По отступающему врагу

Осенью 1941 года меня назначили на должность военного комиссара военно-воздушных сил 57-й отдельной армии. Что она из себя представляет, какие задачи будет решать, я пока не знал. Известно было лишь одно: армия находится в Сталинграде, пополняется людьми и оружием, усиленно готовится к наступлению.

Провожая меня, командующий ВВС Северо-Западного фронта Куцевалов мечтательно говорил:

— Пора бы как следует ударить по немцам, заставить их драпануть. Здесь нам пока не удалось этого сделать. Может быть, там, на юге, у вас что-нибудь получится.

В лесах и болотах Северо-Западного фронта война в то время носила позиционный характер. Активной обороной, частыми контратаками советские войска обескровили гитлеровцев, заставили их отказаться от намерения вбить клин между Москвой и Ленинградом. Враг окопался, готовясь к длительной обороне. Среди пленных начали уже попадаться солдаты в женских платках и соломенных эрзац-валенках. Опьянение от первых успехов начало у них проходить. Страшила их русская зима с ее морозами и метелями.

Дней за десять до отъезда к новому мосту службы я получил наконец известие от семьи. Жена и дочь оказались почему-то в Сызрани. Мне представилась возможность хоть на денек заскочить к ним по пути в Сталинград. [179]

Из Валдая, где находился штаб Северо-Западного фронта, я вылетел на самолете. В Арзамасе сделал первую посадку. Там уже выпал снег. Самолет пришлось "переобуть" — колеса заменить лыжами.

В Сызрани без труда отыскал своих близких. Жили они на частной квартире. Жена работала на заводе, дочь училась в первом классе.

— Как вы здесь оказались? — удивился я.

— Клавдия Яковлевна уговорила, — ответила жена. — Что, мол, вам делать в Горьковской области? Ни родных, ни знакомых. А здесь сестра, есть где на первый случай притулиться. Ну я и согласилась.

На следующий день я вылетел в Сталинград. К вечеру был уже на месте. Штабы армии и ВВС размещались на окраине города, за вокзалом, и я разыскал их довольно быстро.

Переночевал, а утром представился командующему армией, в прошлом лихому кавалеристу, генералу Рябышеву и члену Военного совета Воронину.

Во время беседы Воронин заметил:

— Готовимся к большой наступательной операции. Предстоит выдвинуться к Северному Донцу и нанести по немцам удар.

Он подошел к карте, висевшей на стене, и показал примерное направление этого удара.

— А что есть из авиации? — поинтересовался я.

— Пока ничего, — ответил Воронин. — Но ведь у вас все делается очень быстро. Сегодня нет самолетов, а завтра они уже есть.

— А где тылы, аэродромы? Вы несколько упрощенно смотрите на авиацию, -возразил я.

— Не обижайтесь, — улыбнулся член Военного совета. — Уж и пошутить нельзя.

— А кто будет командовать авиацией?

— Дмитрий Павлович Галунов. Ждем его со дня на день.

— И штаба еще нет?

— Начинает формироваться. Весь штаб представляет пока полковник Мельников.

По существу ничего еще не было.

На следующий день я побывал в домах, где должны были разместиться различные службы, познакомился с прибывающими офицерами, поинтересовался, какие [180] полки к нам прибудут. Мне сказали, что, скорее всего, мы получим на время операции несколько авиачастей с Южного фронта.

Здешние места показались мне неуютными и унылыми. Куда ни поглядишь — голая равнина, все как на ладони. Как же тут маскироваться от воздушного противника, тем более зимой? Ни травинки, ни кустика.

Но мои опасения оказались напрасными. Когда к нам прибыла первая группа самолетов, мы перекрасили их в белый цвет, и они стали сливаться с местностью. Для автотранспорта сделали из снега обваловку. С высоты, на которой летали воздушные разведчики, было не просто определить, где что у нас находится.

Иногда в целях маскировки мы подтаскивали самолеты вплотную к населенным пунктам, даже прятали их под навесами, чтобы ввести противника в заблуждение.

В одной из стрелковых дивизий, располагавшейся в районе завода "Баррикады", я случайно встретил Ивана Ивановича Колеуха. Этому военному комиссару я многим обязан, как армейский политработник.

Меня призвали в армию в 1930 году. Сначала был комсомольским организатором полка. Потом стал политруком пулеметной роты 86-го Краснознаменного стрелкового полка 29-й стрелковой дивизии. Комиссаром, а затем помощником командира по политчасти здесь работал Иван Иванович Колеух, сердечный, отзывчивый, но вместе с тем требовательный человек. Он почти все время находился среди красноармейцев — и на занятиях в поле, и в часы досуга.

Колеух был на редкость внимателен к нам, начинающим политработникам, тактично поправлял нас, когда мы по молодости ошибались, терпеливо учил искусству политического воспитания людей.

Каждый из нас регулярно приходил к нему и рассказывал о своей работе, о трудностях, которые встретились. Он терпеливо, не перебивая, слушал, задавал вопросы, корректно указывал на замеченные промахи.

Колеух не любил длинных речей, особенно не терпел фразеров. Сам говорил всегда просто, доходчиво, подкрепляя те или иные положения яркими жизненными примерами. Для меня он был первым политическим наставником. [181]

Потом Колеух уехал от нас. Сначала его послали начальником политотдела МТС в станицу Невинномысскую, а затем избрали секретарем Сочинского городского комитета ВКП(б). Вскоре, однако, Ивана Ивановича постигло большое несчастье, в котором сам он не был виновен.

И вдруг эта неожиданная встреча. Я обрадовался так, словно после долгой разлуки увидел родного отца. Иван Иванович заметно постарел, осунулся, лоб его прорезали глубокие морщины.

Колеух пригласил меня к себе в маленькую комнатушку, которую он снимал в частном доме. Вскипятил чай, и мы сели за стол. Он обрадовался встрече не меньше, чем я.

Начали вспоминать прошлое, общих знакомых. Многих Иван Иванович уже забыл, но о тех, кого помнил, говорил только хорошее.

Слушал я его и думал: нет, не сломила старого политработника житейская трагедия. Он остался все таким же убежденным коммунистом и настоящим патриотом.

Проговорили с ним до поздней ночи. И ни разу не обмолвился он о людях, принесших ему горе, о проявленной к нему несправедливости. Все его мысли были о том, как остановить и разгромить врага.

— Народ у нас гордый и сильный, — убежденно сказал Колеух. — Его не поставишь на колени.

Больше мне не довелось видеть Колеуха. Дивизия, где он служил, получив пополнение, ушла на фронт.

Дмитрий Павлович Галунов, вместе с которым мне предстояло жить, работать и воевать, оказался толковым командиром и хорошим товарищем. Мы быстро и крепко подружились. И я еще раз убедился, что значит тесный контакт между командиром и комиссаром. Ведь их дружба передается всему коллективу, становится поистине неодолимой силой.

К 16 января 1942 года 57-я армия сосредоточилась на левом, восточном берегу реки Северный Донец. Правый фланг ее упирался в Красный Оскол, а левый захватывал Маяки, Райгородок. Оперативные группы ВВС и армии располагались вместе, в Малой Александровке. [182]

18 января наша армия перешла в наступление в полосе исключительно Изюм — Славянск. Главный удар наносился в направлении Барвенково.

Противник сильно укрепил свою оборону, использовал для этого многочисленные балки, крутые берега рек, населенные пункты. На переднем крае он установил орудия для стрельбы прямой наводкой и закопал в землю десятки танков, превратив их в неподвижные огневые точки.

Условия для наступления осложнялись и погодой. Морозы доходили до тридцати пяти градусов, лютовали снежные бураны. Лошади, тащившие пушки, выбивались из сил. Расчеты вынуждены были катить орудия на руках. Обозы отстали. Армейские базы снабжения находились в Святогорске и Рубцове. Войска ушли от них на сто — сто двадцать километров. По заснеженным дорогам автомобильный транспорт пробиться не мог, а гужевого едва хватало на доставку минимального количества продовольствия.

Выполняя поручение Воронина, я в это время оказался в одной из стрелковых частей. Бросилось в глаза неважное настроение многих бойцов. Объяснялось это перебоями в снабжении частей.

Нелегко приходилось и труженикам аэродромов. Почти круглосуточно работали они, очищая от снега взлетно-посадочные полосы. Нередко ветры сводили на нет результаты их труда, но люди не сдавались.

В критические моменты авиаторам помогало местное население. Жители окрестных сел приходили с лопатами на аэродромы и целыми днями трудились вместе с красноармейцами на расчистке взлетно-посадочных полос. Это были в основном женщины и подростки. Мы старались накормить их, по-братски делясь скудными продовольственными запасами.

Несмотря на очень сложную обстановку, в которой началось наступление, оборона противника была взломана. В одном из сообщений ТАСС говорилось: "Войска Юго-Западного и Южного фронтов заняли города Барвенково и Лозовая. С 18 по 27 января они продвинулись более чем на сто километров и освободили свыше четырехсот населенных пунктов".

Во время боев за Барвенково наша авиация наносила удары по коммуникациям противника, громила его [183] резервы, вела борьбу с контратакующими танками. Истребители прикрывали конницу. Им редко приходилось вести бои в воздухе. Они больше штурмовали наземные вражеские войска. Тем не менее с 22 по 24 января ими было сбито девять фашистских самолетов.

В Барвенково противник оставил большие запасы продовольствия. А на элеваторе был обнаружен винный склад. Мы поставили возле него охрану, по, видимо, запоздали с этой мерой. Многие бойцы успели прихватить с собой по нескольку бутылок вина.

Зашли мы с Ворониным в один дом и видим: сидят бойцы за столом и разливают французское шампанское. При нашем появлении они встали и смущенно переглянулись.

— Неважный трофей, — осмелел наконец один из них.-Льешь — шипит, пьешь-шипит, и кажется, в животе продолжает шипеть.

Мы предложили красноармейцам закончить трапезу, а остатки вина отнести на склад.

Время от времени фашисты производили воздушные налеты на наш штаб. Зенитная батарея, прикрывавшая его, пела огонь, как правило, вдогонку улетающим самолетам, и поэтому неточно. Я решил поговорить с артиллеристами. Спрашиваю:

— Что же вы, братцы, по хвостам бьете?

— Когда самолеты идут навстречу, скорость у них большая, — ответил один из наводчиков.

— А разве когда они уходят, скорость меньше?

Артиллерист смутился, продолжали молчать и его товарищи. Видно было, что они просто боялись себя обнаружить. А вдруг немцы ударят по их батарее? Другое дело, когда самолет развернулся на обратный курс и стал уходить. Тут пали по ному сколько влезет.

— Нот, товарищи, так дальше воевать нельзя, — упрекнул я командира батареи. — После драки кулаками не машут. Врага надо не провожать, а встречать огнем.

Попробовали. И что же? Один самолет сбили. Дымя моторами, он упал на северо-восточной окраине Барвенково.

После этого случая зенитчики обрели уверенность в своих силах. Отражая налеты фашистов, они уничтожили еще несколько самолетов. Но чаще всего гитлеровцы, [184] встретив мощный огневой заслон, отворачивали в сторону от домиков, где размещался штаб.

Однажды к нам заглянул офицер штаба армии, возвратившийся с передовой.

— Плохо вы инструктируете летчиков,-сказал он.- Бросают бомбы куда попало. Сегодня по своим ударили.

— Вы сами это видели? — усомнился я.

— Сам не видел, но очевидцы рассказывали.

На другой день я с рассветом отправился в дивизию, которую якобы бомбили свои. Штаб ее располагался в подвале сгоревшего дома. Командира и комиссара я застал за завтраком. Поздоровались.

— Садитесь, товарищ бригадный комиссар, выпейте с нами чайку. Продрогли небось?

— Да, — ответил я. — Морозец сегодня знатный.

— Не обстреляли вас в пути?

— Нет, проскочил удачно. Дымка помогла.

— А вчера, — сказал комиссар, — немцы произвели по дороге мощный огневой налет, несколько машин накрыли.

— Наша маленькая, незаметная. Попробуй попади в нее, — отшутился я.

Потом рассказал о цели своего визита. Выслушав меня, командир рассмеялся:

— Над офицером штаба, видимо, кто-то подшутил. Никто нас не бомбил — ни свои, ни чужие. В одном полку не смогли выполнить боевую задачу, вот и свалили на авиацию.

Это признание меня успокоило. Случаи бомбометания по своим редко, но были. Мы их тщательно расследовали, виновников строго наказывали. Чтобы такие каверзы не повторялись впредь, договорились с пехотинцами о сигналах обозначения своих войск.

В моей записной книжке, сохранившейся с тех суровых лет, значится немало фамилий летчиков, которые отличились во время Барвенковской операции. Алексей Закалюк, например, сорок пять раз летал на штурмовку наземных войск противника. На счету лейтенанта Зотова пятьдесят штурмовок. Храбро дрались с врагом товарищи Павличенко, Гуржи, Климанов, Кабаев, Морозов, Раубе, Карабут, а также многие другие летчики и штурманы. [185]

Исключительное мужество и мастерство в борьбе с врагом проявил командир истребительной авиационной эскадрильи Александр Чайка. К тому времени он уже имел двести сорок боевых вылетов, шесть сбитых самолетов противника, был награжден орденами Ленина и Красного Знамени.

В одном из воздушных боев Чайке удалось уничтожить седьмого гитлеровца. Но одна из пулеметных очередей другого фашиста угодила в кабину его машины. Советский летчик был ранен в обе ноги. Однако он продолжал сражаться.

Чайка привел группу домой, благополучно посадил машину, но вылезти из кабины не смог. Силы оставили его. Летчики бережно вытащили командира из самолета и немедленно отправили в госпиталь.

Особенно отличился в боях за Барвенково полк, которым командовал майор Давидков (ныне генерал-полковник авиации). Забегая вперед, скажу, что этот замечательный летчик сделал за время войны четыреста тридцать четыре боевых вылета, сбил двадцать фашистских самолетов лично и два в групповых боях.

Во главе авиационного истребительного полка Давидков был поставлен еще перед Великой Отечественной войной. По количеству самолетов это было скорее соединение, чем часть. Оно насчитывало шестьдесят боевых машин И-16. Нелегко было управлять такой махиной! Но Давидкову такая задача оказалась по плечу. Оп сумел в первые дни войны уберечь свой полк от ударов фашистской авиации.

Майор Давидков постоянно держал свою часть в состоянии боевой готовности. Когда стало известно о возможном нападении на нас гитлеровской Германии, он на всякий случай рассредоточил эскадрильи по полевым аэродромам и приказал тщательно замаскировать самолеты. Сделать это не составляло трудности. Маленький "ишачок", как любовно называли летчики истребитель И-16, можно было втиснуть под навес, спрятать около стога сена или соломы, укрыть зелеными ветками. Вот почему первый бомбовый удар гитлеровцев по базовому аэродрому, где обычно стоял полк, оказался холостым.

Так подчиненные Давидкова поступали и в дальнейшем. Слетав на боевое задание, они прятали свои машины под навесы и стога. Фашисты только удивлялись: откуда [186] вдруг в воздухе появляется столько русских истребителей, где они базируются? Как ни старались они найти и уничтожить этот полк, у них ничего не получалось. А Давидков, заботясь о скрытности сосредоточения своей части, дал летчикам новое указание:

— При возвращении с задания быть предельно осмотрительными, чтобы не привести за "хвостом" противника.

В состав ВВС 57-й армии полк Давидкова влился в начале 1942 года. Он насчитывал тогда тридцать самолетов. Почему в два раза меньше прежнего? Растерял машины в боях? Нет. Просто иной стала структура истребительных частей.

Полк сразу же включился в боевую работу. Вел воздушную разведку, сопровождал штурмовиков и бомбардировщиков, прикрывал наземные войска. Бои шли жаркие, и истребителям Давидкова приходилось подниматься в воздух по шесть-семь раз в день. Командир полка летал не меньше других.

Давидков был прекрасным летчиком, опытным тактиком и принципиальным командиром. Чувствуя свою правоту, он никогда не поступался убеждениями, мог возразить даже старшему начальнику.

Однажды Галунов, видимо, не подумав как следует, распорядился, чтобы Давидков послал на штурмовку пару самолетов.

— Пару? — удивился майор. — А что она может сделать? Это же будет комариный укус. К тому же ее в два счета могут уничтожить.

Галуцов хотел одернуть строптивого командира полка, по, поразмыслив, согласился с его доводом.

— Вы мне поставьте задачу, а как ее выполнить, позвольте решить самому, — попросил Давидков.

В дальнейшем Галунов так и поступал. И не только в отношении Давидкова. Он стал больше предоставлять тактической самостоятельности всем командирам авиационных частей.

Мне доводилось не раз бывать в полку Давидкова. Знал я и его заместителя по политической части Пермякова. Тот был влюблен в своего командира, мирился с некоторыми его своевольными поступками, знал, что продиктованы они стремлением как можно лучше [187] выполнить боевую задачу, нанести как можно больший урон врагу.

Люди в полку Давидкова были под стать командиру. Такие же смелые и решительные, дерзкие и непреклонные в бою. Пермяков рассказал мне такой эпизод.

Группу штурмовиков сопровождала шестерка истребителей во главе с Яловым. В районе цели на них из-за облаков свалилось восемнадцать "мессершмиттов". Завязался упорный бой. Тройное превосходство противника не испугало советских летчиков. Они дрались геройски и уничтожили больше половины гитлеровцев. Но и наших истребителей становилось все меньше. Вот уже остался один из них-летчик Яловой. Уцелевшие фашисты бросились на "илы", которые, выполнив свою задачу, легли на обратный курс. И все-таки им не удалось пробиться к нашим штурмовикам. Беспредельная храбрость советского воздушного бойца в конце концов заставила их отказаться от преследования.

Яловой возвратился вместе со штурмовиками и сел на их аэродром. Когда осмотрели его истребитель, на нем, как говорится, не осталось живого места.

Летчики-штурмовики воздали должное своему спасителю. Они вытащили Ялового из кабины и на руках пронесли через все летное поле до стартового командного пункта.

Исключительное мужество в боях проявили комиссары-летчики. Одним из таких отважных воздушных бойцов был старший политрук Н. В. Исаев. Он совершил сто восемьдесят девять боевых вылетов, сбил четыре самолета противника. Этот замечательный политработник хорошо понимал силу личного примера, умел не только произнести умную речь, но и на деле показать, как нужно громить врага.

Самолетов у нас стало больше, чем в начале войны. Но их все еще не хватало для успешного решения тех задач, которые ставило перед нами командование армии.

Будучи как-то в Лисичанске, где находился штаб ВВС Южного фронта, я встретил К. А. Вершинина. Поздоровались, разговорились. [188]

— Как дела? Как Галунов? — поинтересовался командующий ВВС.

— Нормально, — ответил я. — Одно плохо, товарищ командующий, вы ставите перед нами непосильные задачи.

Вершинин удивленно приподнял брови и усмехнулся:

— Как это понимать?

— В каждом своем распоряжении вы приказываете "надежно прикрыть", "нанести массированный удар", "выделить столько-то самолетов на штурмовку". Ну как можно выполнить все эти требования, если боевых машин у нас раз, два и обчелся?

Вершинин стал приводить различные доводы, а потом перевел разговор на другую тему. Мой расчет на то, что нам, возможно, кое-что подбросят, не оправдался.

5 февраля 1942 года первым заместителем командующего ВВС Красной Армии назначили генерал-лейтенанта авиации Александра Александровича Новикова. Звоню ему как старому знакомому, умоляю: ведем наступление, а самолетов мало, нельзя ли что-нибудь подбросить?

Новиков с иронией спрашивает:

— Сколько вам: полк, два или, может быть, дивизию? — И потом уже серьезным тоном говорит: — Дорогие мои! Было бы — ничего не пожалел. Но нет у нас самолетов, нет, и не просите. Обходитесь тем, что имеете.

Легко сказать "обходитесь". А чем? От "безлошадных" отбоя нет. Ходят по пятам, умоляют, требуют посадить их на самолеты. А где их взять?