«Кольца» в небе и на земле

28 сентября наш Сталинградский фронт был переименован в Донской, а Юго-Восточный фронт — в Сталинградский. Командующим нашим фронтом стал генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский — молодой, стройный, обаятельный. Все командиры приняли его очень хорошо.

Что особенно привлекало в новом командующем? Он глубоко понимал любые вопросы организации боя, умел предвидеть, как будут развиваться события при тех или иных изменениях обстановки. Была у него и еще одна хорошая черта: внимательное отношение к каждому. Некоторые мнения он не разделял и прямо говорил, что такую точку зрения не поддерживает, что надо делать не так, а иначе. Но делал это спокойно, уважительно. Недобросовестным или халатным людям спуску не давал.

Одним словом, Константин Константинович сразу же расположил людей к себе. Постепенно это расположение переросло в безграничную веру в него как в талантливого военачальника. Откуда рождалась эта вера, причем буквально у всех бойцов и командиров фронта? Постараюсь, как могу, ответить на этот вопрос.

До войны я знавал многих офицеров и генералов. Перед некоторыми преклонялся, восхищался их эрудицией, знаниями. Вспоминается один известный генерал. Сначала он командовал авиачастями, затем работал преподавателем в академии, прекрасно выступал с лекциями и докладами, грамотно проводил разборы. На фронте я встретил его в качестве начальника штаба объединения. Выглядел он совсем по-другому. Генерала буквально преследовали неудачи: то противник разобьет аэродром, то свои наземные войска окажутся без прикрытия, то экипажи не вернутся с задания. А за все эти просчеты надо отвечать и перед начальниками и перед подчиненными. И вот он передо мной — подавленный, [118] растерянный, почти неспособный решать и распоряжаться. Куда девались его знания и эрудиция?

Встречал я на фронте и таких людей, которые в мирное время вроде ничем не выделялись. На войне же, в боевых условиях, они заметно отличались своей волей, собранностью, умением в критический момент принять правильное решение.

Самое сильное впечатление оставляли, однако, те командиры, у которых военная жилка проявлялась в любой обстановке, как на учениях, так и в бою. При встрече с опасностью они испытывали какое-то особое вдохновение. И тогда наиболее зримыми становились их лучшие командирские и просто человеческие качества, решительность, воля, находчивость как бы удваивались.

Вот таким военачальником был К. К. Рокоссовский. В минуты грозной опасности он становился еще инициативнее и изобретательнее, тверже и собраннее. И буквально все подчиненные — от солдата до генерала — были готовы беспрекословно выполнить любую его задачу.

Константина Константиновича мне довелось видеть в различной боевой обстановке, в самых критических ситуациях. И всегда он оставался хозяином положения. Во время Сталинградского сражения, Курской битвы, при проведении Белорусской операции смело принимал оригинальные и глубокие стратегические и оперативно-тактические решения.

Хочется подчеркнуть, что Рокоссовский много внимания уделял и психологии солдата в бою. Как-то он сказал мне, что особенно важно для нас — не позволить немецкой авиации бомбить нашу пехоту в момент, когда она поднялась в атаку. И пояснил почему. В укрытии обстрелянный солдат ничего не боится. А когда выйдет из окопа, самое страшное для него — налет авиации. Хотя артиллерийский и минометный обстрел порой более губителен, чем бомбежка, морально он переносится легче. Объясняется это, очевидно, тем, что боец не видит снарядов и мин, а по звукам научился примерно определять недолеты и перелеты.

Слушая Рокоссовского, я сделал для себя вывод о необходимости особенно надежного прикрытия наступающих частей в момент атаки.

В один из хмурых осенних дней Рокоссовский вызвал меня и сообщил, что Ставка Верховного Главнокомандования поставила задачу — окружить и уничтожить сталинградскую группировку противника Он произнес эти слова спокойно, а меня аж в жар бросило. Еще бы! Мы держим трудную [119] оборону у самого берега Волги, отбивая непрерывные атаки врага. Перед нами мощная группировка фашистов. Какую же силищу надо иметь, чтоб окружить ее и уничтожить? Заметив мое волнение, Рокоссовский улыбнулся и стал излагать замысел операции. Слушая его, я проникался все большей уверенностью в том, что мы непременно разгромим противника. Ставка Верховного Главнокомандования не только ставила такую огромную и трудную задачу, но и обеспечивала ее выполнение.

Константин Константинович рассказал, что справа от нас создается Юго-Западный фронт. Генерал С. А. Красовский будет формировать там 17-ю воздушную армию. На первых порах мы должны помогать ей. Нам обещали дать нужное количество людей и самолетов для полного укомплектования действующих частей и соединений. Кроме того, в наше распоряжение поступал корпус пикирующих бомбардировщиков.

От командующего фронтом я ушел взволнованный и окрыленный. Стал обдумывать, как лучше разместить авиачасти для обеспечения их четкого взаимодействия с наступающими войсками, какие принять меры для завоевания господства в воздухе.

Чтобы принять и разместить передаваемый нам бомбардировочный корпус, предстояло подготовить минимум шесть аэродромов. Требовалось также оборудовать площадки для маневра Все это надо было делать безотлагательно: приближалась зима. И что не менее важно, проводить работы так, чтобы противник не догадался о характере наших приготовлений.

Через некоторое время мы получили указание разработать план действий воздушной армии в контрнаступлении. Выполнение этой задачи я поручил штабу, возглавляемому генералом М. М. Косых. Ему помогали заместитель по политической части А. С. Виноградов и начальник тыла А. С. Кириллов. Все они старые большевики, начали свой боевой путь еще в годы гражданской войны. А. С. Виноградов — выходец из рабочих Иваново-Вознесенска, получил партийное образование и был, что называется, комиссаром по призванию. М. М. Косых, пришедший на смену Н. Г. Белову с должности начальника штаба ВВС Дальневосточного фронта, хорошо знал возможности каждой авиационной части, умел точно определять количество самолетов, необходимое для выполнения той или иной задачи, предусмотреть резерв на случай критической ситуации. [120]

А. С. Кириллов, участник штурма Зимнего дворца, проявил себя как деятельный, энергичный и инициативный офицер. Он делал все для обеспечения бесперебойной боевой работы воздушной армии.

Сначала мы вместе с Косых начали готовить армию к предстоящей операции. Потом в эту работу включился и начальник оперативного отдела А. П. Наумов.

При составлении плана мы старались как можно полнее использовать опыт, накопленный во время проведения частных операций. Одна из них, осуществленная в октябре, носила кодовое название «Дон». В ходе ее летчики взаимодействовали с наземными войсками сначала при прорыве обороны противника, а затем при отражении вражеских контратак в районе станицы Клетская. Мы направили туда 92 штурмовика и 90 истребителей. Массированными ударами было уничтожено немало живой силы и техники неприятеля.

Вот какую оценку действиям войск нашего фронта дал Маршал Советского Союза Г. К. Жуков: «Наступление Донского фронта и контрудар 64-й армии облегчили тяжелое положение 62-й армии и сорвали усилия противника, нацеленные на овладение городом. Не будь помощи со стороны Донского фронта и 64-й армии, 62-я армия не смогла бы устоять и Сталинград, возможно, был бы взят противником»{5}.

Готовясь теперь к новому контрнаступлению, мы учитывали, что нам противостоит очень сильная группировка противника. Строить новые аэродромы приходилось в открытой степи. Следовательно, надо было постоянно заботиться о маскировке, чтобы фашисты не разгадали наших замыслов. Мы составляли различные легенды. Те или иные перемещения войск объясняли подготовкой к зиме и другими причинами.

После того как мероприятия командования фронта по выполнению предложенного Ставкой плана контрнаступления были одобрены Г. К. Жуковым и А. М. Василевским, началась отработка взаимодействия, в частности авиации с наземными войсками. Подготовкой воздушных армий к предстоящей операции руководил представитель Ставки, командующий ВВС Красной Армии генерал А.А.Новиков. Наш Донской фронт находился в центре, между Юго-Западным и Сталинградским. 16-я армия могла действовать не только на своем направлении, но и помогать обоим соседям, нанося удары по наземным войскам противника. Нам была [121] также поставлена задача — завоевать господство в воздухе на период проведения наступательной операции. Предусматривались налеты на аэродромы, воздушные бои. Генерал Новиков часто встречался с командующими Хрюкиным и Красовским, детально вникал во все вопросы.

В один из последних дней октября я находился в 228-й штурмовой дивизии, которой командовал полковник Г. О. Комаров (Степичев был назначен командиром корпуса). Аэродром располагался в районе станции Фролове, почти на границе с Юго-Западным фронтом. На этом па-правлении планировался главный удар, который должны были нанести 21-я армия Юго-Западного фронта и наша правофланговая 65-я армия Поддерживать их должна была самая боевая штурмовая дивизия. Я лично контролировал ее подготовку. Неожиданно позвонил по телефону генерал М. М. Косых Он сообщил, что командующий ВВС Красной Армии приказал мне в 16.00 явиться в штаб С. А. Красовского с планом операции.

Как быть? Если добираться автомашиной или на По-2, можно опоздать. Единственный выход — лететь на Ил-2. Доставить меня командир дивизии поручил инспектору по технике пилотирования.

Самолет Ил-2 был одноместным, но за кабиной находился довольно вместительный отсек. Туда я и втиснулся. Долетели нормально. На аэродроме меня ждала машина. Почти всю ночь мы с А. А. Новиковым и С. А. Красовским обсуждали различные варианты действий авиации при контрнаступлении, а рано утром я после короткого отдыха вылетел в свою армию.

Маршрут мне был известен хорошо. До станции Михайловка он пролегал вдоль железной дороги. Смотрю, летчик отклонился от него и пошел у самой линии фронта. Вот-вот должен показаться Дон, по берегу которого проходит линия обороны. Я невольно схватился за голову. У меня же план операции, что мне с ним делать? Завезет, думаю, на территорию, занятую противником, саданут по нас зенитки и собьют. Или, чего доброго, заблудится — и придется садиться на вынужденную. А при мне — план операции. Хотя я сижу у летчика за спиной, у меня нет никакой связи с ним. Я отделен от него толстой броней. Попробовал было высунуться из отсека и постучать по остеклению, не получилось.

Я вынул пистолет и стал стучать рукояткой по кабине. Но летчик не услышал меня. [122]

Посмотрел вниз. Мы находились над местом слияния реки Медведица с Доном. Наш главный ориентир — станция Михайловка — оказался примерно в сорока километрах севернее. Куда же теперь летчик поведет машину? Над населенным пунктом штурмовик начал выполнять левый вираж. Сделал круг, другой. Мне стало ясно, что летчик заблудился, а я ничем не могу ему помочь. Наконец он сориентировался, развернул машину влево и пошел вверх по Медведице.

Вскоре летчик совсем освоился. Увидев Михайловку, он развернулся вправо и повел штурмовик вдоль железной дороги. Через десять минут показалась станция Фролове, левее которой по курсу находился наш аэродром.

Я, разумеется, крепко отчитал виновника за потерю ориентировки и сделал упрек командиру дивизии:

— Не ожидал, что у вас даже боевые командиры так слабо подготовлены, что могут заблудиться.

Но о своих переживаниях никому не сказал.

* * *

На первом этапе контрнаступления главная роль отводилась Юго-Западному фронту, которым командовал генерал Н. Ф. Ватутин. Его войска должны были нанести мощные удары с правобережных плацдармов из Серафимовича и Клетской. Действия наземных частей поддерживали две воздушные армии — 2-я, возглавляемая К. Н. Смирновым, и 17-я под командованием С. А. Красовского.

Сталинградский фронт (командующий А. И. Еременко) наступал из района Сарапинских озер. Его поддерживала 8-я воздушная армия во главе с Т. Т. Хрюкиным.

Ударные группировки обоих фронтов должны были соединиться на Дону в районе Калача.

Нашему фронту предстояло нанести два вспомогательных удара Первый — одновременно с Юго-Западным из района восточнее Клетской на юго-восток силами 65-й армии. Главная задача — прорыв обороны противника на правом берегу Дона. Второй — силами 24-й армии из района Качалинской вдоль левого берега Дона на юг в общем направлении на Вертячий. Цель — отсечение вражеских войск, действовавших в малой излучине реки, от группировки фашистов, расположенной в районе Сталинграда.

А. А. Новиков передал командующим воздушными армиями слова Г. К. Жукова о том, что И. В. Сталин отводит особую роль авиации в предстоящем контрнаступлении. Он зачитал нам письмо Верховного Главнокомандующего. [123]

«Если авиаподготовка операции неудовлетворительна у Еременко и Ватутина, — говорилось в этом письме, — то операция кончится провалом. Опыт войны с немцами показывает, что операцию против немцев можно выиграть лишь в том случае, если имеем превосходство в воздухе. В этом случав наша авиация должна выполнить три задачи:

Первое — сосредоточить действия нашей авиации в районе наступления наших ударных частей, подавить авиацию немцев и прочно прикрыть наши войска.

Второе — пробить дорогу нашим наступающим частям путем систематической бомбежки стоящих против них немецких войск.

Третье — преследовать отступающие войска противника путем систематической бомбежки и штурмовых действий, чтобы окончательно расстроить их и не дать им закрепиться на ближайших рубежах обороны»{6}.

А. А. Новиков сообщил, что Верховный Главнокомандующий предупредил: если наша авиация сейчас не в состоянии выполнить эти задачи, то лучше отложить операцию на некоторое время и накопить побольше сил. Г. К. Жуков советовался с Новиковым и Ворожейкиным и передал И. В. Сталину общее мнение: воздушные армии будут в полной готовности к 15 ноября.

Можно себе представить, с какой ответственностью мы вели последние приготовления к контрнаступлению. Части пополнились личным составом и техникой. На правый фланг для поддержки 65-й армии мы перебросили три дивизии: штурмовиков, ночных бомбардировщиков и истребителей. Их придвинули ближе к линии фронта. Корпус Пе-2 наметили разместить так, чтобы он мог наносить удары на всех основных направлениях. Но это соединение еще не прибыло...

Стремясь завоевать господство в воздухе, мы должны были учитывать, что противник имеет примерно 1000— 1400 самолетов. Наши воздушные армии насчитывали около 1200 боевых машин. Впервые на фронте было достигнуто такое соотношение сил. Наши летчики накопили боевой опыт. Самолеты, на которых они воевали, не только не уступали немецким, но и превосходили их. Командиры и штабы научились планировать и управлять боем.

Мы знали, что основные силы авиации гитлеровцы используют обычно на решающем направлении. На других участках они ведут разведку или патрулирование. Учитывая [124] это, мы предполагали, что почти все имеющиеся боевые машины враг бросит на бомбежку и штурмовку подвижных войск Юго-Западного и Сталинградского фронтов. Против этой вражеской армады должны будут сражаться истребители всех наших воздушных армий. Мы предусматривали даже возможность отложить на некоторое время выполнение задач в интересах своей 65-й армии. Если противник ударит по флангам нашей группировки — справа или слева от Донского фронта, — к отражению его воздушных налетов намечалось привлечь истребители двух армий. Использовать в этих условиях авиацию трех фронтов нельзя было из-за больших расстояний между аэродромами.

Предусматривался и такой вариант: если гитлеровцы изберут для главного контрудара Донской фронт, то наши воздушные армии перенацеливаются с флангов на центр.

В самом сложном положении находилась, конечно, 17-я воздушная армия. Красовскому пришлось за месяц-полтора сформировать объединение, принять материальные средства, построить аэродромы, обучить части, определить задачи, организовать взаимодействие. Была проделана титаническая работа. Не случайно Новиков так часто навещал Красовского. Были свои трудности и у Хрюкина. На Сталинградский фронт и в 8-ю воздушную армию горючее и боеприпасы поступали только через Волгу. В тот год холода наступили раньше обычного. Тыловые части еще не успели переправить нужное количество грузов, как река стала замерзать. Зима пришла суровая. По едва окрепшему льду удалось сделать настилы. Горючее и боеприпасы стали доставлять на автомобилях. Но такая возможность появилась позже. А перед началом операции армия Хрюкина оказалась в очень сложных условиях.

Значительно планомернее проходила подготовка к контрнаступлению в нашей 16-й армии. К нам подходили железные дороги с двух сторон, и грузы поступали бесперебойно. Представитель Ставки, командующий ВВС Красной Армии А. А. Новиков внимательно следил за приготовлениями.

Удручала сложная метеорологическая обстановка. Стояла глубокая осень, и синоптики не обещали никаких улучшений. Некоторые общевойсковые командиры были даже довольны тем, что хорошей погоды не предвидится. Мол, будет выключена из работы и вражеская авиация. Сказывалась привычка. Ведь до этого противник всегда имел численное превосходство в воздухе и держал инициативу в своих руках. [125]

Нашлись и такие «теоретики», которые утверждали, что немецкая авиация опаснее для нас в наступлении, чем наша для обороняющегося противника. Почему? Да потому, мол, что атакующие войска выйдут из укрытий и станут более уязвимыми с воздуха Критикуя такую близорукость, К. К. Рокоссовский объяснил ее непониманием роли авиации в наступлении.

Самое пристальное внимание мы уделяли воздушной разведке. Вели ее непрерывно, чтобы всегда знать о намерениях противника и иметь точные представления о расположении и перемещениях его резервов.

7 ноября командующий К. К. Рокоссовский донес в Ставку, что фронт к наступлению готов. Задачи определены, войска сосредоточены, боеприпасы и продовольствие подвезены. Но только что сформированному Юго-Западному фронту времени на сосредоточение и подготовку частей не хватило, и срок начала операции был отодвинут на десять дней, с 9 на 19 ноября.

К. К. Рокоссовский пригласил членов Военного совета фронта отметить праздник Октябрьской революции. На вечере кроме командующего присутствовали член Военного совета генерал К. Ф. Телегин, начальник штаба М. С. Малинин, «главный артиллерист» В. И. Казаков, начальник инженерных войск А. И. Прошляков, начальник бронетанковых войск Г. Н. Орел и я. Пришли также находившиеся у нас писатели А. Е. Корнейчук и Ванда Василевская.

После праздничных тостов спели песню о Днепре, созданную поэтом Е. Долматовским и композитором М. Фрадкиным на нашем фронте. Хотя мы стояли еще на Волге, но твердо верили, что дойдем и до Днепра. До сих пор мне живо вспоминается тот вечер, еще больше сблизивший нас.

...Десять дней, предшествовавшие контрнаступлению, оказались драматическими для 16-й воздушной армии. В первой половине ноября нас предупредили о нашествии мышей. К тому же грызуны оказались больны туляремией — мышиной холерой.

Больше всего не повезло штабу нашей армии. Проникая в дома, мыши заражали продукты и воду, заболевали люди. И перенести штаб было невозможно, поскольку линии связи пришлось бы прокладывать заново.

Вскоре заболели мои заместители: Виноградов, Косых, Ребров, Кириллов. Потом слегли связисты и медики. Болезнь у всех протекала тяжело, с высокой температурой. Были даже два смертельных случая. В строю оставались [126] только двое: я и подполковник Носков из оперативного отдела. Пришлось вызвать одного офицера из дивизии. Связался с Москвой и попросил прислать начальника штаба. Ведь срок операции уже приближался.

18 ноября К. К. Рокоссовский приказал мне с наступлением темноты прибыть в штаб фронта.

— Поедем, — сказал он, — на правый фланг, к Дону.

Наш КП располагался неподалеку от стыка с Юго-Западным фронтом, поблизости от КП командующего 65-й армией генерала П. И. Батова А этой армии завтра предстояло наступать.

На место прибыли около полуночи. Связываемся с КП Юго-Западного фронта Нам говорят, что командование еще не прибыло и что время наступления может измениться. Мы восприняли эту весть с огорчением. Когда войска подготовились к выполнению задачи, хуже нет отменять отданные распоряжения. Рокоссовский позвонил в Генеральный штаб. Из Москвы ответили, что срок все еще уточняется. Наконец во втором часу ночи оттуда пришло подтверждение: операция начинается в назначенный час.

У всех присутствовавших на КП настроение поднялось. Ведь полтора месяца готовили контрнаступление. Предусмотрели, кажется, все. Теперь разговор пошел о том, что будет завтра.

Заметив наше возбуждение, Рокоссовский решительно сказал:

— Довольно разговоров, всем ложиться спать!

Он позвонил Батову. Тот тоже еще бодрствовал. Константин Константинович пожурил и его:

— Отдыхать надо. Завтра будет трудный день. — И добавил, что сам он сейчас же ляжет спать.

Постелью для нас, семи генералов, послужила расстеленная на полу солома, накрытая полотном. Легли не раздеваясь и тут же уснули.

Встали примерно за час до начала артиллерийской подготовки, выпили чаю и отправились на наблюдательный пункт. Я посмотрел в небо. Высота облачности не превышала ста метров. Маловато! Мы ожидали лучшей погоды.

Изготовившаяся к атаке пехота 65-й армии находилась в траншеях на правом, крутом берегу Дона. Там у нас сохранялся плацдарм. Большинство же артиллерийских позиций располагалось на левом, низком берегу реки, как бы у подножия холма. [127]

Забрезжил рассвет. Прозвучала команда: «Огонь!» Раздался такой грохот, какого я никогда до этого не слышал. Но для нас громовая канонада звучала лучше всякой музыки.

Через час после начала артподготовки нужно было выпускать авиацию. А погода не позволяла действовать большими группами. Один выход — послать на задания лучшие экипажи. Свои соображения доложил Рокоссовскому. Он согласился, и мы подняли в воздух 30 штурмовиков под прикрытием 24 истребителей. Они оказали главным образом моральную поддержку нашим войскам. Ведь ни один вражеский самолет тогда не вылетел.

В середине дня К. К. Рокоссовский отправил меня в штаб воздушной армии.

— У тебя там, — сказал он, — из-за болезни почти никого не осталось.

У нас, конечно, все было спланировано, задачи всем поставлены, но частями нужно управлять. Мы перебрались на узел связи, поближе к аппаратам. Вызывали командиров, слушали доклады, уточняли задачи. Мне помогали два офицера. Так втроем мы и работали до исхода первого дня операции. Лишь вечером к нам из Москвы прибыли самолетом еще три офицера.

Командующий фронтом даже в ходе операции интересовался, как обстоит дело с «мышиной холерой». К тому времени она из штаба воздушной армии переметнулась и в штурмовую дивизию. Там обстановка сложилась еще хуже. Мало того, что заболели люди, мыши стали грызть оплетку проводов на самолетах. Пришлось срочно проверять и ремонтировать все электрооборудование на боевых машинах.

Здесь хочу сказать доброе слово о работе врачей. Они не допустили широкого распространения туляремии среди летчиков, быстро восстанавливали здоровье больных и возвращали их в строй.

Офицеры нашего штаба пристальное внимание уделяли воздушной разведке. Она велась всеми видами авиации. Особенно отличались опытные штурмовики С. И. Винник и В. Ф. Хохлачев. Несмотря на сложные метеоусловия, они снабжали нас ценной информацией о противнике.

Летчики рвались в бой. Участвовать в контрнаступлении хотел каждый. Но погода не улучшалась. 21 ноября мы разрешили выпустить шестерку Ил-2 под командованием Героя Советского Союза капитана В. М. Голубева. При облачности 10 баллов и высоте 100 метров отважный командир провел [128] свою группу на 80 километров в глубь территории противника и нанес шесть сокрушительных ударов по его аэродрому. Штурмовики уничтожили тогда восемь вражеских самолетов. Больше всех летали наши ночные бомбардировщики. Они не пропустили ни одной ночи, делали иногда по шесть-семь вылетов. Эта безобидная на вид машина По-2 поднимала до 200 килограммов бомб, то есть половину бомбовой нагрузки «ила».

Из-за плохой погоды самолеты противника вообще не появлялись в небе. Наши наступающие части нередко заставали на захваченных аэродромах исправные «юнкерсы» и «мессершмитты». В районе Осиновки, например, фашисты оставили 42 самолета, из которых 18 оказались исправными.

На второй день наступления я, возвращаясь из штаба фронта, решил заехать на командный пункт 21-й армии генерала И. М. Чистякова. Путь проходил через станицу Арчединская, расположенную в верхнем течении Дона. Дороги этой местности я знал без карты: десятки раз проезжал по ним за четыре месяца боев. С плацдарма, расположенного на правом берегу реки, наступала 21-я армия соседнего фронта и вводились подвижные соединения. Преодолев довольно крутой подъем, мы вдруг оказались рядом с колонной вооруженных вражеских солдат. На какое-то мгновение я растерялся, не понимая, в чем дело. Здесь же находился тыл 21-й армии, а ее передовые части ушли далеко вперед. Что-то надо делать. Решение, как молния, мелькнуло в голове. Мой водитель Михаил Ефимов и я схватились за автоматы. Я кричу ему:

— Разворот на сто восемьдесят!

И тут я увидел на обочине шоссе нашего солдата с винтовкой. За ним примерно на стометровой дистанции шагал еще один. Только тут я сообразил, что перед нами колонна военнопленных. Но кто разрешил им идти с оружием? Подзываю солдата и спрашиваю у него об этом. Тот рапортует: все боеприпасы мы отобрали у них, а оружие пусть сами несут. Не загружать же транспорт.

Этот случай очень характерен для первых дней нашего контрнаступления. Застигнутый врасплох, противник нес большие потери в людях и технике.

23 ноября войска Юго-Западного фронта заняли Калач и в районе Советский соединились с войсками Сталинградского фронта. Группировка гитлеровцев была окружена. После этого шесть советских армий получили возможность наступать в общем направлении на Сталинград, все туже [129] сжимая внутреннее кольцо окружения. Наши подвижные части продолжали отбрасывать войска противника на запад, отодвигая внешний фронт. Им активно помогали авиаторы 8-й и 17-й воздушных армий. Мы с Т. Т. Хрюкиным, координируя наши действия, наносили совместные удары по фашистам, оказавшимся в котле. Кроме того, мы получили указание блокировать вражеские аэродромы в районе Сталинграда. Надо было и в небе замкнуть кольцо над противником.

Немецко-фашистское командование начало лихорадочно принимать меры по организации снабжения своих окруженных войск воздушным путем. Гитлеровский министр авиации Геринг хвастливо заявил, что воздушные силы рейха вполне справятся с доставкой в район Сталинграда продовольствия, боеприпасов, горючего и медикаментов. Для этой цели использовались лучшие транспортные и бомбардировочные эскадры, самолеты гражданского воздушного флота, опытные образцы машин авиационных заводов и даже отряд связи Гитлера.

Осуществляя блокаду вражеских аэродромов, летчики 8-й и 16-й воздушных армий вели напряженные воздушные бои. Свои авиационные части мы максимально приблизили к границам котла, откуда организовали засады — истребители и штурмовики внезапно нападали на врага. Господство в воздухе перешло к нам. Однако мы еще не полностью закрыли немецким самолетам доступ к аэродромам и площадкам, расположенным в самом кольце.

В директиве от 4 декабря командующий ВВС указывал нам: «Несмотря на то что в районе окруженного врага наша авиация имеет полное господство в воздухе, все же транспортные самолеты противника прорываются и производят посадку на аэродромы, находящиеся в кольце окружения. Этот факт показывает, что борьба с транспортными самолетами противника организована недостаточно четко.

Мое требование — не допустить посадки транспортных самолетов противника на аэродромы — не выполнено.

Уничтожение транспортных самолетов противника считать основной задачей»{7}.

Этой директивой предусматривался ряд мер по усилению блокирования аэродромов врага в районе окружения В частности, вводилось дежурство истребителей в воздухе, четко распределялись обязанности между авиаторами 8-й и 16-й армий. [130]

Выполняя свои основные задачи, мы зорко следили, не создает ли противник группировки для прорыва кольца извне. Вскоре нашим воздушным разведчикам удалось обнаружить сосредоточение вражеских войск в районе Котельниково. Как выяснилось позже, здесь по указанию Гитлера создавалась специальная группа под командованием фельдмаршала Манштейна. В нее входили три танковые и четыре пехотные дивизии, а также другие части. 12 декабря гитлеровцы перешли в наступление вдоль железной дороги Котельниково — Сталинград. За три дня они продвинулись на 45 километров и форсировали реку Аксай-Есауловский.

Одновременно гитлеровцы наносили по нашим наземным войскам удары с воздуха. Погода уже позволяла им активизировать свою авиацию. Оборонявшие Котельниково 51-я армия и конный корпус генерала Т. Т. Шапкина вынуждены были отойти за реку Мышкова.

В состав нашего фронта должна была войти 2-я гвардейская армия под командованием Р. Я. Малиновского. Родион Яковлевич уже воевал здесь, возглавляя 66-ю армию, а осенью уехал формировать новое войсковое объединение. С ним он и прибыл 12 декабря на фронт. 2-я гвардейская была хорошо подготовлена к боям. С ее штабом мы сразу же отработали все вопросы взаимодействия, четко определили, как будем громить окруженную группировку.

Однако ситуация у станции Котельниково оставалась все еще угрожающей. Только 40 километров отделяло группу Манштейна от войск, находившихся в кольце. Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение бросить против нее 2-ю гвардейскую армию. Командующий фронтом Рокоссовский считал, что опасность прорыва фашистов можно ликвидировать имеющимися силами, и просил Верховного Главнокомандующего не забирать с Донского фронта 2-ю гвардейскую армию. Но приказ состоялся. Прибытие свежих сил укрепило Сталинградский фронт, и он во взаимодействии с Юго-Западным фронтом нанес мощный удар по войскам Манштейна в районах Котельниково и Тормосина.

Когда противник начал активные действия под Котельниково, операция по уничтожению его окруженной группировки развивалась медленно. Ведь в ходе контрнаступления наши войска понесли большие потери. Фашисты дрались отчаянно. Гитлер то и дело обещал им: «Манштейн вас выручит, держитесь!» Кроме того, у противника оказалось гораздо больше сил, чем мы предполагали. Считалось, что [131] в окружении находится 80—90 тысяч гитлеровцев. И только к середине января было установлено, что в котле более 330 тысяч.

12 декабря воздушные разведчики сообщили, что враг сосредоточивает войска в районе Карповки. Стало ясно: готовится новая попытка прорыва навстречу группе Манштейна. Мы немедленно подвергли бомбардировке скопление живой силы и техники противника. Но он не прекращал попыток, всеми силами стараясь пробиться к своим войскам. Тогда мы подготовили и нанесли по врагу более мощный сосредоточенный удар. Это произошло в памятный для нас день 18 декабря, когда мы впервые почувствовали, как возросла ударная сила нашей воздушной армии. Дело в том, что к нам прибыло наконец давно обещанное пополнение — бомбардировочный корпус, вооруженный самолетами Пе-2. Командовал им генерал И. Л. Туркель. Иван Лукич учился на Каче, показал не только летные, но и методические способности, а поэтому был оставлен инструктором. Потом он работал командиром эскадрильи в Одесской школе. Большой опыт и инструкторские навыки помогли Туркелю хорошо подготовить корпус к боям.

Мы внимательно следили за первым налетом группы из 74 «Петляковых» на балку Яблоневая. Во втором эшелоне за ними шли штурмовики. Группу прикрывали 28 истребителей. Вел «илы» командир полка майор А. Г. Наконечников. Этот человек олицетворял собой образ советского летчика-штурмовика: физически крепкий, волевой, смелый. Воевал он, как настоящий русский богатырь. Помню, при проведении операции «Дон» надо было заставить замолчать вражеские артиллерийские батареи, расположенные у совхоза «Опытное поле» и у разъезда Древний Вал. Решили послать туда группу «илов» во главе с Наконечниковым. Вскоре с командного пункта наземных войск нам передали благодарность за хорошую поддержку с воздуха. А штурмовиков все не было. Наконец с аэродрома сообщают: все в порядке, группа возвратилась полностью, просто Наконечников не мог уйти, пока не убедился, что все четыре батареи уничтожены.

Сосредоточенный удар «Петляковых» и «ильюшиных» был очень эффективным. На цели, расположенные в районе балки Яблоневая, мы послали еще несколько групп самолетов. 18 декабря гитлеровцы понесли такой урон в живой силе и технике, что отказались от попыток вырваться из кольца. [132]

30 декабря директивой Ставки ликвидация окруженной группировки была целиком возложена на Донской фронт. До этого в операции участвовали 62, 64 и 57-я армии Сталинградского фронта. Ими соответственно командовали генералы В. И. Чуйков, М. С. Шумилов и Ф. И. Толбухин. Их передали в Донской фронт. Да своих у нас было четыре армии. Авиационных частей нам не прибавили, считали, что сил у нас достаточно для помощи наземным войскам в разгроме вражеской группировки.

В связи с тем что части Манштейна, пытавшиеся прорваться к войскам Паулюса, потерпели поражение и отступили, изменилась и воздушная обстановка. Лишившись прифронтовых аэродромов, вражеская авиация действовала теперь с удаленных от Сталинграда баз: Сальска, Ростова, Новочеркасска, Шахт, Ворошиловграда. Истребителям противника стало труднее сопровождать транспортные самолеты. Фашисты вынуждены были отказаться от полетов большими группами и посылали теперь одиночные машины по разным маршрутам. Транспортники врага старались обойти наши зоны зенитного огня и места базирования нашей истребительной авиации. К Волге они прорывались значительно южнее окруженной группировки, затем поворачивали на север, добирались до Сталинграда и заходили на посадку с востока Мы понимали, что надо усилить воздушную блокаду.

В декабре нам удалось поставить перед вражеской авиацией надежный заслон. Были предусмотрены четыре зоны ее уничтожения. Первая располагалась за внешним обводом кольца и предназначалась для ударов по аэродромам, с которых летали фашистские самолеты. Вторая находилась между внешним и внутренним фронтами окружения. Каждый из пяти имеющихся здесь секторов располагал своими штурмовыми и истребительными частями, а также радиостанциями наведения. Часть истребителей постоянно патрулировала в воздухе, остальные вместе со штурмовиками находились на аэродромах в готовности номер один. Третья зона отводилась для зенитных средств. Она примыкала непосредственно к району окружения. Четвертая включала сам этот район. Здесь действовали наши истребители, бомбардировщики и штурмовики. Пехотные и артиллерийские части также участвовали в борьбе с авиацией противника.

Изредка противник поднимал в воздух большие группы транспортных самолетов, сопровождаемых истребителями. Расчет был прост: хоть части из них удастся прорваться [133] через наши зоны противовоздушной обороны. Такой караван мы обнаружили, например, 30 ноября. Семнадцать Ю-52 шли под охраной четырех «мессершмиттов». Группа «охотников» из 283-й дивизии во главе с комдивом полковником В. А. Китаевым немедленно вылетела наперехват и в районе Гумрак настигла врага. Стремительными атаками наши истребители сбили пять «юнкерсов» и одного «мессера». Через несколько дней те же «охотники» уничтожили почти половину вражеского воздушного каравана.

Наши истребители наносили штурмовые удары и по неприятельским аэродромам. 2 декабря, например, они сожгли непосредственно в кольце окружения 17 самолетов противника, а в период с 10 по 13 декабря — еще 87.

Успешно действовали и штурмовики — бомбили аэродромы, уничтожали в воздухе вражеские самолеты с грузами. Скорость у наших «илов» была больше, чем у Ю-52. Поэтому они имели возможность расстреливать транспортные машины врага с близких расстояний.

В январе 1943 года противник начал на парашютах сбрасывать грузы своим окруженным войскам. Но и этот способ снабжения не принес ему желаемых результатов. Значительная часть контейнеров попадала в расположение наших войск. А то, что удавалось получить голодным фашистам, расхищалось ими, особенно продовольствие и медикаменты.

Был у гитлеровцев один необычный аэродром в Большой Россошке. Мы бомбили его два месяца, а он снова и снова оживал. В чем дело? Оказывается, после каждого нашего налета фашисты бросали старую взлетно-посадочную снежную полосу и накатывали в степи новую. А выведенные из строя самолеты они приспосабливали под жилье. Там располагались даже штабы. Возник необычный город. Однако в ходе наступления советские воины и оттуда выкурили немцев.

За два с половиной месяца воздушной блокады наша авиация и зенитная артиллерия уничтожили 1164 самолета, из них более половины на аэродромах. Бывший генерал гитлеровской армии Ганс Дерр в своей книге «Поход на Сталинград» признавал: «Немецкая авиация понесла в этой операции самые большие потери со времен воздушного наступления на Англию, так как для выполнения поставленной задачи (снабжения окруженных войск по воздуху. — С. Р.) использовались в большинстве своем боевые самолеты. Не только сухопутные силы, но и авиация потеряла под Сталинградом целую армию». [134]

Полковник Г. Зелле в одной из статей весьма красноречиво говорил о крахе «воздушного моста»: «Остается фактом, что с первого дня окружения ежедневно не делали посадки ни 1000 (по расчетам Зелле, столько требовалось самолетовылетов для нормального снабжения блокированных войск. — С. Р.), ни 500, ни 300, ни даже 100 самолетов. В первые дни образования котла прибывали 50—70 самолетов, но очень скоро их число снизилось до 35—15 в день... Мрачная трагедия Сталинграда, по существу, целиком выражается этими потрясающими цифрами, перед которыми очевидным становится все актерство гитлеровского блефа... Доставка по воздуху с самого начала была недостаточной. В конечном итоге это стало фарсом»{8}.

С 30 декабря штаб Донского фронта приступил к разработке новой операции по уничтожению гитлеровских войск, окруженных под Сталинградом. Она носила кодовое наименование «Кольцо». Командующие и штабы стали готовить войска к наступлению. Решено было расчленить группировку врага примерно пополам. Главный удар наносился с запада двумя армиями. С востока наступали три армии. Еще две сковывали противника, не давая ему возможности маневрировать резервами.

10 января я находился на наблюдательном пункте вместе с командующим фронтом. Артиллерия и авиация нанесли такие мощные удары по врагу, что, казалось, в его траншеях не останется ничего живого. Но когда цепи наших бойцов поднялись в атаку, противник открыл сильный огонь. Пехота вынуждена была снова залечь. Но в конце концов нам все-таки удалось протаранить неприятельскую оборону и к 16 января продвинуться на 20—40 километров. Советские части отсекли и уничтожили противника в районе Карповка, Цыбенко, Елхи, Песчанка, Алексеевка Наша авиация наносила удар за ударом. В первый день наступления особенно отличился 2-й бомбардировочный корпус, сделавший 172 самолето-вылета. За успешное выполнение боевых задач командующий ВВС объявил благодарность всем авиаторам, участвовавшим в налетах.

11 и 12 января наши летчики сделали 900 самолето-вылетов. Удары наносились по окруженным войскам и по аэродромам, расположенным в кольце.

Утром 13 января радио сообщило, что газета «Красная [135] звезда» опубликовала наше обращение к И. В. Сталину и ответ Верховного Главнокомандующего. В своей телеграмме мы с А. С. Виноградовым писали: «Летчики-истребители, штурмовики и бомбардировщики 16-й воздушной армии, сражаясь со злейшим врагом человечества — фашизмом, помогли нашим наземным армиям осуществить мудрый план окружения отборных германских дивизий под Сталинградом. Личный состав армии решил принять участие в укреплении военной мощи Красной Армии и внес наличными 2 200 000 рублей. Сбор средств продолжается. Мы просим на собранные деньги построить полк истребителей имени защитников Сталинграда и передать самолеты нам, чтобы на этих грозных машинах разить насмерть фашистскую нечисть... Враг будет уничтожен».

Верховный Главнокомандующий ответил нам: «Передайте доблестным летчикам 16-й воздушной армии, собравшим 2 200 000 рублей на строительство эскадрильи самолетов-истребителей имени защитников Сталинграда, мой боевой привет и благодарность Красной Армии».

При активной поддержке нашей авиации к вечеру 17 января войска фронта подошли к окраинам города. Через пять дней наступление возобновилось. Теперь оно велось уже с учетом новых разведывательных данных: В частности, командование фронта точно знало численность войск противника.

В морозный ветреный день 22 января мы снова отправились на наблюдательный пункт фронта. Вместе с Рокоссовским ехал представитель Ставки Н. Н. Воронов. Путь предстоял неблизкий, а Николай Николаевич чувствовал себя неважно. У него поднялось давление, мучили головные боли. Но он все-таки приехал на КП. Прогремела мощная артиллерийская подготовка, отбомбилась авиация, заиграли «катюши». И тут Воронов сказал с улыбкой: «Ну вот, теперь мне значительно легче». Поднялась пехота. Было слышно, как пулеметные и автоматные очереди стали удаляться в глубь немецкой обороны. Наша артиллерия перенесла огонь, на штурмовку полетели «илы». Нам казалось, что линия фронта отодвинулась уже достаточно далеко.

Командующий фронтом, член Военного совета, командующие родами войск, находившиеся в окопах вокруг блиндажа, вышли из укрытий понаблюдать за боем, обменяться впечатлениями. Поднялся на бруствер и повеселевший Воронов. Вдруг метрах в десяти от нас протрещала пулеметная очередь. Рокоссовский тут же скомандовал: «В окопы!» Затем начал ругать себя: [136]

— Сам вылез, и все полезли. Надо же быть такому неосмотрительному. Одной очередью всех могли скосить.

К месту, откуда строчил пулемет, немедленно направили автоматчиков. Оказалось, что одна из огневых точек, расположенных в первой вражеской траншее, уцелела и осталась в тылу наших войск. Это могло плохо кончиться для нас.

Боевую задачу войска выполнили успешно. 25 января наши части ворвались в город с запада. А еще через день окруженная группировка была расчленена. В районе Мамаева кургана воины 24-й армии соединились с бойцами легендарной 62-й армии. Это была вторая историческая встреча наших войск в ходе Сталинградской битвы. Своим наземным частям активно помогала наша авиация. 31 января враг прекратил сопротивление в южной части города, а 2 февраля была ликвидирована его северная группа.

Командующий 65-й армией генерал Батов в приказе от 29 января выразил удовлетворение «смелыми штурмовыми атаками и отличным бомбардированием боевых порядков и опорных пунктов противника». Он сделал вывод: «Военно-воздушные силы 16-й воздушной армии в результате четкого и правильного взаимодействия командования и штабов своевременно появлялись на самых трудных участках наступления войск армии и подчас действовали в труднейших метеорологических условиях».

31 января командование 66-й армии отдало приказ, в котором отмечало «исключительно большую роль авиачастей и соединений 16-й воздушной армии, которые в координации с нашими войсками беспощадно уничтожали фашистов в районе Сталинграда».

Этот приказ мне передал генерал-лейтенант А. С. Жадов, мы его зачитали перед строем авиаторов. Волнующе звучали у руин Сталинграда слова благодарности наших боевых друзей: «Мы, бойцы и командиры, являемся очевидцами героических подвигов беспредельно преданных Родине авиаторов 16-й воздушной армии, которые днем и ночью, невзирая ни на какие трудности, бомбардировочно-штурмовыми ударами уничтожали и изматывали силы противника. Военный совет армии, бойцы, командиры и политработники выражают полное удовлетворение боевыми действиями воздушных бойцов-летчиков 16-й воздушной армии и передают свое красноармейское спасибо»{9}.

Об участии авиаторов в разгроме окруженной группировки [137] К. К. Рокоссовский в своей книге «Солдатский долг» сказал коротко: «В этих боях наши летчики завоевали глубокое уважение наземных войск».

К радости и гордости за успехи авиаторов у меня примешивалось чувство тревоги. Оно зародилось еще тогда, когда у противника оставалось четыре аэродрома. Это было в середине января. Мы получили строгое указание блокировать наглухо эти аэродромы, чтобы фашисты не смогли вывезти из кольца генералов и руководящих офицеров. Мы установили постоянное дежурство истребителей днем и ночью. Фашистские самолеты почти не взлетали. Немцы лишь изредка сбрасывали туда грузы на парашютах. Правда, несколько раньше появлялись сведения, что вражеская транспортная авиация вместе с ранеными вывозит из окружения штабных офицеров.

После нашего наступления 22 января у противника остался лишь один аэродром. К этому времени его летчики уже смертельно боялись летать в район Сталинграда, сбрасывали грузы, не долетая до кольца, в расположении наших войск. Так, 30 января мешок с орденами — Железными крестами — упал прямо в лагерь немецких военнопленных. Вот уж поистине символическая награда!

Между тем меня уже не раз предупреждали:

— По имеющимся данным, Паулюс вылетел в Ростов. Уточните и доложите.

Я докладывал:

— По нашим данным, самолеты противника не поднимались в воздух.

Было и такое задание: "В оврагах у школьного аэродрома немцы спрятали три самолета «Хейнкель-111». На этих машинах они намерены вывезти Паулюса с его штабом. Примите меры».

Мы немедленно организовали воздушную разведку. Тщательно осмотрели все овраги вокруг аэродрома и ничего не обнаружили. А ведь скрыть три громоздких самолета невозможно. Докладываю:

— Никаких самолетов нет.

Нам говорят:

— Данные заслуживают доверия.

Мы еще раз перебираем все возможные варианты: где противник может скрыть свои «хейнкели»? Снова сфотографировали все овраги, чтобы документально подтвердить устный доклад, И опять нигде ничего не обнаружили. С фотоснимками в руках доказываем, что школьный аэродром непригоден [138] для полетов. Он весь изрыт воронками от бомб и снарядов. На этом дело не кончилось.

Поступило очередное указание: «Паулюс собирается вылететь с одного из стадионов Сталинграда Примите меры».

Город в то время представлял собой груду развалин, никаких стадионов не осталось и в помине. Невозможно было найти площадку для взлета и посадки. Но надо проверить еще раз. Позвал я коренных сталинградцев, взял последние фотоснимки, план города, и стали мы вместе искать место, где располагался стадион. Конечно, он был разбит полностью. Все же решили еще раз сфотографировать его и пробомбить. На войне ведь всякое бывает.

В разгар нашего наступления получаю сообщение, что Паулюс уже улетел. Воронов вызывает меня и спрашивает:

— Что будем делать, Сергей Игнатьевич?

Я отвечаю:

— Вы же знаете, какие мы принимали меры, вот фотоснимки.

А он снова утверждает, что Паулюс улетел.

— Вы выпустили его из окружения.

От этих слов настроение совсем у меня испортилось.

Дело приняло иной оборот только после того, как из 64-й армии доложили, что взят в плен командир немецкой дивизии. Это был первый пленный офицер такого ранга. Начальник штаба фронта генерал М. С. Малинин приказал немедленно доставить его к командующему фронтом. Вражеский комдив наверняка знал, улетел ли Паулюс.

В крестьянской хате собрались Воронов, Рокоссовский, Телегин, Малинин, Казаков и я. Ввели рослого и тучного немца лет пятидесяти. Представился он генералом, хотя погоны на нем были полковничьи. Малинин спрашивает:

— Правильно ли, что вы — полковник такой-то?

Он промолчал. Мы переглянулись, но уточнять не стали. Пригласили пленного сесть. Воронов и Рокоссовский стали задавать ему вопросы. В частности, поинтересовались, где сейчас Паулюс. Он ответил: у себя на КП.

— Позвольте, — удивился командующий фронтом, — у нас есть данные, что он улетел.

Пленный повторил:

— Никак нет. Он у себя на КП.

Воронов поинтересовался:

— Когда вы с ним виделись?

— Вчера с ним разговаривал,— ответил гитлеровец. [139]

Меня это сообщение, наверное, больше всех обрадовало Значит, Паулюс все же не улетел!

Малинин спросил у пленного, почему, будучи полковником, он представился генералом? Тот ответил, что генеральское звание ему присвоено всего два дня тому назад. Но погоны он сменить не мог, поскольку их не оказалось на складе.

— А чем докажете, что вы генерал ? — усомнился Малинин.

Пленный ответил, что у него при себе телеграмма. И стал вынимать из карманов содержимое. Сначала положил на стол два пистолета, потом нашел нужную бумажку. Мы только переглянулись в недоумении. Вот это номер! Привели немца в штаб фронта и не отобрали оружие. Мы сделали вид, что ничего особенного не произошло. Но сразу после допроса приняли самые строгие меры к тому, чтобы подобная беспечность больше никогда не повторялась.

От командира вражеской дивизии мы узнали не только о состоянии окруженных войск, но и о намерениях немецко-фашистского командования. Раньше мне доводилось встречать немало пленных. Этот не был фанатиком и не кричал «Гитлер капут!». Он трезво оценивал обстановку и хорошо понимал, что гитлеровская армия обречена на поражение.

Наконец нам сообщили, что взят в плен сам командующий окруженной группировкой вместе с группой штабных офицеров. 1 февраля было приказано доставить Паулюса в штаб фронта, находившийся в деревне Заварыкино. В 19.00 мы опять собрались в избе примерно в таком же составе. В комнату вошел высокий, худощавый, уже пожилой человек с усталым, изможденным лицом. Отрекомендовался фельдмаршалом. Ему не пришлось это доказывать телеграммой Гитлера, хотя на нем были погоны генерал-полковника.

Мы знали, что во время первой встречи представитель Ставки Н. Н. Воронов предложил Паулюсу подписать приказ о сдаче в плен всех гитлеровцев, еще не сложивших оружия. Фельдмаршал уклонился от принятия такого решения. Воронов и Рокоссовский предупредили его, что он будет нести личную ответственность за новые жертвы. Но и это не возымело действия.

Теперь в допросе Паулюса участвовали все члены Военного совета фронта. Мне запомнились некоторые из заданных вопросов.

Паулюса, в частности, спросили, как он, высокоподготовленный военный специалист, высший начальник оперативной [140] части генерального штаба, мог вести наступление при слабых флангах и, по существу, лезть в мешок? Это же не что иное, как авантюра!

Паулюс ответил, что так случилось из-за недооценки наших сил, способностей советского командования и других факторов. Но не признал его авантюрой, только пояснил, что таково было решение верховного командования. Ему задали другой вопрос:

— Почему вы, располагая значительными силами, не попытались сразу же прорвать кольцо окружения и выйти на Котельниково ?

Паулюс ответил, что, во-первых, он недооценил количество и возможности советских войск; во-вторых, ему было приказано находиться в Сталинграде и ни в коем случае его не оставлять.

Вопрос:

— Была ли у вас полная уверенность в том, что нужно вести столь бессмысленное сопротивление?

Ответ:

— Нет. А после разгрома Манштейна эта уверенность была окончательно поколеблена. Я несколько раз обращался к фюреру с просьбой о капитуляции, но мне было приказано держаться.

Вопрос:

— Как расцениваются действия Красной Армии по отношению к окруженной армии?

Ответ:

— Я преклоняюсь перед искусством командования Красной Армии, которое так блестяще смогло завершить сражение победой. Тут я ничего добавить не могу.

Вопрос:

— В чем вы видите просчет германского командования и лично ваш?

Ответ:

— Во-первых, просчет германского командования заключается в том, что мы растянули свои коммуникации и остались без резервов. Во-вторых, наша разведка не дала нам ясного представления, какой мощной индустриальной базой располагает Россия на Востоке. Мы не думали, что созданная там промышленность сможет дать такое количество оружия. А мой личный просчет заключается в том, что я, как солдат, слушался приказов верховного командования и сразу, как только нас окружили, не пошел на прорыв. Тут я виноват перед армией и своей совестью. [141]

Был задан еще один вопрос:

— Как вы расцениваете телеграмму Гитлера о присвоении вам фельдмаршальского звания?

Вздохнув, Паулюс ответил:

— Присвоение мне звания фельдмаршала я понял как приказ фюрера сражаться до конца: фельдмаршалы в плен не сдаются.

Паулюс чувствовал себя морально подавленным и физически уставшим. Лицо его подергивалось в нервном тике. Видно было, что человек этот уже надломлен. Наконец ему задали последний вопрос:

— Почему вы не улетели, когда еще имели возможность это сделать?

Он ответил:

— Я солдат и должен был нести свой крест и бремя вместе с моими подчиненными.

Как уже говорилось выше, после пленения Паулюса одна группа фашистских войск все еще продолжала сопротивляться. Поскольку фельдмаршал не отважился призвать недобитых гитлеровцев сдаться в плен, наши войска разгромили эту группу. Великое сражение завершилось.

Я поехал в Сталинград Во время боев мне приходилось видеть город только с воздуха Теперь, до основания разрушенный, он был неузнаваем. От домов остались лишь кучи кирпича и щебня По некоторым улицам невозможно проехать.

В городе скопилось немало всякой военной техники. Нас, авиаторов, заинтересовали прежде всего самолеты. Здесь можно было увидеть почти все типы боевых машин гитлеровской авиации. Немало увидели мы и наших самолетов. Мне невольно вспомнилось предложение одного из офицеров штаба поискать в освобожденных от врага населенных пунктах наших сбитых летчиков.

На поиски снарядили группу солдат во главе с врачом. И действительно, нашли пятерых летчиков. Они оказались настолько изможденными, что на них тяжело было смотреть. Фашисты держали их в холодном помещении. Пленные спали прямо на цементном полу, укрывшись кое-каким тряпьем, медленно умирали. Нам удалось спасти их и выходить. Через месяц они уехали отдыхать, в часть вернулись здоровыми и отлично воевали.

В первый день после окончания сражения было как-то непривычно тихо. Мы сидели с начальником штаба на своем КП и, не торопясь, подводили итоги боев. Принесли почту. [142]

Перелистывая «Огонек», я увидел необычный рисунок: около

пушки стоит солдат и закрывает ствол кружочком картона.

Лицо у него довольное. Под рисунком подпись: «Шабаш!»

Но война еще не кончилась. Верно сказал поэт о тех днях:

Война не кончилась. Нас ждут бои.

Походы дальние, потерт и награды.

Запомни гвардия: Отчизну мы спасли

Вот здесь, на черных глыбах Сталинграда.

3 февраля было получено распоряжение: К. К. Рокоссовскому, Н. Н. Воронову, В. И. Казакову и мне вылететь в Москву для доклада На следующий день мы были уже в столице. В первую очередь я явился к командующему ВВС Красной Армии Новикову. Смотрю, он уже в погонах, а мы пока в старом обмундировании. Александр Александрович вызвал адъютанта и приказал приготовить мне новую форму.

Я чувствовал страшную усталость.

— Ладно, — разрешил командующий, — отдохни.

Я поехал в гостиницу, улегся на кровать и проспал с вечера до 10 часов следующего дня. Проснулся, смотрю, на стуле висит новенький китель с погонами генерал-лейтенанта Оказывается, мне присвоено очередное воинское звание. Вскоре мы, сталинградцы, встретились и поздравили друг друга. Рокоссовский стал генерал-полковником, Казаков — генерал-лейтенантом артиллерии.

Когда подвели итоги грандиозной битвы, выяснилось, что за 200 огненных дней летчики 114 тысяч раз вылетали на боевые задания. Они обрушили на врага 31 тысячу тонн бомб. За время боев под Сталинградом наша авиация уничтожила 3567 немецких самолетов.

Коммунистическая партия и Советское правительство высоко оценили вклад авиации в историческую победу на Волге. Десять дивизий всех видов авиации были преобразованы в гвардейские. Так в наших Военно-Воздушных Силах появились первые гвардейские соединения.

220-я истребительная дивизия 16-й воздушной армии была преобразована в 1-ю гвардейскую. Меня такая весть особенно порадовала. В 1941 году, в боях под Москвой, я командовал дивизией и тогда один из ее полков стал 1-м гвардейским. 228-й штурмовой дивизии присвоили наименование 2-й гвардейской штурмовой. Два этих славных соединения явились ядром 16-й воздушной армии, созданной в ходе великой битвы на Волге.

Многие авиационные части получили почетные наименования Сталинградских. В нашей армии стали гвардейскими [143] семь полков. Среди них — 434-й истребительный, которым командовал И. И. Клещев. Он был преобразован в 32-й гвардейский. Невольно подумалось: не дожил славный командир до этого светлого дня, но как много сделал для того, чтобы часть заслужила гвардейское звание.

Особо отличившиеся летчики удостоились звания Героя Советского Союза, многие авиаторы были награждены орденами и медалями. Кавалерами Золотой Звезды стали замечательные мастера маневренного боя — Макаров, Моторный и Семенюк. К началу 1943 года у каждого на боевом счету было по полтора десятка лично сбитых вражеских самолетов.

Незадолго перед тем учредили орден Суворова Первыми этой награды удостоились полководцы, руководившие нашими войсками в Сталинградском сражении, — Г. К. Жуков, А. М. Василевский, К. К. Рокоссовский, А. И. Еременко. Как высокую честь воспринял я награждение меня орденом Суворова II степени, стремился всеми силами оправдать доверие Родины. [144]