Бои под Гвадалахарой. Допрос пленных. Подготовка к наступлению. Победа у Трихуэке. Комиссар Альварес Сантьяго. Встреча с Павлом Ивановичем Батовым. Генерал Лукач

В два часа дня 11 марта я был в штабе Листера. Энрике Листер и комиссар Сантьяго Альварес только что закончили совещание с командирами и комиссарами двух испанских бригад и офицерами штаба дивизии. Листер и Сантьяго уже хорошо знали обстановку на фронте.

Я рассказал им, что бойцы и командиры 11-й и 12-й интернациональных бригад воюют смело и решительно, бьют итальянцев не числом, а уменьем.

Интернациональные бригады по сути приняли на себя всю тяжесть боя с интервентами и сбили натиск итальянских войск.

Рассказав Листеру об обстановке на участке 11-й интернациональной бригады, где мне пришлось воевать, я высказал ему свои опасения.

— Говорить откровенно? — посмотрел я в глаза Энрике.

— Конечно.

— Если бригаде не будет оказана помощь на Гвадалахарском направлении, то мы вряд ли отстоим Гвадалахару. А это значит, что дорога на Мадрид будет открыта.

Листер похлопал меня по плечу:

— Знаем, камарада. Все что в силах, Коммунистическая партия Испании сделает. Уже отдан приказ во что бы то ни стало остановить продвижение противника. Произведена реорганизация войск, участвующих в Гвадалахарской операции. Принято решение сформировать 4-й [178] армейский корпус, командиром которого назначается Модесто. В его состав войдут 11-я дивизия в составе 11-й и 12-й интернациональных бригад, 2-й бригады Пандо и 1 -я ударная бригада. Руководить дивизией доверили мне. В корпус включены 12-я пехотная дивизия в составе 49, 50 и 71-й бригад, возглавляемая Нино Нанетти, а также 14-я пехотная дивизия, в последнюю входят вновь прибывшие 65, 70 и 72-я бригады. Кроме трех дивизий, в моем распоряжении будет танковая бригада и два кавалерийских полка.

Листер встал из-за стола, взглянул на разложенную карту и добавил:

— Сегодня в ночь штаб дивизии переедет в Ториху. Туда же должна к утру подойти 2-я бригада Пандо, которой предстоит с рассветом 12 марта во взаимодействии с танковым батальоном наступать вдоль Французского шоссе. Задача трудная: выбить итальянцев из Трихуэке и восстановить положение на участке 11-й интернациональной бригады. Помогать нам будут летчики и артиллеристы.

На минуту он замолк, потом взглянул на меня и улыбнулся:

— Придется нам с тобой, Павлито, пока расстаться. Надо немедленно приступать к работе. Поезжай к Пандо, помоги ему организованно и быстро провести марш с таким расчетом, чтобы накануне наступления бригада была в районе сосредоточения.

То же задание я получил накануне и от Петровича.

Мы попрощались. Не дожидаясь провожатого, я и Марио отправились к Пандо. Приехали мы туда вовремя. Бригада уже полностью была готова к маршу. Все здесь продумали до мелочей, и поэтому, как только отдали приказ начать движение, подразделения организованно тронулись в путь. К утру 1-я бригада, танковый батальон и две артиллерийские батареи сосредоточились в районе Торихи. Надо отдать должное комиссарам и политработникам республиканской армии. Они быстро развернули партийно-политическую работу не только среди личного состава бригады, но и среди населения Гвадалахарского района.

Комиссар дивизии Сантьяго Альварес и комиссар 2-й бригады во время подготовки частей к маршу и на марше все время находились среди солдат и офицеров. [179]

Вопреки нашим ожиданиям противник ранним утром не проявлял активности. Его авиация совершала только одиночные вылеты разведывательного характера. В этих условиях, не теряя ни одной минуты, мы стали тщательно готовиться к предстоящему бою. Я вновь встретился здесь с Николаем Гурьевым и танкистом Барановым. Мы договорились о взаимодействии между пехотой, танками и артиллерией.

Бригаду разбили на два эшелона, был выделен небольшой резерв. Первый эшелон, которому предстояло продвигаться вдоль Французского шоссе, составляли два батальона с танками, второй — один батальон. Резервный батальон по мысли командования должен был прикрывать правый фланг и штаб дивизии. Кроме того, в состав бригады был включен сводный батальон 50-й бригады, которому предписывалось занять оборону в районе Торихи и удерживать ее до подхода 1-й ударной бригады.

Саперы подготовили нам наблюдательный пункт на высоте, расположенной рядом с Французским шоссе. Туда прибыли командиры, танкисты и артиллеристы. Им надлежало поддерживать наступление бригады. К 11 часам 80 минутам подготовка к наступлению была закончена, о чем Пандо доложил Листеру.

Подготовка к наступлению проходила в трудных условиях. Ударили холода, выпал снег, земля раскисла. Там, где не было дорог, всякое движение исключалось: ни мулы, запряженные в повозку, ни пешеходы, ни тем более автомашины двигаться не могли. Поэтому все передвижение сосредоточили на дорогах с твердым покрытием или на хорошо асфальтированных шоссе.

Ну, а поскольку дорог оказалось мало, а желающих ехать много, нередко случались недоразумения. Были они и у нас в бригаде. Помню, вечером наши машины неожиданно заскрипели тормозами и остановились. Прошла минута, вторая... пятая — машины продолжали стоять. За спиной послышались гудки, крики, на шоссе образовалась пробка. Мы с Пандо вышли, чтобы узнать, почему прекратилось движение. Прошли метров сто вперед и среди повозок и машин увидели большую труппу солдат и офицеров, которые шумно спорили, чуть не дрались. В кругу спорящих стояли офицер-артиллерист и бригадный интендант. Они никак не могли договориться, чей транспорт должен пройти первым по шоссе. [180]

— Артиллерия — это все, — доказывал артиллерист. — Она решает успех боя и операции.

— Может быть, вы начнете стрелять по противнику итальянскими спагетти? — съязвил интендант. — Кто, как не мы, доставит боеприпасы.

— Спагетти нам не потребуются, вы напугаете итальянцев своими повозками, — парировал артиллерист.

Потом он повернулся к своим солдатам и приказал: «Снесите эти колымаги на руках поближе к кювету». Солдаты дружно и весело подняли повозки и на глазах побледневшего интенданта убрали их с дороги. Артиллеристы начали заводить свои машины с прицепленными пушками, но опомнившийся интендант выхватил из кобуры пистолет и, стреляя вверх, бросился к головному грузовику, где сидел офицер-артиллерист. Мы подоспели вовремя — спор мог кончиться плохо. Комиссару бригады пришлось срочно вмешаться в затянувшуюся дискуссию.

— Смирно, — крикнул он. — После операции оба будете наказаны, а сейчас по местам, слушать мою команду.

Он быстро распорядился, и через десять минут затор на шоссе ликвидировали. Колонна двинулась дальше.

Конечно, погода усложнила нашу задачу, но тем не менее точно к сроку все заняли свои позиции и приготовились к атаке.

В 11 часов 40 минут командир бригады майор Гонсало Пандо получил по телефону устное приказание от командира дивизии: «После налета авиации и короткой артиллерийской подготовки в 12 часов 20 минут перейти в наступление по разработанному плану». Сразу же командиры батальонов получили приказ: «Быть готовым в 12 часов 20 минут начать наступление в направлении вдоль шоссе на Трихуэке с целью разгромить во взаимодействии с 11-й интернациональной бригадой наступающие части 3-й итальянской дивизии и захватить Трихуэке».

В 12 часов в воздухе появились республиканские самолеты, шедшие на разных высотах группами по шесть-восемь самолетов, поэшелонно, с интервалом в две-три минуты.

Смертельный груз обрушился на боевые порядки итальянской пехоты и огневые позиции их артиллерии.

Как только республиканская авиация перенесла свои бомбовые удары в глубину на подходящие резервы, открыла массированный огонь и артиллерия. Внезапный налет [181] авиации и артиллерийский огонь заставили замолчать итальянскую артиллерию. В это время командир бригады дал сигнал, по которому пехота вместе с танками двинулась вперед. Танки (к их броне приникли небольшие группы солдат) быстро вырвались вперед и начали с ходу из пушек, а потом и пулеметов расстреливать пехоту противника.

В этот день войска итальянского корпуса также намеревались перейти в решительное наступление вдоль Французского шоссе. Поэтому они не предприняли заблаговременно никаких инженерных работ по оборудованию занимаемых участков. Республиканцы сравнительно легко опрокинули передовые подразделения и стали в упор расстреливать их. В это время вдали на Французском шоссе показалась автоколонна с пехотой противника, растянувшаяся до Трихуэке. Наши танкисты, заметив автоколонну, свернули в сторону, расположились по обе стороны шоссе и открыли огонь. Солдаты-десантники, сидевшие на танках, расстреливали итальянскую пехоту из ручных пулеметов и винтовок. Внезапно четыре танка на больших скоростях рванулись вперед, вдоль шоссе и начали давить гусеницами автомашины и пехоту противника. У 78-го километра шоссе танкисты неожиданно обнаружили в лощине небольшой лагерь. Как стало потом известно, это был резерв 3-й итальянской дивизии, выведенный в ночь на 12 марта из боя. По нему был открыт пушечный огонь, и противник понес большие потери.

Несмотря на крупный успех, наша пехота с большим трудом продвигалась вперед. Солдаты были измучены, ведь накануне бригада совершила 20-километровый ночной марш до Торихи, затем части вышли из Торихи и заняли исходное положение для наступления. Все это проходило в неимоверно трудных условиях. Выпавший за ночь снег растаял, и почва раскисла, солдаты с большим трудом продвигались вперед в липкой грязи. Но вот первый эшелон пехоты при поддержке танков подошел вплотную к Трихуэке. На юго-западной окраине противнику удалось задержать его сильным пулеметным огнем. Батальоны залегли, а танки отошли в тыл, чтобы пополнить боеприпасы и произвести заправку горючим.

Итальянцы, несколько оправившись, возобновили наступление, в бой были введены танки с огнеметами. Часть бойцов дрогнула. Особенно тяжелой была обстановка перед [182] фронтом 1-го батальона. Под натиском наступающих танков с огнеметами республиканцы кое-где стали отходить. Возникла явная угроза для всей бригады. Наступая вдоль Французского шоссе, итальянцы могли бы охватить левый фланг бригады, выйти в ее тылы. В этот момент большую роль сыграли офицеры политического от» дела и комиссар бригады, которые находились в боевых порядках 1-го батальона. Они увлекли личным примером, мужеством и смелостью, залегли вместе с бойцами в укрытия и стали расстреливать наступающего противника. После того как была отбита атака, комиссар бригады рассказал:

— Когда появились танки с огнеметами, то сначала действительно было немного страшновато: идет бронированная машина и плюет на тебя из ствола огнем. Но когда мы увидели, что огненная струя выбрасывается всего на пятнадцать-двадцать метров и пламя мгновенно гаснет, мы поняли, что, если лечь в укрытие, то танк не опасен. Мы так и поступили, подыскали укрытие, пристроились в нем, и, когда танки прошли мимо нас, а за ними появилась пехота, вот тут-то мы и стали расстреливать ее. Нашему примеру последовали многие солдаты и офицеры батальона. Атака итальянской пехоты была отбита, а танки, которые прошли в тыл, подбила наша артиллерия.

О мужестве и смелости офицеров и бойцов командир бригады доложил Листеру. Слава о них моментально разлетелась по всей дивизии. Танковая боязнь была ликвидирована.

Тем временем оперативная группа штаба бригады во главе с Пандо, здесь же был и я, переходила к новому наблюдательному пункту. Вдруг неожиданно для нас за высотой, по существу из тыла, послышалась сильная стрельба. В чем дело? Кто может находиться у нас в тылу? Приказа о вводе в бой второго эшелона и резерва не было. Стало быть, за спиной действует итальянская пехота. К счастью, с нами оказалась часть взвода охраны штаба. Остановившись у подножия горы, мы выслали разведку, которая сообщила, что около батальона итальянской пехоты наступает в оливковой роще вдоль проселочной дороги. Кроме пехоты, идут четыре танка и на лошадях тянут два орудия.

Я обернулся к Пандо:

— Дело плохо. Под руками у нас никого нет, идти [183] вперед к боевым порядкам первого эшелона нет смысла — можем потерять все управление бригадой. Возвращаться назад тоже нельзя. Стоит выйти на ровное поле, нас сразу всех перестреляют, как куропаток, или возьмут в плен, На высоте организовать наблюдательный пункт — тоже нет возможности: нас сразу обнаружат итальянцы. Вывод напрашивается один: всей оперативной группе с солдатами из взвода охраны обосноваться у подножия этой горы, организовать круговую оборону и немедленно ввести в бой второй эшелон и резерв без пулеметной роты, а пулеметную роту развернуть справа вдоль дороги в сторону наступающего батальона.

Командир бригады согласился. Но как доставить приказ командирам батальонов?

Десятки снарядов со свистом и воем летели от Трихуэке, рвались в боевых порядках первого батальона. Видно было, как мелкими группами бойцы, не выдержав удара противника, стали отходить в нашу сторону. Пандо вызвал унтер-офицера из взвода охраны и одного солдата, написал наскоро на маленьком клочке бумаги боевое распоряжение командирам батальонов и передал его унтер-офицеру. Тот внимательно прочитал, свернул вчетверо, положил в наружный карман, вскинул винтовку за спину и вместе с солдатом пошел в тыл. Я все время наблюдал за ними. Как только они вышли на открытое поле, итальянцы заметили их и открыли пулеметный огонь. Унтер-офицер, вместо того чтобы преодолеть ползком поражаемое пространство, побежал согнувшись вперед, а солдат повернул обратно, но, не добежав метров сто до укрытия, был смертельно ранен. Унтер-офицер упал на землю. Он, по-видимому, сообразил, что небольшой участок, который простреливается противником, надо преодолеть по-пластунски.

Я видел, что в этой ситуации приказ командира может быть не доставлен батальонам, и попросил у Пандо разрешения пойти самому. Взял одного солдата, пристроил за спину свой карабин, к поясу две гранаты и предупредил солдата, что он должен двигаться за мной на расстоянии ста метров, повторяя мои движения. Простившись с Пандо, мы вышли из-за укрытия. Еще из окопа я приметил более безопасный путь. Участок, простреливаемый итальянцами, был небольшим, около двухсот метров, а потом балка. В балке вода, но идти там будет безопасно. [184]

Ползти было очень трудно. Итальянцы заметили, что кто-то движется, и открыли ураганный огонь. Пули свистят рядом. Тогда я пополз по-пластунски. Осталось преодолеть тридцать-сорок метров, но они мне казались километрами. Я ругал себя за то, что мы с Пандо сменили старый наблюдательный пункт, не организовав управление на новом. Упоенные тактическим успехом, увидев, что батальоны с танками пошли вперед, мы бросили старый наблюдательный пункт, с которого хотя и плохо, но все же можно было управлять частями. Что теперь делает Пандо? Да и сам вот ползу по этой грязи, не зная, доберусь ли до оврага.

Опустился в овраг и увидел унтер-офицера, который только что пришел в себя. Он был легко ранен в ногу. Быстро сделал ему перевязку.

— Подойдет солдат, с ним тихонько пробирайтесь по оврагу в тыл, а я пойду на старый наблюдательный пункт к начальнику штаба.

Посмотрел на часы и удивился, что в пути нахожусь полтора часа. Кончился овраг, я вышел на дорогу и увидел, что из тыла по шоссе к фронту двигается колонна пехоты во главе с танками. Сразу на сердце стало веселее. Теперь, думаю, дело пойдет. Остановил головной танк, на котором сидел Митя Погодин, и узнал, что он был в резерве у Листера и по решению последнего готовится к контратаке совместно с резервным батальоном Пандо. Я разъяснил ему обстановку и сообщил решение командира бригады.

— Ну, давай, действуй, а я побегу к начальнику штаба, сообщу ему решение командира бригады и будем совместно наступать.

Пропустив батальон мимо себя, я увидел Родригеса, он с остальными офицерами штаба двигался на новый командный пункт к Пандо. Ну, полная неразбериха.

— Куда же вы идете? — обратился я к ним. — Надо немедленно организовать бой, ведь Пандо с оперативной группой прижат к высоте и ждет нашей помощи.

Родригес быстро навел порядок и отправил нескольких офицеров к командирам батальонов.

Теперь я был уверен, что приказ Пандо дойдет до командиров.

— Ну, а нам, Павлито, надо вернуться на старый НП, — сказал начальник штаба. [185]

В этот трудный для бригады момент Листер выдвинул из своего резерва для контратаки одну танковую роту с батальоном пехоты.

Действуя смело и решительно, танкисты быстро продвинулись вперед, разделились на группы и из укрытия начали расстреливать итальянские танки и пехоту. Резервный батальон тоже вступил в бой. Положение было быстро восстановлено. Противник оставил на поле боя шесть подбитых танков и сто пятьдесят человек убитыми. В этот тяжелый момент пулеметная рота, которой командовала капитан Луна, огнем своих пулеметов прижала итальянцев к земле, не дав возможности им продвинуться вперед.

Командование резервного батальона, двигавшегося за танками, узнав об активизации итальянцев на левом фланге бригады, приняло решение развернуть две роты фронтом влево от шоссе и открыть огонь во фланг итальянцев. В это же время был введен в бой второй эшелон. Итальянский батальон с двумя орудиями и четырьмя танками попал в ловушку и стал в беспорядке отходить в тыл, бросая оружие и боеприпасы. В этом бою были захвачены пленные офицеры и солдаты дивизии «Литторио».

Они показали, что получили приказ совершить ночной марш и к рассвету прибыть на участок 3-й волонтерской дивизии к Трихуэке. Фактически их движение началось только утром, потому что потребовалось много времени для запуска машин и вытягивания автоколонны на шоссе. Пленные также рассказали, что налет республиканской авиации на автоколонну произвел на солдат и офицеров потрясающее впечатление. От бомбовых ударов и пулеметного огня колонна понесла большие потери. Водители спрыгивали с машин на ходу, пуская их под откос, несмотря на то что в кузовах сидели солдаты. Грузовики сгорели, а обезумевшие солдаты разбежались.

Из показаний пленных мы узнали, что командующий итальянским экспедиционным корпусом генерал Манчини ввел 12 марта в бой свой последний резерв — свежую кадровую дивизию «Литторио». Ей было приказано нанести удар из района Трихуэке и развить успех 3-й волонтерской дивизии. Атаку поддерживала вся артиллерия корпуса.

И трудно сказать, чем бы кончился этот поединок, не [190] появись в воздухе тридцать республиканских истребителей. Они атаковали на шоссе северо-восточнее Трихуэке двигавшийся на машинах полк дивизии «Литторио» и полностью его разгромили. Затем наши летчики, перезарядившись на аэродроме, снова поднялись в воздух и атаковали в Бриуэга 1-го волонтерскую дивизию. 12 марта республиканская авиация произвела 150 самолетовылетов, израсходовала до 500 бомб и 200000 пулеметных патронов.

Атака интервентов захлебнулась. Воспользовавшись этим, 2-я бригада вновь выдвинулась к Трихуэке.

Мы получили приказ Листера, который гласил: «Дать небольшую передышку бригаде, накормить людей, поставить задачу командирам батальонов, обеспечить боеприпасами войска, подтянуть ближе к боевым порядкам артиллерию, организовать совместные действия пехоты с танками и после короткой артиллерийской подготовки в 16 часов 30 минут всеми силами бригады захватить Трихуэке».

Приказ был доведен до офицеров, унтер-офицеров и всех солдат бригады. Началась подготовка повторной атаки Трихуэке.

Командование итальянцев не ожидало решительных и смелых действий со стороны республиканских войск. Оно считало, что начатое наступление, несмотря на неудачи, будет иметь успех. Кроме того, итальянцы возлагали надежды на действие танков-огнеметов. Командование противника спешно принимало меры для ввода в бой свежих частей дивизии «Литторио» и активизации действий 3-й волонтерской дивизии. Основные усилия враг сосредоточил вдоль двух дорог. Сначала движение войск началось из района Каса-дель-Кобо и Трихуэке. Против 2-й бригады и двух батальонов имени Пасионарии и Тельмана 11-й интернациональной бригады итальянцы бросили 3-ю волонтерскую дивизию «Черные перья» и передовые части дивизии «Литторио» в направлении Ториха — Гвадалахара. Немного позже они развернули наступление из района Бриуэги против 12-й интернациональной бригады. Здесь сражались части 1-й волонтерской дивизии «Божья воля» и 2-й волонтерской дивизии «Черное пламя».

На высоте, у подножия которой я оставил комбрига Пандо с оперативной группой, был подготовлен наконец наблюдательный пункт, организована проводная связь. [188]

Мы с начальником штаба перешли к Пандо, который взял управление бригадой в свои руки.

Примерно около 16 часов 12 марта артиллерия итальянцев внезапно открыла массированный огонь из орудий по огневым позициям нашей артиллерии, по нашим боевым порядкам. Итальянская пехота, которую поддерживали танки, перешла в наступление.

Через полчаса выявилась активность итальянцев и на участке 12-й интернациональной бригады. При поддержке артогня пехота с танками и здесь двинулась в наступление.

На всем фронте 11-й дивизии Листера завязались ожесточенные бои. Положение становилось с каждым часом все сложнее.

На стыке 11-й и 12-й бригад итальянские подразделения с танками вклинились в нашу оборону. Обстановка создалась крайне тяжелая. Образовался километровый прорыв. Противник мог выйти на фланги 11-й и 12-й бригад, перехватить единственную асфальтированную дорогу, соединяющую Бриуэгу и Ториху, выйти в наши тылы, окружить и по частям уничтожить.

Помню, как на мотоцикле, весь в грязи, прибыл с донесением на наш наблюдательный пункт связной от командира 12-й интернациональной бригады генерала Лукача. Он вручил мне конверт, в нем была небольшая записочка, писанная, видимо, наспех. Вот ее примерное содержание: «Уважаемый капитан Павлито! Части 12-й интернациональной бригады, несмотря на превосходство противника в технике и живой силе, мужественно отбивают все атаки. Однако я опасаюсь за свой левый фланг, так как противник находится не далее 1 км от шоссе Тори-ха — Бриуэга. Сообщаю тебе об этом, надеюсь, примешь посильные меры. Вечером, если будет тихо, приезжай ужинать. Генерал Лукач».

Прочитав записку, я призадумался. Что можно сделать, чтобы закрыть разрыв между бригадами? Мы посоветовались с Пандо и решили выдвинуть на шоссе Тори-ха — Бриуэга одну стрелковую и одну пулеметную роты, а также взвод танков из резервного батальона и закрыть таким образом образовавшуюся брешь.

Решено было также немедленно ввести в действие сводный батальон 50-й бригады, который оперативно подчинялся Пандо, усилить его ротой танков и, согласовав [189] его действия со вторым эшелоном бригады, нанести контрудар во фланг наступающих на юг частей итальянской дивизии «Литторио». Это решение было одобрено Листером.

Тут же, присев на камень и вынув блокнот, я написал ответ: «Уважаемый товарищ генерал Лукач! Просьба будет выполнена. Листер в образовавшуюся брешь выдвигает одну стрелковую и одну пулеметную роты со взводом танков. Надеюсь, распространение противника на наши тылы будет приостановлено... Будет тихо, обязательно приеду. Искренне ваш Павлито».

Но ночью мятежники опередили нас. Они первыми подали сигнал к бою. Это произошло настолько неожиданно, что в некоторых ротах республиканцев началась паника. Фалангисты бросили в прорыв превосходящие силы, стремясь занять господствующую высоту, удерживаемую нашей бригадой. Пулемет, установленный здесь, внезапно замолчал. Враг стал обходить с флангов. Казалось, вот-вот высота падет.

Республиканцы ответили еще несколькими ружейными выстрелами, но после точной стрельбы франкистских артиллеристов все смолкло. Мы видели, как мятежники вначале робко, а потом все смелее стали карабкаться па высотку. Они, словно муравьи, лезли наверх. Через кладбище мятежники бежали. Лавируя между древними надгробными плитами, они пробирались к позициям республиканцев. Мы находились в двухстах метрах от высоты и видели, как франкисты шли в атаку. Но помочь своим мы не могли. Что же будет? Неужели высота падет? Когда первые солдаты противника поднялись на гребень, неожиданно снова заговорил пулемет. Короткие очереди заставили уткнуться в землю наступающих. Теперь итальянцы могли рассчитывать только на своих солдат, штурмовавших высоту со стороны кладбища. Пулеметчик их не видел, и мятежники могли подкрасться к нему незамеченными.

— Ну, камарада, — шептал стоявший со мной офицер. — Оглянись, посмотри, посмотри в сторону. — Пулемет молчал. Но пулеметный расчет словно услышал совет офицера, передвинулся к другому скату и стал поливать огнем итальянцев, прятавшихся за могильными холмами. Несколько часов продолжался поединок одного пулемета с численно превосходившим противником. [190]

Когда на высоту подтянулись наши войска, мы вместо с Пандо побежали туда. Хотелось обнять и расцеловать храбрецов.

За щитом пулемета сидела девушка и, глядя в осколок зеркальца, гребенкой причесывала густые кудри, Потом достала из кармана пудреницу и принялась припудривать ссадину на переносице.

— Ой, — смутилась она, увидев нас.

— Косметикой занимаетесь? — улыбнулся Пандо.

— Да вот синяк. Неудобно в таком виде показываться. — О, Павлито, — увидев меня, вскрикнула девушка.

Ну, конечно же, это была Энкарнасион Фернандес Луна, командир пулеметной роты.

— Ну как, не подводят «максимы»«? — спросил я.

— Работают безотказно, — улыбнулась Луна. — Может быть, итальянцам они не по душе. Спросите у них.

В эти критические минуты республиканская авиация оказала нам большую помощь. Она наносила бомбовые удары и расстреливала врага пулеметным огнем. Пехота противника еле-еле продвигалась вперед, что касается вражеских танков, то они либо были расстреляны пушками республиканских танков, либо безнадежно застряли, провалившись в жидкое месиво из глины, воды и нерастаявшего снега. Удачные бомбовые удары нашей авиации поддерживали наступательный дух республиканских войск.

В итоге дня все атаки были отбиты, при этом итальянцы понесли большие потери как в живой силе, так и в технике. Республиканцы за этот день не потеряли ни одного танка и ни одного самолета. У итальянцев впервые были взяты большие трофеи: несколько грузовиков с боеприпасами и вполне исправные орудия и пулеметы.

К вечеру противник вынужден был отходить на линию Трихуэке и Каса-дель-Кобо. Пандо решил в оставшееся до темноты время воспользоваться замешательством итальянцев и при поддержке артиллерии и танков захватить Трихуэке. Батальоны с танками подошли вплотную к домам деревни, но взять не смогли: противник оказал бешеное сопротивление. И все-таки это был успех. Закрепить его пришли еще два батальона 1-й ударной бригады.

Поздно вечером вернулся Марио: он допрашивал пленных. Они говорили, что настроение войск, особенно в дивизии «Черные перья», очень подавленное. [191]

В последние три дня мятежники понесли большие потери в людях. Итальянские солдаты в непрерывных ожесточенных боях переутомились и отказываются наступать.

Один из перебежавших к нам офицеров рассказал, что он уроженец Неаполя, служил в полиции, затем в январе 1937 года как доброволец был направлен в один из батальонов дивизии «Черные перья» на должность командира роты.

— В Италии, когда нас вербовали, — говорил, волнуясь, этот лейтенант, — нас убедили, что предстоит легкий поход. Поможете восстановить законную власть генерала Франко и, как победители, вернетесь домой. Теперь, когда мы увидели все ужасы этой проклятой войны, мы поняли, с какими сильными и мужественными людьми ведем борьбу. Мы поняли также, что они сражаются и отдают жизнь за свою землю, за свой народ. А мы за что ведем войну? Что нам нужно в этой Испании? Ровным счетом ничего. Поэтому мы решили группой перейти к вам.

Марио вместе с этим лейтенантом и другими итальянцами-перебежчиками отправился на радиоустановку. Комиссар бригады организовал их выступление для солдат противника. После этого выступления к нам перешли еще две группы итальянцев из дивизии «Черные перья».

Несколько итальянцев были взяты в плен командиром 2-го батальона капитаном Пепе и его адъютантом. Дело было так. Адъютант подготовил для командира новую землянку и, чтобы тот не плутал в лесу, решил его сам проводить. Говоря о каких-то пустяках, они незаметно подошли к блиндажу. Офицер откинул одеяло, заменявшее дверь, и спустился вниз. И тут нос к носу столкнулся с солдатами мятежников. Адъютант и комбат растерялись. Бежать — расстреляют в упор. Минуту, вторую стояли молча. Потом итальянский унтер-офицер вышел на середину землянки и со слезами стал умолять республиканцев, чтобы их не расстреливали, а взяли в плен.

Пепе выпрямился, сделал сердитое лицо и проговорил: «Ладно, не будем расстреливать. Бросайте оружие — отправим в тыл». Так два республиканца взяли в плен большую группу мятежников.

Генерал Манчини, командир экспедиционного корпуса, очевидно, понимал, что его песенка спета. Но тем не менее он шел на все, чтобы поддержать свой авторитет, даже ценой жизни своих соотечественников. Против республиканской [192] 11-й дивизии командование итальянского корпуса ввело в бой четыре дивизии и испанскую дивизию мятежников «Сориа». Но все усилия интервентов продвинуться по направлению к Мадриду остались безуспешными.

13 марта республиканское командование приказало дивизии Листера повторить наступление на рубеже Трихуэке — Каса-дель-Кобо и овладеть этими пунктами.

Измученные беспрерывными трехдневными боями, бойцы дивизии валились с ног, не хватало продуктов. Но обстановка сложилась так, что мы не могли дать даже небольшого отдыха бригадам. Короткое затишье позволило бы итальянцам создать опорные пункты и узлы сопротивления в Трихуэке, Каса-дель-Кобо, Паласио-де-Ибарра.

2-й бригаде предстояло атаковать вдоль Французского шоссе, 1-я ударная бригада наступала на Трихуэке с юго-востока. Действия этих бригад поддерживались огнем одной из артиллерийских групп.

11-я интернациональная бригада получила задание захватить Каса-дель-Кобо. Начало атаки бригады было назначено на 30 минут раньше наступления других частей, с тем, чтобы отвлечь внимание противника от района Трихуэке.

12-я интербригада вела бои за Паласио-де-Ибарра.

Все утро 13 марта мы были заняты подготовкой войск к атаке Трихуэке и Каса-дель-Кобо. Было неимоверно трудно. Командиры и комиссары бригад и батальонов устали от беспрерывных боев. Даже Листер — человек-кремень, обладавший неиссякаемой энергией, — и тот был измучен.

А дел свалилось много. По ночам гудели моторы грузовиков, подвозящих боеприпасы, оружие, продукты. Все это быстро распределили по бригадам, батальонам. Листер сам контролировал работу. Его можно было видеть всюду. То он забирался на грузовик и проверял, правильно ли тыловики «выполнили заказ» дивизии, то уходил в ближайшую лощину и сам ложился за щит пулемета: надежное ли оружие выделили оружейники. Он вызвал медиков и давал им нагоняй за то, что у них плохо оборудованы лазареты, не проинструктированы санинструкторы. Он не давал покоя ни себе, ни людям. За эти дни Листер осунулся, похудел, и только из-под кустистых бровей поблескивали [193] черные глаза. Он видел, что люди устали, и в душе жалел, что не может предоставить им отдыха.

— Что я могу сделать? — сокрушался он как-то за ужином. — Ведь скоро наступление.

— Не расстраивайся, Энрике, — успокаивал я его. — Ты все делаешь правильно. Но однажды я видел, как и у этого «железного» человека не выдержало сердце. Случайно проходя мимо огромного грузовика, доставившего снаряды, Листер увидел, что шофер, совсем молодой парень, заснул, ожидая дальнейших указаний. Энрике тронул парня за плечо. Тот встрепенулся и стал что-то быстро-быстро говорить, очевидно оправдываться. Листер его успокоил, легонько подтолкнул на соседнее место и сам сел за руль.

— Дай-ка я тряхну стариной. — И повел машину к ближайшему складу.

К наступлению готовились все. Не отставала и наша бригада. Кропотливо проверялась готовность к бою каждого подразделения. Перед атакой мы с Пандо зашли в танковую роту, расположенную в небольшой оливковой роще. Командир роты на чистом русском языке доложил о готовности роты к боевым действиям. Экипажи в летних синих комбинезонах и шлемах были выстроены перед машинами. Танкисты с радостными улыбками смотрели на нас.

Лица многих из них показались мне знакомыми:

— Приходилось ли вам участвовать в боях за Университетский городок и за мост на реке Мансанарес? — спросил я танкистов.

— Да, и вас я тоже видел там, товарищ Павлито, — ответил один из них.

Я вновь встретился с боевыми товарищами и их славным командиром — советским добровольцем Дмитрием Погодиным. Многих из тех, кого я помнил, уже не было в строю. Рота стала интернациональной, в ее экипажах воевали русские, поляки, чехи, испанцы...

Мы выяснили, что настроение у бойцов бодрое, материальная часть находится в полной готовности.

Распрощались с танкистами тепло, дружески. Но едва отошли метров пятьдесят, как я услышал голос Погодина:

— Обождите!

Мы остановились.

— В чем дело, что случилось?

Подбежал запыхавшийся Дмитрий: [194]

— Экипажи упрекают меня, что не угостил вас танкистским пайком. Вы задержитесь всего на 2-3 минуты;.

Пандо, вообще неравнодушный к еде, заинтересовался этим пайком, и мы вернулись. Были поданы стаканы, тоненькие кусочки вареного мяса на хлебе. Появилась бутыль с красноватым терпким вином. Мы подняли тост за успех.

— Ну, вот теперь будете знать танкистский паек, — шутили бойцы.

Через полчаса мы были уже на своем наблюдательном пункте. Связь с батальонами первого эшелона была установлена проводная, а в остальные подразделения отправляли посыльных на мотоциклах и лошадях. Начальник штаба доложил Пандо, что все войска к атаке готовы.

В точно назначенное время в небе появились республиканские самолеты. Итальянцы не ожидали появления нашей авиации в такую дождливую и туманную погоду. У противника началась паника, А тут в дело вступила наша артиллерия, которая произвела мощный огневой налет по боевым порядкам итальянцев. Пошли в наступление танки и пехота.

Танкисты с ходу атаковали карабинеров противника, оборонявших подступы к Трихуэке, и после небольшой перестрелки ворвались в деревню.

Вслед за танками в населенный пункт просочились бойцы первого эшелона 2-й бригады. Завязался ожесточенный уличный бой. Внезапная атака танков и пехоты ошеломила противника, фашисты выскакивали из траншей и в панике бежали.

Но полностью развернуться наши танкисты здесь все же не смогли: местность не позволяла. Узкие старинные улочки, застроенные небольшими домиками, сковывали действия танков. Очень часто боевые машины сбивались в кучу, создавались заторы, терялось драгоценное время. А если еще добавить, что поработавшая накануне наша авиация завалила многие узкие улицы огромными каменными глыбами, то можно представить, какие трудности стояли перед республиканскими танкистами.

Итальянские пехотинцы, используя выгодные тактические условия, бросали на наши машины из окон чердаков и других укрытий горящие факелы, сделанные из старой ветоши, политой бензином или керосином, бутылки с горючей смесью, Танкисты были вынуждены временно покинуть [195] Трихуэке и выйти в обход на Французское шоссе. Они расстреляли из пушек итальянские батареи, а потом гусеницами смяли оставшиеся орудия вместе с тягачами.

После того как 1-й и 2-й батальоны захватили южную и восточную окраины деревни и кое-где завязались уличные бои, командир бригады принял решение ввести в бой второй эшелон, который, совершив глубокий обход, нанес противнику основной удар с тыла. С юга штурмовать Трихуэке было нецелесообразно, так как итальянцы сосредоточили там основные огневые средства и живую силу. Капитан Гарсиа решил атаковать врага с северо-запада, со стороны деревни Вальдеаренас.

Пулеметчикам 1-го батальона приказали прикрыть республиканские войска со стороны деревни Вальдеаренас и обеспечить действия рот первого эшелона. Это решение комбата было одобрено и утверждено Пандо.

Батальон капитана Гарсиа был уже в пути, когда мы с Марио догнали его. На марше капитан пустил первой пехотную роту, усиленную пулеметным взводом.

Появление батальона было полной неожиданностью для фашистов. Они в панике перебегали от дома к дому, всюду попадая под губительный винтовочный и пулеметный огонь республиканцев. Северо-западная и северная части деревни в течение часа были полностью очищены от итальянцев. Противник оставался лишь на юго-восточной окраине и продолжал там вести упорные бои. Мы с Гарсиа хотели было перейти в деревню, как вдруг из-за высоты показалась колонна итальянцев. Мне подумалось, что командир этой колонны не знает о том, что сейчас происходит в Трихуэке.

Итальянцы шли в колонне по четыре, без боевого охранения и без разведки. Я сказал Гарсиа:

— Капитан, вы управляйте боем батальона, а мы с Марио пойдем к Луне, чтобы предупредить ее о движении фашистской колонны.

Мы быстро спустились с высотки в расположение пулеметной роты. В двух словах рассказали командиру роты о приближающихся итальянцах:

— Надо врагов встретить по всем правилам. Поскольку они не знают о нашем существовании и совершают марш без боевого охранения, есть смысл пропустить голову колонны и, когда фашисты втянутся в огневой мешок, открыть огонь по колонне в лоб. Как только итальянцы [196] в спешке начнут перестраиваться в боевой порядок и расходиться в стороны, откроем огонь фланговыми пулеметами. Один расчет надо оставить при себе.

Луна кивнула головой:

— Сейчас мы им устроим небольшую корриду.

Она подозвала своего заместителя и отдала приказ переместить пулеметные расчеты.

— Ты беги в первый взвод и объясни им все, как полагается, — наставляла Луна. — А я останусь здесь вместе с Павлито.

Пока Луна и ее заместитель расставляли пулеметчиков и втолковывали задачу каждому пулеметному расчету, первые подразделения фашистского батальона поравнялись с пулеметом, который должен был пропустить всю колонну, не открывая огня. Мятежники шли беспечно, не подозревая об опасности. Мундиры расстегнуты, винтовки небрежно закинуты за спину. Глядя в бинокль, как они втягиваются в приготовленную им ловушку, мы стали волноваться за наших парней: хватит ли у них терпения, выдержки? Хватило. Итальянцы больше чем наполовину втянулись в зону огня наших пулеметов.

Марио шепнул мне на ухо:

— Идут они так спокойно, точно к папе римскому на благословение.

— Ну что же, пусть идут, — добавила командир пулеметной роты Энкарнасион. — Сейчас они получат благословение, только не от римского папы, а от нас.

Но вдруг мы увидели, что итальянцы начали перестраивать свою колонну. То ли они заранее это запланировали, то ли почувствовали грозящую им опасность. Так или иначе, но теперь судьбу боя решали секунды.

— Энкарнасион, — повернулся я к Луне. — Пока они не успели принять боевой порядок, дай сигнал всем фланговым пулеметам открыть огонь.

Луна выхватила из-за пояса ракетницу и послала красную ракету.

Не успела ракета растаять в небе, как раздались длинные трескучие очереди четырех «максимов». Началось что-то невообразимое. Фашисты метались во все стороны, но повсюду их встречал губительный огонь. Одна группа во главе с офицером стала отходить, но не тут-то было. Ловушка захлопнулась. И сзади мятежников теперь поджидали наши пулеметчики. Отчаявшись выбиться из окружения, [197] длинноногий фельдфебель собрал часть солдат и повел их на штурм самого крайнего пулемета. Это уже была агония. Фашисты шли на пулемет, оставляя вокруг себя убитых и раненых. Страх, отчаяние толкали их вперед. Фельдфебель подбежал к пулемету, бросил гранату, и «максим» затих. Обрадованные мятежники с гиком бросились в образовавшуюся брешь, казалось, вот-вот они выйдут из окружения. Но тут случилось непредвиденное. Когда остаткам вражеского батальона почти удалось вырваться из наших тисков, в небе появились итальянские самолеты. Командованию итальянского корпуса стало, очевидно, известно, что республиканцы зашли в тыл Трихуэке, и авиация получила приказ атаковать республиканские части.

Итальянские летчики, приняв батальон, который попал под огонь наших пулеметов, за республиканцев, стали бомбить его и обстреливать с воздуха. Сквозь грохот боя Марио прокричал:

— Вот здорово! Теперь они прилетят на аэродром и будут докладывать, что уничтожили наступающих республиканцев. Ха-ха! Сами своих же побили...

От этого батальона остались, как у нас говорится, рожки да ножки.

А я смотрел на победителей — Луну, Марио, Пандо и радовался: какие замечательные люди сражаются за Испанию. Все они участвовали в боях на реке Харама, где солдаты, унтер-офицеры, офицеры порой в исключительно трудной обстановке побеждали во много раз превосходящего противника. Командиры и комиссары мужали на глазах. Смелость, мужество, смекалка, находчивость, хитрость росли от боя к бою. Они научились предвидеть, чувствовать и понимать цели боя, замысел своего старшего начальника и сложившуюся обстановку, реально оценивать силы противника, возможный характер действий его резервов. Характерен в этом отношении пример Пан-до. План захвата Трихуэке был выше всех похвал. Грамотно воевал и командир 1-го батальона капитан Гарсиа.

Обходный маневр, удачно осуществленный батальоном капитана Гарсиа, решил судьбу боя за Трихуэке. Противник не ожидал появления республиканцев в этом месте и вынужден был отступить. Бригада смогла с малыми потерями полностью овладеть деревней. Командир бригады Пандо представил к правительственным наградам капитана [198] Гарсиа, командира пулеметной роты Энкарнасион Луну и многих командиров и бойцов, которые особенно отличились в этих боях.

К 18 часам наша пехота вышла на указанный рубеж и у стен Каса-дель-Кобо залегла. Дальше продвигаться бойцы не имели сил: они лежали в воде и грязи, мокрые и усталые.

Начинался рассвет нового дня. И снова грянул бой, явившийся продолжением вчерашнего... позавчерашнего... Битва за республику продолжалась, и мы продолжали наступать.

Разгромленные части дивизии «Литторио», с которыми мы сражались, постепенно откатывались на северо-восток, стремясь занять выгодный рубеж для обороны, а на фронте 12-й интернациональной бригады генерала Лукача шли еще ожесточенные бои со 2-й итальянской дивизией «Черное пламя». Эта свежая дивизия имела в своем составе в четыре раза больше людей, вооружения и техники, чем республиканцы. 3-й батальон имени Гарибальди, состоявший из добровольцев-итальянцев, 4-й батальон имени Димитрова, в котором были французы, бельгийцы и одна русская рота добровольцев, с боями захватили юго-западную окраину Паласио-де-Ибарра. Уже третьи сутки шли беспрерывные бои. Дивизия «Черное пламя» по нескольку раз в день переходила в атаку, но, устилая поло сотнями трупов, откатывалась назад.

14 марта бои были особенно жестокими.

С утра наша бомбардировочная авиация нанесла три последовательных массированных бомбовых удара по боевым порядкам 2-й итальянской дивизии. Затем был произведен десятиминутный огневой артиллерийский налет. И тогда батальоны имени Гарибальди и Димитрова перешли в наступление. Трудно было разобраться, где интернационалисты, а где итальянцы дивизии «Черное пламя». Все смешалось в рукопашном бое.

Интербригадцы стояли насмерть. Если падал один, на его место становился второй, третий...

Вот такое письмо нашли друзья в кармане венгерского антифашиста рабочего Имре Шебеши: «Бои идут здесь жестокие. Не на жизнь, а на смерть. Вчера нас разбудили в одиннадцать часов. Политкомиссар сообщил, что нужны добровольцы в штурмовой отряд. Будем атаковать фашистские пулеметные гнезда. Вызвалось десять человек. Перед [199] уходом пели революционные песни. Атака началась в четыре часа утра. С неслыханной храбростью атаковали фашистов. Произошла отчаянная рукопашная схватка. Ребята вернулись, оставив троих убитых и четверых раненых. Но это выяснилось только к вечеру следующего дня, так как днем нельзя выйти, чтобы взять раненых. Среди раненых два чеха и один венгр. Вечером, под прикрытием темноты, выползли они из воронки и рассказали о случившемся. Они уничтожили пять пулеметов и убили много фашистов. Все свои гранаты разбросали на неприятеля. Очень характерно для настроения, что первыми словами бойцов штурмового отряда были: «Завтра опять пойдем».

И они шли. Через несколько часов схватки победа интернационалистов была предрешена. Умело заходя во фланг и тыл, роты 12-й интербригады рассекали подразделения итальянцев и по частям уничтожали их.

В итоге трехдневных боев батальонами Лукача было захвачено 13 орудий, около 50 пулеметов, 500 исправных винтовок, а также около 500 пленных солдат и офицеров.

В эти дни в числе наших трофеев оказались интересные документы штаба дивизии «Черное пламя».

Вот выдержка из приказа по дивизии:

«Используя время, предоставленное для приведения в порядок частей и материальной части, необходимо быстро взять в руки части, укрепив их организационно, морально и духовно.

Для этого необходимо:

... 2) Ознакомить всех с огромными потерями, понесенными противником в людях, средствах, сбитых самолетах, разрушенных артиллерией и авиацией селениях.

3) Говорить о плохом политико-моральном состоянии противника, который страдает от холода и отчаянно защищается, чтобы не дать нам искусным маневром его окружить и уничтожить»...

Этот приказ и был издан 15 марта, то есть после того, как дивизия «Черное пламя» в боях 9-14 марта понесла большие потери в людях, вооружении и технике и в результате этого была выведена в резерв как небоеспособная. Штаб дивизии, очевидно, оказался в очень тяжелом положении, если был вынужден издать приказ, в котором хвастливые и напыщенные фразы сменяются указаниями по реорганизации частей. [200]

Другой документ — приказ командира корпуса генерала Манчини был вызван необходимостью пресечь массовое бегство из частей: «Среди наилучшей и достойной массы существуют трусы. Не будем удивляться поэтому, что и среди нас имеются такие же. Но мы их изживем.

1. Было фактически установлено несколько случаев самострелов.

2. Было констатировано, что у некоторых «раненых», имеющих перевязки и прочее, на самом деле никаких ранений нет.

3. Было установлено, что некоторые действительно раненные сопровождаются людьми, не имеющими на это никакого задания, и некоторые самовольно воспользовались этим предлогом, чтобы покинуть линию огня.

Приказываю: а) тех, которые явно разоблачены в вышеупомянутом, немедленно расстреливать (пять человек уже понесли вчера и сегодня это справедливое наказание);

б) санитарам — немедленно докладывать о ранениях, произведенных самострелами или подозреваемых в этом;

в) начальнику королевских карабинеров при командовании волонтерских войск и командирам дивизий установить с этой целью специальную службу наблюдения на дорогах, в санитарных отрядах, полевых госпиталях и проч. Особую бдительность проявить на передовых пунктах медицинской помощи».

Этот приказ появился на свет потому, что уже в первых боях под Гвадалахарой республиканские войска, оборонявшие дальние подступы к Мадриду, сумели не только физически, но и морально сломить своего врага. Особенно большие потери интервенты несли в боях с интернационалистами и бригадами, созданными на основе знаменитого 5-го коммунистического полка. Смелость этих мужественных воинов, их умение вести бой не раз заставляли итальянские войска бросать оружие и сдаваться в плен. Сорокатысячный итальянский корпус с двумястами орудий и ста танками ничего не мог сделать против десяти тысяч пехоты, двадцати орудий и шестидесяти танков республиканцев.

Большую практику получили командиры и комиссары в этом сражении, и надо сказать, что в дивизии Листера было чему поучиться. Повсюду, во всех звеньях, начиная от взводов и рот до батальонов и бригад, был образцовый [201] порядок, крепкая дисциплина. Мне приходилось идти вместе с войсками по грязи, бездорожью, гористой местности. Я начал сомневаться, удастся ли обеспечить людей боеприпасами, питанием, обмундированием и всем, что нужно для успешного ведения боевых действий. Листер на эти опасения обычно отвечал:

— Павлито! Все будет сделано и доставлено по назначению, там в тылу работают коммунисты, а где коммунисты работают — там они наводят порядок и справляются с делами.

Не раз я видел, что, какой бы ни был напряженный бой, питание всегда доставлялось на передовые, и если нельзя было подбросить его на повозках или машинах, то везли на ишаках, мулах и лошадях. Любимый испанский напиток — горячий кофе доставляли в окопы два-три раза за ночь. Питание в окопы выдавалось не но установленным нормам, а по потребности. Во время обеда раздавали легкое вино, которое входило в солдатский паек. Даже были такие моменты, правда, это еще до боевых действий с итальянцами, когда наступало обеденное время, часа на два вообще прекращались всякие боевые действия, и тогда с обеих сторон не услышишь ни одного выстрела. Мы так шутя говорили между собой: «Настала «комида» — это значит время обеда. В такие часы затишья военные окопы превращались в мирные лагеря. Повсюду происходила смена белья, обуви и верхней одежды. Кое-кто начинал сам стряпать паэлью, появлялись порроны, своеобразные кувшины с тонкими длинными носиками, из которых испанцы любят пить сухое вино.

В укреплении морального духа армии огромную роль играли комиссары-коммунисты. Я говорю о комиссарах-коммунистах потому, что в республиканской армии были комиссары социалисты и анархисты. Некоторые из них, вместо того чтобы наводить в войсках твердую революционную дисциплину, наоборот, поддерживали тех, кто нарушал ее. Правда, таких комиссаров были единицы.

В большинстве комиссары и политработники были людьми железной воли, мужественные, храбрые в бою, заботливые и внимательные к бойцам и офицерам. Они, особенно коммунисты, вели кропотливую работу по воспитанию у солдат чувства любви и уважения к своему командиру, учили точно и беспрекословно выполнять приказ командира. [202]

Душой дивизии Листера был комиссар Альварес Сантьяго. Небольшого роста, крепкий, вечно куда-то спешащий, он пользовался большим авторитетом среди солдат и офицеров. Блестящий оратор, умный пропагандист, Альварио умел подбирать ключи к сердцам самых замкнутых, а порой и неуравновешенных людей.

Я вспоминаю один случай. Три дня солдаты были в бою. Они стояли насмерть, и никто из них не выражал недовольства. И вдруг сразу после боя в одно из подразделений пришла автомашина, доверху груженная плетеными сандалиями. Солдаты быстро выстроились в очередь, и интендант начал раздавать. Все шло хорошо. Солдаты по-хозяйски примеряли обнову и, убедившись, что все в порядке, отходили в сторону. Дело близилось к концу. Оставалось три человека. И вдруг интендант, протянувший руку за очередными сандалиями, почувствовал, что ладонь скользнула по шершавым доскам кузова. Сандалий больше не было. От неожиданности он даже растерялся. Почувствовав недоброе, солдаты вскочили в грузовик, нырнули под тент. Появились они оттуда багрово-красные от гнева.

Разгорался скандал. К машине подходили солдаты, нервы людей, несколько суток находившихся в кровопролитном бою, не выдержали. В другое время все обошлось бы шуткой, а тут возник скандал. Несколько солдат швырнули сандалии в лицо интенданту. Кольцо вокруг машины сжималось, и трудно сказать, чем бы это кончилось, не появись Альварес Сантьяго.

— Кто здесь курящий?

Солдаты повернулись к комиссару.

— Ты нам зубы не заговаривай, — пробасил рослый солдат.

— А я и не заговариваю. Кто курящий, подходи — получай сигареты по три на каждого.

Солдаты подошли. Альварес и еще двое стали раздавать сигареты. Когда все получили, Сантьяго попросил двоих заглянуть в машину. Каково же было их удивление, когда они увидели там гору пачек.

— Ну что, будем теперь ругать интенданта за то, что привез лишние сигареты?

Раздался смех.

Потом кто-то пошутил; «Может, он из трех сандалий сигареты накрутил?» [203]

Раздался взрыв хохота. Почувствовав, что гроза миновала, Альварес вытер пот с лица. Потом по-домашнему, спокойно стал совестить солдат, поссорившихся из-за сандалий.

— Подумать только, — сокрушался Сантьяго, — из-за мелкой ошибки кладовщика чуть не состоялся самосуд. Немного помолчав, добавил:

— Те, кому не хватило сандалий, зайдите завтра к индентанту — выдадим.

Сказал и спокойно пошел к себе. Таков был комиссар дивизии Альварес Сантьяго.

И боевой успех нашей дивизии во многом зависел от кропотливой, умной работы этого талантливого человека.

Так же успешно сражались и наши соседи — солдаты и офицеры 12-й интернациональной бригады. Они внесли большой вклад в дело разгрома итальянского экспедиционного корпуса. Под их мощными ударами лопнула хваленая слава фашистской дивизии «Черное пламя». 12-я интернациональная бригада, наголову разгромив кадровую итальянскую дивизию, полностью овладела Паласио-де-Ибарра, живописным местечком, где расположился теперь штаб бригады, возглавляемый генералом Лукачем.

Об этом отважном генерале, о замечательном человеке, чья скромная жизнь была настоящим подвигом, мне хотелось бы рассказать подробно.

В конце 1936 года я впервые встретился с генералом Лукачем. Это было в воскресный день. Наша переводчица, веселая черноглазая Мария Хулия, предложила мне и Мите Цюрупе поехать в штаб интернациональной бригады. «Там, — сказала Мария, — увидите своих земляков». Мы обрадовались.

— Едем, Мария! Назначайте время и место встречи,

— Ждите в гостинице. Вечером зайду.

День тянулся очень медленно. Только стало смеркаться, а я уже нетерпеливо прохаживался по коридору. Вскоре появился Митя. Марию долго ждать не пришлось. Втроем мы отправились в гости. Через двадцать минут езды нашу машину остановил часовой, неожиданно появившийся у дороги. Мария вышла и что-то объяснила ему. Наконец приехали. Вот и дом, где располагался штаб.

Нас встретил приветливой улыбкой невысокий военный [204] в генеральском мундире. Он показался нам совсем молодым.

— Прошу, дорогие друзья, — он пожал нам руки, обнял и поцеловал Марию. Все это он проделал так непринужденно и просто, что мне показалось, будто я давно с ним знаком.

Лукач прожил большую, интересную жизнь и хорошо знал цену настоящей дружбы.

В 1916 году гусар австро-венгерской армии подпоручик Мате Залка попал в русский плен. Судьба забросила его далеко от Венгрии, в Хабаровский лагерь военнопленных.

Здесь Залка узнал, что в Петрограде рабочие взяли власть в свои руки, что Ленин призывает трудящихся кончить войну. Изданы декреты о мире, о земле, о национализации заводов; крестьянам отдана земля. Залка радовался, что русские рабочие взяли власть. Особенно его обрадовало, что войне скоро будет конец. А это значит, и Австро-Венгрия выйдет из войны.

Как-то вечером солдат принес в барак для военнопленных листовку большевиков на венгерском языке. Залка прочитал ее дважды: со всеми ее пунктами он был согласен.

Революционные события нарастали. И когда разнеслись слухи, что к лагерю приближается отряд красногвардейцев, пленные объявили лагерь советским. Мате Залку избрали командиром отряда венгерских и австрийских интернационалистов.

Потом Мате Залка добровольцем вступил в ряды Красной Армии и, командуя кавалерийским полком, защищал молодую Советскую республику.

После разгрома белочехов и Колчака в руки рабочих-дружинников попал «золотой поезд», который насчитывал тринадцать вагонов. В них находилось около 45 000 пудов чеканной золотой монеты. Интернациональный полк, где Мате Залка был командиром батальона, должен был конвоировать этот состав.

Около двух недель шел золотой эшелон. И в этой операции проявились в полную силу военный опыт, бесстрашие, хладнокровие Мате Залки.

Большой и трудный путь прошел Залка: плен у колчаковцев, бегство из-под расстрела, уход к партизанам, бои против японцев и банд Семенова, колчаковцев, деникинцев, [205] махновцев, против врангелевских полчищ, знаменитый Перекопский прорыв, бои против белополяков и банд Маруси, против «белых», «зеленых», «синих» и других бандитов. На боевом коне и с клинком в руке он прошел всю Сибирь, Поволжье, юг России, Украину и Крым. За подвиги в рядах Первой Конной армии Советское правительство наградило его орденом Красного Знамени.

Остались позади фронтовые дороги. Мате Залка стал гражданским человеком. Но это не значит, что для него началась тихая, безмятежная жизнь. Его жизнь — сплошная дорога. Мате Залка работал в Народном комиссариате иностранных дел и в качестве дипломатического курьера побывал в Иране, Афганистане, Норвегии, Дании, Швеции, Италии и других странах. В то время работа дипкурьера была сопряжена с большими опасностями и требовала смелости. К тому же надо было ориентироваться в вопросах международной политики, обладать большим тактом, высоким сознанием своего долга. Мате Залка обладал всеми этими качествами.

Позже Мате Залка в течение трех лет был директором Московского театра революции, а затем перешел в аппарат ЦК ВКП (б).

Вскоре один за другим появляются рассказы, повести, сборники новелл Мате Залки. Он начинает сотрудничать в русских журналах и во многих газетах. В тридцатые годы Мате Залка сдружился с Н. Островским, Вл. Ставским, А. Караваевой, И. Эренбургом. Особенно теплая дружба была у него с Николаем Островским,

Когда в Испании начался мятеж, Залка работал над очередным своим романом. Работа шла лихорадочными темпами. Мате торопился в Испанию.

... Мате Залка прибыл в Испанию, когда начинались тревожные дни обороны Мадрида и над республикой нависли черные тучи фашистской угрозы. Тогда он еще не был генералом. Но он был коммунистом. Совесть не позволяла ему сидеть сложа руки. Надо действовать — времени в обрез. И он, не впадая в панику, используя свой опыт борьбы революционера, накопленный в годы гражданской войны, приступил к делу, для которого очень нужны были такие люди, как Мате Залка.

Ему поручили формировать 12-ю интернациональную бригаду и назначили ее командиром. [206]

... Бойцы более десяти национальностей, самых различных политических и религиозных убеждений, выстроившиеся на площади в Альбасете, с интересом ожидали, на каком языке обратится к ним тогда еще не известный никому генерал Лукач — темноволосый, подтянутый человек в кавалерийских брюках и в коричневой замшевой куртке без знаков различия, затянутый в портупею. Каждому хотелось, чтобы комбриг оказался его земляком.

— Товарищи, чтобы никого не обидеть, я буду говорить на языке Великой Октябрьской социалистической революции, — сказал комбриг.

После небольшой паузы площадь разразилась громом аплодисментов.

Так начал в Испании свою деятельность генерал Лукач, с первых слов завоевавший любовь и доверив бойцов...

Там же, на площади в Альбасете, где его так бурно встретили интернационалисты, он в течение суток произвел боевой и строевой расчеты, вооружил людей, сколотив костяк бригады, впоследствии прозванной народом бесстрашной.

У Лукача появилась идея написать от имени бойцов бригады воззвание к испанскому народу. Текст его обсуждался в батальонах и после всеобщего одобрения был опубликован в испанских газетах.

«Народ Мадрида!

Мы извещаем тебя о твоем новом друге — о 12-й интернациональной бригаде.

... Мы пришли из всех стран, часто против желания своих правительств, но всегда с одобрения рабочих, в качестве их представителей... Мы приветствуем испанский народ из наших окопов, держа в руках оружие, и клянемся не выпускать его из рук до тех пор, пока не отстоим вашу свободу, счастье...

Вперед за свободу испанского народа! 12-й интернациональная бригада рапортует о своем прибытии. Она сплочена и защитит ваш город так, как если бы это был родной город каждого из нас. Ваша честь — наша честь... Ваша война — наша война.

Салют, камарада!

12 ноября 1936 года».

... И вот теперь мы у него в гостях. [207]

Здесь же, у Лукача, Мария познакомила нас еще с одним товарищем. Его звали Фриц Пабло. Имя, фамилия не русские, но лицо наше, родное, знакомое. Я долго смотрел на него, потом не выдержал и спросил:

— Вы не из Пролетарской стрелковой дивизии? Я вас, кажется, видел на маневрах.

— Да! Не ошиблись, — улыбнулся молодой человек. — Батов — моя настоящая фамилия, Павел Иванович.

Народу у Лукача собралось много. Кого здесь только не было! Чехи, поляки, румыны, болгары, французы, бельгийцы, сербы, словаки, немцы, итальянцы. В бригаде были еще русские, но Мария нас почему-то с ними не познакомила, а мы не стали настаивать.

С большим вниманием мы слушали генерала Лукача за ужином. Он говорил о бригаде, созданной из добровольцев, замечательных людей всех возрастов, приехавших со всех уголков земного шара. Эти люди понимали друг друга, потому что их объединяла единая цель: ненависть к фашизму.

Генерал Лукач назвал несколько фамилий людей, приехавших из Советского Союза. Особенно тепло он отзывался о Фрице Пабло, как о человеке, хорошо знающем военное дело.

За столом говорили на многих языках. Мария старалась успеть все перевести, но это ей не всегда удавалось.

Выступления интернационалистов часто прерывались возгласами: «Быстрее на защиту Мадрида!», «Вперед за свободу испанского народа!», «Но пасаран!». Словом, у всех присутствующих было боевое настроение. Это был вечер перед уходом бригады на фронт.

На обратном пути в отель Митя восторженно говорил:

— Саша, какие славные ребята. Высокоидейные, решительные, не жалеющие себя. Они добровольно приехали защищать республиканскую Испанию. Не так-то просто некоторым из них приходилось добираться до Испании, Многих с полпути сажали в тюрьмы, мучили на допросах.

Позже в своих воспоминаниях Павел Иванович Батов — ныне генерал армии, дважды Герой Советского Союза — так писал об опасностях, которым подвергались интернационалисты по пути в Испанию: «Один из бойцов, югославский антифашист, беспартийный рабочий Пер, с которым я познакомился в первый же день по приезде в Альбасете, рассказывал, что его четырежды арестовывала [208] полиция: австрийская, чешская, швейцарская и французская — пока он добирался в Испанию. Два румына, железнодорожные рабочие братья Бурка, подвергались аресту трижды. 20-летние польские юноши Петрен и Янек, рабочие суконной фабрики в Лодзи, чтобы попасть в Испанию, прошли пешком всю Германию и Францию. У них не было денег на дорогу, а заработанные на поденных работах в пути жалкие гроши целиком уходили на скудное пропитание. И все-таки патриоты достигли цели. Английские шахтеры Антони и Джордж, как их называли в бригаде, добирались в Испанию на трех пароходах, израсходовав все свои сбережения. Канадский рудокоп Георг Фет завербовался в Соединенных Штатах Америки кочегаром торгового судна, прибыл во французский порт и оттуда пешком пришел в Испанию. Ни трудности, ни опасности не сломили боевого духа добровольцев. Слушая их рассказы, нельзя было не гордиться солидарностью трудящихся всех стран».

В гвадалахарском сражении со всей полнотой раскрылись дарования и незаурядные способности генерала Лукача. Его бригада первой из всех воинских частей республиканской армии наладила бесперебойную телефонную связь, что очень важно для успешного и оперативного руководства подразделениями на поле боя. Превосходно оборудованная медико-санитарная часть не только полностью и своевременно обслуживала раненых и больных бригады, но и помогала другим частям: в частности, дивизии Энрике Листера. О работе своих врачей и санитаров генерал Лукач с теплотой говорил: «...только люди, истекающие кровью на поле боя, могут понять, что означает для бойцов заботливая и умелая рука санитара». Он подчеркивал большое политическое и психологическое значение военно-медицинской службы.

Большое внимание Лукач уделял подвижности и маневренности подразделений, без чего, как он считал, в современном бою успеха не будет. Это был дальновидный и предусмотрительный военачальник. Ценой огромных усилий генерала его бригада была почти полностью посажена на автомобили, что сильно увеличивало ее боеспособность.

Командуя людьми, формируя и укрепляя боевую выучку бригады, повышая политическую сознательность ее бойцов, Лукач всегда опирался на опыт Мате Залки — красного командира гражданской войны, прославившегося своими делами в борьбе с контрреволюцией и интервенцией. Для испанских революционеров Павел Лукач и его бригада служили примером коммунистического подхода к делу. У него учились воевать.

В начале 1937 года я вновь увидел генерала Лукача. Это было на совещании в штабе Листера. Листер давал указания командирам бригад о передислокации войск и штаба дивизии в более глубокий тыл, в район Гвадалахары. Здесь можно было вести нормальную боевую подготовку и получить пополнение к предстоящим боям.

В перерыве генерал Лукач, увидев меня, спросил:

— Ну как, Павлито, работает Марио?

— О! Отличный переводчик, я очень доволен его работой. Он мне во многом помог. Два раза был в разведке и приводил пленных. Однажды в районе Трихуэке с двумя бойцами привел двенадцать итальянцев, среди которых оказалось два офицера.

— Вот видите, дорогой мой Павлито, какого я дал бойца из батальона Гарибальди. Салюд! Завтра приезжай ко мне. Много трофейных пулеметов после боя скопилось, да и «максимы» частично вышли из строя. Хорошо? Ну, еще раз до свидания.

Когда через несколько дней мы с Марио приехали и штаб Лукача, здесь уже собрались все специалисты-оружейники. Под навесом на стеллажах лежало более трех десятков пулеметов разных марок. Взялись за ремонт. За неделю удалось привести в порядок все неисправные пулеметы. Закончив работу, собрался назад, домой, к Листеру.

Лукач вызвал меня к себе перед отъездом и подарил маленький пистолет «вальтер», который был при мне и во время финской кампании, и в походе в Западную Белоруссию, и в Отечественную войну. Подарок напоминал мне о человеке, который геройски жил и геройски сложил свою голову под Уэской.

О гибели генерала Лукача я узнал от Листера в самый разгар подготовки к Брунетской операции. Я был ошеломлен, не мог поверить, что его не стало. Казалось, подъедет сейчас машина и войдет Лукач, веселый, неунывающий и своим обычным тихим и воркующим голосом скажет: «Ну как, дорогой Павлито, обстоят дела?»

Смерть генерала Лукача была скорбью всей народной Испании. Газета испанского трудового народа писала: [210]

«Лукач — любимый руководитель Народной армии Испании, боец-коммунист, приехал в Испанию, чтобы победить смерть. Он пал. Но все его бойцы, вся армия, весь испанский народ преподнесут ему победу. Когда победим, самое большое знамя мы поставим на его могиле».

Гвадалахарская операция была последней, в которой участвовал Мате Залка.

Накануне, перед гибелью, бригада под его командованием перебрасывалась с Центрального на Арагонский фронт, под Уэску. Мате Залка выехал на рекогносцировку, где был смертельно ранен.

Погиб боевой друг, талантливый командир и бесстрашный революционер. В уважении и любви к людям он не знал границ. Никакой путь не был для него долог, если он мог что-нибудь сделать, чтобы уберечь, накормить, развлечь, подбодрить своих людей.

Похоронили Лукача в Валенсии. Сотни тысяч испанцев провожали в последний путь своего любимого героя.

«Так, в один летний день 1937 года были срезаны все розы в садах Валенсии, чтобы усыпать ими гроб генерала. Сверкали на солнце острия штыков, и ветки апельсиновых деревьев служили лавровым венком», — вспоминает один из бойцов его бригады об этом дне.

На его могиле рабочие воздвигли памятник из белого камня и высекли на нем четверостишие поэта Михаила Светлова:

Я хату покинул,

Пошел воевать,

Чтоб землю в Гренаде

Крестьянам отдать.

Забегая вперед, расскажу, что после Испании мне довелось отдыхать в Сочи. Там я встретил своих друзей по Испании: Цюрупу, Гурьева, Погодина, Татаринова и девушек-переводчиц, которые учились вместе с нами в академии имени Фрунзе.

Разместились мы в третьем корпусе, у отдыхающих он именовался «штурмовым». Процедуры почти никто из нас не принимал, поэтому времени свободного было вполне достаточно, и мы, как правило, проводили его вместе, На пляж, в кино, в театр, на танцплощадку — всюду шли гурьбой. Пели вечерами испанские песни, исполняли танцы, кто как их запомнил. Даже изображали матадора, [211] превращая танцевальную площадку в арену для боя быков. Вскоре в нашей компании появился молодой жизнерадостный парень.

— Кто это? — спросил я Митю.

— Летчик капитан Бела, племянник генерала Лукача, — ответил Митя и подвел меня к нему.

— Знакомьтесь.

Теперь мы часами сидели у моря и говорили, говорили о Мате Залке.

В день отъезда из санатория мы обменялись адресами. Бела дал мне номер телефона, по которому я мог его найти в Москве.

— Это телефон Веры Ивановны, жены дяди. Она будет рада видеть вас.

В конце сентября Бела позвонил и пригласил меня, Ваню Татаринова, Колю Гурьева и Митю Цюрупу на чашку чаю. Он познакомил меня с женой и дочерью Мате Залки.

Мне казалось, что я с этими людьми уже много-много лет знаком. Вера Ивановна — невысокого роста шатенка, веселая и говорливая. Она выглядела гораздо моложе своих лет. Тала, их дочь, тоже большая говорунья. Весь вечер она пела песни, читала стихи, танцевала, рассказывала о школьных делах. Задавала уйму вопросов, расспрашивала, как мы воевали в Испании.

Вера Ивановна показала кабинет, где работал писатель. Небольшая комната, письменный стол, два или три стула. В стены вделаны книжные полки. Много исторической и военной литературы.

— Мате, — заметила Вера Ивановна, — хотя и был по профессии писателем, уделял много внимания изучению военного дела, любил читать произведения полководцев гражданской войны. С большой жадностью читал военные мемуары, как будто чувствовал, что военная наука ему будет больше нужна в жизни, чем профессия литератора.

Хозяйка дома встала на стул и с самой верхней полки сняла семейный альбом с фотографиями.

— Вот последний снимок. Здесь мы отдыхали летом 1936 года, перед отъездом Мате в Испанию. Село Белики на реке Ворскле, в Полтавской области. Мате не любил ездить на курорты. С большим удовольствием он отдыхал в кругу семьи, и в то же время много работал, писал,

Вера Ивановна достала с полки книгу. [212]

— Летом 1936 года Мате заканчивал свой последний роман «Добердо». В июне, когда он узнал о мятеже в Испании, кончилась для нас спокойная жизнь. Он стал плохо спать, долго лежал по ночам с открытыми глазами и о чем-то думал. Сильно нервничал, когда почтальон не вовремя приносил газеты. Когда попадали в руки газеты, Мате смотрел, что нового сообщают о событиях в Испании. Я знала, если в Испанию едут добровольцы со всего мира, а Мате был одним из первых организаторов интернациональных частей еще в гражданскую войну, то его место там, в Испании. Я была уверена, что оставаться в Москве, с нами, он не сможет.

Мы, четверо солдат-добровольцев, воевавших вместе с генералом Лукачем, молча рассматривали семейные фотографии.

И снова, как живого, увидели Лукача.

Вера Ивановна замолчала, словно вспомнила что-то забытое. Потом она показала письма мужа, присланные из Испании. Вот одно из них, адресованное Талочке:

«Родная моя Талочка, всетвои указания принимаю к исполнению. Буду решительным, «хитрым» и осторожным. Буду стараться так сделать, чтобы врага победить и самому возвратиться к вам, в чудесную, родную семью. Здесь сейчас шпарит солнце, приблизительно, как в Беликах в сентябре.

Недалеко, среди тех гор, которые идут цепью на восток, идет бой. Ухает артиллерия, клокочут пулеметы, с глубокими вздохами разрываются снаряды неприятеля, которые они пачками посылают на позицию наших бойцов.

Радостное весеннее солнце кажется большим противоречием рядом с тем, что делается вокруг. Но эти разрывы, эти пулеметные очереди, этот треск оружия — историческая необходимость, чтобы вновь родилась страна Сервантеса. Последние иллюзии великих дон-кихотов рассеиваются в этих разрывах. Проблемы демократии и свободы можно разрешить только с оружием в руках, как бы это на первый взгляд ни звучало противоречиво. Вот почему твой отец здесь. Надо друзьям помочь опытом и решительностью, Как это дорого ни стоило лично мне и всем нам». [213]

А вот письмо жене, датированное 5 июня 1937 года:

«Получил сразу два письма. Счастлив. Видно, что почта окончательно налаживается, и это настоящее счастье. Потому что письма твои — это подлинно духовное событие в моей жизни...

Теперь насчет моего здоровья. Ничего. Устал я, конечно. Но в последнее время нагрузка стала немного слабеть, и я моментально воспрянул. Мне же надо прийти в себя. Глаза тоже успокоились. Ношу черные очки от солнца. Мигрени в последнее время стали редки. О том, когда вернусь, сказать не могу. Задача еще не выполнена, и буду держать знамя до конца. То, что мы возложенные задачи выполним с честью, сомневаться не приходится. Мне, Верочка, очень приятно читать твои строки, в которых ты меня подбадриваешь. От этого у меня на сердце становится тепло. Я горжусь моей женой и дочкой... Настоящие, настоящие! Такими должны быть жена и дочь коммуниста. Верунечка, очень трудно читать те строки, где ты пишешь о своей тоске. Я этим не хочу сказать, чтобы ты не писала об этом в будущем. Пиши обязательно обо всем, что ты переживаешь, иначе письма не имеют смысла. Но трудно читать эти строки, ибо я тоже тоскую очень. Но надо найти в себе силы побороть это. Главное, чтобы быть достойным сыном страны, перед которой преклоняются даже заклятые враги. Ты знаешь, когда я очень измотаюсь, когда после трудного дня, после того как замолкают паши громкие голоса, чувствую, что нет больше сил, стоит только подумать о том, что я ведь из той страны, как становится мне стыдно и силы приходят. Это очень дисциплинирует и подбодряет. Подумай, что сказала бы ты или Тала, или те, кто верят в меня, если бы я оказался слабым?

Поэтому, прошу тебя — верь, что мы встретимся безусловно, что я приеду.

Твой Мате».

Но они больше не встретились.

Он не вернулся домой. А как хотелось еще раз увидеть этого человека, влюбленного в жизнь. Человека, который [214] отдал себя борьбе за счастье других людей. Увидеть таким, каким вывел его Хемингуэй в сценарии «Испанская земля». Когда я шел домой, мне почему-то вспомнились слова Эрнеста Хемингуэя: «В молодости смерти придавалось огромное значение. Теперь не придаешь ей никакого значения. Только ненавидишь за людей, которых она уносит». И я подумал, что вдвойне обидно, когда смерть уносит человека, всего себя отдавшего борьбе за счастье других людей. Те, кому довелось жить рядом с ним или бороться, надолго сохранят образ сына венгерского народа, героя Испании,