской битвы с задания не вернулся экипаж младшего лейтенанта Семенова. Шло время, но никаких вестей о нем не поступало. Командование 128-го Калининского бомбардировочного полка решило, что он или погиб, или попал в плен. Родителям воинов были посланы письма со скорбной вестью.

И вдруг 14 июля Семенов объявился. Щупленький вихрастый паренек похудел до неузнаваемости за время скитаний по вражеским тылам. Только глаза искрились радостью.

На следующий день я пригласил Семенова к себе. Вначале он держался скованно, видимо, чувствовал себя [243] виноватым. Но, убедившись, что никто не собирается упрекать его за случившееся, осмелел и подробно рассказал, как все было.

...Группа наших бомбардировщиков шла на выполнение задания. Когда она появилась над танковой колонной противника, по ней открыли огонь зенитки. Прямым попаданием снаряда самолет ведущего был сильно поврежден. Однако капитан Шишлянников не покинул строя и продолжал руководить группой.

На обратном пути бомбардировщиков атаковали пятнадцать вражеских истребителей. И опять под удар попал Шишлянников. Его самолет загорелся, пошел к земле.

Летевший справа Семенов не видел, удалось ли экипажу выброситься с парашютом. В этот момент и его машину подожгли. Крутым скольжением он попытался сбить пламя, но не сумел. Вскоре огонь проник в кабину. Управлять самолетом стало невозможно, и летчик подал команду:

— Оставить самолет!

Штурману младшему Лейтенанту Ряхову осколок пробил грудь. Но он, обливаясь кровью, продолжал отстреливаться от наседавших фашистов. Семенов видел, как мучается товарищ, но помочь ему ничем не мог.

— Прыгай! — повелительно крикнул он Ряхову. Тот молча, как бы прощаясь, посмотрел на командира, собрал остаток сил и прыгнул за борт.

— Рыбалко! — окликнул Семенов стрелка-радиста по переговорному устройству. Не получив ответа, решил, что тот уже выпрыгнул. Потом посмотрел вниз и увидел в воздухе два раскрывшихся парашюта. Теперь надо было прыгать самому.

Приземлился Семенов недалеко от упавшего самолета на неубранном ржаном поле. Навстречу ему катилась огненная волна — горела рожь. Нужно было спешить, но летчик при падении подвернул ногу и быстро идти не мог. Шел он в полный рост, уверенный, что находится на своей территории. Вдруг ветер донес немецкую речь. Семенов инстинктивно наклонился и на четвереньках пополз в сторону.

Выбравшись на поросший кустарником пригорок, летчик видел, как фашисты скрутили стрелку-радисту руки и втолкнули в автомашину. А штурман был уже мертв. Они обшарили его карманы и уехали. [274]

Солнце клонилось к западу. По тропинке, проложенной через ржаное поле, неторопливо шел старик с косой на плече. Семенов выпрямился. Заметив, что крестьянин от неожиданности растерялся, прошептал потрескавшимися губами:

— Не бойся, дедушка, я свой.

— Это не с того ли? — кивнул головой старик в сторону догорающего бомбардировщика.

— С того самого. Сам-то ты местный?

— Из Маховцев мы. Вон деревушка наша виднеется, — протянул он руку в направлении нескольких избушек с соломенной крышей.

— Немцы у вас есть?

— Нет, бог смилостивился.

Вечером дед принес Семенову лопату, кринку молока и небольшой узел.

— Насчет лопаты хорошо догадался, — сказал летчик. — Как только начнет темнеть, похороню своего штурмана. Убили его, хороший был парень...

— А вот тут, сынок, — протянул узел старик, — хлеб с солью да одежонка. Не обессудь, что маленько рваная. Другой нет. — И, помолчав, добавил: — Ну пойду. Если понадобится, заходи — третья хата справа.

Первая попытка перейти линию фронта Семенову не удалась. Фашисты обстреляли его. Пуля пробила мякоть ноги ниже колена. Пришлось вернуться и зайти в деревню.

У старика за иконой сохранился пузырек с йодом. Жена его быстро нагрела воды и достала чистое полотенце.

Когда летчик обрабатывал и перевязывал рану, на востоке громыхнуло.

— Никак, гроза собирается, — высказал предположение старик.

— Нет, дед. Это наши наступают.

— Помоги им бог германца выгнать, — перекрестился старик.

Канонада становилась все сильнее. Вал войны с востока катился на запад. А через три дня в деревню вошли наши. Семенов представился командиру стрелкового подразделения.

— Может, с нами останетесь? — спросил тот,

— Нет, хочу найти свою часть. [275]

— Что ж, не неволю. Через час пойдет в Кромы машина. Поезжайте.

От Кром до авиаполка было рукой подать. Вечером Семенов уже сидел среди друзей и взволнованно рассказывал о своих приключениях.

Из того полета, в котором участвовал Семенов, не вернулся и экипаж младшего лейтенанта Сунского. Из горящего самолета удалось выпрыгнуть лишь стрелку-радисту Владимиру Стукачу.

Приземление оказалось неудачным. От сильного удара стрелок-радист потерял сознание. Очнулся он в автомашине. Рядом сидел немецкий офицер, впереди за баранкой — солдат. Вдруг над головой пронесся гул моторов, затем послышался завывающий свист бомбы. Впереди машины взметнулся сноп дыма, по ветровому стеклу хлестнули комья земли. Заметив растерянность конвоиров, Стукач выхватил торчавший за сиденьем шофера тесак и с размаху рубанул опешившего офицера по шее. Обернувшийся на крик шофер тоже получил сильнейший удар по голове и замертво свалился на сиденье. Неуправляемая машина соскользнула в кювет и перевернулась набок.

К дороге подступало конопляное поле. Стукач выпрыгнул из машины и бросился туда. Немецкий кинжал он на всякий случай прихватил с собой. Другого оружия у него не было.

За конопляным полем начинался лес. Здесь стрелок-радист почувствовал себя в безопасности. Не разбирая дороги, он шел на восток. Но вот лес начал редеть, а затем перед взором Стукача открылась степь. На горизонте виднелась деревушка. Есть там немцы или нет?

Справа на дороге показались мужчина и женщина. Стукач подождал, пока они подойдут, положил на землю свое оружие, чтобы не напугать людей, и пошел им па-встречу. Незнакомцы не удивились появлению советского воина. Они знали, что недалеко идут жестокие бои.

— Мы учителя. Идем из Павловского, — отрекомендовался мужчина. — Зовут меня Николай Степанович. Фамилия Орехов.

— А я со сбитого самолета, — сказал Стукач. — В живых остался один. Подскажите, как лучше пройти к линии фронта?

— Дорогой товарищ, — ответил Орехов. — Кругом [276] степь. Где ты схоронишься? Идем с нами. Найдем укромное местечко. Подождешь до прихода Красной Армии.

Супруги Ореховы скрывали стрелка-радиста с 5 до 13 августа 1943 года. Когда в деревню вошли наши войска, Стукач распрощался с друзьями, сердечно поблагодарив их за помощь и заботу.

Он вернулся в свою часть. Но летать ему пришлось недолго. Во время налета на сильно защищенный вражеский объект Стукач был убит осколком зенитного снаряда.

Не знаю случая, чтобы кто-либо из авиаторов, оказавшись по воле судьбы на территории, занятой противником, изменил Родине и стал служить врагу. Люди шли на все, чтобы вернуться в свою часть и продолжать борьбу с гитлеровскими захватчиками.

Многих товарищей в начале войны мы считали пропавшими без вести: заместителя командира эскадрильи старшего лейтенанта Калугина, командира звена младшего лейтенанта Бардынова, штурмана звена младшего лейтенанта Пиядина, штурмана экипажа младшего лейтенанта Фомина, стрелка-радиста старшего сержанта Фролова. Однако в конце 1943 года все они вернулись в свои части и до победы сражались с врагом.

Обратный путь у некоторых авиаторов был очень нелегким. Вот какая судьба постигла, например, летчика младшего лейтенанта Агафонова. Вражеский зенитный снаряд угодил в левый мотор его самолета. Винт остановился. С трудом развернув машину, летчик попытался довести ее до своей территории. В этот момент на него набросились два вражеских истребителя. Кормовая установка молчала.

— Мальцев, что с тобой? — окликнул Агафонов стрелка-радиста.

Но тот не отвечал. Он был убит. Отражая атаки фашистов, штурман младший лейтенант Обидин сбил одного из них. Но второй истребитель продолжал наседать. Умолк пулемет и сраженного пулей штурмана. А через минуту бомбардировщик загорелся. Пламя подбиралось к центральному бензобаку. Потом отказало управление рулями высоты. Самолет потянуло к земле. Летчик попытался сбросить фонарь, но его заклинило. Что делать? Самолет вот-вот взорвется. Огромным усилием Агафонов [277] выровнял машину у самой земли, и она плюхнулась на "живот". Летчик выбил головой фонарь, перевалился через борт кабины и отбежал в сторону. И тут сознание покинуло его. Он уже не слышал, как взорвался самолет.

Очнулся Агафонов от боли во всем теле. Он лежал связанный в тряской коляске мотоцикла.

— В местечке Семеновка, — рассказывал потом летчик, — меня бросили в сарай, где находились другие пленные, а 14 сентября нас перегнали в гомельский лагерь. Однажды ночью я впервые услышал, как рвутся наши бомбы. Бомбили станцию. Кто-то из пленных мечтательно сказал:

— Эх, ударили бы по немецкой комендатуре. Мы, узники, мечтали о побеге. Удобный случай вскоре представился. Боясь окружения, немцы начали срочно эвакуироваться из города. Запылали дома, многих жителей расстреливали прямо на улицах.

Погнали и нас куда-то. Возможно, на расстрел. В лагере я подружился с одним из летчиков. Мы перелезли с ним через забор, когда колонна проходила по глухому переулку. Фашисты открыли стрельбу, но в нас не попали. Где-то мы с дружком разминулись. Я оказался во дворе какого-то дома. Постучался в дверь. На мое счастье, там проживали две добрые женщины — Новикова и Харикова. У них я и прятался до прихода наших.