Дунай — река огненная
В середине ноября мы вышли на ближние подступы к столице Венгрии. Впереди была трудная и жестокая борьба за освобождение Будапешта. Для прикрытия города с юго-востока, откуда мы вели наступление, противник построил три полосы обороны, которые нам предстояло преодолеть.
Наша попытка с ходу ворваться в Будапешт не удалась. Немцы бросили в бой танки и в город нас не пустили. Бои разгорелись на подступах к нему, в виноградниках близ Пешта, у Кишпешта.
На левом фланге нашего батальона стрелки залегли. Немецкий пулеметчик, выбрав удобную позицию, не давал им поднять головы. Командир роты попросил помощи у артиллеристов и минометчиков. Но виноградник скрывал от них пулемет. Тогда я вызвался скорректировать огонь и пошел в минроту.
Двигаться виноградником было неудобно, и я вышел на дорогу. Но она, оказывается, простреливалась немцами. Тут же заухали рядом мины, били по дороге и из пулеметов. Я точно засек откуда, и потому, как только нашел лейтенанта Черненко, минометчики открыли огонь. Выпустили с десяток мин — и навсегда замолк пулемет, который чуть не уложил меня на дороге. У меня обошлось все благополучно. А вот Макару Шматову не повезло. Черненко приказал взводу сменить огневую позицию [137] и выдвинуться поближе к стрелковым ротам. Первым ушел расчет Верника, за ним расчет Шматова. Хотя я предупредил их, что по дороге идти нельзя, лучше двигаться виноградниками, Макар не послушался и тут же попал под мины. Он упал на моих глазах. Подбежал к Шматову — жив! Ранение не тяжелое, но без госпиталя не обойтись. Бойцы оттащили его в безопасное место, перевязали. Обнялись мы с Макаром Павловичем на прощание, расцеловались. Я снял с руки свои часы и положил ему в карман:
— Носи на здоровье, Макарушка. Добрый тебе путь. Выздоравливай быстрее...
— Не пришлось нам дойти с тобой, Антон, до Вены, увидеть оперный театр, — отвечал мне друг. — Будешь там, обязательно погляди, что это за красота такая...
Забегая вперед, скажу, что наказ этот я выполнил: дошел до Вены и оперный театр видел. Но рассказать подробности своему боевому другу не смог: не довелось увидеться нам. Макар Павлович Шматов в 1947 году умер от старых ран.
А мы вскоре прекратили наступление. Полк отвели с переднего края и сосредоточили в небольшом населенном пункте. Туда прибыли остальные части дивизии. После короткой передышки мы получили маршрут движения и выступили в поход.
Дивизия шла форсированным маршем и после трехдневного перехода 19 ноября вошла в город Кишкунлацхаза. Там нам был дан двухдневный отдых, потом снова поход, и утром 21 ноября наш батальон разместился в лесу, в трех-четырех километрах от старого русла Дуная — Чепели-Дунааг, рядом с какой-то деревушкой.
На отдых — три часа, затем подготовка к предстоящим боям. [138]
Перед нами стояла задача к вечеру выйти на передний край, ночью форсировать реку, высадиться и захватить плацдарм на противоположном берегу. Какие стоят части противника, какова их численность, боеспособность, плотность огня вражеского переднего края — эти и другие вопросы стали перед командирами полков и комдивом генералом Г. П. Карамышевым. Мы не ведали об их заботах, только узнали, что генерала поближе к ночи срочно вызвал командарм генерал-лейтенант И. Т. Шлемин.
Меня же за полночь разбудил Володя Фазанов:
— Вставай, Антон, полковник Гриценко вызывает.
Политотдел, используя короткие передышки, часто собирал комсоргов батальонов и полков на семинары, совещания, инструктажи. Предстоял нам и теперь инструктаж, но необычного характера.
— Капитан Дудченко приказал и мне идти с тобой, — бормотал сонный Фазанов.
— А тебе-то зачем?
— Не знаю, сказали: вдвоем. Они там, у командира полка.
— Кто они?
— Узнаешь.
Заходим в дом, где разместились командир полка и штаб. Нас пригласили в отдельную комнату.
За столом сидели командир дивизии, начальник политотдела и новый командир нашего полка подполковник Семен Федорович Резниченко. Перед ними карта, испещренная красными и синими карандашами. У стенки на длинной деревянной лавке примостились старший сержант Иван Степаненко из дивизионной разведки, незнакомый мне радист и полковой разведчик Азаханов.
Мы доложили генералу о прибытии. Комдив предложил нам сесть и неожиданно потребовал:
— Назовите двух человек, кого бы вы смогли взять с собой в разведку. [139]
Мы вскочили.
— Рядовые Дибров Александр и Кравченко Иван, — громко ответил я.
— Кто они?
— Автоматчики, комсомольцы, мои земляки-добровольцы из Донбасса...
— Очень хорошо!
Тут комдива вызвали к телефону в соседнюю комнату. Минут через десять он вернулся и коротко приказал:
— Всем по своим местам!
Мы с Фазановым вернулись в штаб батальона, доложили обо всем капитану Корнееву. Здесь же были замполит и незнакомый мне старшина. Позже я узнал, что это Александр Коваленко, назначенный парторгом батальона вместо убывшего на учебу лейтенанта Логвинова.
— Зачем вызывали, знаешь? — спросил Дудченко.
— В разведку хотели послать, но что-то отложили.
— Не отложили, а просто несколько изменился план действий, — сказал капитан Корнеев. — Слушай, комсорг. Мы будем готовиться к форсированию Дуная. Дело предстоит сложное и очень ответственное. Из всей дивизии первыми пойдут всего два батальона: наш и капитана Ванина из 183-го полка. Главная задача — захватить плацдарм, удержать его и дать возможность переправиться главным силам. Но это будет несколько позднее. Сейчас будем вести подготовку к высадке десанта на остров Чепель. Вечером соберете агитаторов батальона, я буду беседовать с ними, а сейчас ты и парторг получите инструкции у замполита. Горячо будет, ребята, это я вам обещаю, и многое зависит от морального настроя бойцов. Ясно?
— Ясно, товарищ капитан!
Капитан Дудченко увел нас с Коваленко к себе в комнату, усадил, разрешил курить. Он начал с того, что сейчас надо расставить коммунистов и комсомольцев так, чтобы обеспечить успех боев — это наша главная задача. [140]
. — Да, ряды наших боевых, испытанных товарищей заметно поредели, — говорил замполит. — В последних боях за Венгрию мы потеряли многих членов и кандидатов партии, стали малочисленны и комсомольские организации подразделений... — Он критически оглядел нас со старшиною: — А начнем со своего внешнего вида...
Мы с Коваленко побрились, подшили к гимнастеркам чистые подворотнички, начистили пуговицы и пряжки, подремонтировали и вычистили шинели, до блеска отполировали сапоги. Словом, привели себя в образцовый гвардейский вид.
В армии, а особенно на войне, быстро сближаются люди. С Коваленко мы сразу нашли общий язык. Во второй половине дня каждый из нас уже проводил партийные и комсомольские собрания. Шел, как и прежде, прием в партию и комсомол. Кандидатом в члены ВКП(б) стал командир взвода младший лейтенант Георгий Москалев. Боевой офицер получил отличную комсомольскую рекомендацию.
А вечером мы собрали агитаторов всего батальона. Пришел комбат, он рассказал о трудностях предстоящего боя, о том, как лучше подготовить личный состав к форсированию Дуная.
Вернувшись «домой», я поскорее улегся, чтоб хоть немного отдохнуть, а уснуть не мог. Шелестел дождь. Я ворочался, захваченный мыслями о предстоящих делах, о ребятах, которые впервые пойдут в бой, о подвигах и жертвах, которые еще будут. Вспомнился Саша Силенко. Его приняли в комсомол накануне боя. В батальоне он был уже два месяца. А на фронте это большой срок, чтобы узнать человека. И мы поверили в него. Правда, кто-то спросил тогда на собрании Александра:
— Не подведешь в бою?
— Нет, товарищи, не подведу! — ответил горячо молодой боец. — Можете дать мне самое ответственное задание... [141]
Когда ранним утром батальон приготовился к штурму высоты и надо было кому-то показать пример и первым подняться в атаку, я подполз к Силенко.
— Ну как, Саша?
Он понял меня:
— Значит, мне первому?
— Мы с тобой вдвоем... Ты на левом, я на правом фланге...
Саша чуточку побледнел, но кивнул:
— Хорошо.
Ракеты! Мы первыми перемахнули с ним через бруствер, поднялись во весь рост. За нами поднялись остальные. С криками «Ура!» пошли мы на штурм высоты. Натиск был стремительным. Мы быстро смяли и опрокинули ошеломленных, растерянных фашистов.
А Саша Силенко остался на этой высотке. Свое первое комсомольское поручение он выполнил ценой собственной жизни.
22 ноября к вечеру нас подняли по тревоге. Батальон получил приказ форсировать реку Чепеле-Дунааг и высадиться на остров Чепель. На марше я успел поговорить с комсоргами рот о предстоящих задачах комсомольцев при форсировании и о приеме новых членов в ВЛКСМ. Шли ночью. К рассвету следующего дня укрылись в лесу почти у самой реки. Высадка назначалась на ночь. По данным разведки, в обороне сидели немецкие пехотные части и венгерская кавалерийская дивизия.
Пронизывал насквозь порывистый ветер, косой дождь неприятно хлестал по лицу, холодные струйки пробирались под плащ-палатку, за воротник шинели. Батальон рассредоточился поротно, и до темноты в глубине леса мы обучались посадке в лодки и высадке из них. Уточнялись маршруты, состав групп, размещение младших командиров, бойцов, коммунистов и комсомольцев. [142]
Как обычно перед боем, мы решили все же накоротке провести комсомольское собрание. Незадолго до его начала ко мне подошли два ручных пулеметчика — Сергей Сомов и Степан Рюмин.
— В бой идти хотим комсомольцами. Может, примете нас? — И оба отдали мне свои заявления.
Жаль, что обстановка быстро изменилась и не позволила тогда же обсудить эти заявления.
Во время занятий, еще до наступления темноты, в батальон приехал командир дивизии генерал Г. П. Карамышев. Он приказал, как стемнеет, подтащить лодки к самому берегу. Командиры отделений и взводов проверяли готовность каждого бойца, его экипировку, подгонку снаряжения, запас боеприпасов, исправность личного оружия, наличие сухого пайка и НЗ. По-прежнему лил дождь, метался ветер. Генерал остался доволен проверкой готовности личного состава, сказал несколько добрых напутственных слов.
В назначенное время, около полуночи, батальон снялся с места и занял исходные позиции для форсирования. Переправляться через реку должны все три стрелковых роты почти одновременно. Им приданы пулеметные и минометные взводы. Первыми пойдут четыре лодки 4-й роты гвардии лейтенанта Николая Розова. Его бойцы должны захватить плацдарм и обеспечить высадку батальона. Первые — все добровольцы. И все, кроме Сомова и Рюмина, — комсомольцы. Когда я доложил об этом замполиту, он сказал:
— Что пулеметчики пока не комсомольцы — не беда. Мы проверим их закалку в этом бою.
Негромкая команда: «Вперед!» — и лодки отчалили от берега. Силуэты их недолго вырисовывались на фоне неспокойной черной глади реки.
— Вперед! — скомандовал я, прыгая в лодку.
Все десантники из трех лодок уже высадились. Пристали к берегу и мы. Он, оказывается, заминирован. Двое [143] уже подорвались на минах. По их следам пробираемся к проволочному заграждению. Кто-то прикоснулся к нему и упал, даже не охнув: провод — под током высокого напряжения. Залегаем в болоте. Пока на нашем участке тихо. Стонет подорвавшийся на мине боец, пахнет паленым...
Слева в камышах группа бойцов во главе с командиром роты лейтенантом Розовым. Там же парторг батальона старшина Коваленко. Надо присоединяться к ним. Пока мы пробирались через камышовые заросли, противник обнаружил десант и открыл сильный огонь. Были ранены командир роты старший лейтенант Беляшенко и несколько бойцов. Лейтенант Розов приказал старшине Коваленко увезти раненых на свой берег, доложить комбату обстановку и поскорее доставить сюда саперов.
Теперь энергичный и деятельный Розов подчинил себе всю группу высадки и приказал всем соблюдать полнейшую тишину. Надо ждать саперов.
Перед нами за проволокой под током высокого напряжения находился вражеский укрепрайон. Обороняющиеся сидели в дотах. Они бросили в нашу сторону несколько гранат, обстреляли нас из пулемета и автоматов. Потом взвилась серия ракет. Мы притаились, замерли в наступившей тишине.
Немного погодя часть бойцов потихоньку выбралась из болота на берег, к сухому месту. Лейтенант Розов приказал им окопаться, предупредив, что малейшая неосторожность, шум могут привлечь внимание противника и погубить всех.
Лейтенант Розов решил связаться с группой Москалева. Напросился с ним и я. Осторожно пробрались на левый фланг, и здесь в темноте шепотом младший лейтенант рассказал нам о переправе своего подразделения. Она началась в 23.00. Миновали бакен, шли точно по намеченному направлению. Вот нужный причал, камыши, просека.
«А вдруг мины? — подумал Москалев. — Ну, рискнем!» [144] Он соскочил на берег впереди всех. Мин нет. Крутой, обрывистый берег. Развернулись в цепь. Ротный Беляшенко ушел на левый фланг, Москалев остался на правом. По крутому склону начали карабкаться вверх, но, как мы, наткнулись на электрозаграждение.
Немцы обнаружили десант, справа ударил пулемет. С остатками бойцов командир укрылся под обрывом. Двоих бойцов потом оторвали от проволоки, они были живы, но не могли еще двигаться. Сам Москалев получил контузию током и немного заикался.
— Теперь ты, Георгий, принимай шестую роту, — сказал Розов. — Что будем дальше делать, товарищ командир?
— Если до рассвета не пришлют саперов, придется действовать самим. Первым пробиваться надо мне, и именно здесь. На твоем участке пройти невозможно.
— Да, фрицы меня крепко зажали, головы не дают высунуть из болота, — согласился Розов.
К счастью, вскоре подошла лодка. В ней был Коваленко, с ним саперы и командир батальона.
Саперы без промедления занялись своим привычным делом: стали резать проволоку и делать проходы.
Все они — молодцы, сноровистый и бесстрашный народ. Быстро убрали с дороги мины, белыми бинтами указали проходы в проволоке. Мы шли за ними скрытно, без шума.
Сырой предутренний туман начал быстро рассеиваться. Впереди начался бой. Это в соприкосновение с немецкими частями вступил наш штурмовой отряд. Скоро наш черед.
Розов выпустил вверх красную ракету. Она еще не упала на землю, как мы все бросились вперед. Порыв, натиск были ошеломляющими. Противник явно не ожидал такого удара. Но когда гитлеровцы опомнились, из дотов ударили пулеметы, утренний сумрак прорезали бесчисленные цветные трассы. У нас появились раненые. [145]
Уже видны вражеские траншеи. Но у самого дота снова проволочное заграждение. Лопатками рубим проволоку. Другие сообразили свалить дерево, по нему пробираются к немецким траншеям. Пулеметчики не отставали. Остановятся на полминуты, дадут очередь и продвигаются дальше. Стреляя на ходу, мы ворвались в окопы противника.
Началась рукопашная.
Немцы не выдержали и стали убегать. Лейтенант Георгий Москалев и старший сержант Григоревский с разных флангов ударили из «ручников» по удирающим фашистам. Вскоре их серо-зеленые шинели исчезли из поля зрения.
Я остановился, чтобы сменить диск автомата. Вдруг из-за поворота траншеи по мне очередь. К счастью, мимо. Упал, швырнул наугад одну гранату, другую. А очередь — снова. Худо дело... Вдруг где-то совсем рядом — частый рассыпчатый голос нашего РПД. Это на помощь мне подоспели Сомов и Рюмин.
Поблагодарил я пулеметчиков за выручку.
— Комсорг хотел, кажется, посмотреть нас в бою? Сам теперь видел. Как, подходяще для комсомольцев?
— Считайте мой голос «за».
Сомова и Рюмина мы потом приняли в комсомол единогласно.
Вскоре мы услышали очереди наших автоматов далеко в тылу у немцев. Потом узнали: группа бойцов во главе с лейтенантом Гущиным обошла гитлеровцев и преградила им путь к отступлению. Были взяты в плен 25 солдат и два офицера.
К полудню весь батальон вышел на берег Дуная. Вырыли землянки, заняли оборону, стали готовиться к форсированию.
В штабе батальона напряженно трудятся: уточняют обстановку, подсчитывают силы свои и противника, разрабатывают различные варианты преодоления реки. [146]
А Дунай — широкий, глубокий, течение быстрое, вода мутная. Несколько дней подряд идут дожди, река разлилась, и прибрежные заросли утонули в ее быстрых ледяных потоках.
Вся подготовка — занятия, практические упражнения, имитация форсирования Дуная — проводилась ночью. Днем все замирало.
Немцы изредка обстреливали наше расположение. Так, для порядка. Поэтому обходились почти без потерь. Почти... Да, потери были. Там, на берегу Дуная, в ночь накануне его форсирования был убит старшина Федор Андреевич Тулубаев. Сложил свою голову на венгерской земле славный сын Чувашии — наш заботливый и самоотверженный старшина. С него начались наши потери при форсировании Дуная в районе населенного пункта Барачка. 3 декабря утром мы поздравляли Федора с награждением орденом Славы III степени, а вечером хоронили его. Бесконечно больно терять боевых друзей, а таких, как Федор Андреевич, вдвойне.
В батальон снова приехал командир дивизии генерал-майор Г. П. Карамышев. С ним были начальник политотдела полковник А. М. Гриценко, командир нашего полка подполковник С. Ф. Резниченко. Как всегда, начальство встретило командование батальона: капитан Г. И. Корнеев, его заместители капитаны Ф. Ф. Глинин и И. А. Дудченко, адъютант старший капитан П. И. Иванов. Здесь же были лейтенант Н. И. Розов, парторг и я. Командир батальона доложил генералу о том, что по его приказанию руководящий состав батальона собран.
Уселись все на траву неподалеку от землянки комбата. Генерал спросил Корнеева:
— Кто из офицеров первым поведет свою роту через Дунай?
— Лейтенант Розов, командир четвертой стрелковой, — ответил комбат. [147]
Генерал о удовольствием оглядел молодцеватого лейтенанта:
— Ну а вы, товарищ Розов, Справитесь с этим заданием?
— Справлюсь, товарищ генерал, пришлось форсировать многие реки — Южный Буг, Днестр, Чепель-Дунааг, а мелких не счесть...
На следующий день саперы соорудили для командира дивизии наблюдательный пункт, установили стереотрубу, и, когда там не было генерала, мы вели наблюдение за чужим берегом, изучая не только линию обороны противника, его огневые точки, но и рельеф местности, берег, подходы к нему, особенно в местах предполагаемой высадки десанта. Адъютант старший капитан Павел Иванов требовал, чтобы в заведенный им журнал наблюдений вносилось все, вплоть до мелочей, замеченных на том берегу.
Широкий, полноводный, быстрый Дунай поначалу страшил нас. Но постепенно, ежедневно «общаясь» с ним, мы как-то даже незаметно для себя пообвыклись, а затем и прониклись уверенностью в то, что успешно выполним поставленную перед нами боевую задачу.
Свою уверенность в благополучном исходе боевой операции по форсированию реки командиры и политработники — парторги и комсорги рот, агитаторы и партийно-комсомольский актив — старались передать личному составу, получше объяснить боевую задачу, всесторонне подготовить каждого бойца и командира к ее выполнению. Работы было много. Собрали комсомольских активистов, агитаторов, комсоргов рот. С ними беседу повел замполит. Капитан Дудченко умел расположить к себе слушателей. На примерах из недавних боев, из фронтовой жизни комсомольцев батальона он показывал мужество, стойкость, солдатское мастерство таких гвардейцев, как Николай Григоревский, Григорий Зайченко, Владимир Волков, Иван Маяцкий, Сергей Мухобой. [148]
С большим тактом, по-товарищески Дудченко подсказывал нам, что надо сделать, советовал, как лучше провести то или иное мероприятие в подразделении. Потом уже, когда общая беседа закончилась, он пригласил к себе комсорга 4-й роты старшего сержанта Владимира Вовченко.
— Ваша рота первой вступит в бой, — говорил капитан Дудченко. — И от вас многое зависит. Выиграете бой — выиграет его батальон, полк... Вот какая ответственность лежит на личном составе вашего подразделения.
— Понимаю, товарищ капитан, — кивнул комсорг.
— Вы-то понимаете, это мне ясно, но надо, чтобы каждый боец роты это хорошо себе уяснил. Ваша победа — победа всего батальона. Так и растолковывайте комсомольцам.
На работу с каждым бойцом, сержантом, командиром замполит не жалел ни времени, ни сил.
Как-то я договорился с командиром пульроты, что проведу с членами ВЛКСМ беседу «О чести и воинской доблести комсомольца». Назначили время. Пришел в роту, а командира нет: его куда-то вызвали.
— Я ничего не знаю, — сказал оставшийся за командира лейтенант Гущин. — Люди заняты сейчас чисткой оружия и укомплектованием боезапаса. Не до беседы...
Довод вроде бы веский, боевое дело прежде всего, но как же быть с беседой? Попробовал я нажать на взводного. Но тот тоже начал горячиться:
— Сказал ведь, что ничего не получится сейчас. Приходи попозже...
Пошел я к замполиту. Не жаловаться, конечно, а спросить, как поступить. Иван Андреевич выслушал меня, потом спросил:
— Пошумели друг на друга маленько?
— Было, товарищ капитан.
— Ну и зря. Горячиться в этом деле ни к чему. Конечно же надо считаться с планами подразделений. Гущин [149] предложил другое время? Предложил. Значит, он прав, а ты, комсорг, не прав. — И Дудченко тут же перевел разговор на другое: — Сколько человек приняли за эти дни в комсомол?
— Тридцать шесть.
— А сколько еще будет принято?
— Столько же, если не больше.
— Это хорошо. Надо, чтобы в каждом отделении и расчете у нас было больше половины коммунистов и комсомольцев.
Пулеметчиков разыскал я уже в траншеях. Они заняли оборону на берегу реки. Стемнело. Продолжая наблюдать за вражеским берегом, бойцы тихонько переговаривались.
— Жутковато как-то, — глядя на быстрое течение, сказал красноармеец Козлов. — Уж больно могуча река...
— Широк и глубок Дунай — это верно. Стало быть, надо набраться отваги, чтобы его преодолеть, — веско произнес пожилой пулеметчик Конюхов.
— Приказ получен, первыми форсировать нам, — заметил старший сержант Григоревский. — Так что, если уж помереть придется, так трусом не назовут...
— А мы с братухой помирать не собираемся, — повернулся к Григоревскому Алексей Плахотнюк. — Нас Херсонщина ждет, весной сеять надо. Так, Данила?
— Так, Алеша, так. Ни к чему помирать нам. Я так соображаю: не о смерти сейчас думать надо, а о том, как немца побить.
— Да я-то, конечно, как все... Не подведу, словом... — уже вполне бодро сказал Козлов.
Беседу мне удалось провести только поздно ночью. Под утро возвращался я в землянку, чтобы хоть немного поспать, довольный тем, что замполит остудил меня и разговор с бойцами произошел в гуще событий как частица боевой подготовки. Да, прав был капитан Дудченко, когда наставлял меня: «Старайся знать все, что волнует молодых [150] солдат, не замалчивай, что им встретятся немалые трудности, будет смерть боевых друзей, кровь, потери, огорчения, что нельзя терять главное — веру в победу. А для этого, мол, сам агитатор и пропагандист должен вооружиться убеждением, что враг будет сокрушен...»
Беседа с Иваном Андреевичем Дудченко на берегу Дуная перед форсированием реки запомнилась мне на всю жизнь. Еще и потому, что была она последней...
4 декабря мы провели в батальоне комсомольское собрание. Все выступавшие на нем заверяли командование, что члены ВЛКСМ с честью выполнят поставленную задачу. «Как ни был бы широк Дунай, мы обязательно перешагнем его». Эти слова Николая Григоревского все комсомольцы встретили возгласами одобрения.
Вечером в батальон прибыл генерал Г. П. Карамышев с группой офицеров штаба и политотдела. Уточнили еще раз сигналы, порядок переправы стрелковых рот и взаимодействия с пехотой саперов, связистов, минометчиков, артиллеристов. На авиацию надежды было мало — все время дождило.
— Ну, бог войны, — обратился комдив к представителю артполка старшему лейтенанту Масленникову, — не подкачаешь?
— Не подведем, товарищ генерал.
— Рацию береги, главное для тебя — связь!
— Не одну, а три берем, товарищ генерал.
— За артиллеристов я спокоен, — сказал капитан Корнеев. — Масленников, товарищ генерал, пристрелял главные цели на том берегу, репера и данные записал прямо на щитах орудий. И командовать он будет просто, скажем: «Цель пять, правее столько-то». И все...
— Отлично! — похвалил Карамышев артиллериста.
Подошли к расположению 4-й роты. [151]
— Ну, не сробеете, пулеметчики? — поздоровавшись с бойцами, спросил комдив стоявшего рядом с «максимом» Николая Григоревского.
— Никак нет, товарищ генерал.
Командир дивизии обошел всю роту, перебросился словом-другим чуть ли не с каждым солдатом, сержантом и офицером, повернулся и к командиру роты:
— Ты, Николай Иванович, все же решил плыть на понтоне?
— И на двух гребных саперных лодках, — добавил лейтенант Розов.
— На моторных лодках, значит, не захотел. Ну что ж, вероятно, ты прав. — Карамышев взглянул на часы: — Двадцать три ноль-ноль. Пора, товарищи! Желаю вам успеха, гвардейцы. Вперед!
Понтон и обе лодки первыми отчалили от берега, за ними — остальные. Первый эшелон батальона начал переправу. Моросил мелкий дождь, но его никто не замечал: внимание всех было приковано к противоположному берегу. Темная, туманная ночь прикрывала нас, пересекающих Дунай. Вместе с бойцами на одной лодке устроился я, на соседней — Коваленко, на понтоне — лейтенант Розов. Правее шла лодка с лейтенантом Москалевым и бойцами его 6-й стрелковой. Ротный прихватил с собой рыбачью лодчонку, которая здорово потом помогла нам при переправе живой силы и станковых пулеметов с песчаной косы на труднодоступный отвесный берег.
Чтобы не сбиться с пути в зоне форсирования реки, направление движения методично обозначалось трассирующими пулями с нашего берега. Враг по-прежнему молчал. Вот мы уже на середине реки.
Но вдруг две белые ракеты прорезали ночную мглу и ярко осветили гладь реки. Мы обнаружены! Я оглянулся: позади на понтонах, лодках и стареньком баркасе, пересекая бурлящий Дунай, идет штурмовая группа капитана Глинина. Слева нас догоняет моторная лодка комбата. [152]
Знаю, на ней — замполит, старшина-связист и связной комбата боец Шутин. Немцы начали такой обстрел, что, казалось, кипел Дунай. Со всех лодок и понтонов гвардейцы открыли ответный огонь. Бой начался еще на воде.
Наконец мы уткнулись в дамбу, в ее проход, как было намечено, ее попали. Командир роты приказал высаживаться и сам прыгнул в воду. Следуя его примеру, понтон покинули остальные. На него быстро погрузили раненых и отправили обратно, лодки отошли тоже.
За дамбой — вода. Николай Розов первым пошел вброд, увлекая за собой роту. Вымоина между дамбой и берегом оказалась местами глубокой, некоторым пришлось добираться вплавь. А враг усилил огонь. В ответ мы стали бросать гранаты на вспышки огня.
Лейтенант Розов выпустил в сторону врага красную ракету, и с нашего берега открыла огонь артиллерия, подавляя заранее пристрелянные огневые точки. И сразу мы почувствовали: вражеский обстрел стал слабее.
Неподалеку справа, под укрытием обрыва, зацепились за берег пехотинцы 6-й роты. Там, едва нос передней лодки коснулся берега, взрывом снаряда был сброшен в воду станковый пулемет. Лейтенант Георгий Москалев, сохраняя спокойствие, приказал всем покинуть лодку, быстро организовал помощь раненым, а потом нырнул в ледяную воду, нашел пулемет и вытащил его на берег.
— Вперед! — крикнул он и, увлекая за собой бойцов, бросился в атаку на вражеские укрепления. Его гвардейцы прочно зацепились за берег.
Артиллеристы вполне успешно делали свое дело: разрушали передний край обороны противника. Обе роты готовились к броску во вражеские траншеи. По сырому прибрежному песку я переползал от одного бойца к другому. Здесь Конюхов, Дулькин, Волков, пулеметчики Григоревского.
— А где Гайворон и Чернов? — спрашивал у них.
— Здесь они, здесь... чуть подальше, левее... [153]
Пополз туда. Вася Чернов лежит в небольшом углублении, протирает лоскутом подмоченные ленты и что-то жует. Коля Гайворон — за пулеметом, он весь внимание.
— Опять жуешь? — не отрываясь от прицела, спрашивает он.
— Да не ем я, — отзывается Чернов. — Жую резинку для успокоения нервов.
— Громко чавкаешь, фриц услышит... Как ленты?
— Сухие и чистенькие.
— Ну и за мной дело не станет.
Увидев, как Чернов аккуратно подготовил ленты, я вспомнил про свой автомат: протер затворную коробку, проверил снаряженность дисков. Потом вынул из полевой сумки бланк листовки-молнии и красным карандашом написал на нем: «Прочти и передай по цепи! Пулеметчик Николай Гайворон тщательно проверил свой пулемет, а его помощник Василий Чернов подготовил и протер пулеметные ленты. В любой обстановке проверь и ты свое оружие, патроны, запалы к гранатам!» С таким же текстом я послал вторую листовку на правый фланг.
Справа, под самым обрывом, хлопнули несколько выстрелов из ракетницы. Это командир 4-й роты дал команду артиллеристам перенести огонь в глубину. Для нас это тоже сигнал: «Приготовиться к атаке!»
Пулеметчики быстро выдвинулись вперед, как можно дальше от берега. Проходят последние секунды перед броском. И вот команда: «В атаку! Вперед!»
Первыми поднялись командиры стрелковых подразделений. Николай Розов и Георгий Москалев выскочили из укрытий одновременно, за ними бросились остальные бойцы и командиры. На левом фланге поднимаем стрелков мы с парторгом. За нами — коммунисты и комсомольцы. Стреляя на ходу, все устремились к окопам противника.
Позади высадилась штурмовая группа капитана Глинина. Натиск усилился. Впереди бегут братья Алексей и Даниил Плахотнюки. Удачно применив «карманную артиллерию [154] «, они с криком «Ура!» первыми ворвались во вражескую траншею. В ближнем бою только сержант Алексей Плахотнюк уничтожил автоматным огнем 16 гитлеровцев. Не отставал от него Даниил и другие бойцы. Фашисты не выдержали и стали покидать свои траншеи.
Но дальнейшее продвижение сдерживал немецкий станковый пулемет. Тогда Алексей Плахотнюк пополз с гранатами вперед, а четыре бойца подошли к огневой точке с тыла и уничтожили ее. Три гитлеровца там были убиты, один сдался в плен.
С первой линии обороны противник сбит. Но мы знали, что он не смирился с этим и любой ценой попытается сбросить нас с плацдарма в Дунай, потому стали немедленно окапываться, готовясь к отражению вражеских контратак.
На берегу стоял кирпичный дом. Лейтенант Розов приказал развернуть в нем рацию и связаться с командованием полка. Но едва вышли на связь, как в дом угодила тяжелая мина. Рация была разбита, радист ранен. Упало рядом еще несколько мин, потом все стихло. На пороге появились капитан Глинин и старшина Коваленко.
— Николай Иванович, где же твое заявление в партию? — спросил парторг лейтенанта Розова.
Ротный расстегнул планшет, вынул чуть подмоченный листок и протянул Коваленко:
— Вот, не успел вчера передать.
— Сегодня тоже не поздно, — сказал парторг, бережно укладывая заявление в свою полевую сумку. — Как только появится возможность, сразу же проведем собрание...
Глинин и Коваленко ушли в штурмовую группу, которую они возглавляли. Мы тогда еще не знали, что при форсировании Дуная погибли командир батальона капитан Георгий Ильич Корнеев и его заместитель по политчасти капитан Иван Андреевич Дудченко. Об этом стало известно только на следующее утро, 5 декабря. Тогда же [155] командование батальоном принял капитан Глинин. Как потом выяснилось, на середине реки у моторной лодки, на которой плыли Корнеев и Дудченко, заглох двигатель, ее понесло по течению, и фашисты открыли по ней массированный огонь из пулеметов. Бойцы во главе с комбатом активно отстреливались, пока способны были держать в руках оружие. В живых на лодке не осталось никого.
Позже Георгию Ильичу Корнееву и Ивану Андреевичу Дудченко было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Вскоре немцы снова начали обстрел дома из минометов.
— Неудачный энпе мы выбрали с тобой, комсорг, — сказал с досадой Розов. — Надо уходить...
Ротный перенес НП к стогу необмолоченного гороха. Немного погодя собрал свои пожитки телефонист, перекинул через плечо аппарат, а мне (как теперь говорят, на добровольных началах) прицепил на спину катушку телефонного кабеля. Разматывая ее на ходу, мы потянули связь на передний край.
Отбив за ночь три контратаки, подразделения настойчиво продвигались вперед.
Правее 4-й роты по-прежнему сражались гвардейцы лейтенанта Георгия Москалева. Я решил пробраться туда. Светало, передний край немного успокоился, приутих. Низину заволокло густой пеленой тумана, который постепенно стал рассеиваться. На левом фланге я сразу узнал рослую фигуру комсорга 6-й роты сержанта Алексея Белухи. Он готовил бойцов своего взвода для броска к шоссейной дороге. На участке наступления роты до нее было не более 300 метров. Слева — заброшенный канал, справа — кирпичный дом. По обочине дороги — густая посадка. Лейтенант Москалев устремился к ней со своей группой бойцов, но в это время вся впереди лежащая местность [156] стала затопляться водой. Видимо, где-то в районе города Эрчи гитлеровцы взорвали плотину.
Враг поставил заградительный минометный огонь. Но, несмотря на обстрел и на то, что вода поднималась все выше, мы продолжали продвижение. Кирпичный дом остался позади. Метрах в 15 от насыпи ноги уже не доставали до дна, пришлось плыть. Промокшая одежда тянула ко дну — слишком много груза на каждом.
Осколками мины ранило командира взвода лейтенанта Мясникова, прибывшего в подразделение накануне. По приказу Москалева двое бойцов на руках вынесли офицера на берег, а взвод пришлось принять мне.
Мокрые, измотанные, добрались мы до насыпи и залегли под ее прикрытием.
Гитлеровцы усилили огонь и пошли в контратаку. Воины роты отбили ее, оседлали дорогу и закрепились. Но немцы не унимались, продолжали наседать, беспрерывно контратаковали.
Впереди цепи стрелковой роты метров на 150 была открытая местность, а дальше заросли кустарника. Немцы начали сосредоточиваться там для очередной контратаки. Мы выдвинули пулемет на бугорок, откуда намного увеличивался сектор обстрела. Гитлеровцы еще трижды пытались контратаковать, но успеха не добились.
Гитлеровцы нажимали, бросали в бой новые силы: сначала пехоту, потом танки и бронетранспортеры. Они торопились сбить нас с занятого рубежа, пока мы не укрепились. С левого берега стрелковые подразделения поддерживала артиллерия. По вражеским позициям и скоплениям войск непрерывно били орудия и с острова Чепель. Саперы спешно наводили понтонную переправу. К утру они переправили на правобережье батарею 76-мм орудий старшего лейтенанта Николая Масленникова с лошадьми и боеприпасами. А сам офицер поплыл с нами еще ночью и все время находился в боевых порядках пехоты, корректируя огонь всего артиллерийского полка. [157]
Здорово помогли его пушки, особенно в момент высадки десанта, когда гитлеровцы подошли к нам почти вплотную. Тогда Масленников вызвал огонь едва ли не на себя. Снаряды точно накрыли фашистов, и они откатились.
Вечером, когда стемнело, я, усталый и голодный, брел в штаб батальона выяснить, нет ли возможности покормить людей. Зашел в домик, где располагался штаб. Капитан Павел Иванов, адъютант старший батальона, на мой вопрос только развел руками:
— Сегодня, видно, придется питаться еще сухим пайком.
С наступлением темноты мы коротким ударом быстро и без потерь выбили гитлеровцев с железнодорожной станции. Там наконец хорошо поужинали, попили чаю. А под утро, на рассвете, батальон двинулся к железнодорожному мосту. Стоял густой туман, а когда он растаял, мы оказались на ровной болотистой местности прямо под дулами немецких пулеметов и пушек. До наступления темноты никто не мог двинуться с места.
На нашем пути, кроме того, оказался вражеский бронепоезд. Его орудия вели огонь по переправе, а пулеметы стали бить по нашим цепям.
В этой критической обстановке братья Плахотнюки вызвались подорвать бронепоезд. Алексей и Даниил вместе с четырьмя бойцами поползли к полотну, быстро заложили заряды взрывчатки. Алексея тяжело ранило, командование группой взял на себя Даниил, но и он был ранен, однако продолжал действовать, не позволил бойцам перевязать ему рану, пока те не заложили тол и не отползли от дороги.
Вскоре в нескольких местах под бронепоездом ухнули взрывы. Мы поднялись и минут через десять были на станции.
За этот подвиг Плахотнюки, Алексей Нестерович и Даниил Нестерович, были удостоены звания Героя Советского Союза. [158]
Сломив сопротивление противника, мы с ходу захватили расположенный на господствующей высотке помещичий двор (несколько домиков). Удар наш был настолько стремительным, что немцы в одном из домов бросили работающую радиостанцию. Заняли оборону, начали окапываться. Мы с лейтенантом Москалевым зашли в дом в надежде отдохнуть и обогреться. Но едва присели, как появились командир полка подполковник Резниченко, офицеры батальона Глинин, Иванов, Розов, Кузнецов и старшина Коваленко.
— По данным разведки, противник бежал в крупный населенный пункт Барачки — узел шоссейных и железнодорожных путей, — сказал командир полка, когда на столе расстелили карту. — Чтобы не дать ему там закрепиться, к утру батальон должен взять Барачки.
Сразу стало тихо. До Барачек 7 километров, и каждый, конечно, прикидывал возможности своего подразделения.
— На вас, Розов и Москалев, рассчитываю особенно, — сказал подполковник, — не подкачайте. Могу разгласить один секрет: за успешное форсирование Дуная вы оба представлены к званию Героя.
Офицеры, побледневшие от волнения, поднялись, потом, тоже молча, сели.
— Третьим представлен старший сержант Николай Григоревский, — добавил командир. — После совещания сообщу ему об этом.
На подступах к Барачкам был сражен отважный командир пулеметной роты лейтенант Кузнецов. Его заменил лейтенант Гущин. В самый тяжелый момент этого ожесточенного боя старший сержант Николай Григоревский принял командование взводом и возглавил атаку. Заняв немецкие траншеи, его группа отбила четыре вражеских контратаки, пулеметчики уничтожили до сотни фашистов. Но Коля из этого боя не вышел...
Дорого достались нам Барачки! [159]
К вечеру была занята половина населенного пункта. Иссякали боеприпасы у стрелков, минометчики остались без мин. Прервалась связь с полком. Гитлеровцы все время контратаковали. С КП батальона прибежал связной: приказано изменить направление движения. Оказалось, что мы далеко оторвались от своих, и немцы могут устроить нам ловушку, зажать в кольцо.
Быстро наступала темнота. С тыла послышался гул танков. Лейтенант Москалев послал двух бойцов узнать, чьи они. Те вернулись, доложили: танки немецкие.
А никаких противотанковых средств нет, патронов мало. Но обошлось: танки приблизились к самому селу, сделали несколько выстрелов и отошли.
Заняли оборону, окопались. Люди выбились из сил. Многие из нас не спали уже четвертые сутки.
— Приходит предел моим силам, комсорг, — сказал Москалев. — Могу в любой момент отключиться.
— А вы немного вздремните, — посоветовал я. — А я подежурю.
— Ну хорошо, — согласился ротный. — Только чуть что, сразу буди!
Не прошло и десяти минут, как из штаба батальона явился связной: Москалева вызывает комбат. С большим трудом удалось нам разбудить лейтенанта.
Вскоре ротный вернулся: он получил приказ сменить позиции и к утру выйти в новый район. Разобрали пулеметы, взяли на плечи матчасть, лейтенант назначил группу прикрытия, и минут через двадцать, скрытно, без шума покинув село, мы пошагали в указанный район.
Вот и плавни. Прямо с дороги шагнули и — камыши, заросли, ледяная вода. По пояс, по грудь, а кое-где и выше. Пришлось повернуть вдоль дороги. Воды по пояс, густой камыш. Наступило утро. Мы все в плавнях. Мокрые, голодные, измученные, без боеприпасов. Над нами на Будапешт прошли наши «илы», и мы сразу приободрились. [160]
В полдень мы с облегчением вышли из плавней. Нам дали два часа на отдых и приведение себя и оружия в порядок.
Здесь мы узнали о судьбе третьего батальона.
Штурмовая группа капитана Глинина ушла далеко вперед. 8 немецких танков и до батальона пехоты зашли полку в тыл. Наш комбат по рации доложил об этом командиру полка, у которого в резерве был 3-й батальон. Но батальон не успел развернуться, принял неравный бой к невыгодных условиях. Отстаивая свой рубеж, многие пали смертью храбрых. Был убит парторг батальона старшина Александр Коваленко; тяжело раненный осколками снаряда, скончался командир полка подполковник Семен Федорович Резниченко (ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза).
Полк возглавил майор Лебедев. Командир дивизии отдал приказ наступать. Развернулись в боевой порядок: слева по балке — 4-я рота лейтенанта Розова, справа по гребню — 6-я рота лейтенанта Москалева, в центре уступом назад шла 5-я рота старшего лейтенанта Воловича. Пулеметчики двигались в боевых порядках пехоты, минометчики немного позади.
Почти с ходу батальон вступил в бой.
На участке 6-й роты завязалась отчаянная и жестокая схватка. Сначала вынуждены были обороняться немцы, потом они рвались в контратаку, и обороняться пришлось нам. Как бы то ни было, но мы вторглись на коммуникации врага и поставили под угрозу устойчивость его обороны по линии железной дороги Будапешт — Секешфехервар. Враг предпринял отчаянные попытки восстановить положение. Против нас пошли немцы и мадьяры, поддержанные танками. Контратаки с нарастающей силой следовали одна за другой. Отбивая их, мы тоже несли большие потери, В пулеметной роте погибли комсорг Вовченко и неразлучные друзья Гайворон и Чернов... Раненые не выходили из боя. Кончались боеприпасы. [161]
Один за другим замолкали «максимы», ручные пулеметы. А немцы, собрав, видимо, все свои резервы, двинулись в очередную контратаку.
В захваченной у противника траншее по очереди крутили ручку телефонного аппарата командиры рот Розоп и Москалев, вызывая штаб батальона. Я с тревогой ждал: если не дозвонятся, надо бежать восстанавливать линию.
— Боеприпасы, нужны боеприпасы! — кричал в трубку Розов. — У нас жарко, очень жарко! Есть, держаться!
Фашисты наседали, приближаясь к нашим окопам и траншеям. Справа уже началась рукопашная.
...Говорят, генералы не ходят в атаку. Неправда, ходят. Я сам видел.
В самый критический момент боя подкатил «виллис» прямо к окопам, в боевые порядки пехоты. Из машины выскочили комдив, начподив и два автоматчика. Генерал Г. П. Карамышев крикнул:
— Гвардейцы, вперед!
Полковник добавил:
— Коммунисты, за мной!
Кто тут не поднимется, если он даже раненный-перераненный!
Ожила оборона. Слева во фланг немцам ударили бойцы лейтенанта Розова, в лоб остальные. И опрокинули врага. Немцы и мадьяры стали отходить, потом побежали. Такого ошеломляющего удара я никогда еще не видел. То была злая, яростная русская атака. Батальон дрался с таким упорством и ожесточением, что выдержать его натиск оказалось не по силам врагу.
Когда отбили контратаку, командир дивизий и начальник политотдела спустились в траншею. Генерал вынул из автомата диск, в нем оставался всего один патрон...
Подвезли боеприпасы. Мы обрадовались и начали заполнять свои диски, вещмешки, карманы патронами и гранатами. [162]
Собрались командиры рот, и комдив поставил им новую боевую задачу. А потом к Розову обратился полковник Гриценко:
— Николай Иванович, разрешите поздравить вас с вступлением в ряды нашей славной Коммунистической партии и вручить вам кандидатскую карточку. Вы храбрый и мужественный воин, желаю вам дальнейших боевых успехов!
Присутствующие поздравили лейтенанта Розова. Генерал обнял офицера, крепко пожал ему руку, а уезжая, заметил:
— Замени шинель, лейтенант, она у тебя вся изрешечена...
Наступление продолжалось. Я шел с Фазановым на левом фланге. Впереди показались Барачки. С высоты видно, как слева на дорогу вытягиваются пушки переправившейся через Дунай нашей артиллерии.
Над нами пролетел немецкий самолет-разведчик. А через полчаса вдали на горизонте показались танки. Скрытно двигаясь по лощине, они уходили влево — на сближение с вытянувшейся по дороге колонной наших артиллеристов. А те немцев не видели. Могла произойти катастрофа, надо было предупредить батарейцев.
— Бежим, Володя!
И мы помчались к артиллеристам.
— Танки, немецкие танки! — крикнул Фазанов.
Артиллеристы смотрели на нас с недоумением, оглядывались: какие еще, мол, танки?
— Там, в балке... идут по лощине...
До сих пор не знаю, удалось ли нам сделать хоть один выстрел. Возможно. Но отчетливо помню, вижу вспышку на дульном срезе пушки немецкого танка, которая была нацелена в нашу сторону. Танк был совсем близко...
...Очнулся я ночью. Понял, что засыпан землей. С трудом открыл глаза: вижу плохо, пляшут круги — зеленые, [163] красные, белые, в ушах звон, очень болит левое ухо, голова — как чугунная, тошнит... Полежал немного, ущипнул себя за руку, ногу — больно... Пришлось вспомнить, где я. Вылез из воронки. Рядом — развороченная пушка, убитый усач-артиллерист, опрокинутый полусгоревший тягач, за нею подбитые немецкие танки — один, второй, третий. Здесь был бой...
Голова закружилась. Круги, круги, темнота... Окончательно пришел в себя только в медсанбате. Меня доставили туда бойцы трофейной команды.
Больше месяца пробыл я в медсанбате и возвратился в свой батальон, когда наши войска приступили к ликвидации окруженной в Будапеште вражеской группировки. Эту задачу выполнял и наш полк в составе 46-й армии, которая 12 декабря снова была передана 3-му Украинскому фронту. Командовал теперь частью майор Панченко. Кольцо вокруг Будапешта с каждым днем сжималось, уже была полностью очищена от гитлеровцев левобережная часть столицы Венгрии — Пешт. Окруженный в Буде гарнизон противника оказался в безвыходном положении, На предложение о капитуляции фашисты ответили по-фашистски — убили парламентеров. Штурм города возобновился.
Наш батальон занимал оборону у кладбища. Неподалеку позади нас на самой высокой точке Буды стояло красивое здание женского монастыря. С высоты открывалась величественная панорама: на ближнем плане холмистая Буда, вдали — круто изогнутой лентой — Дунай, еще дальше — игрушечно четкие кубики сооружений Чепеля.
Заметно поредели наши ряды. 13 декабря в бою у озера Веленце был ранен лейтенант Москалев. Из офицеров-старожилов остались только капитан Глинин, лейтенанты Розов и Гущин. Уцелели комсорги рот Зайченко и Линник. Сержант Алексей Белуха был назначен комсоргом соседнего батальона. Новый заместитель командира [164] батальона по политчасти капитан Иван Прокофьевич Плехов прибыл тоже неделю назад. Он ввел меня в курс дела, мы спланировали мероприятия, которые надо было провести в ближайшие дни. Я слушал, отвечал, говорил сам, но все время невольно сравнивал офицера с Иваном Андреевичем Дудченко. Капитан Плехов понимал мое состояние и был очень тактичен, сдержан, прост и доступен в обращении.
Забот у комсорга в обороне хоть отбавляй. Главное — прибыло пополнение. Красноармеец Александр Матилович, как выяснилось, еще не участвовал в бою, а уже вышел из строя: его задело пулей. Окоп у Матиловича, как я узнал, был вырыт в полроста, в нем и повернуться-то трудно. А времени для окапывания у бойца было достаточно. Просто он не использовал этой возможности, да и за противником не наблюдал.
— А огонь-то ведете по врагу? — спросил я Матиловича, который, кажется, сам уже понял, что получил нелепое ранение.
— Да где уж стрелять! Ведь и показаться нельзя, немец сильно бьет...
— Есть старая солдатская мудрость. Кто только и думает, как бы спрятаться от пули, того она сама найдет. Так вот и вышло. — И это я сказал для всех. Молодые бойцы молча, но вполне заинтересованно слушали. — Вот видите, — повернулся я к ним, — Матилович продрог в своем окопчике и вздумал немного размяться, но не успел и выпрямиться, как был ранен. Плохо он выполнял свой долг, можно сказать, нарушил присягу. А ведь могло и убить... А кто виноват? Снайпер фашистский? Нет, сам пострадавший со своей недисциплинированностью. И что домой сообщить? Погиб смертью храбрых за Родину? Конечно, за Родину голову вроде бы сложил, но кому нужна такая гибель? Ты врага убей, а сам жив останься, вернись после победы в семью, к матери, к девушке, к работе или учебе. Жизнь-то какая будет: без войны, трудись, [165] люби, а помирать — так пусть фашист сдохнет. А нам жить надо, у нас дел невпроворот!
Мои слушатели понемногу разговорились. Парни, что сначала слушали молча, стали теперь косо поглядывать на Матиловича, потом в адрес незадачливого бойца посыпались довольно резкие, но справедливые укоры.
К тому-то я и стремился! Значит, мое слово не оставило людей равнодушными...
На батальонном совещании командиров и политработников комбат поднял вопрос о случае с Матиловичем.
— Беспокоит еще и то, — сказал он, — что плохое окапывание видел и командир отделения, и даже командир взвода... Но дают бойцам поблажки, которые потом оплачиваются кровью...
Мы начали работу в обороне с разъяснений воинских уставов и воспитания молодых бойцов на опыте и примерах бывалых воинов.
Несколько раз я обошел весь участок обороны, все приглядывался, кого можно было бы поставить в пример и написать о нем в боевом листке. Увидел, как добросовестно относятся к своим обязанностям молодые красноармейцы Кондратьев и Шаповалов. Сырая земля промерзла, стала твердой как камень. Кондратьев и Шаповалов, поочередно наблюдая за противником, все время кропотливо, неутомимо углубляли и оборудовали свои окопы. Раздобыв где-то досок, друзья устроили козырек у бойницы, тщательно все замаскировали, для патронов и гранат отрыли ниши, а под ноги даже настелили соломы. Словом, не жалея сил, бойцы делали все для создания прочного укрепления и хорошего укрытия.
— Через наши окопы немцы не пройдут, товарищ комсорг, — заверил Кондратьев. — А вот мы отсюда по ним ударим как следует.
Обо всем этом я написал в боевом листке, размножил его и передал в каждую роту. Потом видел, что в окоп [166] друзей приходили за опытом многие бойцы из других подразделений.
Посоветовавшись с комсоргами рот и комсомольским активом, я решил организовать выступление в части примерного воина и испытанного бойца, который бы поделился с молодежью своим боевым опытом. Человек такой был — мой земляк из Донбасса ефрейтор Андрей Еркин. Заметка его называлась: «Сорок первый и сорок пятый».
«...Утром 23 августа 1941 года меня провожали на фронт. Сестра Христя сказала перед дорогой:
— Андрей, немца хитростью да умением бери, иди на врага смело, и он перед тобой не устоит.
Эти слова я всегда храню в своем сердце. Боевое крещение принял на подступах к Харькову. После двухчасовой артиллерийской подготовки немцы пустили на наши позиции большую группу самолетов, потом пошли танки. Фашисты рассчитывали быстро смять нас и опрокинуть. Да только ошиблись. У нас были глубокие траншеи и добротные блиндажи. Встретили мы непрошеных гостей по всем правилам военной науки. Танками занялись артиллеристы. А пехоту потчевали стрелки и автоматчики. Мой автомат работал безотказно, хотя и сильно раскалился. В бою меня ранило.
— В санчасть! — крикнул мне политрук Виноградов.
— Куда же я пойду, когда немцев еще не успокоили? — сказал я ему. И он разрешил мне остаться. Я еще пятерых фашистов прикончил.
Там, на высоте, где мы долго держались, осталась у меня дорогая могила. Похоронил я там товарища и сказал: «Прощай, друг, мы и Родина тебя не забудем, а с немцами я сведу счеты».
Дорого обошлась фашистам та атака. Всюду пылали танки, поле было усеяно трупами; Изматывая врага, мы тогда все-таки отступали.
Но вот пришли дни радости: мы начали наступать! Какое это счастье — очищать от врага родную землю! [167]
Прошло время, и мы освободили не только ее, но и территорию многих европейских стран, избавили от фашистского рабства многие народы.
Недавно мне довелось быть в бою за Будапешт. В одну из ночей окруженные в городе немцы вздумали прорваться. Мне пришлось вступить в бой с большой группой гитлеровцев. Сначала жутковато стало. Тут я и вспомнил слова сестры, ее наказ. Пятерых свалил длинной очередью, а с остальными уже было полегче: и наглости у них поубавилось, и количество стало поменьше. Это ведь уже начало 1945 года».
Однажды я проводил беседу с комсомольцами стрелковой роты, сплошь вооруженной автоматами. Около меня присел красноармеец с винтовкой. Это был Иван Иванович Жолобов — один из немногих ветеранов батальона, храбрый и мужественный человек.
— Иван Иванович, у всех автоматы, один вы с винтовкой. Может, пора ее сменить? — спросил я.
— Нет, комсорг, мне никак ее менять нельзя: клятву дал другу...
Я знал случаи, когда старые солдаты, особенно из участников гражданской войны, привыкшие к трехлинейке, не хотели или не могли расстаться с привычным оружием. Но тут было иное. В одном из боев смертельно ранило друга Жолобова Петра Столова.
Иван взял его винтовку, открыл затвор. Магазин был пуст: Столов расстрелял все патроны. Он бил без промаха и наверняка в этом бою уничтожил не менее пяти фашистов. А всего на счету у него было 25 истребленных гитлеровцев.
С тех пор и не расстается Жолобов с трехлинейкой. И когда через прорезь прицельной рамки сажает фрица на мушку, когда нажимает спусковой крючок, когда бьет штыком, всегда и везде помнит о товарище. И говорит ребятам: «Бейте гадов, мстите за Петра Столова!»
Вокруг нас собрались бойцы, они слышали рассказ. [168]
— Винтовку «восемьдесят три — восемьдесят два» я берегу как зеницу ока, — сказал Иван Иванович, почти рукавом шинели обтер магазин, место, где был высечен номер, и крепче прижал ее к себе. — Это ведь оружие справедливой мести...
Как-то, узнав о том, что я из Донбасса, ко мне подошел красноармеец Владимир Алесенко.
— Готовлюсь вступить в партию, комсорг, — сказал он. — Хочу коммунистом прийти к окончательному разгрому фашистов. Может, дашь какое поручение?
Я знал этого храброго парня. В бою он старался быть впереди всех. В сражении за Дунай первым поднялся в атаку, гранатами уничтожил пулемет и увлек за собой товарищей.
— Покажи мне свой комсомольский билет, — попросил я. Владимир достал маленькую серую книжечку с портретом В. И. Ленина. — Вот о нем, о комсомольском билете, ты и расскажешь молодым ребятам в своей роте. Проведешь беседу...
— Как, и все? — разочарованно протянул он.
— Да, все. Только надо хорошо рассказать. Без бумажки, с душой.
21 января, в годовщину смерти Владимира Ильича Ленина, Володя Алесенко провел с бойцами беседу.
— Мы — из того поколения, которое восхищалось рассказами о комсомольцах гражданской войны, об их участии в великих стройках на Днепре, Амуре, Урале, — говорил он. — Читали и слышали об этом. И так мне, молодому шахтеру, хотелось стать комсомольцем! Работал не жалея сил, пошел учиться. Вот здесь, в левом кармане гимнастерки, с сорокового года лежит мой билет. Маленькая серенькая книжечка, и на обложке — Ленин. Кажется, даже сердце чувствует, что значит для меня эта книжечка.
В суровое время войны нам пришлось делом доказывать, как дорого для нас звание ленинцев. Мы были окружены [169] немцами. Я знал, как зверски расправляются они с коммунистами и комсомольцами, но решил ни за что не расставаться с комсомольским билетом и сумел сохранить его. Теперь могу смело глядеть всем в глаза. Скоро я подам заявление с просьбой принять меня в партию. Хочу встретить победу коммунистом.
Кажется, хорошо все получилось у Володи: просто, искренне, душевно. Потому и беседа его произвела впечатление на молодежь: и они ведь могут быть такими, как этот ясноглазый смелый донбасский рабочий парень.
Кончилось наконец «окопное сидение». Мы перешли в наступление. Наши удары все усиливались, но и враг в течение января контратаковал, пытаясь восстановить оборону по Дунаю и вывести свои войска из окруженного Будапешта. 24 января гитлеровцы прорвались к Барачкам — это в тридцати километрах от Буды. А в одном место немецкие танки подошли на 5–6 километров к окраинам Будапешта, где ждала помощи окруженная нами почти 200-тысячная вражеская группировка. Натиск мы сдержали, но сами перейти в наступление не смогли: слишком много было потеряно сил. Бои за Буду приняли затяжной характер и длились до 13 февраля. Нас несколько раз перемещали из одного района в другой, снимали даже из-под Будапешта и бросали навстречу войскам, прорывавшимся к Веленце, Балатону, Секешфехервару, Бичке, Эстергому и на другие участки.
Как-то вечером, когда чуть стемнело, нас сняли с переднего края в Обуде и форсированным маршем направили на север по дороге на Эстергом, чтобы перерезать путь группе немецких танков с десантом на броне. Ночью за шесть часов мы прошли 30 километров. Для пехоты это много. А дорога была трудная, с крутыми подъемами и спусками, да и погода нас не баловала: дул очень сильный, порывистый встречный ветер. Поднимемся на взгорок — ветер, спустимся вниз — моросит дождь, идти скользко. [170]
Часа за два до рассвета прибыли в указанный район. На окраине населенного пункта заняли по высотке оборону, оседлали шоссейную дорогу, окопались, ждем...
Подошел комбат.
— Пойдем, комсорг, организуем штаб, — сказал он. — Может, поспим часок-другой.
Пошли — усталые, мокрые, измазанные грязью с ног до головы. Нам навстречу — Володя Фазанов, доложил комбату:
— Товарищ капитан, штаб батальона вон в том домике...
— Ну что же, товарищ Роменский, иди тогда в тот домик, вздремни малость, — сказал капитан Глинин, — в случае чего Фазанов разбудит тебя. Я буду в соседнем доме. Постарайся отдохнуть...
К вечеру пришел приказ, а ночью мы снова вернулись в Буду и заняли оборону на отведенном нам участке. Утром полк вступил в бой.
Окруженная в Буде группировка противника уже агонизировала: ее попытки прорвать кольцо и выйти из окружения провалились.
В уличных боях действовали мощные штурмовые группы, имеющие много артиллерии. Нас, пехоту, поддерживало большое количество минометов, пушек разных калибров. Даже тяжелые орудия выдвигались на прямую наводку.
13 февраля Будапешт был взят штурмом.
Когда в огромном городе наступила тишина, нас отвели на короткий отдых. И тут мы узнали радостную весть.
За героизм и мужество, проявленные при форсировании Дуная, восемь человек из нашего батальона были удостоены звания Героя Советского Союза. Вот их имена: капитан Корнеев Георгий Ильич (посмертно), капитан Дудченко Иван Андреевич (посмертно), капитан Глинин Федор Филиппович, лейтенант Москалев Георгий Николаевич, [171] лейтенант Розов Николай Иванович, старший сержант Григоревский Николай Константинович (посмертно), сержант Плахотнюк Алексей Нестерович, младший сержант Плахотнюк Даниил Нестерович. Многие бойцы и командиры подразделения были награждены орденами и медалями. Старший сержант Владимир Фазанов и я стали полными кавалерами солдатского ордена Славы.
Наши части теперь двигались в северо-западную часть Венгрии, на Дьер, чтобы окончательно освободить территорию страны от гитлеровцев. Все дороги были забиты пехотой, артиллерией, танками, обозами. В небе патрулировала авиация, прикрывая нескончаемый поток советских войск.
В ходе наступления и преследования врага мы готовились к битве за Вену и выходу к южным границам Германии. Осуществлению этой цели была подчинена вся партийно-политическая, комсомольская работа. Для разъяснения поставленной командованием задачи мы использовали короткие привалы, остановки и проводили собрания, митинги, индивидуальные и групповые беседы, читки газет и журналов, брошюр, специальных памяток. При первой возможности на марше выпускались боевые листки. Словом, все формы политико-воспитательной работы в батальоне были направлены на то, чтобы лучше подготовить бойцов и командиров к предстоящим боям для окончательного разгрома врага.
Мы знали, что непосредственно перед фронтом нашей 46-й армии действовало семь пехотных и одна танковая дивизия противника, которые насчитывали более 600 орудий и минометов, около сотни танков и штурмовых орудий. Враг еще был силен, но общее соотношение сил было уже не в его пользу. А что касается морального духа, то тут наше превосходство над деморализованным противником было тысячекратным. И без того высокий наступательный порыв наших воинов с каждым днем возрастал: вера в близкую победу над врагом удесятеряла [172] силы бойцов и командиров. Все рвались в бой, у всех на устах были два призывных слова: «Даешь Вену!»
Командиры и штабы на ходу производили перегруппировку сил, которая осуществлялась скрытно и только ночью.
17 марта началось наступление. Гитлеровцы оказывали сильное сопротивление. За день мы продвинулись всего на несколько сот метров. Более десяти дней шли непрерывные бои на подступах к Дьеру. Только 28 марта город был освобожден и очищен от вражеских войск южный берег Дуная от Дьера до Эстергома. Здесь в одном из боев погиб командир нашего полка майор Панченко. И часть снова принял уже возглавлявший ее раньше заместитель командира дивизии подполковник Ковалев.
После неудачных попыток задержать наше наступление на промежуточных рубежах немцы попытались закрепиться на австро-венгерской границе. Снова развернулись ожесточенные бои, особенно у Шопрона, южнее озера Нейзидлер, где фашисты отчаянно сопротивлялись. Они сильно укрепили этот город-крепость на северо-западной оконечности Венгрии. Но вскоре пал и Шопрон. Нет, ничто не могло теперь остановить нас на пути к победе!
Массами начали сдаваться в плен мадьяры, и, не надеясь более на этих союзников, гитлеровское командование разоружало венгерские части. Нам это было, конечно, на руку. Кроме того, в тылу противника активизировали свои действия словацкие партизаны и наши диверсионные группы. Они взрывали эшелоны, нападали на небольшие группы гитлеровцев, уничтожали офицеров, сеяли панику в стане врага и самоотверженно отвлекали на себя его силы.
В начале апреля мы получили конкретную задачу по овладению столицей Австрии — Веной.
В 8 часов утра 5 апреля роты нашего 2-го стрелкового батальона пошли в наступление. Уже на подступах к городу завязались кровопролитные бои. Штурм Вены сразу [173] же принял ожесточенный характер. Сильным артиллерийским и минометным огнем, беспрерывными контратаками гитлеровцы пытались остановить наше наступление. Только к вечеру нам удалось закрепиться на окраине города. Наступила небольшая передышка.
Поздно вечером в батальон прибыл подполковник Ковалев, собрал офицеров и поставил задачу утром следующего дня возобновить штурм.
— А может, сейчас, ночью, попробовать? — предложил командир стрелковой роты старший лейтенант Евгений Кожемякин.
— А что, есть для этого возможность? — спросил подполковник.
— Есть! — заверил ротный. — Мои ребята нащупали уже лазейку.
— Тогда вперед!
Под покровом темноты, скрытно и неслышно мы пошли через вражеские заслоны и за ночь продвинулись далеко в глубину немецкой обороны. И вдруг — приказ возвратиться. Выяснилось, что под утро весь полк снимается с переднего края и отводится в тыл. В районе Братиславы мы переправились на левый берег Дуная, уже в Чехословакию, форсировали пограничную реку Морава и вышли севернее австрийской столицы к знаменитому Венскому лесу с задачей у города Штоккерау перерезать пути отхода венской группировке противника.
На седьмые сутки боев, 13 апреля 1945 года, ровно через два месяца после штурма Будапешта, была взята Вена. Сбылась наша с Макаром Шматовым мечта: дошли мы до столицы Австрии.
Преследуя отступающие разрозненные части противника, дивизия двигалась по левому берегу Дуная к Линцу; там мы встретились с союзными американскими, английскими и французскими войсками. Особой радости эта встреча не принесла. Слишком уж долго ждали мы их второго фронта, да и вели себя союзники, особенно англичане, [174] иной раз очень высокомерно, иногда даже нагловато.
От Линца мы повернули на север, к южным границам Германии, и в городе Фрайштадте закончили войну.
Было это так.
9 мая 1945 года мы шли цепью, преследуя стремительно убегающие в леса разрозненные группы гитлеровцев, еще не зная, какой славный день переживаем. Привычно гремели орудия, ухали минометы, рассыпались автоматные очереди, хлопали винтовочные выстрелы, еще гибли наши воины. В агонии метался враг. Чтобы задержать нас, эсэсовцы заминировали дорогу. Подорвались и погибли два бойца, один из них — мой земляк-артемовец Саша Гаращенко, минометчик. Всегда больно терять боевых друзей и во сто крат горше, когда это случается в последние дни, часы и минуты войны. Остановилась цепь, залп, второй, третий на могиле погибших товарищей — и дальше.
И вдруг откуда-то появилась, помчалась по бездорожью вдоль цепи знакомая политотдельская агитмашина-летучка. Из динамика, установленного на кабине полуторки, — звонкий, радостный голос:
— Конец войне. Победа! Товарищи, война кончилась! Победа! Фашистская Германия подписала акт о полной и безоговорочной капитуляции!
Трудно вообразить себе, что было... Нескончаемое «Ура!», объятия, возгласы восторга, никого не смущающие слезы радости на мужественных лицах бывалых бойцов, взлетающие вверх фуражки и пилотки... И еще — пальба, стихийный салют из всех видов оружия. Вот он, этот долгожданный день, к которому мы шли долгие годы через нечеловеческие тяготы и лишения, сквозь огонь бесконечных боев, шли, теряя боевых друзей, с жаждой мести за них и верой в свое правое дело... Победа! Наконец победа!!!
И вдруг в этом неумолчном ликовании, грохоте выстрелов, [175] звонком прибое сотен человеческих голосов — еще один до боли знакомый голос:
— Антон! Роменский! Ты ли это? Жив, сынок?!
Я обернулся и увидел своего первого командира. Иван Степанович Шевчук! Надо же встретиться в такой-то день!
Долго стояли мы, крепко обняв друг друга, молчали. Какие там разговоры, когда комок в горле не давал мне вымолвить и слова, да и у Ивана Степановича, уверен, было такое же состояние. Старшина Шевчук, командир взвода разведки соседнего полка, внешне почти не изменился, разве что чуть постарел, седин прибавилось, и наград тоже, и полосок золотых и красных за ранения.
— Семью-то нашли? — спросил я наконец.
— Разыскал, Антоша, разыскал... Все живы, кроме отца. Расстреляли его фашисты как партизана.
— А как счет фрицам?
— Вдвое больше плана, сынок. А как ты?
— Тоже повоевал малость... Сейчас комсорг батальона.
— И старший сержант, смотрю... Награды небось имеешь?!
— Есть... Три ордена Славы.
— Неужто все три? Ну, молодец!
Нам обоим пора идти по своим делам. Еще раз крепко обнялись на прощание.
— Доброго вам пути, Иван Степанович!
— Будь здоров, сынок! Счастье-то какое — Победа!..
И он улыбнулся — радостно, лучисто, светло. Я помню до сих пор эту улыбку и этот солнечный майский день. И буду помнить до тех пор, пока дышу, тружусь, думаю, пока живу!