Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава третья.

На переломе

Боевой опыт применения танков в контрнаступлении под Москвой показал, что для проведения решительных наступательных операций на большую глубину и, с высокими темпами необходимо иметь в общевойсковых армиях и во фронтах крупные танковые соединения.

Убедившись в этом и используя значительно увеличившийся выпуск бронетанковой техники промышленностью, Ставка Верховного Главнокомандования весной 1942 года приступила к формированию более двадцати танковых корпусов и двух танковых армий. Мне выпала честь формировать в районе города Калинин 7-й танковый корпус, готовить его к предстоящим боям и командовать им в сражениях под Воронежем, Сталинградом и Ростовом-на-Дону.

В состав корпуса включались три (3-я гвардейская, 62-я и 87-я) танковые бригады, одна (7-я) мотострелковая бригада, разведывательный батальон, зенитно-артиллерийский дивизион, отдельный дивизион гвардейских минометов («катюш»), подразделения управления и материально-технического обеспечения. Заместителем командира корпуса по политчасти был назначен уже известный читателям способный политический организатор бригадный комиссар Н. В. Шаталов, начальником штаба — подполковник А. К. Серов, заместителем по технической части — инженер-подполковник С. А. Соловой. Все бригады, батальоны и дивизионы, а также службы возглавили в большинстве своем опытные командиры, получившие хорошую закалку в боях с немецко-фашистскими захватчиками.

К завершению формирования в корпусе насчитывалось 5600 человек, 168 танков, 32 полевых и противотанковых орудия, 20 зенитных пушек, 44 миномета и 8 реактивных установок БМ-13{24}.

Как видим, по численности личного состава и боевой технике корпус представлял собой достаточно мощное танковое соединение. Но чтобы он оказался способным оправдать [112] свое предназначение, то есть самостоятельно решать принципиально новые оперативно-тактические задачи, нам — командованию корпуса — пришлось много и напряженно потрудиться.

Дело в том, что в оборонительный период войны, когда Красная Армия не располагала крупными танковыми соединениями, а имела в основном отдельные, нередко малочисленные танковые батальоны, полки и бригады, танки действовали преимущественно как средство непосредственной поддержки пехоты и даже в большинстве случаев подчинялись Командирам стрелковых соединений.

Это, естественно, наложило свой отпечаток на тактику и психологию танкистов. Многие из них, даже некоторые командиры танковых батальонов и бригад, не мыслили действий танков в отрыве от пехотинцев. Не имели и штабы опыта управления танками в иных условиях. Теперь нужно было срочно перестраиваться, осваивать новые, более сложные методы и формы боевых действий, учиться смело входить в прорыв, стремительно маневрировать, дерзко и напористо атаковать и контратаковать врага, навязывая ему свою волю. Командирам и штабам следовало глубоко освоить характер боевого применения танков в наступлении, гибко и оперативно управлять ими в бою и операции, постоянно заботиться о непрерывном и тесном взаимодействии между собой, с пехотой, артиллерией и авиацией.

Большое значение мы придавали сколачиванию и обучению не только танковых частей и штабов, но и экипажей танков, добиваясь, чтобы они были хорошо слаженными, крепко спаянными боевыми организмами, где каждый член экипажа в совершенстве знал бы свою специальность и одновременно мог в любой момент выполнить обязанности товарища так же умело, как и свои собственные.

Особое внимание уделялось подготовке механиков-водителей, от которых зависели успех маневра боевой машины и эффективность огня ее вооружения. При слабом водителе невозможно было полностью использовать машину в бою. От него требовалось большое умственное и физическое напряжение, чтобы, точно соблюдать боевой курс, не подставляя под вражеский огонь слабо защищенные броней борта, следить за давлением масла, подачей горючего, температурой воды, наблюдать за местностью, мастерски преодолевая естественные препятствия, докладывать командиру о появившихся целях и т. д.

К подбору этой центральной фигуры в танковом экипаже я требовал относиться с особой тщательностью. [113]

В ходе полевых учений серьезные трудности возникли у нас с претворением на практике идеи массированного применения танков, особенно при первоначальном ударе по противнику. Они крылись в неудачной штатной организации танковых батальонов, роты которых отличались друг от друга разнотипностью боевых машин: одни были укомплектованы тяжелыми танками КВ, другие — средними Т-34, третьи — легкими Т-70.

Вероятно, составители штатов руководствовались благими намерениями, предоставляя в распоряжение комбата танки всех типов, чтобы он мог использовать их для решения различных тактических задач. Но на деле это приводило к тому, что при выдвижении танковых рот в исходные районы, особенно по бездорожью, разнотипные танки, продвигаясь с неодинаковой скоростью, выходили на рубеж атаки не одновременно. К тому же разнотипные танки имели и разные радиостанции, что крайне осложняло управление ими и организацию их взаимодействия.

В дальнейшем эти трудности были преодолены, танковые батальоны стали комплектоваться однотипными боевыми машинами, отчего повысилась их мобильность, появились более благоприятные возможности для массированного применения танков в наступательных операциях и при нанесении контрударов танковым группировкам противника.

* * *

Летом 1942 года относительное затишье на советско-германском фронте сменилось ожесточенной борьбой за овладение стратегической инициативой. Особенно напряженно развернулась эта борьба на юго-западном направлении. Воспользовавшись неудачами наших войск в Крыму и особенно под Харьковом, немецко-фашистское командование предприняло широкие наступательные действия.

Ставка Верховного Главнокомандования, испытывая недостаток в резервах, вынуждена была принять решение о переходе к обороне.

Весьма тяжелая обстановка сложилась на Брянском фронте. 28 июня войска армейской группы генерал-полковника Вейхса (2-я полевая, 4-я танковая немецкие и 2-я венгерская армии из группы армий «Б»), поддержанные авиацией 4-го воздушного флота, прорвали оборону на стыке 13-й и 40-й армий этого фронта. Уже к исходу 2 июля ударная группировка противника продвинулась на восток до 80 километров и с выходом в район Острогожска создала угрозу прорыва к Дону и захвата Воронежа. [114]

Для отражения наступления немецко-фашистских войск на воронежском направлении Ставка Верховного Главнокомандования передала Брянскому фронту две общевойсковые армии, которые развертывались по правому берегу Дона на участке Задонск, Павловск. Одновременно в распоряжение фронта передавалась 5-я танковая армия в составе 2, 7 и 11-го танковых корпусов, одной стрелковой дивизии и отдельной танковой бригады.

В связи с осложнением обстановки под Воронежем закончивший формирование 7-й танковый корпус в конце июня 1942 года распоряжением Ставки был поднят по тревоге, спешно погружен в эшелоны и направлен в район города Елец.

Переброска по железной дороге была организована четко и закончилась в короткий срок. Войска корпуса благополучно выгрузились из эшелонов и сосредоточились в 20 — 25 километрах юго-западнее Ельца. В тот же день к месту выгрузки прибыл начальник Генерального штаба Красной Армии генерал-полковник А. М. Василевский. Ранее с ним мне встречаться не приходилось. Выше среднего роста, с приятным, типично русским лицом, он поздоровался со мной, информировал о сложившейся обстановке и лично поставил корпусу боевую задачу: немедленно двинуться в западном направлении и обеспечить развертывание 5-й танковой армии генерала А. И. Лизюкова, в состав которой передавался. При этом Александр Михайлович предупредил, что впереди наших войск нет и нам следует быть готовыми н встречному бою. Простившись, он уехал в штаб Брянского фронта, располагавшийся километрах в пятнадцати восточнее Ельца.

После отъезда А. М. Василевского я вызвал командиров бригад и приказал им тотчас же готовиться к маршу. Тут же было решено выдвинуть вперед разведывательные группы на мотоциклах и командирскую разведку с рацией на бронемашине. Во главе разведки был поставлен опытный командир-разведчик В. П. Богачев.

Во второй половине дня корпус начал движение двумя параллельными маршрутами. Я с замполитом Н. В. Шаталовым следовал в левой колонне. Когда солнце уже клонилось к закату, от В. П. Богачева поступило донесение, что в небольшом полуразрушенном селе и примыкающих к нему перелесках обнаружена крупная группировка танков и мотопехоты противника. Сообщалось, что дымят походные кухни, около них толпятся солдаты, слышатся бравурные песни, взрывы хохота. Это означало, что гитлеровцы остановились [115] на ночлег. По опыту мы знали, что они обычно ночью отдыхают и активно действуют только с полным рассветом.

Посоветовавшись с начальником штаба и командирами бригад, я принял решение дать корпусу отдых, накормить людей, дозаправить танки и произвести их техническое обслуживание, а на рассвете нанести противнику внезапный удар всеми силами.

Июльская ночь коротка, и немцы еще спали, когда на них обрушил залп дивизион наших «катюш». Потом на высоких скоростях устремились вперед танки, стреляя с коротких остановок. В стане врага, видимо просмотревшего подход нашего корпуса, начался невообразимый переполох. В бинокль я видел, как гитлеровцы метались между разрывами снарядов, бросаясь к своим танкам и автомашинам, врассыпную разбегались от уже загоревшихся машин. Панику фашистов трудно описать. Мы уничтожили много их боевой техники, захватили в плен около 200 немецких солдат и офицеров. По тому времени это было не так уж мало. Из показаний пленных было установлено, что под удар наших танковых бригад попали части 11-й танковой дивизии 24-го немецкого танкового корпуса.

Удачное боевое крещение окрылило наших танкистов, а противник, вероятно, почувствовал, что к нам на фронт прибыло сильное танковое соединение. Во всяком случае гитлеровцы на этом направлении наступательных действий уже не предпринимали.

В ночь на 4 июля 5-я танковая армия под прикрытием 7-го танкового корпуса частью сил начала сосредоточение южнее Ельца. Я был вызван в штаб армии.

Командующий армией генерал-майор танковых войск А. И. Лизюков был в довольно мрачном настроении. Из разговора с ним я узнал, чем он озабочен и расстроен. Оказалось, что вчера к нему приезжал А. М. Василевский с начальником штаба Брянского фронта генерал-майором М. И. Казаковым. После рекогносцировки армии была поставлена задача не позже 5—6 июля ударом всех сил западнее Дона перехватить коммуникации танковой группировки противника, прорвавшегося к Дону, и с достижением линии Землянск, Хохол оказать помощь войскам 40-й армии, выходившим из окружения через Горшечное, Старый Оскол на Воронеж.

— Время, отведенное на подготовку к наступлению, кончается, а железнодорожные эшелоны с войсками второго и [116] одиннадцатого танковых корпусов до сих пор не прибыли, — сетовал Лизюков, нервно одергивая сбившуюся под ремнем гимнастерку.

Командующий армией ознакомил меня с задачами 7-го танкового корпуса и других корпусов в предстоящей операции. Я был немало удивлен: корпусам было приказано наступать не по направлениям их главных ударов, а как общевойсковым соединениям — с указанием полос наступления, разграничительных линий и мест расположения командных пунктов, перемещение которых разрешалось осуществлять только по распоряжению штаба армии.

Это явно вело к нарушению принципа массированного применения танков, растягивало корпуса по фронту, осложняло организацию их взаимодействия.

Мои попытки доказать, что такие задачи не свойственны подвижным соединениям, ни к чему не привели. Командарм сказал, что приказ на наступление разработан с участием представителя штаба фронта и обсуждению или изменению не подлежит.

7-му танковому корпусу с приданной ему 19-й танковой бригадой было приказано к полудню 5 июля выйти в район Каменки и, не ожидая полного сосредоточения главных сил 5-й армии, с утра следующего дня нанести в своей полосе удар на Землянск, разгромить противостоящего противника и овладеть Землянском.

Штаб армии не имел конкретных данных о противнике. Было известно только, что для прикрытия своей группировки, наступавшей на Воронеж, немецко-фашистское командование продолжает выдвигать к северу значительные силы. Поэтому по прибытии на свой КП я приказал выдвинуть в полосе предстоящего наступления корпуса подвижные разведывательные группы, которым надлежало установить, какие силы врага действуют перед корпусом, а попутно изучить характер местности, чтобы наметить маршруты движения.

К ночи разведка донесла, что в район Красной Поляны на елецком направлении выдвигается до 200 фашистских танков. Местность оказалась труднопроходимой. Тем не менее я принял решение нанести внезапный удар именно по этой танковой группировке.

На рассвете 6 июля наш корпус, приняв боевой порядок в два эшелона, перешел в наступление. К тому времени противник тоже изготовился к активным боевым действиям. В районе Красной Поляны завязался ожесточенный встречный [117] бой, в котором с обеих сторон одновременно приняли участие по 170 танков{25}.

Наши танкисты действовали более уверенно и напористо. 62-я танковая бригада подполковника В. Н. Баскакова с ходу протаранила боевые порядки противника и, уничтожив до 20 танков, устремилась на Ивановку и далее к селу Долгое. Ее успех был незамедлительно использован 87-й танковой бригадой полковника И. В. Шабарова и мотострелками 7-й мотострелковой бригады полковника М. П. Лебедя. Общими усилиями этих бригад враг был опрокинут и, отчаянно отбиваясь, начал отход на юг.

На поддержку своим наземным войскам гитлеровцы подняли в воздух авиацию. Средств ПВО у нас было мало, поэтому командиры бригад старались как можно теснее сблизиться с противником, чтобы создать ему угрозу поражения от ударов собственной авиации.

К исходу дня враг был отброшен за реку Кобылья Снова, по правому берегу которой немцы успели организовать прочную оборону и усилить ее подтянутыми из глубины резервами.

На следующий день подошла 19-я танковая бригада. Ей и введенной в бой из своего резерва 3-й гвардейской танковой бригаде полковника И. А. Вовченко я сразу же поставил задачу форсировать Кобылью Снову и развивать наступление на Землянск. Некоторые подразделения после напряженного боя сумели переправиться на правобережье и даже овладели Перекоповкой. Но вскоре они вынуждены были отойти, так как гитлеровцы подтянули свежие части с большим количеством противотанковых средств, сменив ночью потрепанную нашим корпусом 11-ю танковую дивизию моторизованной дивизией «Великая Германия».

8 июля корпус вновь предпринял наступательные действия и частью сил с боем форсировал реку Сухая Верейка, овладев населенным пунктом Хрущево. Два дня продолжались тяжелые бои, в результате которых нашему соединению при содействии 11-го танкового корпуса, овладевшего Федоровкой, удалось выйти на подступы к Землянску. Однако противник в районе Землянска сосредоточил по реке Сухая Верейка крупные силы и перешел к жесткой обороне, плотно прикрытой противотанковой артиллерией и минновзрывными заграждениями. Прорвать эту мощную оборону ни нашему корпусу, уже ослабленному многодневными напряженными боями, ни другим танковым корпусам и в [118] целом войскам 5-й танковой армии оказалось не под силу. К тому же авиация противника днем непрерывно бомбила наши боевые порядки, в то время как мы почти не имели авиационного прикрытия и поддержки.

Вскоре 5-я танковая армия была расформирована, а входившие в ее состав танковые корпуса переданы в непосредственное подчинение командующему войсками Брянского фронта.

Нам не удалось выполнить поставленной задачи по перехвату коммуникаций противника, наносившего удар на Воронеж, хотя активные действия 7-го танкового корпуса и других соединений 5-й танковой армии вынудили гитлеровское командование повернуть против них полностью 24-й танковый корпус и не менее трех пехотных дивизий. Это не только ослабило вражеский удар на воронежском направлении, но и не позволило противнику прорвать наш фронт севернее Воронежа.

Я склонен считать, что, если бы наше командование более умело использовало довольно крупную массу танков, организационно сведенных в армию, эффект их боевого применения оказался бы более значительным и принес бы успех.

Но этого не произошло, и прежде всего потому, что танковые корпуса армии вводились в бой по мере их прибытия: 7-й — 6 июля, 11-й — 8 июля и 2-й — 10 июля. Разновременный ввод в сражение корпусов и даже входивших в их состав танковых бригад дал противнику возможность подтянуть резервы и организовать сильную противотанковую оборону.

Вспоминается первая встреча с А. М. Василевским на моем КП под Ельцом. Сообщая о передаче 7-го танкового корпуса в состав 5-й танковой армии, он тепло и душевно отозвался о ее командарме — генерале А. И. Лизюкове, говорил, что это мужественный и талантливый командир, одним из первых удостоенный высокого звания Героя Советского Союза в начальный период войны. В Московской битве Александр Ильич Лизюков командовал оперативной группой, преобразованной затем в 20-ю армию, войска которой героически сражались в районе Ясной Поляны и северо-западнее Москвы.

Но, как показали бои под Ельцом, этот одаренный и храбрый военачальник еще не имел опыта командования крупным танковым объединением. Ему требовалась помощь со стороны фронтового командования, связанная с организацией наступления танков в весьма сложных условиях боевой [119] обстановки. А этой помощи, к сожалению, не последовало.

Касаясь организации контрудара армии по левому флангу немецкой армейской группы «Вейхс», бывший начальник штаба фронта генерал М. И. Казаков в 1964 году писал: «...кто должен был организовать этот удар? Командующий фронтом находился в районе Воронежа, и все его внимание было привлечено к обороне этого направления. Штаб фронта и только что прибывший к нам генерал-лейтенант Н. Е. Чибисов, временно заменявший на основном КП командующего фронтом, не могли предпринять контрудара без разрешения командующего фронтом. Видя такое положение, инициативу на организацию контрудара 5-й танковой армии взял на себя Генеральный штаб»{26}.

Маршал А. М. Василевский в своих воспоминаниях полностью поддерживает это мнение{27}.

Сыграло свою роль, кроме того, отсутствие надежной поддержки танков артиллерией и авиацией, а также не отжившее еще у некоторых командиров-танкистов опасение отрыва танков от взаимодействовавшей с ними пехоты других соединений.

* * *

Между тем обстановка на южном крыле советско-германского фронта все более накалялась. Советские войска были вынуждены оставить Донбасс. Во второй половине июля подвижные соединения немецко-фашистских войск вышли к большой излучине Дона, захватили часть Воронежа и Ростов-на-Дону, а затем развили наступление на Кавказ и Сталинград.

Особенно ожесточенные бои развернулись на сталинградском направлении, где наступала одна из сильнейших армий вермахта — 6-я полевая армия под командованием генерал-полковника Паулюса, имевшая в своем составе 13 пехотных и 5 танковых дивизий.

Ставка Верховного Главнокомандования принимала все меры, чтобы остановить и разгромить противника, усиливая войска сталинградского направления и организуя оборону Северного Кавказа.

25 августа и наш корпус из района Землянска был направлен под Сталинград. После выгрузки на станции Серебряково [120] части, совершив 200-километровый марш, 2 сентября сосредоточились в районе балки Родниковая северо-западнее Сталинграда.

В тот же день на мой КП прибыл командующий 1-й гвардейской армией генерал-лейтенант К. С. Москаленко, которому наш корпус передавался в подчинение. Среднего роста, сухощавый, он выглядел совсем еще молодым, хотя было известно, что Кирилл Семенович был активным участником гражданской войны, сражался в рядах легендарной Первой Конной армии С. М. Буденного, командуя конно-артиллерийской батареей.

В Великую Отечественную войну он вступил уже зрелым военачальником, к началу наступления немецко-фашистских войск на сталинградском направлении командовал 38-й армией, которая героически отстаивала дальние подступы к Сталинграду. Во второй половине июля ему было поручено формирование 1-й танковой армии. Под его командованием эта еще недоформированная армия, почти не имеющая средств связи, с ограниченным количеством танков, участвовала в контрударе, имевшем целью не допустить форсирования противником Дона в районе Калача. Несмотря на преимущество наземных войск и полное господство вражеской авиации в воздухе, войска армии, ломая сопротивление противника, сумели за два дня ожесточенных боев отбросить немцев на 16—18 километров от переправ на Дону. С 6 августа К. С. Москаленко командовал 1-й гвардейской армией.

Командарм поинтересовался составом и состоянием 7-го танкового корпуса, а когда услышал, что соединение будет готово к боям при условии обеспечения его горючим с армейских или фронтовых баз, нахмурился. Оказалось, что в армии вообще не было горючего даже для реактивных установок М-30.

Кирилл Семенович информировал меня о положении в районе Сталинграда. Обстановка была очень напряженной. Еще 25 августа войска 6-й немецкой армии форсировали Дон и при поддержке многочисленной авиации развили стремительное наступление на Сталинград, подвергая город варварской бомбардировке. Под ударами превосходящих сил врага 62-я армия Юго-Восточного фронта с тяжелыми боями отошла к реке Россошка. Одновременно соединения повернутой на Сталинград с кавказского направления 4-й танковой армии немцев смяли нашу оборону южнее города и подошли к его окраине. Вскоре противник из района Самофаловки, севернее Сталинграда, прорвался к Волге, отрезав 62-ю армию от войск Сталинградского фронта. Все попытки армии ликвидировать [121] прорыв фашистов не имели успеха. Началась ожесточенная борьба непосредственно за Сталинград.

— Ставка Верховного Главнокомандования, — продолжал командарм, склонившись над картой, — приказала перегруппировать часть сил первой гвардейской армии в районе Лозное, включить в ее состав пять стрелковых дивизий, четвертый, шестнадцатый, седьмой танковые корпуса и нанести контрудар в направлении Котлубань, Самофаловка, Гумрак, где соединиться с шестьдесят второй армией генерала В. И. Чуйкова. Наступление назначалось на сегодня, но в связи с тем, что многие части не успели сосредоточиться в исходных районах, а также из-за отсутствия горючего я просил Военный совет фронта перенести атаку на завтра — 3 сентября.

Прощаясь, командующий армией приказал принять меры по обеспечению боевой техники горючим и организовать подвоз боеприпасов.

После отъезда командарма мною были вызваны командиры бригад, подразделений боевого и материально-технического обеспечения. Информировав их об обстановке, сложившейся в районе Сталинграда, я потребовал немедленной и всесторонней подготовки войск к боевым действиям, подчеркнув, что предстоит исключительно тяжелая борьба.

Вечером был получен приказ, уточняющий задачу корпуса в наступлении, назначенном на утро 3 сентября. Ночь мы не спали. Пока операторы под руководством нового начальника штаба корпуса полковника В. Н. Баскакова готовили боевые документы, я с бригадным комиссаром Н. В. Шаталовым побывал во всех бригадах, танковых и мотострелковых батальонах. Горючее уже подвозили. Танкисты заправляли свои машины, проверяли работу двигателей, готовили к бою вооружение. Боеприпасы у нас были: корпус прибыл в Серебряково, имея в эшелонах не менее полутора боекомплектов снарядов, мин и патронов.

Отрадно было видеть, как везде коммунисты и комсомольцы вели активную работу по мобилизации личного состава подразделений на беспощадную, смелую и решительную борьбу с врагом.

В пять часов 3 сентября, еще затемно, 1-я гвардейская армия после непродолжительной артиллерийской подготовки перешла в наступление. Вначале оно развивалось успешно. Войска продвинулись в направлении Сталинграда на 5 — 6 километров, но затем были остановлены яростной бомбежкой вражеской авиации, сильными контратаками танков и [122] мотопехоты противника, поддержанных многочисленной артиллерией и минометами.

Танкисты и мотострелки корпуса отважно ринулись на врага, проявляя бесстрашие и героическое упорство. Однако гитлеровцы обрушили на них мощный огонь артиллерии плотного противотанкового заслона. Фашистская авиация силами от 50 до 80 самолетов непрерывно висела над полем боя, оглашая окрестности воем и взрывами бомб разного калибра. Войска же 1-й гвардейской армии совершенно не имели авиационного прикрытия, ни одного полка ПВО и никакого артиллерийского усиления. Мы. понесли значительные потери и к вечеру вынуждены были закрепляться на достигнутых рубежах.

На следующий день 1-я гвардейская армия возобновила наступление и вновь не добилась существенного результата при всей решимости личного состава прорваться на помощь к сталинградцам.

Когда на землю, изрытую тысячами бомб, снарядов и мин, начали спускаться сумерки, командарм вызвал на свой КП командиров корпусов, дивизий и бригад. Кирилл Семенович выглядел усталым и расстроенным, чувствовалось, что очень переживал неудачу. Он ориентировал нас в обстановке и уточнил задачи на 5 сентября.

В этот день намечалось наступление справа и слева от 1-й гвардейской, 24-й и 66-й армий. Оба этих объединения были недоукомплектованы, не имели достаточного количества боеприпасов и еще не закончили сосредоточение, по Ставка требовала ввода их в сражение, учитывая тяжелое положение в районе Сталинграда.

Как позже стало известно, Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин еще 3 сентября направил генералу армии Г. К. Жукову, находившемуся на Сталинградском фронте, следующую телеграмму: «Положение со Сталинградом ухудшилось. Противник находится в трех верстах от Сталинграда. Сталинград могут взять сегодня или завтра, если северная группа войск не окажет немедленную помощь. Потребуйте от командующих войсками, стоящих к северу и северо-западу от Сталинграда, немедленно ударить по противнику и прийти на помощь сталинградцам. Недопустимо никакое промедление. Промедление теперь равносильно преступлению. Всю авиацию бросьте на помощь Сталинграду»{28}. [123]

После перегруппировки сил и выдвижения на направление главного удара 4-го и 7-го танковых корпусов 1-я гвардейская армия снова перешла в наступление. В ходе тяжелейших и кровопролитных боев войска продвинулись за день всего на 6—7 километров и то за счет невиданного, граничащего с самопожертвованием, упорства танкистов, наступавших под непрерывными ударами фашистской авиации. Мы несли большие потери, особенно в легких танках Т-60 и Т-70, имевших слабую броневую защиту. Было подсчитано, что только в течение одного дня авиация противника произвела против нас до 2 тысяч самолето-вылетов основной мощью 4-го воздушного флота. Кроме того, хорошо понимая, к чему стремятся советские войска, наносившие удар на Сталинград с севера, немецко-фашистское командование сняло некоторые танковые и моторизованные дивизии со сталинградского направления и бросило их навстречу нам. На большинстве высот фашисты зарыли в землю танки, штурмовые орудия, организовали мощные опорные пункты, до предела насыщенные противотанковой артиллерией.

За последующие семь дней на редкость ожесточенных боев, в основном неподалеку от совхоза Котлубань, части нашего корпуса продвинулись всего на 4 километра, но то были километры, отвоеванные ценою больших жертв. Мы потеряли в этих боях 156 из 191 танка, имевшегося к началу боевых действий под Сталинградом. Много бойцов и командиров погибло или было ранено. Но враг, несмотря на то что располагал подавляющим превосходством в силах и огневых средствах, занимая оборону, скрытую от нашего наблюдения на южных скатах высот, тоже потерпел немалый урон. Только убитыми он оставил на поле боя около тысячи солдат и офицеров, нами было уничтожено 50 танков, 69 орудий и минометов, свыше 100 автомашин и много другой техники{29}.

Активные действия 7-го танкового корпуса, как и других соединений 1-й гвардейской армии, 24-й и 66-й армий Сталинградского фронта, все же сыграли положительную роль. Они оттянули на себя значительную часть сил ударной группировки противника, наступавшей на Сталинград, чем оказали существенную помощь 62-й и 64-й армиям, оборонявшим город, позволили советскому командованию подтянуть резервы для укрепления защищавшего Сталинград Юго-Восточного фронта.

11 сентября 7-й танковый корпус решением командующего 1-й гвардейской армией генерала К. С. Москаленко был [124] выведен во второй эшелон. В течение недели мы приводили части корпуса в порядок, главным образом ремонтировали отбуксированные в тыл подбитые танки, пополнялись боеприпасами и горючим.

16 сентября я был вызван на командный пункт 1-й гвардейской армии. Начальник штаба полковник С. П. Иванов сообщил мне, что готовится новая наступательная операция, в которой примут участие и части нашего корпуса. Главный удар намечалось нанести южнее станции Котлубань все с той же целью — пробиться на соединение с правофланговыми частями 62-й армии.

Во второй половине дня командарм в присутствии заместителя Верховного Главнокомандующего генерала армии Г. К. Жукова провел инструктивные занятия и проигрыш операции с командирами стрелковых дивизий, танковых корпусов и частей усиления, используя карты и ящик с песком, изображающий рельеф местности предстоящего наступления. Кирилл Семенович поставил задачи всем соединениям и дал конкретные установки по организации взаимодействия.

Затем поднялся до этого молча слушавший командарма Г. К. Жуков.

Георгия Константиновича я видел на фронте впервые, хотя был в его подчинении в период оборонительных сражений и контрнаступления под Москвой. Среднего роста, плотный, с мужественным, волевым лицом, с Золотой Звездой Героя Советского Союза на широкой груди, он производил внушительное впечатление.

Заместитель Верховного Главнокомандующего сказал, что войска 1-й гвардейской армии сражались героически, но они могли бы действовать более успешно при условии наилучшей организации боя и взаимодействия между пехотой, танками и артиллерией, а также в звене дивизия—полк—батальон.

— Мы воюем второй год, — продолжал Георгий Константинович, — и пора бы уже научиться воевать грамотно. Еще Суворов говорил, что разведка — глаза и уши армии. А именно разведка у вас работает неудовлетворительно. Поэтому вы наступаете вслепую, не зная противостоящего противника, системы его обороны, пулеметно-артиллерийского, и прежде всего противотанкового, огня. Ссылка на недостаток времени для организации разведки неосновательна. Разведку всех видов вы обязаны вести непрерывно, круглосуточно, на марше и при выходе в районы сосредоточения. — Жуков повысил голос: — Нельзя полагаться только на патриотизм, мужество и отвагу наших бойцов, бросать их в бой на неизвестного [125] вам противника одним призывом «Вперед, на врага!». Немцев на «ура» не возьмешь. Мы не имеем права губить людей понапрасну и вместе с тем должны сделать все возможное, чтобы выполнить приказ Ставки — разгромить вражескую группировку, прорвавшуюся к Волге, и оказать помощь Сталинграду... — Г. К. Жуков тяжело опустился на стул рядом с командармом, что-то тихо сказал ему и, вновь поднявшись, объявил: — Начало операции переносится на сутки, чтобы вы смогли тщательно подготовиться к ней.

Возвращаясь в штаб корпуса, я глубоко задумался над словами Г. К. Жукова о том, что пора нам, прежде всего старшим командирам, научиться воевать грамотно, со знанием дела. Вспомнил бои на Брянском фронте, ошибки, допущенные там командованием фронта, армий и соединений. Если удар немцев на воронежском направлении явился неожиданностью, значит, была плохо организована разведка всех видов. Малоуспешное проведение там же контрудара при наличии большой массы танков свидетельствовало о слабом умении применять крупные танковые соединения.

Машину бросило в сторону. Боец-водитель либо задремал и упустил баранку, либо не заметил глубокой ухабины на полевой дороге. Меня сильно тряхнуло и вернуло из области размышлений к заботам о решении задачи, поставленной корпусу в предстоящем наступлении.

Мы должны будем наступать в составе ударной группировки, в которую включались еще две стрелковые дивизии. Следовательно, нам отводилась роль ведущей пробивной силы в прорыве вражеской обороны. А чем пробивать, если у нас осталось всего 87 танков, из них значительная часть легких. Но надо как-то выходить из положения, следует создать в первом эшелоне мощный танковый таран. Нужно в первый эшелон поставить 62-ю и 87-ю танковые бригады, усилив их оставшимися в 3-й гвардейской танковой бригаде тяжелыми танками. Они пойдут в первой линии, им менее страшен огонь противотанковой артиллерии. Остальные подразделения этой бригады останутся в моем резерве, а 7-я мотострелковая бригада составит второй эшелон.

Это решение я объявил командирам бригад, приказал всесторонне подготовиться к операции. Исходные рубежи для атаки корпуса мне были указаны командармом. В ночь на 17 сентября мы направили в район предстоящих действий усиленную разведку, а утром провели рекогносцировку и согласовали вопросы взаимодействия с командирами стрелковых дивизий. [126]

В 5.30 18 сентября после 30-минутной, но уже более мощной артиллерийской подготовки (сказалась передача армии артиллерийских частей из резерва Ставки ВГК) 7-й танковый корпус совместно с 308-й и 316-й стрелковыми дивизиями пошел в атаку. По хорошо разведанным маршрутам обе наши танковые бригады с ходу прорвали первый рубеж обороны противника и начали выдвигаться к его второму оборонительному рубежу, но уже без пехоты, которая с наступлением полного рассвета подверглась сильному удару вражеской авиации и была прижата к земле. В течение дня самолеты противника группами до 50 и больше машин кружили над полем боя, забрасывая наши войска бомбами и поливая их пулеметным огнем. Можно себе представить, каково было пехотинцам в открытой степи под непрерывной бомбежкой и свинцовым ливнем.

Продолжительное время 7-й танковый корпус вел бой в одиночку. Пытаясь оказать ему помощь, командарм ввел в сражение на левом фланге 4-й, на правом — 16-й танковые корпуса. Но они не смогли добиться сколько-нибудь заметного успеха, так как больше чем наполовину имели легкие танки, без труда поражаемые артиллерийским огнем.

Танкисты и мотострелки нашего корпуса проявили в этой схватке высокое мужество, бились насмерть. Танковый батальон 87-й танковой бригады, имевший всего лишь 8 боевых машин, достигнув разъезда Конный, был контратакован 20 танками противника. В яростной схватке наши бойцы уничтожили более половины фашистских танков, не отошли ни на шаг и пали смертью героев. Такой же массовый героизм проявил и личный состав соседнего танкового батальона. В течение четырех часов он сдерживал натиск превосходящих сил гитлеровцев. Оставшись без боевых машин, танкисты дали клятву: «Ни шагу назад, биться до последнего вздоха!» И они до конца остались верны этой клятве. Когда подоспела помощь, в живых из батальона было лишь несколько человек, да и то все раненные. Командир 1-й роты 7-й мотострелковой бригады капитан Бондаренко первым с группой бойцов ворвался на передний край вражеской обороны. В короткой рукопашной схватке они истребили расчет противотанкового орудия, затем захваченное орудие повернули в сторону противника и открыли огонь по контратакующим фашистам. В течение часа рота сдерживала натиск гитлеровцев и, даже потеряв в ожесточенном бою своего отважного командира, не оставила захваченных позиций.

Но прав был Г. К. Жуков, что на одном патриотизме, который порождал массовый героизм наших бойцов, готовность [127] сражаться, пока руки могли держать оружие, нельзя было одолеть сильного, упорного, превосходящего нас численностью и вооружением врага, занимавшего к тому же выгодную для обороны местность, командные высоты, с которых хорошо просматривались на открытой равнине все передвижения наших войск, и он, пользуясь абсолютным господством в воздухе, обрушивал на нас массированные удары своей авиации и артиллерии.

Продолжение наступления в этих условиях для соединения с 62-й армией привело бы к большим жертвам и неоправданному расходу резервов Ставки. Наиболее целесообразным в той обстановке было усиление войск в районе Сталинграда путем переброски подкреплений через Волгу с задачей перемолоть как можно больше живой силы и боевой техники противника непосредственно в руинах Сталинграда, выиграть время для подготовки решительного контрнаступления.

Это, конечно, не означало, что войска, действовавшие севернее и северо-западнее Сталинграда, должны были оставаться пассивными. Напротив, им надлежало и впредь вести активные боевые действия с тем, чтобы как можно больше приковать к себе сил и средств гитлеровцев, штурмующих Сталинград.

В решении этой задачи принял участие и наш 7-й танковый корпус, который вел активные бои до конца сентября в районе Ерзовки.

О том, как в те дни сражались наши танкисты, неоднократно рассказывалось на страницах фронтовой газеты «Красная Армия».

«Славные богатыри полковника Вовченко, — сообщала газета, — сломив сопротивление врага и углубившись в его оборону, не потеряли ни одного своего танка. Сами же уничтожили 10 немецких машин, более 20 противотанковых пушек. Успех танкистов — это результат умелого маневра, стремительной, смелой, дерзкой атаки».

В заметке «Сражаться с врагом так, как экипажи Потехина и Плаксина» рассказывалось, что в жарком бою был контужен механик-водитель Осипов из экипажа младшего лейтенанта Потехина. Но он отказался уйти с поля боя, а вышел из машины только после того, как его танк поджег 3 вражеских танка и уничтожил до 100 гитлеровцев. Экипаж танка под командованием младшего лейтенанта Плаксина в тот же день подбил 4 немецких танка, уничтожил противотанковое орудие и автомашину с пехотой. В ходе боя танк попал под сильный артиллерийский огонь, получил 3 [128] пробоины и 17 вмятин, однако продолжал вести бой до наступления сумерек.

Награжденный орденом Красного Знамени гвардии старший лейтенант Селих Мингазович Файзиев в боях севернее Сталинграда огнем и гусеницами своего танка уничтожил 11 фашистских танков, 15 орудий, 10 автомашин с боеприпасами и до двух взводов вражеской пехоты.

Гвардии рядовой Иван Илларионович Фоменко истребил 20 гитлеровцев, 7 солдат и офицеров взял в плен. Он был 10 раз ранен, но остался в своей части и здесь же лечился.

Перечислить героев этих упорнейших боев и тем более рассказать обо всех их подвигах — дело непростое. Ими были сотни танкистов, артиллеристов, мотострелков и даже воинов подразделений технического обслуживания, которые, например, под вражеским огнем отбуксировали поврежденные танки, ночью ремонтировали их и снова вводили в строй. Благодаря их мужеству и самоотверженному труду мы, как правило, довольно быстро восстанавливали потери в танках.

* * *

6 октября 1942 года 7-й танковый корпус был выведен в резерв Ставки и переброшен в Саратов для пополнения новой материальной частью и личным составом.

Пребывание в тылу мы старались также максимально использовать для боевой подготовки. Изучали опыт минувших боев, критически, всесторонне анализировали все наши неудачи, вскрывали их причины и делали для себя необходимые выводы.

Впервые корпус вступил в бой севернее Сталинграда, по существу, с ходу, даже не зная, где передний край обороны неприятеля, не говоря уже о расположении его противотанковых средств. Это привело к излишним потерям. Однако и в последующих боях, даже имея данные о противнике, основные потери мы несли не во время прорыва переднего края вражеской обороны, а при бое в ее глубине, когда нарушалось взаимодействие танков с артиллерией и пехотой и отсутствовала авиационная поддержка. Беда здесь состояла прежде всего в том, что наши артиллеристы из-за неудовлетворительно налаженной разведки или недостатка тяжелых пушек в период короткой огневой подготовки атаки полностью не подавляли противотанковые средства гитлеровцев. Не оказывали в этом им помощи и авиаторы. Прорвав вражескую оборону, танки сразу же наталкивались на мощный огонь артиллерии и танков противника из глубины его обороны, [129] при этом оставались в одиночестве, поскольку гитлеровцы отсекали пашу пехоту пулеметным и минометным огнем, прижимали ее к земле непрерывной бомбежкой.

Но надо признать, что в отсутствии надежной артиллерийской поддержки была доля вины и танкистов. Готовясь к бою, они лишь информировали артиллеристов о своих задачах, а не согласовывали взаимодействие по рубежам, пристрелянным артиллерией, не устанавливали сигналов вызова артиллерийского огня, не поддерживали постоянной связи с командными и наблюдательными пунктами артиллеристов.

Большое внимание на проводимых занятиях нами было уделено вопросам управления войсками в бою, поддержанию постоянной связи между частями и подразделениями. В боях под Сталинградом радиосвязь командиров 87-й и 62-й танковых бригад с командирами батальонов часто нарушалась. Вследствие этого командный состав не имел возможности должным образом влиять на ход боя.

* * *

В первой половине ноября 1942 года меня вызвали в Генеральный штаб, при этом не предупредили, по какому делу. На всякий случай взяв с собой необходимый материал по действиям корпуса, я вылетел в Москву. На Центральном аэродроме столицы ко мне подошел молодой, бравый майор я пригласил в машину, которая быстро доставила нас к известному массивному зданию.

Через несколько минут я был принят заместителем начальника Генерального штаба генерал-лейтенантом Ф. Е. Боковым.

С Федором Ефимовичем мы познакомились и прониклись чувством взаимного уважения еще до войны. Он тогда возглавлял нашу прославленную Военно-политическую академию имени В. И. Ленина, а мне довелось выступать перед ее слушателями с лекциями о роли бронетанковых войск в современной войне. Он проявлял живой интерес к теории применения танков в бою и операции, поскольку многим выпускникам академии предстояло служить в танковых войсках.

В августе 1941 года Ф. Е. Бокова назначили военным комиссаром, а через год — заместителем начальника Генерального штаба по организационным вопросам. Рослый, подтянутый, с приветливой улыбкой на мужественном лице, Федор Ефимович дружески обнял меня и шутливо приказал:

— Марш в столовую! Перекуси, отдохни с дороги. Вечером едем в Кремль. [130]

— Зачем?

— Там узнаешь, — загадочно улыбнулся Боков.

— Так это что — военная тайна?

— Может быть. Да не волнуйся! — засмеялся Федор Ефимович. — Так и быть, скажу: тебя хочет видеть товарищ Сталин.

Да как же тут не волноваться! За обедом и после обеда меня неотступно терзал неразрешенный вопрос: по какому поводу вызывали к самому Верховному?

Вечерело, когда мы с Ф. Е. Боковым подъехали к Кремлю. Проверив пропуска, охрана пропустила нашу машину, мягко подкатившую к подъезду здания, в котором находился кабинет Верховного Главнокомандующего.

В приемной нас встретил человек среднего роста с усталым, озабоченным лицом. Это был А. Н. Поскребышев. Он официально поздоровался со мной и молча начал собирать в папку разложенные на столе документы, потом, взглянув на Ф. Е. Бокова, сказал:

— Вы можете возвращаться в Генштаб, а мы с товарищем Ротмистровым поедем на моей машине.

Уже стемнело. По опустевшему Арбату машина с включенными фарами мчалась к Бородинскому мосту, а затем, миновав окраину Москвы, повернула к лесному массиву. Вскоре дорога уперлась в ворота, которые тут же раскрылись, и мы подъехали к небольшому двухэтажному особняку. Это была так называемая «ближняя» дача И. В. Сталина.

Я не без трепета вошел в вестибюль.

— Раздевайтесь и проходите в эту комнату, — показал рукой Поскребышев.

Я снял шинель, мельком оглядел себя в стоявшем рядом трюмо и тихонько приоткрыл дверь, полагая, что она ведет в приемную. Однако за дверью почти столкнулся со Сталиным. Не успел еще открыть рта, чтобы представиться, как Верховный протянул руку.

— Здравствуйте, товарищ Ротмистров, — проговорил он приглушенным голосом с заметным кавказским акцентом и жестом пригласил садиться.

Я подошел к указанному стулу у небольшого стола, но сесть не решался. Сталин заметил это и, улыбнувшись в седеющие усы, сказал:

— Садитесь, садитесь, не стесняйтесь... А мне полезно немного поразмяться...

Пришлось сесть.

— Как у вас дела в корпусе? Всем ли вы обеспечены?—» спросил Сталин, прохаживаясь по комнате. [131]

Я доложил, что все идет нормально, корпус готов к новым боям. Вот только малочисленность штаба и недостаток средств радиосвязи могут осложнить управление частями в бою.

— А вы кому-нибудь говорили об этом?

— Да, докладывал товарищу Федоренко.

Верховный с минуту помолчал и снова заговорил, чеканя каждую фразу:

— Я читал ваши статьи в «Правде» и «Красной звезде». Это хорошо, что вы делитесь боевым опытом, учите своих танкистов, как надо воевать, анализируете минувшие бои и высказываете свои взгляды о принципах применения крупных танковых соединений{30}. — Верховный подошел, пристально посмотрел на меня и вдруг перешел на другую тему: — Русский солдат всегда славился необычайной выносливостью, храбростью и отвагой. Суворов называл своих солдат чудо-богатырями. Он же говорил: «Русские прусских всегда бивали». Наш красноармеец еще сильнее старого русского солдата, поскольку защищает свою, народную власть, свое, Советское Отечество. И в этом я убедился еще в годы гражданской войны. — Сталин опустился в кресло и продолжал: — Мне известно, что вам довелось преподавать в академии. Значит, в военном отношении вы грамотный человек. Скажите мне, товарищ Ротмистров, честно и откровенно, как коммунист коммунисту, почему у нас столько неудач? Почему мы отступаем?

Вопрос был трудным. На него нельзя было дать однозначный ответ, тем более Верховному Главнокомандующему.

Я задумался. Но Сталин не торопил с ответом. Склонившись, он облокотился на колено и, прищурив глаза, попыхивал трубкой.

— Товарищ Сталин, — собрался я наконец с мыслями, — могу доложить вам сугубо личное мнение, основанное на опыте боев с фашистами. Конечно, наш красноармеец по своим морально-боевым качествам выше солдата царской армии и тем более немецкого. Но дело в том, что в этой войне столкнулись две различные по технической оснащенности армии.

Сталин встал и жестом велел продолжать.

— Почти все немецкие дивизии, даже пехотные, моторизованы. Они быстро передвигаются на автомашинах, бронетранспортерах, [132] мотоциклах, имея широкие возможности для маневра. У нас же стрелковая дивизия летом в лучшем случае, и то частично, следует на повозках, зимой — на санях. Используя высокую подвижность, противник легко обходит наши фланги, прорывается к нам в тыл, создает иногда даже видимость окружения, зная, что такая угроза психологически действует на войска. И второе. Немцы располагают превосходством в танках, тяжелой артиллерии и авиации. К примеру, мы не смогли пробиться к Сталинграду с севера прежде всего потому, что гитлеровцы организовали мощную противотанковую оборону и буквально подавляли нас огнем тяжелой артиллерии и ударами с воздуха.

— Да, мы пока уступаем немцам по количеству и даже в некоторых видах по качеству боевой техники и вооружения, — тихо произнес Сталин. — Но уже сейчас можно с уверенностью сказать, что в сорок третьем году наша промышленность догонит фашистскую Германию по выпуску самолетов, танков, орудий и минометов, а может быть, и превзойдет ее в этом отношении не только количественно, но и качественно. Партия верит, что это сделает наш рабочий класс.

Беседа наша затянулась. Вдруг в комнату без стука вошел Г. К. Жуков. Георгий Константинович поздоровался с И. В. Сталиным, потом протянул руку мне, окинув меня холодновато-суровым взглядом.

— А мы тут с товарищем Ротмистровым хорошо побеседовали. Думаю, что не будем его больше задерживать, — ска-вал Сталин и, прощаясь, добавил: — Скоро развернутся большие события, в которых, возможно, примет участие и ваш корпус...

О предстоящих событиях, упомянутых И. В. Сталиным в разговоре со мной, я узнал уже в Саратове.

19 ноября 1942 года в 7.30 войска вновь созданного северо-западнее Сталинграда Юго-Западного фронта под .командованием генерал-полковника Н. Ф. Ватутина внезапным ударом прорвали оборону противника одновременно на двух участках: 5-я танковая армия генерал-лейтенанта П. Л. Романенко — с плацдарма юго-западнее Серафимовича и 21-я армия генерал-майора И. М. Чистякова — из района станицы Клетская. Попытки врага остановить продвижение наших войск были сорваны введенными в прорыв 1-м и 26-м танковыми корпусами генералов В. В. Буткова и А. Г. Родина. Эти соединения, а затем и 4-й танковый корпус генерала А. Г. Кравченко стремительно двинулись в направлении города Калач и с ходу форсировали Дон. [133]

Через сутки Сталинградский фронт силами ударных группировок 51, 57 и 64-й армий генералов Н. И. Труфанова, Ф. И. Толбухина и М. С. Шумилова перешел в наступление с юго-востока, из района озер Сарпа, Цаца, Барманцак, на северо-запад и, смяв вражеские оборонительные позиции, двинул вперед механизированные корпуса.

23 ноября 4-й механизированный корпус под командованием генерала В. Т. Вольского, ломая упорное сопротивление противника, соединился с 4-м танковым корпусом Юго-Западного фронта в районе хутора Советский, замкнув кольцо окружения многотысячной группировки немецко-фашистских войск в междуречье Волги и Дона.

Это было грандиозно! Впервые Красная Армия блестяще провела столь гигантскую по размаху стратегическую операцию, которая внесла решающий вклад в достижение коренного перелома не только в Великой Отечественной, но и во всей второй мировой войне.

Никогда не забыть того бурного ликования, как пламя вспыхнувшего на улицах Саратова, когда по радио было передано сообщение Совинформбюро об окружении гитлеровцев под Сталинградом. Саратовцы обнимали, целовали, качали каждого встречного военного, ликующе выражая восторг этой славной победой. К нам в части корпуса прибыли делегации шефов — коллективов рабочих саратовских заводов. Состоялись импровизированные митинги, на которых трудящиеся города заверяли Коммунистическую партию, Советское правительство, Красную Армию, что отдадут все силы ударному стахановскому движению под девизом «Все для фронта! Все для победы!». Это поднимало ратный дух наших воинов, и они неудержимо рвались в бой.

Ко мне приходили командиры, политработники, рядовые танкисты и мотострелки, радостные и возбужденные, и все, как один, спрашивали: когда же на фронт, и именно в район Сталинграда?

Особенно высокий боевой настрой был у моих соратников, которые сражались против фашистских захватчиков с первых дней войны. А ими были почти все командиры бригад и батальонов, многие командиры рот, да и рядовые танкисты.

— Товарищ генерал, — запальчиво говорил темпераментный командир 3-й гвардейской тяжелой танковой бригады гвардии полковник И. А. Вовченко, — до каких пор мы будем принимать подарочки женщин и пацанов, которые сейчас больше делают для победы над врагом, чем мы вдали от [134] фронта? Это невыносимо — вот так ждать, когда там такие дела!

Можно было одернуть комбрига, но, уважая этого боевого, отлично подготовленного командира и в душе разделяя искренне высказанные им мысли, я спокойно отвечал:

— Слушай, комбриг, ведь тебе же хорошо известно, что наш корпус находится в резерве Ставки. А она, Ставка, знает, когда и куда нас направить.

Вовченко уходил, а вслед за ним появлялись другие командиры бригад. Иногда я не выдерживал, срывался:

— Да вы что, сговорились?! Или не понимаете, что не от меня зависит отправка корпуса на фронт?!

Смущенные, а то и раздраженные, они уходили, затем посылали своих замполитов «терзать» бригадного комиссара Н. В. Шаталова.

Можно было их понять, особенно тех, кто испытал мучительный до боли в сердце наш отход под напором стальной армады гитлеровцев в 1941 году, горечь наших неудач летом 1942-го. Тогда у нас не хватало умения и техники. Теперь мы имели опыт, корпус получил новые боевые машины, больше того, нас даже обеспечили несколькими сверхштатными радиостанциями. Видимо, в этом сказался мой разговор с И. В. Сталиным.

Но следовало ждать приказа и еще упорнее готовиться к предстоящим боям и сражениям, которые конечно же не будут легкими, особенно в районе Сталинграда: окруженных гитлеровцев еще надо разгромить, а они, как и следовало ожидать, будут яростно сопротивляться.

Я так и предполагал, что мы примем участие в ликвидации окруженной сталинградской группировки немцев, когда получил директиву Ставки погрузить корпус в эшелоны и следовать на станцию Качалинская, северо-западнее Сталинграда. Однако получилось несколько по-иному...

Надо было видеть, как танкисты спешили с погрузкой, как горячо возмущались, когда по каким-то причинам задерживалась подача вагонов или железнодорожных платформ.

Наконец 29 ноября погрузка была полностью закончена.

От Саратова до Качалинской не так уже далеко. Но железная дорога была забита эшелонами, и двигались мы очень медленно. Порой стояли на разъездах часами: то ли потому, что впереди железнодорожное полотно было разрушено вражеской авиацией, то ли где-то не могли разойтись встречные эшелоны.

Я сидел с Н. В. Шаталовым в купе довольно холодного вагона, то и дело протирая платком запотевшие очки. Изредка [135] дышал на изрисованное затейливыми кружевами оконное стекло, очищая его от изморози. На необозримом пространстве простирались заснеженные приволжские степи, подернутые игривой поземкой. Меня интересовала толщина снежного покрова, так как корпусу после выгрузки на станции Качалинская предстоял еще более чем 100-километровый марш для сосредоточения в районе населенных пунктов Ляпичево, Горин, Вербовсйий, Ново-Петровский юго-западнее Сталинграда.

3 декабря мы благополучно завершили выгрузку и, построившись в бригадные колонны, двинулись на юг. Хотя снег не был глубоким, но все-таки тормозил движение, особенно артиллерии и колесного транспорта. Приходилось тяжелым и средним танкам брать на буксир пушки и автомашины. Погода стояла пасмурная, и это нас спасало от налетов вражеской авиации.

На полпути к району сосредоточения нас догнал адъютант представителя Ставки генерал-полковника А. М. Василевского и доложил, что меня срочно вызывает Александр Михайлович.

Я приказал остановить корпус, дозаправить машины, накормить людей и продолжить движение в район сосредоточения.

А. М. Василевский находился в штабе Донского фронта в поселке Заварыкин. Я застал его явно чем-то расстроенным. Поздоровавшись, но не предложив мне сесть, он сказал:

— Звонил Верховный Главнокомандующий и выразил крайнее недовольство, больше того, возмущение, что мы вот уже в течение двух недель не можем ликвидировать плацдарм немцев в районе хутора Рычковский. Два корпуса — стрелковый и кавалерийский — пытались овладеть им, но безуспешно. Товарищ Сталин поручил возложить решение этой задачи на ваш корпус. Поэтому я и вызвал вас. Сколько вам потребуется времени для подготовки удара по Рычковскому?

— Не меньше двух суток.

— Много. Противник может упредить ваш удар.

— Но, товарищ генерал, корпус еще не завершил марта, и к тому же мне совершенно не известна обстановка в районе Рычковского.

Мой, очевидно, резковатый ответ вывел из равновесия обычно выдержанного и любезного Александра Михайловича. [136]

— Вам приказано немедленно ликвидировать этот чертов плацдарм лично товарищем Сталиным! Понимаете вы это? — повысил он голос и даже встал со стула.

— Прошу доложить товарищу Сталину, что мне нужно два дня, чтобы подготовиться к операции, — стоял я на своем.

Василевский посмотрел на меня так, как будто видел впервые, минуту подумал и уже спокойным тоном проговорил:

— Хорошо... Возвращайтесь в свой корпус и свяжитесь с командующим пятой ударной армией генералом Поповым, которому вы подчинены в оперативном отношении.

...Вечером 9 декабря я прибыл со штабом корпуса на хутор Малая Лучка. Почти одновременно приехал сюда и командующий войсками 5-й ударной армии, он же заместитель командующего Сталинградским фронтом генерал-лейтенант М. М. Попов.

Фамилия Попов — широко распространенная в России. При разговоре с А. М. Василевским я не уточнил, какой из двух известных мне генералов Поповых командует 5-й ударной армией. И какова же была моя радость, когда я увидел своего старого сослуживца и друга Маркиана Михайловича Попова. Еще в двадцатых годах нам довелось командовать ротами в одной дивизии. Я знал его как отличного строевого командира, превосходного спортсмена, остроумного и неизменно жизнерадостного человека. Это был, без преувеличения, один из талантливых военачальников. Не случайно уже в предвоенные годы он командовал Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армией, затем войсками Ленинградского военного округа, а с началом войны — Северным фронтом.

Мы крепко обнялись. Оба были взволнованы этой фронтовой встречей. Но предаваться воспоминаниям о довоенной службе времени не было. Я рассказал о разговоре с А. М. Василевским и поставленной корпусу задаче. Маркиан Михайлович в свою очередь сообщил, что Ставка и командующий войсками фронта возложили на него организацию всех мероприятий по разгрому противника в районе нижнего течения реки Чир, в том числе на рычковском плацдарме. Проведение их в жизнь начиналось для него в очень неблагоприятных условиях. Армия только начала формироваться. Штаб прибывал по частям, не было еще собственных средств связи и органов снабжения. Вся связь, как и снабжение, осуществлялась через соседние армии. [137]

Но командарм был настроен оптимистически, считая, что уже были возможности взяться за выполнение ближайших боевых задач, особенно с завершением марша 7-го танкового корпуса. В частности, ему удалось ознакомиться с обстановкой в районе хутора Рычковский, правда, по докладам из переданных армии 4-й гвардейской и 258-й стрелковых дивизий, которые неоднократно, но безуспешно пытались выбить противника с плацдарма.

— Атаковали, — рассказывал Маркиан Михайлович, — вроде бы по всем правилам военного искусства, били днем и ночью по флангам, под основание плацдарма. Но немцы неизменно отражали все атаки.

Я доложил ему о состоянии 7-го танкового корпуса, что все его части уже выходят в назначенные районы сосредоточения и приводят себя в порядок. Договорились, что М. М. Попов поедет на свой КП в Ляпичево, а я с командирами бригад проведу рекогносцировку района предстоящих действий корпуса и завтра доложу ему свое предварительное решение.

Укрываясь за складками местности и пользуясь тем, что погода стояла пасмурная, для вражеской авиации нелетная, мы относительно близко подобрались к хутору Рычковский и изучили подходы ко всем его окраинам. В бинокль хорошо просматривалась оборона противника. Гитлеровцы обосновались в своеобразном треугольнике, образуемом реками Чир и Дон и прикрытом с севера небольшой, но, видимо, хорошо укрепленной высоткой. Эта высотка, как мы убедились, побывав затем на наблюдательных пунктах командиров стрелковых дивизий и выслушав их информацию о ходе боевых действий, являлась ключом к устойчивости вражеской обороны. На ней была расположена значительная часть огневых средств противника, которые срывали все обходные маневры нашей пехоты.

— А где ваша артиллерия? — спросил я командира 4-й гвардейской стрелковой дивизии генерал-майора Г. П. Лиленкова.

Он, конечно, понимает суть вопроса: прежде чем атаковать, надо мощным артиллерийским огнем и бомбовыми ударами авиации подавить огневые средства противника —артиллерию, минометы, пулеметы.

— Артиллерии у нас достаточно, — ответил генерал. — Правда, вся она легкая, не способная разрушить прочные укрепления немцев. Авиационной поддержки мы не имеем. Говорят, что вся наша авиация занята уничтожением противника, окруженного под Сталинградом, и ликвидацией [138] близлежащих вражеских аэродромов. А главное — не хватает боеприпасов, прежде всего снарядов и крупнокалиберных мин. Подвозят их, как говорится, в час по чайной ложке, в основном на санях. Надо бы накопить снаряды и ударить по немцам покрепче. Но начальство сверху ежедневно требует наступать... — Лиленков глубоко вздохнул: — Вот и наступаем. Пугнем фашистов слабеньким артналетом, они отсидятся в глубоких укрытиях, а затем отбивают наши атаки ураганным огнем из всех видов оружия.

Все ясно. Теперь знаем, почему так случилось, что значительные силы нашей пехоты и кавалерии в течение многих дней не могли ликвидировать небольшой плацдарм противника. Многократные атаки стрелковых и кавалерийских частей, проводимые, как говорил М. М. Попов, по всем правилам военного искусства, в конкретно сложившейся обстановке превратились в некий шаблон и не являлись для гитлеровцев неожиданностью.

Уже по пути в штаб корпуса у меня четко определилась основная идея — главный удар нацелить на высоту по кратчайшему направлению, вспомогательный — правым флангом, в обход высоты, чтобы отрезать противнику пути отхода к переправе и парализовать его огонь из глубины. Удар должен быть внезапным, мощным и без артподготовки. В интересах внезапности атаку следует начать на рассвете, когда уже можно ориентироваться на местности.

О своем замысле я доложил прибывшим на мой командный пункт М. М. Попову и А. М. Василевскому. С ними приехали также член Военного совета Сталинградского фронта генерал-лейтенант Н. С. Хрущев и командир 3-го гвардейского кавалерийского корпуса генерал-майор И. А. Плиев.

Александр Михайлович на этот раз был приветлив, сказал, что докладывал И. В. Сталину мою просьбу о предоставлении необходимого времени для подготовки к операции и получил на это разрешение.

Все внимательно выслушали меня. Только когда я доложил, что артиллерийскую подготовку атаки мы проводить не будем, А. М. Василевский спросил:

— Вы что, не признаете артиллерии?

— Признаю, — ответил я. — Но как показали бои за плацдарм, немцы уже привыкли к тому, что после нашей артподготовки обязательно последует атака, и успевали подготовиться к ее отражению.

— С Павлом Алексеевичем, пожалуй, следует согласиться. Действительно, артподготовка, да еще слабая, только [139] предупреждала, противника о начале нашей атаки, — поддержал меня М. М. Попов.

— Артиллерия не останется без дела, — продолжал я. — Как только танки перейдут в атаку с исходных позиций, начнут работу и артиллеристы. Сигналом для открытия артиллерийского огня будет залп дивизиона РС нашего корпуса.

Представитель Ставки согласился с нашими доводами, а М. М. Попов пообещал договориться с командармом 5-й танковой об артиллерийской поддержке наших действий.

— Ну что же, пусть будет так, — сказал Александр Михайлович и предложил как можно тщательнее согласовать вопросы взаимодействия между танками, пехотой и артиллерией.

Подводя итоги этого совещания, А. М. Василевский указал на важную значимость нашей небольшой по глубине и размаху операции, потребовал от нас проявить бдительность и быть в постоянной готовности к отражению возможного контрудара противника. В этом случае на войска первого эшелона 5-й ударной армии возлагалась задача упорно оборонять занимаемые рубежи, а 7-му танковому корпусу решительными контратаками из глубины разбить врага и отбросить его за Чир.

У нас закипела работа. Ко мне на КП были вызваны командиры бригад и батальонов. Я ознакомил их с местностью и обстановкой, поставил конкретные задачи, указал боевые курсы и исходные позиции для атаки, на которые танки в ночь на 13 декабря, совершив 30-километровый марш, должны были выйти к утру.

Ночью немцы на плацдарме вели себя спокойнее, чем обычно, даже почти не пускали осветительных ракет. Такое поведение противника настораживало. «Что это? Стремление усыпить нашу бдительность или игнорирование возможности нашего наступления?»

Мои сомнения разрешила разведка. Захваченные «языки» показали, что фашистское командование не знает о сосредоточении нашего корпуса и что какой-либо подготовки к наступлению их войск с плацдарма не проводится.

К середине дня 12 декабря корпус был готов к боевым действиям. Н. В. Шаталов, как всегда, уехал в бригады для организации работы по мобилизации коммунистов и комсомольцев, всего личного состава на успешное выполнение поставленных задач, а я отправился на ВПУ 5-й ударной армии, чтобы доложить командарму о нашей готовности к операции. [140]

Выслушав меня, М. М. Попов выразил беспокойство тем, как бы немцы не упредили нас. Оказалось, что с утра в этот день противник крупными силами танков и мотопехоты перешел в наступление на котельниковском направлении. После артиллерийского обстрела позиций сильно ослабленных в боях 302-й и 126-й стрелковых дивизий 51-й армии немецкие танки при поддержке авиации, прорвав оборону наших войск, двинулись на север, вдоль железной дороги Котельниково — Сталинград.

— А может, они и с Рычковского ударят? — озабоченно посмотрел на меня Маркиан Михайлович.

— Сегодня уже не ударят, а утром ударим мы, — успокоил я командарма.

Прощаясь, он сказал, что едет к И. А. Плиеву, а вечером будет у нас.

К тому времени, когда приехал М. М. Попов, у меня на КП находились командиры бригад, и командарм мог убедиться, что подготовка к наступлению идет четко и организованно. Все части и подразделения корпуса были готовы к ночному маршу, саперы за минувшую ночь «прощупали» минновзрывные заграждения немцев, наметили в них проходы для танков и оборудовали НП на кургане, с которого хорошо просматривалось предстоящее поле боя.

Оставалось лишь уточнить время атаки. Рассвет начинался в семь часов. Условились, что 3-я гвардейская тяжелая танковая бригада, наступавшая на главном направлении в первом эшелоне, должна будет к этому времени пойти в атаку. Танки и артиллерия откроют огонь только после того, как противник обнаружит нас.

Еще не было четырех утра, когда я собрался на свой НП. Хотел было ехать со мной и оставшийся у нас ночевать командарм, но я уговорил его несколько повременить, пока на месте не уточню обстановку и не установлю связь с командирами бригад.

— Значит, чтобы не мешал? — пошутил Маркиан Михайлович и потом уже серьезно сказал: — Понимаю, Павел Алексеевич, и вполне доверяю твоему опыту. Однако к началу атаки, ты уж извини, примчусь...

* * *

Мой НП представлял собой окоп, замаскированный снегом. Устанавливаю связь с комбригами и артиллеристами. Все было в порядке. К четырем часам бригады уже находились в исходном положении. Артиллеристы заняли огневые позиции. [141]

В начале седьмого появился командарм.

— Рановато, товарищ командующий! — заметил я, докладывая ему обстановку. — Немцы на плацдарме ведут себя спокойно. За все время тишину нарушили лишь разрывы одиночных снарядов, вероятно выпущенных так, для острастки.

— А ты думал, я нежусь в постели. Нет, брат, тут не до сна. Разговаривал с командующим фронтом. Противник развивает наступление из района Котельниково. Его передовые части уже вышли к реке Аксай-Есауловский, особенно ожесточенные бои идут в районе Верхне-Кумского, — сообщил командарм.

— Да, там, видимо, нашим тяжело. Но здесь мы гитлеровцам всыплем, — уверенно заявил я. — Это точно! Слушайте...

В морозном воздухе уже уловимо доносился приглушенный шум танковых моторов. Через несколько минут мимо моего НП прошла первая линия тяжелых танков 3-й гвардейской танковой бригады. За ней вторая, третья. Следом подходила 62-я танковая бригада с десантами мотострелков на танках, имея боевой порядок тоже в три линии. Боевое построение корпуса было довольно глубоким, обеспечивающим наращивание силы удара. 87-й танковой бригаде с двумя мотострелковыми батальонами было приказано наносить вспомогательный удар в обход с северо-запада.

Заснеженная степь еще куталась во мглу, и лишь то нараставший, то удалявшийся рокот боевых машин да пламя, вырывавшееся из глушителей, указывали, где находятся наши танки.

Но вот начало светать. Мы напряженно всматривались в даль, куда первой ушла танковая бригада полковника И. А. Вовченко. И вдруг всполошенно заметались осветительные ракеты. Противник явно был застигнут врасплох.

— Это уже половина успеха! — с радостью воскликнул я, отдавая приказание дивизиону «катюш» на открытие огня.

Тотчас же, оставляя за собой огненные хвосты, над нашими головами с воем пронеслись реактивные снаряды, охватив пламенем передний край обороны противника. Залп реактивного дивизиона, как было условлено, послужил сигналом для открытия огня артиллерией и атаки танков. Артиллерия успешно содействовала своим огнем атаке танков и мотопехоты.

— Капут немцам в Рычковском! — сказал я Маркиану [142] Михайловичу, наблюдая в бинокль, как стремительно развиваются события на направлении главного удара.

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь! — слышу сквозь грохот артиллерийской стрельбы простуженный голос командарма.

В это время группа танков под командованием гвардии старшего лейтенанта Богатырева на предельной скорости обходила опорный пункт немцев на высоте, обозначенной на карте цифрами 110,7. Обогнув ее с запада, танкисты устремились на Рычковский, кромсая гусеницами противотанковые орудия, многие расчеты которых даже не успели подготовиться к стрельбе. Вражеские пехотинцы, увидев, что на них надвигаются танки с фронта и частью заходят в тыл, охваченные паникой, бросились к Рычковскому. Когда Богатырев со своими танками уже завязал бой на северо-восточной окраине хутора, боевые машины, действовавшие с фронта, подошли к противотанковому рву. Полковник Вовченко, отличавшийся быстротой реакции и смелостью в принятии решений, немедленно приказал командирам танковых батальонов изменить направление и двигаться вслед за Богатыревым.

Прошло каких-нибудь 50 минут, и Вовченко доложил, что бригада ворвалась в Рычковский и продолжает вести бой. По существу, прошло не больше часа с момента начала атаки, и хутор был в наших руках, хотя отдельные группы фашистов, укрывшись в приспособленных к обороне домах и подвалах, еще продолжали сопротивляться. Но к девяти часам они были добиты воинами мотострелковых батальонов.

Постепенно выяснилась обстановка в полосе наступления 258-й и 4-й гвардейской стрелковых дивизий. Они своевременно использовали успех нашего корпуса и продвигались вперед. К полудню части этих соединений пересекли железную дорогу и завязали бой за хутор Верхне-Чирский.

Поступили донесения о больших трофеях, захваченных в Рычковском. Я приказал начальнику штаба корпуса направить туда интендантов, чтобы все взять на учет и организовать охрану.

Можно было не сомневаться, что немецкие войска на плацдарме смяты и вряд ли в состоянии предпринять попытки восстановить утраченное положение.

Убежденный в этом, командующий 5-й ударной армией М. М. Попов уехал на свой КП для доклада о ходе боя командующему войсками фронта. Перед отъездом он приказал оказать помощь нашей пехоте в овладении Верхне-Чирским [143] и одной танковой бригадой содействовать выходу кавкорпуса И. А. Плиева к реке Чир. При этом предупредил, чтобы 7-й танковый корпус ни в коем случае не переправлялся на западный берег Чира, поскольку предполагается перебросить наши танки в полосу 51-й армии.

Вечером на мой КП вновь приехал М. М. Попов. Он сообщил, что командующий фронтом доволен результатами боя, и потребовал после выполнения поставленной задачи по овладению Верхне-Чирским готовить корпус к маневру на котельниковское направление.

А Верхне-Чирский оказался сильным узлом вражеской обороны, насыщенным большим количеством противотанковых средств. Для ликвидации этого узла сопротивления гитлеровцев требовалась тщательная подготовка, чем и занимались войска корпуса, выведенные из боя и расположившиеся вдоль линии железной дороги Новомаксимовский — Рычковский.

В 7.30 14 декабря после артиллерийской подготовки танки и мотопехота корпуса во взаимодействии со стрелковыми частями перешли в атаку. Противник отчаянно оборонялся. Вся тяжесть выполнения задачи легла на 3-ю гвардейскую тяжелую танковую и 7-ю мотострелковую бригады. Бой был очень упорным и длился весь день.

Если при захвате Рычковского мы имели незначительные потери, то здесь лишились нескольких танков, преимущественно подорвавшихся на минах.

Убедившись, что днем сломить сильную противотанковую оборону противника мы не сможем, я принял решение прекратить попытки овладеть хутором и попробовать взять населенный пункт ночью. Назначил атаку на два часа 15 декабря. До этого времени потребовал устранить повреждения танков и с наступлением темноты провести разведку на направлении главного удара. Впереди должна была наступать 7-я мотострелковая бригада с саперами, а за ней танки.

Мы снова рассчитывали на внезапность удара, И расчет этот оправдался. Но ожесточенный бой шел всю ночь. В схватке с врагом был ранен командир 3-й гвардейской тяжелой танковой бригады гвардии полковник И. А. Вовченко. Командование бригадой принял его замполит гвардии подполковник И. В. Седякин, смелый и решительный человек. Верный традициям славных красных комиссаров, он повел за собой танкистов, и те успешно завершили выполнение поставленной задачи.

О яростном сопротивлении гитлеровцев говорил тот [144] факт, что в Верхне-Чирском было уничтожено до 700 вражеских солдат и офицеров. Видимо, им был отдан приказ сражаться до последнего патрона и обещана поддержка главных сил тормосинской группировки немцев. В плен сдались только четыре солдата, и то, как помнится, по национальности румыны. Противник понес большие потери и в технике. Только одна 3-я гвардейская танковая бригада уничтожила 30 пушек, 20 автомашин, 6 зенитных орудий, 3 танка (один из них подбитый) и много пулеметов.

В середине дня на мой КП прибыл представитель Ставки А. М. Василевский. Во время предыдущих встреч с ним Александр Михайлович производил впечатление эмоционально сдержанного, молчаливого генерала. Но на этот раз он был необычно оживлен. Может быть, его радовал успех нашего корпуса или были для этого какие-то другие причины, но он сердечно поздоровался со мной, поздравил танкистов и попросил показать ему Рычковский.

Я передал Василевскому свой бинокль. Он долго смотрел на хутор, потом задумчиво проговорил:

— Эх, знали бы вы, Павел Алексеевич, какие неприятности пришлось пережить из-за этого совсем небольшого хутора.

Несколько позже мне стало известно, почему у Александра Михайловича было хорошее настроение. На котельниковское направление начали прибывать и вступать в сражение передовые части 2-й гвардейской армии, которую Василевскому с трудом удалось заполучить для Сталинградского фронта, так как Ставка намечала передать ее Донскому фронту для разгрома противника, окруженного под Сталинградом. Эта армия, основу которой составляли три полностью укомплектованных гвардейских корпуса (1-й и 13-й стрелковые, 2-й механизированный), являлась мощной ударной силой, способной окончательно остановить гитлеровцев, наступавших со стороны Котельниково, и нанести им контрудар.

Вторая причина радости А. М. Василевского крылась в том, что с утра 16 декабря войска Юго-Западного и левого крыла Воронежского фронтов перешли в решительное наступление на Среднем Дону, и немецкой оперативной группе «Холлидт» в районе Тормосина уже было не до спасения рычковского плацдарма.

Убедившись, что у нас все в порядке, Александр Михайлович попрощался со мной, посоветовав, не теряя времени, готовить корпус к выполнению новой, еще более ответственной боевой задачи. [145]

19 декабря 1942 года распоряжением представителя Ставки А. М. Василевского 7-й танковый корпус был передан в оперативное подчинение 2-й гвардейской армии и сосредоточен в районе селения Пятый Таврический, в 10 — 15 километрах от переднего края обороны наших войск на котелъниковском направлении.

К тому времени корпус имел 92 танка, из них 20 КВ, 41 Т-34. Хотя по штату нам машин не хватало, корпус являлся достаточно боеспособным. Сила его была прежде всего в людях. Личный состав соединения имел большой боевой опыт, хорошо освоил тактику ведения боев, верил в свое оружие и умел навязывать противнику свою волю.

Вечером 23 декабря меня вызвали в Верхне-Царицынский, где размещался командный пункт 2-й гвардейской армии. Погода выдалась скверная. Разыгравшаяся снежная пурга заметала дороги. Ехать на автомашине я не решился, мог увязнуть в сугробах, особенно в лощинах и балках, забитых глубоким снегом. Отправился в путь с двумя танками — своим, командирским, и тяжелым КВ. Это гарантировало надежность передвижения и безопасность. Ведь линия фронта была не так уж далеко: ночью в степи могли рыскать разведгруппы противника. Удобно было и то, что танковые рации обеспечивали связь со штабом корпуса и командирами бригад.

В Верхне-Царицынский прибыли благополучно. Но встретивший нас офицер, не зная меня в лицо, выхватив пистолет, закричал:

— Куда ты прешься на танках?! Немцы заметят — бомбить начнут. А ну, поворачивай обратно!

Пришлось объяснить, кто я такой и почему прибыл с танками. Офицеру, конечно, было понятно, что в наступившей темноте, да еще в такую непогоду, никто нас не заметит и не разбомбит. Просто у него были основания для проявления особой бдительности. В Верхне-Царицынском размещался оборудованный по распоряжению Генерального штаба узел связи, пользуясь которым представитель Ставки держал связь с Москвой, штабами фронтов и армий. Кроме того, в этот день здесь собиралось на совещание много высокого начальства.

На совещании присутствовали А. М. Василевский, командующий войсками Сталинградского фронта А. И. Еременко, заместители Наркома обороны СССР — командующий бронетанковыми войсками Я. Н. Федоренко и начальник войск связи Красной Армии И. Т. Пересыпкин, командующие армиями Р. Я. Малиновский, Н. И. Труфанов и [146] Ф. И. Толбухин, а также мы — командиры некоторых корпусов.

Нас ознакомили с обстановкой, сложившейся к 23 декабря 1942 года. К тому времени немецко-фашистские войска, наступавшие со стороны Котельниково, в результате героического сопротивления, оказанного 51-й армией и передовыми частями 2-й гвардейской армии, были остановлены на реке Мышкова. С завершением сосредоточения на этом направлении главных сил 2-й гвардейской армии и выдвижением сюда 7-го танкового и 6-го механизированного корпусов советскому командованию удалось изменить соотношение сил в свою пользу и создать условия для перехода в решительное контрнаступление в целях разгрома котельниковской группировки противника.

Решение этой задачи в основном возлагалось на 2-ю гвардейскую армию, усиленную 7-м танковым и 6-м механизированным корпусами. Ударом с рубежа Шабалинский, Громославка, Капкинский она должна была во взаимодействии с правофланговыми войсками 51-й армии генерала Н. И. Труфанова и левофланговыми соединениями 5-й ударной армии генерала М. М. Попова разгромить котельниковскую группировку противника и овладеть Котельниково.

На направлении главного удара 2-й гвардейской армии надлежало наступать 1-му гвардейскому стрелковому и 7-му танковому корпусам. Наступление стрелковых соединений назначалось на утро 24 декабря. Наш корпус вводился в сражение в двенадцать часов этого дня в полосе наступления 1-го гвардейского стрелкового корпуса в расчете, что к тому времени наша пехота форсирует реку Мышкова и наведет переправы для танков.

2-му гвардейскому и 6-му механизированным корпусам предстояло в этот же день выйти в район Аксай-Перегрузного для нанесения удара на юго-запад по слабо прикрытому румынскими войсками правому флангу 57-го немецкого танкового корпуса с последующим перехватом путей отхода противника из района Котельниково.

В Верхне-Царицынском я встретил старых своих знакомых — командиров 13-го стрелкового и 2-го механизированного гвардейских корпусов — горячего, как огонь, сына солнечной Грузии Порфирия Григорьевича Чанчибадзе и спокойного, осанистого Карпа Васильевича Свиридова. Накоротке вспомнили о боях под Москвой в составе 30-й армии, где мои друзья командовали соответственно мотострелковой и стрелковой дивизиями. Я рассказал, как мы ликвидировали плацдарм немцев у Рычковского и Верхне-Чирского, [147] выразил уверенность, что обязательно разобьем противника в районе Котельниково.

— Конечно, дорогой, раздолбаем! Но, понимаешь, фашисты опять будут говорить, что нам помог «генерал Мороз», — усмехнулся П. Г. Чанчибадзе.

— Пусть говорят, от этого им не станет легче, — заметил К. В. Свиридов.

Было уже далеко за полночь, когда я вернулся в штаб корпуса. Меня с нетерпением ждали не только Н. В. Шаталов, В. Н. Баскаков, но и командиры бригад со своими замполитами. Они знали, что предстоит наступление, и готовились к нему. Мне оставалось только проинформировать их о задаче, поставленной корпусу, наметить маршруты движения и исходные районы бригадам, а главное — нацелить на решительные действия в высоких темпах, не позволяя отступающему противнику цепляться за промежуточные рубежи.

В восемь часов утра 24 декабря соединения первого эшелона 2-й гвардейской армии после короткого огневого налета артиллерии атаковали противника на рубеже реки Мышкова. Разгорелись ожесточенные бои нашей пехоты с 17-й и 23-й танковыми дивизиями врага. Особенно отважно бились части 1-го гвардейского стрелкового корпуса. Отбросив гитлеровцев, гвардейцы овладели переправами через реку, обеспечив ввод в сражение главных сил нашего и 2-го гвардейского механизированного корпусов.

Форсировав водную преграду, танкисты устремились вперед. На следующий день в тринадцать часов наша 3-я гвардейская тяжелая танковая бригада ворвалась в Нижне-Кумский, где недавно героически сражались 1378-й стрелковый и 55-й отдельный танковый полки, которые при поддержке 20-й истребительно-противотанковой бригады и 565-го истребительно-противотанкового полка насмерть стояли, преграждая фашистским танкам путь к Сталинграду. Из газет нам было известно, что командирам стрелкового и танкового полков подполковникам М. С. Диасамидзе и А. А. Асланову Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 декабря было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.

Следы этого жестокого побоища еще сохранились. В самом хуторе и на подступах к нему мы видели подбитые и сожженные вражеские танки, искореженные орудия и автомашины.

Смяв пытавшегося контратаковать противника в районе колхоза имени 8 Марта и «Заготскота», наши танкисты завяли [148] Верхне-Кумский. Здесь навеки прославил свое имя боец взвода противотанковых ружей комсомолец И. М. Каплунов. При отражении атаки вражеских танков ему осколком снаряда оторвало ступню, пуля пронзила руку, но он продолжал вести огонь и, уже будучи тяжело раненным, подбил три вражеских танка, а потом со связкой гранат бросился под гусеницы четвертого. Всего И. М. Каплунов подбил девять вражеских машин и был посмертно удостоен звания Героя Советского Союза.

На рассвете 26 декабря части корпуса, овладев хутором Ново-Аксайский, под прикрытием противотанковой артиллерии начали переправу через реку Аксай. Мотопехота противника, минуя хутор Генераловский, отошла в подготовленный к обороне Верхне-Яблочный, откуда вскоре выдвинулись десять немецких танков с десантом автоматчиков. Однако вражеские танкисты, увидев развернутую в боевой порядок 3-ю гвардейскую танковую бригаду, не приняв боя, повернули вспять. Это трусливое бегство только распалило боевой азарт наших воинов. На высоких скоростях, имея в первой линии тяжелые танки, бригада с ходу врезалась во вражескую оборону. Завязался упорный бой, длившийся до наступления сумерек.

В этом бою танкисты и мотострелки, десантированные на танках 62-й танковой бригады, проявили отвагу и высокое боевое мастерство.

Экипаж коммуниста младшего лейтенанта Матвеевского одним из первых ворвался в хутор. В ходе боя его танк раздавил 5 противотанковых орудий и уничтожил до 50 гитлеровцев. Танкисты экипажа, которым командовал кандидат в члены партии лейтенант Ковалевский, заставили замолчать 2 противотанковые пушки и истребили около 60 солдат и офицеров противника. Мотострелковый батальон под командованием коммуниста капитана Цветкова в этом бою разгромил вражеское подразделение силою более 200 человек. Кандидат в члены партии сержант Григорьев, взяв на себя командование взводом после ранения командира, лично из своего автомата уничтожил до 45 фашистов.

Стремительно маневрируя, применяя обходы и охваты населенных пунктов, корпус вклинился в оперативную глубину более чем на 20 километров и далеко оторвался от стрелковых соединений 2-й гвардейской армии. Мы выходили уже на подступы к городу Котельниково с одноименной крупной железнодорожной станцией. Встал вопрос: как действовать дальше — ожидать ли подхода нашей пехоты или наступать на город самостоятельно? [149]

По докладу начальника штаба корпуса полковника В. Н. Баскакова, поддерживавшего радиосвязь со штабом 2-й гвардейской армии, стало известно, что наши стрелковые корпуса ведут ожесточенные бои с главными силами котельниковской группировки противника. Гитлеровцы не только упорно оборонялись справа и слева от железной дороги Сталинград — Котельниково, но и переходили в контратаки. Увяз в этих боях и 6-й механизированный корпус, явно запаздывая с выходом к Котельниково с востока.

Обсудив сложившуюся обстановку, я принял решение утром 28 декабря атаковать город с севера, рассчитывая, что противник, скованный боями со 2-й гвардейской армией, не сможет выделить достаточных сил на оборону Котельниково.

По оценке нашей разведки, позиции немцев в городе были для них чрезвычайно выгодными. Река с обрывистыми берегами севернее города являлась естественной противотанковой преградой, а с высот, занимаемых противником, хорошо просматривалась и простреливалась местность, по которой нам предстояло наступать. Вскоре выяснилось, что гитлеровцы обнаружили наш подход и вечером выдвинули на северные окраины города до 30 танков, 40 орудий, минометы и пулеметы. В общем, враг готовился встретить нас во всеоружии.

И все-таки мы решились наступать. Уже в полночь 3-й батальон 7-й мотострелковой бригады под командованием гвардии майора Е. К. Дьячука форсировал реку Аксай-Курмоярский и захватил плацдарм на его южном берегу. С рассветом 3-я гвардейская и 62-я танковые бригады быстро переправили свои танки по специально окопанным за ночь проходам в крутых берегах и, развернувшись в боевой порядок, перешли в атаку.

Противник ждал нашей атаки и с приближением танков к окраинам города открыл сильный огонь из противотанковых пушек, установленных на высотах, имеющих отметки 84,0 и 101,5.

Со своего НП я следил за продвижением наших танков и видел, как остановился подбитый КВ, затем задымили два Т-34 и вспыхнул Т-70. Можно было понять мое состояние. Я приказал экипажам немедленно выйти из зоны противотанкового огня. Но один из батальонов 3-й гвардейской танковой бригады прорвался к высоте 84,0 и проутюжил огневые позиции стоявших там вражеских противотанковых батарей. Появилось «окно» в обороне противника, в которое устремились 2-й танковый и мотострелковый батальоны [150] этой же бригады. Однако гитлеровцы снова обрушили на них мощный артиллерийский и минометный огонь уже непосредственно с окраин Котелъниково. Появилась даже немецкая авиация, сбросившая на наши боевые порядки серию авиабомб.

Огневой бой продолжался до наступления ночи. И опять у меня на КП решался вопрос: что делать? Во мнениях собравшихся возникли разногласия. Одни говорили, что надо занять жесткую оборону, обеспечив за собой переправы через Аксай-Курмоярский, и ждать подхода пехоты 2-й гвардейской армии. Другие настаивали на усилении натиска с севера вводом в бой второго эшелона корпуса.

Последнее слово было за мной. Взвесив все «за» и «против», я принял решение нанести сосредоточенный огневой удар по северной окраине Котельниково всей артиллерией корпуса и продолжать атаку в лоб теми же 3-й гвардейской и 62-й танковыми бригадами, а 87-ю танковую и 7-ю мотострелковую бригады направить в обход Котельниково с запада и юго-запада. Я считал, что если этим бригадам даже не удастся внезапно ворваться на западную и юго-западную окраины города, то их активные действия неизбежно приведут к ослаблению сопротивления противника, оборонявшего северную окраину Котельниково. Можно было также ожидать и наступления 6-го мехкорпуса с юго-востока. Тогда будет совсем хорошо.

По радио мне удалось связаться с начальником штаба 2-й гвардейской армии генералом С. С. Бирюзовым и доложить командарму о принятом решении — нанести удар частью сил корпуса с запада через населенные пункты Цыган, Похлебин. Ответ был коротким: «Действуйте!»

Нам повезло. С утра повис плотный туман. Небо заволокла низкая облачность, исключившая действия вражеской авиации. После короткого артиллерийского налета все бригады приступили к выполнению поставленных задач, И нужно сказать, действовали они довольно успешно. Поддерживая непрерывную связь по радио с командирами бригад, я следил за ходом боя и отдавал необходимые распоряжения. С севера танкисты и мотострелки под прикрытием тумана упорно вгрызались во вражескую оборону. Рота мотострелкового батальона старшего лейтенанта Пинского из 62-й танковой бригады уже к девяти часам ворвалась на окраину Котельниково. Отделения сержантов Кочедыкова и Суркова первыми преодолели минные заграждения противника и решительным, дерзким броском овладели двумя крайними зданиями города. Отважными действиями они [151] обеспечили успешное продвижение не только своего батальона, но и главных сил бригады.

Напористо действовали воины 3-й гвардейской тяжелой танковой бригады, имея в первой линии танки КВ. И здесь были свои герои. Экипаж танка, где механиком-водителем был парторг 1-й танковой роты лейтенант Карданец, уничтожил один немецкий танк и две автомашины. Несмотря на то что вышла из строя пушка, отважные танкисты продолжали бой, уничтожая гусеницами технику и живую силу противника. Я восхищался их смелыми действиями.

С нетерпением мы ожидали обнадеживающих донесений от командиров 87-й танковой и 7-й мотострелковой бригад, обходивших Котельниково с запада и юго-запада. И вот радостное для нас сообщение: бригадами перерезаны все дороги (в том числе железная), идущие из города на запад и юго-запад. В километре западнее Котельниково захвачен аэродром с 13 исправными и 2 поврежденными нашими же танкистами самолетами, а также большие запасы авиационного бензина и авиабомб. Для гитлеровцев это было полной неожиданностью. Когда аэродром был уже в наших руках, на полосу приземлился вражеский самолет-разведчик и, конечно, попал в руки танкистов. Взятый в плен фашистский летчик удивленно таращил глаза, так как всего несколько минут назад получил разрешение на посадку.

Вскоре, однако, завязались напряженные бои на западной и юго-западной окраинах города, главным образом с подошедшими резервами противника. Ломая упорное сопротивление врага, личный состав бригад настойчиво продвигался вперед.

Танковая рота комсомольца старшего лейтенанта Гончаренко из 87-й танковой бригады первой ворвалась в город. Командирский танк с ходу раздавил 3 противотанковые пушки и уничтожил до 30 гитлеровцев.

В машину, которую вел кандидат в члены партии сержант Гуз, попал вражеский снаряд. Командира убило, а сержанта Гуза тяжело контузило. Пушка вышла из строя. Гитлеровцы бросились к танку, пытаясь поджечь его. Мужественный сержант, собрав последние силы, на полном ходу двинул машину в гущу фашистов.

Танк лейтенанта Поршукова натолкнулся на немецкую засаду из шести танков. Отважный экипаж не дрогнул. В неравном бою он подбил прицельным огнем четыре вражеских танка, а когда у машины были повреждены пушка и ходовая часть, танкисты сняли пулемет и продолжали драться совместно с подоспевшим подкреплением. [152]

Героически сражались танкисты и мотострелки, перехватившие пути отхода противнику из Котельниково. Одна лишь пример. Отделение противотанковых ружей младшего сержанта Поркова 2-го мотострелкового батальона 7-й мотострелковой бригады преградило путь вражеской колонне из трех танков и пяти автомашин с пехотой. Казалось бы, устоять против такой силы невозможно. Однако советские воины смело вступили в бой. Два танка и две автомашины врага были подбиты и застопорили движение остальных. Гитлеровцы в панике разбегались, считая, по-видимому, что нарвались на наше крупное подразделение.

К двенадцати часам 29 декабря танкисты и мотострелки корпуса после упорных уличных боев полностью очистили Котельниково от противника, о чем я донес командующему 2-й гвардейской армией генерал-лейтенанту Р. Я. Малиновскому. А на следующий день под рубрикой «В последний час» в газетах было опубликовано сообщение Совинформбюро:

«29 декабря наши войска овладели городом и железнодорожной станцией Котельниково. Захвачены большие трофеи, среди которых много авиационного и танкового имущества, а также 17 исправных самолетов и эшелон с танками. Трофеи подсчитываются...»

Если добавить к этому сообщению, что в наших руках оказалось 800 бочек с горючим, 14 складов, из них 8 с боеприпасами и 6 продовольственных, то трофеи были солидными{31}.

В ходе наступления 7-й танковый корпус за четыре дня продвинулся с боями на 80 километров, уничтожил около 2000 вражеских солдат и офицеров, 25 танков, 65 орудий и минометов. Свыше 300 гитлеровцев было взято в плен.

Нас радовало, что наряду с разгромом котельниковской группировки противника, остатки которой, минуя Котельниково, бежали в калмыцкие степи и за Маныч, крупных успехов добились войска Юго-Западного и левого крыла Воронежского фронтов, отбросив противника на 150 — 200 километров. Стремительно наступая на Среднем Дону, они основательно потрепали немецкую оперативную группу «Холлидт», завершили разгром 3-й румынской армии и буквально разнесли в пух и прах 8-ю итальянскую армию, захватив в плен более 15 тысяч ее солдат и офицеров.

Приятно было, что на острие этого сокрушительного удара действовали родные нам танковые и механизированные [153] войска. Упомяну лишь о блестящем успехе 24-го и 17-го танковых корпусов. 24-й танковый корпус под командованием генерал-майора танковых войск В. М. Баданова, громя тылы 8-й итальянской армии, за пять дней наступления продвинулся на 240 километров и 24 декабря захватил станцию Тацинская, уничтожив огромное количество боевой техники противника, в том числе много самолетов. А введенный в прорыв на левом крыле Воронежского фронта 17-й танковый корпус, который возглавлял генерал-майор танковых войск П. П. Полубояров, после мощного броска по скованной трескучим морозом заснеженной степи овладел городом и станцией Кантемировка, захватив эшелоны с военным имуществом. Оба эти соединения стали гвардейскими и получили почетные наименования: первый — Тацинского, второй — Кантемировского.

30 декабря мы принимали весьма лестные для нас и всего личного состава корпуса поздравления с успехом. Теплые, сердечные приветствия были получены от Военных советов 2-й гвардейской армии и Сталинградского фронта, Котельниковского райкома партии и райисполкома. Не забыл поздравить нас и мой старый сослуживец командующий 5-й ударной армией генерал-лейтенант М. М. Попов.

А в середине дня состоялся массовый митинг жителей Котельниково, бойцов, командиров и политработников корпуса. Когда слово было предоставлено мне, я от имени своих боевых соратников-танкистов заверил Коммунистическую партию и Советское правительство, всех присутствующих на митинге, что мы, советские воины, будем и впредь беспощадно громить ненавистного врага, сражаться за освобождение священной советской земли, не жалея своей крови и самой жизни.

Слезы выступали на глазах мужественных, суровых, опаленных пороховым дымом моих боевых собратьев по оружию, когда они слышали душераздирающие рассказы о зверствах фашистов в Котельниково.

После митинга у меня родилась идея отпраздновать нашу победу традиционной встречей наступающего Нового, 1943 года, пригласить на наше торжество командование 2-й гвардейской армии и Сталинградского фронта, А. М. Василевского и других представителей Ставки, командиров бригад и их заместителей, наиболее отличившихся в боях танкистов, партийных и советских руководителей города.

Заместитель командира корпуса по политчасти Н. В. Шаталов возразил: [154]

— Что вы, Павел Алексеевич, война идет, а мы тут праздновать... Начальство наломает нам бока за такое...

— Да брось ты, Николай Васильевич, осторожничать. Что мы, не заслужили? Вот только Вовченко подвел. Опять его ранило.

— Ну раз решено, товарищ генерал, то надо отдать соответствующие распоряжения, — предложил начальник штаба полковник В. Н. Баскаков и, улыбнувшись, добавил: — Расходы, разумеется, за счет противника.

Я посмотрел на Шаталова. Он пожал плечами: делайте, мол, как хотите...

Незадолго до полуночи все было готово. Разделить с нами радость победы прибыли начальник Генерального штаба А. М. Василевский, заместители Наркома обороны СССР Я. Н. Федоренко и И. Т. Пересыпкин, из 2-й гвардейской армии — командующий Р. Я. Малиновский, член Военного совета И. И. Ларин и начальник штаба С. С. Бирюзов, партийные и советские руководители города.

Наши гости искренне удивились, когда увидели накрытый всевозможной снедью праздничный стол. Здесь были сыры из Голландии, масло и бекон из Дании, всевозможные рыбные консервы из Норвегии, вина и фрукты из Франции. Рядом стояли со свечами маленькие искусственные елочки.

— Павел Алексеевич, откуда такое богатство?! — воскликнул генерал Бирюзов.

— С немецких продовольственных складов.

— Ох и балуют же вас немцы! — заметил шутя Я. Н. Федоренко.

— Нет, — в тон ответил я, — они, видимо, сами хотели отпраздновать здесь, под Сталинградом, Новый год, да не получилось! Дело в том, что на всех ящиках с этим добром наклеены этикетки: «Только для немцев!» А наши танкисты не умеют читать по-немецки — вот и произошло недоразумение. Спасибо немцам мы, конечно, не скажем. Вот только свечи, пожалуй, вернем Гитлеру. Пусть зажжет их во время траура по армии Паулюса...

На правах хозяина я пригласил всех к столу и попросил А. М. Василевского как старшего по положению среди присутствующих сказать первое слово.

Александр Михайлович сообщил, что ему звонил И. В. Сталин, поручив передать войскам нашего корпуса благодарность Верховного Главнокомандования за отличную боевую работу и поздравление с одержанной над врагом очень важной победой. Он сказал также, что 7-й танковый [155] корпус преобразовывается в 3-й гвардейский с присвоением ему почетного наименования Котельниковского.

Это сообщение было встречено горячими аплодисментами и троекратным «ура».

Последовали тосты за нашу партию, советский народ и его героическую Красную Армию.

Выступивший представитель местной власти заверил, что трудящиеся Котельниково, все жители Котельниковского района навсегда сохранят чувство глубокой благодарности к своим освободителям.

Сейчас одна из улиц города названа улицей Танкистов, другая — именем моего племянника П. Л. Ротмистрова, павшего в боях под Котельниково.

Мне хотелось бы сказать несколько теплых слов об этом офицере, пользовавшемся у нас большим и заслуженным авторитетом. На фронте Петр Леонидович находился с первых дней войны. В битве за Москву занимал скромную должность начальника 5-й ремонтно-восстановительной базы, а в январе 1942 года был назначен помощником командира 3-й гвардейской танковой бригады по технической части. За полтора года войны под его руководством было отремонтировано свыше 750 танков и до 450 автомашин. Это был мастер высокой квалификации. Он, например, добился того, что после ремонта моторов наших танков они работали по 500 и более часов вместо нормативных 150.

Вместе с тем П. Л. Ротмистров не раз проявлял бесстрашие и мужество, лично эвакуируя подбитые танки с поля боя, нередко под огнем артиллерии и минометов или бомбежкой авиации противника.

Настоящие танкисты любят и почти одухотворяют свою боевую машину. Видел я и их неподдельную радость при возвращении в строй танка, «вылеченного» заботами П. Л. Ротмистрова, труженика и бойца.

* * *

1 января 1943 года директивой Ставки Верховного Главнокомандования Сталинградский фронт был переименован в Южный. Перед ним была поставлена исключительно важная задача — ударами на Новочеркасск, Ростов, Сальск, Тихорецк отрезать немецко-фашистским войскам пути отхода с Северного Кавказа и во взаимодействии с Черноморской группой войск Закавказского фронта окружить и разгромить кавказскую группировку противника.

Судя по глубине ударов, решающую роль должны были сыграть подвижные соединения, а они на нашем фронте к [156] началу наступления имели большой некомплект боевой техники. Уже в первый день после создания Южного фронта его командование обратилось в Ставку с просьбой выделить для имеющихся у него двух механизированных и одного танкового корпусов 300—350 танков. Но был получен ответ, что в ближайшее время эта просьба может быть удовлетворена только наполовину. Тем не менее, даже не получив этой обещанной половины боевых машин, войска фронта начали операцию.

Наш 3-й гвардейский Котельниковский танковый корпус после трехдневного отдыха и ремонта поврежденных танков получил новую боевую задачу — форсированным маршем выйти в район станиц Семикаракорская, Константиновская, захватить здесь переправу через Дон и обеспечить наступление 2-й гвардейской армии на Новочеркасск, Ростов.

4 января 1943 года войска корпуса в составе 3-й гвардейской тяжелой, 18-й гвардейской (бывшей 62-й), 19-й гвардейской (бывшей 87-й) танковых бригад и 2-й гвардейской (бывшей 7-й) мотострелковой бригады выступили из Котельниково по заранее разработанным маршрутам.

Настроение у гвардейцев было приподнятое, боевое. На митингах, состоявшихся в связи с присвоением корпусу и бригадам гвардейского звания, танкисты и мотострелки перед лицом своих товарищей, перед своим Боевым Знаменем, поклялись Родине, партии, что не посрамят боевой славы Советской гвардии, будут верны своему воинскому долгу и гвардейскому званию до последнего дыхания.

Не омрачала их высокого боевого духа и неблагоприятная погода — лютый холод и снежная пурга. Хорошо еще, что снежный покров был неглубоким. Это позволяло танкам двигаться на предельных скоростях. Громя мелкие группы противника, главным образом отставшие от уходивших за реку Маныч вражеских войск тыловые подразделения, корпус все дальше продвигался на запад, накоротке задерживаясь лишь в полуразрушенных или дотла сожженных хуторах для дозаправки машин и приема личным составом горячей пищи.

Впереди продвигалась 3-я гвардейская танковая бригада. Я рад был, что ее по-прежнему вел И. А. Вовченко — теперь уже не полковник, а гвардии генерал-майор танковых войск. Ранение, полученное им в боях за Котельниково, было серьезным, но крепкий организм переборол недуг. [157]

Кстати, и другие командиры бригад, большинство командиров батальонов и рот тоже были повышены в воинских званиях и удостоены правительственных наград. Мне было присвоено воинское звание генерал-лейтенанта танковых войск. Президиум Верховного Совета СССР также наградил меня орденом Суворова II степени за номером 2. Этот орден за номером 1 получил генерал В. М. Баданов, а третий был вручен тоже танкисту — генералу П. П. Полубоярову. Все мы восприняли награждение нас этим высоким полководческим орденом как признание выдающихся заслуг танковых войск в контрнаступлении под Сталинградом и на Среднем Дону.

...К четырнадцати часам 5 января передовой разведывательный отряд 3-й гвардейской танковой бригады вступил в станицу Семикаракорская и в районе Ново-Золотовского захватил небольшой плацдарм на южном берегу Дона. На следующий день главные силы корпуса завязали бой за крупный районный центр станицу Константиновская. Пока он шел, боевая разведка под командованием гвардии капитана Н. Перлика проникла в станицу Богаевская. Комбриг И. А. Вовченко, передав Семикаракорскую подошедшей мотострелковой бригаде, выдвинул свои танки на рубеж Богаевская, хутора Верхне-Соленый и Нижне-Соленый и начал подготовку к захвату переправы через реку Маныч у хутора Веселый.

Главным силам корпуса к этому времени удалось разгромить противника в Константиновский, форсировать Дон и развить наступление на станицу Манычская.

Сопротивление гитлеровцев с каждым днем нарастало, повысилась активность вражеской авиации, нами было установлено прибытие в Батайск крупных танковых сил и выдвижение их к Манычу.

Немецко-фашистское командование, конечно, хорошо сознавало, какую угрозу таит в себе продвижение советских войск в ростовском направлении, и принимало экстренные меры по усилению этого направления, особенно в нижнем течении Дона и Маныча.

Уже в первых числах января сюда началась переброска с Северного Кавказа частей 1-й немецкой танковой армии. И как только наш корпус форсировал Манычский канал, немедленно последовали яростные контратаки танков и мотопехоты противника, особенно на рубеже станица Манычская, хутор Резников. Для отражения натиска гитлеровцев пришлось ввести в бой основные силы корпуса. Разгорелись упорные и очень тяжелые для нас бои. [158]

Положение усугублялось тем, что наступил острый кризис в снабжении войск боеприпасами и особенно горючим. Армейские базы находились от нас очень далеко, на расстоянии 350—400 километров, а фронтовые — еще дальше. Они остались на тех же местах, где были, когда существовал еще Сталинградский фронт, и могли использовать для подвоза войскам всего необходимого единственную, и то сильно разрушенную противником, железную дорогу Сталинград — Тихорецк, от которой наш корпус тоже был на большом удалении.

Начальник штаба корпуса полковник В. Н. Баскаков по моему указанию то и дело докладывал штабу 2-й гвардейской армии о нашем бедственном положении со снабжением. Но толку от этого не было.

Наконец на мой КП приехали командующий фронтом генерал-полковник А. И. Еременко, член Военного совета фронта Н. С. Хрущев и командующий 2-й гвардейской армией генерал-лейтенант Р. Я. Малиновский.

Я доложил им, что сопротивление противника возрастает, а корпус находится на голодном пайке по всем видам снабжения.

А. И. Еременко, крайне расстроенный, опираясь на трость (у него разболелись старые раны), взволнованно ходил по комнате и раздраженно говорил:

— У меня нет ничего, а задачу следует выполнять! Надо взять Ростов — там у немцев всего полно.

— Ну и как же мы будем...

— Слушай, — перебил меня А. И. Еременко. — Ты возглавишь механизированную группу. Я передаю в твое подчинение второй и пятый гвардейские механизированные корпуса. Объединяйте свои танки, сливайте горючее из подбитых и вышедших из строя машин. Делайте все, что хотите, но овладейте Батайском и Ростовом. Больше того, я подброшу тебе аэросанные батальоны. Они нагонят немцам страху...

Я впервые услышал об аэросанных батальонах и в недоумении спросил:

— А что это такое?

— Фанерные ящики с пропеллером на лыжах, — иронически усмехнулся Р. Я. Малиновский.

Потом, когда мне довелось увидеть эту диковинку, я не мог не поразиться нелепости затеи ее создателей. В аэросанях был установлен пулемет и сидело несколько автоматчиков. Предполагалось, что применение этих машин при [159] боевых действиях в зимних условиях даст большой эффект, особенно в моральном отношении.

Но на поверку оказалось, что аэросани не годятся не только как боевые машины, но даже и как средство передвижения, особенно на Дону, где мороз зимой нередко чередуется со слякотью и даже дождем. Аэросани часто терпели аварии, а главное — были легкой добычей вражеской авиации.

Командование фронта и армий уехало, а на следующий день поступил приказ о подчинении мне 2-го и 5-го гвардейских механизированных корпусов, которые вместе с 3-м гвардейским танковым корпусом временно объединялись в механизированную группу. Но оказалось, что механизированные корпуса имели на ходу мизерное количество танков и тоже испытывали острую нужду в боеприпасах и горючем.

После обмена мнениями с командирами корпусов генералами К. В. Свиридовым и Б. М. Скворцовым я принял решение создать, насколько это будет возможно, сильный авангард, вернее, передовой отряд мехгруппы и сосредоточить его за 3-й гвардейской танковой бригадой. Эта бригада в течение 24—25 января отражала атаки противника силою от 40 до 50 танков и двух полков мотопехоты. За два дня ожесточенных боев она уничтожила 20 немецких танков, 17 автомашин с пехотой, 2 бронемашины, 2 шестиствольных миномета, до 850 солдат и офицеров. Наши зенитчики сбили 3 вражеских самолета.

Успех бригады генерала И. А. Вовченко позволил ночью ввести в сражение передовой отряд с задачей стремительным броском перерезать железную дорогу Тихорецк — Ростов и овладеть Батайском.

Вскоре отряду в составе 8 танков Т-34, Т-70, 5 бронемашин, 9 бронетранспортеров и 200 автоматчиков, возглавляемому командиром 19-й гвардейской танковой бригады гвардии полковником А. В. Егоровым, удалось, двигаясь по маршруту Малая Западенка, Красный, Койсуг, перерезать железную дорогу, уничтожить под Батайском 10 самолетов, 2 орудия, тяжелый миномет и атаковать город.

Однако Батайск оказался сильно укрепленным. Противник открыл по отряду мощный противотанковый огонь, подбил 5 наших танков Т-34 и 2 Т-70, а затем крупными силами перешел в контратаку. Отбиваясь от наседавшего противника, Егоров вынужден был занять круговую оборону в районе совхоза имени В. И. Ленина и поселка имени ОГПУ. [160]

Предпринятое в этот же день наступление главных сил 2-го и 5-го гвардейских механизированных корпусов в направления станицы Ольгинская тоже не увенчалось успехом. К вечеру они вели бои с противником на рубеже Манычская, Самодуровка, Красный Лес.

В течение двух дней отряд полковника Егорова вел тяжелые бои в окружении, израсходовав почти все снаряды. В связи с тем что кончалось и горючее, я приказал Егорову ночью пробиваться на север, организовав навстречу ему удар 3-й гвардейской танковой бригады. Маневр был проведен удачно, и остатки группы Егорова соединились с главными силами корпуса.

26 января мною было направлено командующему 2-й , гвардейской армией донесение, в котором я докладывал, что части механизированной группы 24, 25 и 26 января вели упорные бои с превосходящими силами противника, подошедшими с юга, в составе 120—150 танков, 3—4 полков мотопехоты при очень активной поддержке авиации и артиллерии, что в этих боях мы понесли большие потери как в личном составе, так и в материальной части и артиллерии. Сообщалось, что противник, опасаясь захвата силами механизированной группы Батайска, на участке Манычская, Красный подвел крупные части из основных сил кавказской армии с задачей отбросить войска механизированной группы, подошедшие уже р Ольгинской, за реку Маныч. В заключение делался вывод, что части механизированной группы в результате сложившейся обстановки и тяжелых потерь сейчас самостоятельных действий вести не могут.

* * *

Командующий 2-й гвардейской армией Р. Я. Малиновский, видимо, сумел убедить командующего фронтом, что при таком положении мехгруппа действительно наступать не в состоянии. На следующий день мне было приказано отвести ее на северный берег Маныча и занять жесткую оборону.

Конечно, мы сознавали исключительное стратегическое значение Ростова, являвшегося воротами на Северный Кавказ, и были огорчены, что не смогли прорваться к этому городу, перехватить пути отхода кавказской группировки фашистов. Но вместе с тем если объективно оценить обстановку, учесть наличие крупных сил и средств противника в этом районе, истощение своих войск, то у нас не оставалось никаких сомнений, что дальнейшее наступление не только бесплодно, но и чревато тяжелыми последствиями. [161] Следовало пополнить войска личным составом и материальной частью, подтянуть далеко отставшие тылы, подвезти боеприпасы, горючее и продовольствие, а затем уже развивать наступление, начатое под Сталинградом и на Среднем Дону.

В первых числах февраля, когда мы занимались этой работой, восстанавливая боевую мощь корпуса, поступило волнующее сообщение о капитуляции сталинградской группировки противника. Все были вне себя от радости, которую многие бойцы и командиры выражали такой пальбой из автоматов и пистолетов, что мне в целях экономии патронов пришлось срочно отдать строгое распоряжение о прекращении самовольной стрельбы.

Вскоре стали известны и результаты операции войск Донского фронта по разгрому противника в районе Сталинграда. Они уже не раз приводились в нашей военно-исторической и мемуарной литературе.

Разгромив гитлеровские войска между Волгой и Доном, Советские Вооруженные Силы основательно надломили гигантскую фашистскую военную машину, полностью и окончательно взяли в свои руки стратегическую инициативу, перешли в наступление на огромном фронте от Ленинграда до Новороссийска и внесли решающий вклад в достижение коренного перелома не только в Великой Отечественной, но и во всей второй мировой войне.

«Для Германии, — пишет в своей книге «Поход на Сталинград» бывший гитлеровский генерал Г. Дёрр, — битва под Сталинградом была тягчайшим поражением в ее истории, для России — ее величайшей победой»{32}.

Да, это так, что впоследствии признавали даже самые реакционные военные историки Запада. [162]

Дальше