Комдив Хуан Модесто и комиссар Карлос Контрерас. Кавалерийский эскадрон. Андрей Савченко. Пари. Занятия с командирами

После боя за телеграф бригаду отвели на отдых. Листер собрался по делам ехать в Мадрид. Пригласил он и меня. Утром мы тронулись в путь.

Вначале Листер дремал, мягко покачиваясь на кожаных сиденьях автомобиля, потом, согнав сон, повернулся ко мне.

— Забываю тебя об одном деле спросить. Знаешь ли ты толк в кавалерии?

— Служил в кавалерийском полку.

— В нашу бригаду входит кавалерийский эскадрон — двести пятьдесят сабель. Командиром я назначил молодого и неопытного лейтенанта Триго. Правда, парень он энергичный, лошадей любит, но ему надо помочь. Советником у него работает сейчас офицер-кавалерист старой русской армии. Говорит, что окончил кавалерийскую школу еще при царе, воевал, а в двадцатом году бежал с белогвардейцами из России в Париж. Там прожил шестнадцать лет, работал шофером такси. В Испанию приехал добровольцем, кровью хочет искупить вину перед Родиной и заслужить право вернуться домой.

— А к делу как относится? Понимает ли толк в нем?

— Считает себя большим знатоком конницы и предлагает кавалерийский эскадрон развернуть в дивизион или в полк. Лошадей обещает пригнать из Канады, лишь бы ему дали деньги и право поехать туда.

Листер немного помолчал, словно взвешивая предложение бывшего белогвардейца. Потом добавил:

— На лошадях он, конечно, ездит хорошо, это я видел. А вот насчет денег и поездки в Канаду надо подумать. Знаешь, Павлито, отправляйся-ка ты в эскадрон и разберись там, что к чему.

Договорились, что по приезде в Мадрид он меня сам туда и проводит. [116]

За разговорами не заметили, как наша машина уже въезжала на улицу прифронтового Мадрида. Листер пригласил пообедать в Доме партии. Там он познакомил меня с командиром дивизии Хуаном Модесто. Высокий, застенчивый брюнет при встрече крепко пожал руку, одобряюще похлопал по плечу: «Вместе будем воевать!»

Здесь же за обедом я познакомился с Карлосом Контрерасом, политическим комиссаром, возглавлявшим политотдел 5-го коммунистического полка. Шумный, энергичный, он тут же принялся рассказывать о работе отдела. Одной из главных заслуг он считал то, что выходит газета «Милисиа Популар».

Отдел выпустил серию брошюр-учебников для подготовки бойца к наступательным действиям. Меня удивил размах работы политического отдела полка, и я об этом сказал Карлосу. Он ответил, что иначе они работать не могут: ведь 5-й полк — своего рода научная лаборатория, опыт которой становится достоянием всей республиканской армии. И неважно, как называется отдел: полковой или армейский. Руководит политической работой непосредственно Центральный Комитет Коммунистической партии Испании.

Обед длился долго. Мы успели хорошо поговорить.

Во второй половине дня мы с Листером отправились в кавалерийский эскадрон. Он располагался в Ла-Мантанья, в старых мадридских казармах.

Встретил нас веселый паренек лет двадцати, с пробивающимся пушком вместо усов.

— Командир эскадрона лейтенант Триго, — представился он.

— Здорово, друг, — тепло поздоровался с ним Листер. Шагах в двух за лейтенантом по стойке «смирно» замер лысеющий, пожилой капитан. Подтянутый, щеголеватый, он, казалось, любовался своей выправкой, ладно сшитым френчем, брюками-галифе цвета хаки, сапогами, начищенными до блеска, и позванивающими испанскими шпорами с большими зубцеватыми репейками. Модная, сильно выгнутая посредине шашка, конец рукоятки и ножны которой были покрыты серебром, так же как и кавалерийская плетка, должны были убедить, что перед вами настоящий наездник.

— Капитан Савченко, — щелкнул он шпорами. Листер предложил мне остаться здесь на два дня, а сам [117] этим же вечером уехал в бригаду. Марио, мой переводчик, встретил в эскадроне земляка, и они уединились, вспоминая о любимой Италии, родных и знакомых. А когда кто-то попросил их разговаривать потише, они ушли на ближайшую лужайку.

Едва я зажег свет в отведенной мне комнате, собираясь прилечь, в дверь постучали. На пороге стоял Савченко.

— Буэнас тардес, — произнес он с акцентом. — А лучше по-русски: «Добрый вечер». Я сразу понял, что вы из России.

— Да, я русский, — отпираться было бесполезно.

— Земляки, — опустился на стул поздний гость. — Забежал на огонек, хочется узнать о матушке России, как она там. Ведь вы недавно оттуда?

— Да нет, давненько уже, — соврал я.

— Значит, такой же, как и я, белоэмигрант?

— Да как вам сказать, — уж больно не хотелось мне величать себя белоэмигрантом, — бабушка подростком увезла в Лондон...

— А я в Париже скитался. Вышибли нас большевики ко всем чертям, с тех пор без Родины, — застарелая злость чувствовалась в его словах.

Мне неприятно стало разговаривать с ним, но я заставил себя слушать. Хотелось выяснить, зачем он здесь появился. И Андрей, он просил себя называть так, почувствовав мою настороженность, попытался сгладить впечатление.

— Конечно, тогда я еще был молод и многого не понимал. Теперь прозрел. Как мы были неправы.

Он стал рассказывать о себе:

— Мы прибыли в Париж с пустыми руками, неприспособленные к гражданской жизни, не имея профессии. Кое-кто из дальновидных высших офицеров сумел припрятать золото, драгоценности. Первое время они могли не волноваться. А таким, как я, пришлось задуматься о завтрашнем дне.

В Париже нас собрали и известили, что французское правительство любезно предоставило нам политическое убежище. Зачитали лишь одно условие. В Париже разрешалось жить тем, кто не позже, как через два месяца, найдет работу. Наивные задавали вопросы: «А как быть тому, кто останется без работы? Кто отпустит средства на [118] существование». — «Таких не должно быть, — последовал ответ. — Никаких средств выделяться не будет».

С тем и разошлись.

Когда я прожил все свои вещи, знакомые сосватали меня одной вдове. Конечно, я не питал к ней никаких чувств, но голод — не тетка, и я согласился стать ее мужем. Вдова имела небольшой домик, кое-какие связи, они-то и помогли мне стать шофером такси. Многие бывшие офицеры влачили в Париже жалкое существование. Правда, почти все они были у дел и даже на второй год получили «повышения», но какие! Стали ночными сторожами универсальных магазинов и увеселительных заведений, вышибалами в ресторанах, дворниками, швейцарами. Место шофера такси считалось просто роскошью. Шли годы, старели безусые графы, а новая Россия становилась все сильнее и сильнее, о возврате к старому не могло быть и речи.

Все это время я сильно скучал по родине, по раздольным оренбургским степям. — Андрей сильно затянулся сигаретой.

Немного помолчал, закрыл глаза и, потирая лоб, что-то вспоминал.

— Ведь я уроженец небольшой деревушки под Уральском. Отец, разорившийся помещик, плохо жил с матерью. В имении матери вечно происходили ссоры, взаимные упреки сыпались как из рога изобилия, и бабушка, чтобы я этого не слышал, увезла меня к себе в Оренбург. Потом, когда подрос, отправили меня учиться в кадетский корпус. Перед войной получил чин младшего офицера-кавалериста. Попал на фронт. Сражался... за царя, за отечество... И вот остался один-одинешенек на всем белом свете. Без царя, без отечества, без родных. Мать и отец умерли. Бабушка, что воспитывала меня, и того раньше. Все эти годы я много передумал, пережил и понял, что без России не могу жить. Мое прошлое — заблуждение юности. Вот приехал сюда добиться права вернуться домой. А ты как?

— А разрешат? — уклонился я от ответа.

Если верить моему новому знакомому, то мы и впрямь земляки.

Мне захотелось проверить его. Стал расспрашивать об обычаях уральского казачества, о природе. Он отвечал с охотой, толково и правильно. Сомневаться в том, что он жил там, не приходилось. Подозрения мои, возникшие в [119] первые минуты знакомства, начали проходить. Мы поговорили еще с полчасика и распрощались.

— До завтра? — Савченко уходил довольный.

— Утром в штабе.

Наутро я встал рано, позавтракал на скорую руку и сразу же отправился в штаб. Попросил, чтоб принесли расписание занятий. Как только я увидел расписание, составленное Андреем Савченко, подозрения, уже было пропавшие, возникли с новой силой. Расписание боевой подготовки эскадрона говорило о том, что над ним работал человек, мало понимающий в кавалерийском искусстве. Занятиям конному делу отводилось всего часа полтора в день, да и то кое-где были «окна». Остальное время — солдатские собрания, строевая подготовка, изучение уставов старой армии. Здесь было все, что не нужно изучать в военное время.

Я был почти уверен, что Андрей Савченко не тот человек, за которого себя выдает. Прямых улик еще не было, и я, не желая себя раскрывать, решил последить за «казачьим офицером».

По расписанию проводились строевые занятия на плацу. Я подошел, когда все собрались, и со стороны стал наблюдать.

Андрей на занятиях показал себя неплохо. Он четко, точно по уставу демонстрировал различные элементы строевой подготовки. Чувствовалось, что за этим лежат годы тренировок, видимо, где-то он проходил специальный курс обучения по строевой и физической подготовке. И скорее всего не в России. Делал он все четко, но не так, как предусматривал даже старый русский устав. Не верилось, что перед вами человек, который за последние шестнадцать лет только и занимался вождением такси.

Наконец настал час конных занятий — рубка лозы. Была построена колонна всадников. Командир скомандовал эскадрону вынуть из ножен клинки и приготовиться к рубке.

— Что же они станут рубить? — спросил я подошедшего Андрея.

— Воздух, — ответил он.

Так и случилось. Всадники один за другим выезжали из строя и старательно полосовали воздух. Настоящих станков и лозы не оказалось. Посмотрел я на занятия, и злость на Савченко захлестнула меня. Не сегодня-завтра [120] им идти в бой, а он то ли от неумения, то: ли умышленно не учит бойцов настоящей рубке. Чтобы убедиться до конца в своих подозрениях, я попросил лейтенанта Триго организовать рубку лозы и вольтижировку на коне для всех офицеров. Триго согласился.

Когда все приготовили, я зашел за Андреем.

— Пойдем, посмотрим, — позвал я его, надеясь, что мне удастся заставить его показать свое мастерство.

— Инспекторская проверка? — улыбнулся он.

— Да нет, надо кости поразмять.

— Не могу отказаться, если начальство приказывает, — хитро прищурился Савченко. — А то, может быть, в город махнем? Знакомые у меня есть, такие же, как и мы, из бывших.

— Успеем еще — время есть. А сейчас пошли на плац.

Мы пришли, когда командир эскадрона построил офицеров. На плацу установили станки, подготовили лозу. По моей просьбе ее выбирали потолще и посуше, такую, какая под силу лишь опытному рубаке.

— Начинать? — подъехал к нам на танцующем коне Триго.

— Пора. Может, Андрей первый?

— Сожалею, но у меня потянута правая рука, ни рубить, ни вольтижировать не могу, — отказался Савченко.

— Но вы же сегодня великолепно прыгали через спортивного коня.

— То-то и оно. Последняя попытка оказалась неудачной, руку повредил.

— Начну я, — прервал неловкое положение Триго.

Он лихо выехал на исходную линию, молодцевато привстал на стремя и, размахивая клинком, помчался к станку. На всем скаку ударил по лозе... клинок вывалился из его рук. Лейтенант покраснел и тут же чистосердечно признался, что рубит лозу впервые.

— Научимся еще, Триго, — успокоил я его и попросил клинок. Сел на коня, подождал, когда солдаты установят шесть станков с лозой и одно чучело. Чтобы привыкнуть к лошади, два раза проехал на галопе по станкам, но ни одной лозы не рубил. Конь попался хорошо управляемый и по станкам шел ровно и гладко. Заехал третий раз в исходное положение и объявил офицерам, что начинаю рубить. Натянул поводья, прижал шенкелями — конь рванулся вперед. [121]

Получилось удачно. Чисто, на быстром галопе я поразил все цели, а чучело поддел на клинок.

— Есть еще желающие? — обратился после этого Триго к офицерам.

Добровольцев не нашлось, и он приказал перейти к вольтижировке. Здесь офицеры выглядели несколько лучше. Сам командир эскадрона несколько раз демонстрировал довольно удачно свое мастерство. Его пример оказался заразительным, и подчиненные с большим рвением принялись за вольтижировку, пытаясь сгладить свое неумение в рубке. Правда, и здесь не всем это удавалось. Кое-кто вылетал из седла, подымался и снова падал. Словом, подготовка офицеров оставляла желать много лучшего.

Все время я краем глаза посматривал за Андреем, стоявшим на отшибе. Он кусал губы и нервно теребил в руках пилотку. Наконец, не выдержав, подошел ко мне:

— Где вы, Павлито, так искусно научились владеть конем и клинком?

У меня чуть не выскочило: «В полку». Но вовремя спохватился:

— В имении моей бабушки держали лошадей, вот и пристрастился. Бывало, старушка не дозовется обедать, — врал я. — Смирившись с моим увлечением, наняла мне учителя. Вот так я и получил азы конного мастерства.

— Да, да, милая старушка, — явно не поверил Савченко.

Прошла неделя, как я приехал в кавалерийский эскадрон. За это время у меня сложилось твердое мнение, что Савченко, хорошо тренированный и подготовленный офицер, но не тот, за кого себя выдает. Я был уверен, что он замаскированный враг. Но как его разоблачить?

Прошла еще неделя. Дела стали постепенно поправляться. С лейтенантом Триго мы составили подробный месячный план занятий, отвели много места конному делу, тактике, кавалерийской разведке. Андрей, судя по его кислому лицу, был зол на меня. Впрочем, свое неудовольствие он усиленно скрывал, пытался быть веселым, разговорчивым, все время шутил. Однажды, не сдержавшись, сказал мне:

— Смотрю я на вас, Павлито, и удивляюсь. Зачем вы проявляете столько усердия при обучении военному делу испанцев. Все равно за такое короткое время они не научатся воевать по-настоящему. У них мало кадровых [122] офицеров, унтер-офицеров и солдат. А если и есть, то лишь добровольцы, пришедшие из далеких и глухих деревень я городов. Они даже азов военного дела не знают. А у генерала Франко более восьмидесяти процентов всего состава старой кадровой испанской армии. Франко хорошо обеспечен вооружением, техникой, обученными в Германии, Италии солдатами. Да и Франция кое-что дает. К нему идут последние новинки военной техники, а республиканцы сидят на голодном пайке: Советский Союз далеко. Вот, говорят, на днях потопили советский корабль с танками и самолетами.

Меня возмутил этот разглагольствующий «доброволец», но я сдержался:

— А разве у старой царской армии в гражданскую войну, у Деникина, Колчака, Юденича, Врангеля было мало кадровых офицеров, военных специалистов? Но голь в лаптях да в дырявых шинелях разбила эти армии. Помогали генералам и американцы, и англичане, и немцы, но ничего не получилось. А исход ясен, сами же рассказывали, как устраивались в Париже под крылышко зажиточной вдовы. Почему же республиканцы не смогут повторить то, что сделали рабочие и крестьяне в России? Им вполне по силам одолеть мятежников, вот только предателей и изменников поскорее надо вывести на чистую воду.

— Это вы о ком? — зло прищурился капитан.

— Уж не собираетесь ли вы меня вызвать на дуэль? — рассмеялся я: что толку, если я его сейчас спугну.

— Значит, мир?

— А чего нам делить, судьба у нас одна.

Не знаю, поверил ли Андрей, но с этого дня он стал заигрывать со мною, все время повторял, что надо учить молодую республиканскую армию военному делу. И сам к занятиям стал готовиться лучше. Словом, стремился показаться активным и до конца преданным делу испанского народа.

А вечером, как правило, куда-то пропадал. Говорил, что ездит в Мадрид к друзьям.

— Зазнобушку нашел? — пытался прощупать я его.

— Верен своей вдове и ее дому, — в тон отвечал он. -Друзья манят.

Он несколько раз звал меня с собой, обещал познакомить с друзьями. И однажды мы с Марио решили посмотреть на дружков Савченко. [123]

Субботним вечером отправились в Мадрид. Разыскали нужный дом. В большой, хорошо обставленной квартире собралось человек десять военных. Одни играли в карты, другие, устроившись на диване и в креслах, вспоминали родные места. Один пожилой майор, назвавшийся Злобиным, рассказывал о Зауралье. Он родился где-то в Курганской области.

— А Колчака видели? — спросил его молодой парень, который и Россию знал только по рассказам.

— Как с тобой, рядом стоял, — приосанился майор.

— Ну и как он?

— Злой был, а командовать умел. Жаль, не повезло.

— Марионетка на веревочке был твой Колчак, — подошел к компании изрядно подвыпивший капитан в форме интербригадца. — Продал Россию-матушку...

— Много ты понимаешь, сосунок. Наверное, удирал первым из Одессы, да еще и золотишка прихватил.

— Да за такие слова...

— Полегче, камарада, — одернул его майор. — Не забывайтесь, где находитесь. Бросьте свои дурацкие привычки.

Оставаться в этом доме было свыше моих сил. Незаметно выбрались из квартиры.

На следующий день в эскадрон позвонил Листер и приказал мне возвращаться в бригаду, Я тепло попрощался с Триго, советовал внимательнее присматриваться к Савченко и уехал. Листер встретил меня шумно и радостно:

— Знаю, поработал много. Только что это у тебя кавалеристы после первых занятий дня два на коне сидеть не могли?

— Разучились сидеть в седле.

— Ну и задал ты им жару, — смеялся Листер.

Я рассказал о подозрениях, которые вызвал Андрей. Листер внимательно выслушал, потом задумчиво произнес? «Вот и у меня что-то душа к нему не лежит. Потом эта странная затея с поездкой в Канаду».

И он обещал поручить кое-кому внимательно присмотреться к офицеру. Тут же Листер стал рассказывать о новостях. Нашу бригаду, оказывается, переформировывают в дивизию. Ожидается приказ командования Центрального фронта, которое готовит разгром армии Тахо. Листеру предписывалось принять еще три бригады. Он был рад [124] этому сообщению и с энтузиазмом взялся за дело. Только одно волновало его, кого назначить командиром бригады, которой долгое время командовал он. Несколько дней обсуждал и обдумывал подходящие кандидатуры, браковал их и снова предлагал новые имена. Он так трепетно и сердечно заботился о бригаде, что можно было подумать, будто выдает замуж родную дочь. Впрочем, все мы понимали его. Бригада служила образцом для других частей. И конечно, Листер хотел, чтобы слава ее продолжала жить. Наконец вечером он позвал меня к себе и без предисловий спросил:

— Как думаешь, Пандо справится?

— Это тот, что командовал батальоном?

— Да, майор, врач по профессии. Только говори прямо, не стесняйся.

— По-моему, справится. Волевой, инициативный, смелый и грамотный командир.

— Я тоже так считаю. А ты пойдешь к нему работать?

Конечно, Листер давно уже принял решение назначить майора Пандо, но, видно, хотел на ком-то проверить правильность своих действий. И теперь остался доволен. Первая забота свалилась с его плеч. Но осталась еще одна. Предстояло наладить обучение бригад, которые вливались в дивизию. А учеба такая нужна была как воздух.

В дивизии начали работать «университеты». Занятия велись с командирами всех рангов. Обычно проводились короткие тактические летучки по определенным темам, а потом все выезжали в поле и здесь все воспроизводили на местности. За примерами далеко ходить не приходилось. Как правило, разбирали боевые эпизоды недавних операций. Так, когда работали над темой «Действие бригады в наступательном бою», подробно разбирался последний бой за телеграф. Он был поучителен и давал много пищи для размышлений. Этот пример особенно хорошо показывал значение тесного взаимодействия родов войск при наступлении. Это было одно из слабых мест у республиканцев. Так, вся артиллерия, хотя ее и было мало у республиканцев, подчинялась непосредственно высшему командованию и стреляла по заранее намеченным целям.

Бывало, артиллерия отстреляет по плану высших артиллерийских начальников и помалкивает, хотя нужные цели на пути бригады остались неподавленными.

Танки тоже часто отрывались от пехоты, уходили далеко [125] в тыл противника, а после, изрядно поработав, отправлялись на заправку. Наставала очередь пехоты. Подымается она в атаку и тут же падает подкошенная пулеметным и артиллерийским огнем. Наступление приостанавливается. И получалось, что безуспешно работали и танкисты, и артиллеристы, и пехотинцы.

Однажды во время боев в районе Лас-Росас и Махадаонда мы наблюдали очень странную картину: все сидели на наблюдательном пункте и ждали начала атаки. Из-за сильного тумана она должна начаться позже назначенного срока. Коля Гурьев пристроился у бруствера и, пользуясь короткой заминкой, сочинял домой письмо. Чернил в ручке оказалось мало, и он то и дело, сердясь, встряхивал ее. Я листал испанско-русский словарь и пытался выучить еще десяток слов. Неожиданно нашу идиллию нарушил сильный грохот. Началась беспорядочная стрельба по широкому фронту. Била наша артиллерия. Мы взглянули на часы. До атаки оставалось еще тридцать минут.

— Что они делают? — обратился я к Коле. — Ведь этот огонь предназначался для обеспечения действий бригады,

— Сам ничего не понимаю, — пожал он плечами. — Нет, ты посмотри, Саша, они же бьют по пустому месту, там ведь никого нет. Может, Листер приказал?

— Не может быть. По нашему приказу артиллеристы должны начать стрелять только через десять минут и бить не туда, куда сажают твои артиллеристы, а по конкретным целям.

— Ничего не понимаю, — разводил руками Коля. — У нас же снарядов с гулькин нос. Если они все выложат по пустому месту, то атака бригады захлебнется.

Мы стали мучительно искать выход. Дело оборачивалось совсем плохо. Что же предпринять?

— Ты можешь приостановить огонь? — спросил я Колю.

— Это не в моей власти. Попробую только уговорить.

Он вызвал по телефону командира дивизиона капитана Переса и стал его умолять прекратить бесцельный огонь. Командир дивизиона был неумолим:

— У меня приказ высшего командования.

— Но вы же в чистое поле лепите, — сердился Коля.

— Отменят приказ — прекратим.

Артиллеристы продолжали без толку пахать поле. Медлить [126] было нельзя. И я решился рискнуть. Выхватив у Коли трубку, как можно строже крикнул Пересу:

— Говорит капитан Павлито. Энрике Листер приказывает прекратить огонь. За невыполнение приказа — под суд.

И бросил трубку.

Через несколько секунд пушки смолкли. Мы с Колей вызвали по телефону Листера и рассказали о случившемся. Он выслушал и лаконично произнес: «Правильно сделали. Сейчас приеду».

Но его опередил офицер главного артиллерийского штаба. Он узнал от Переса, что добровольцы по имени Коля и капитан Павлито под угрозой ареста приказали прекратить стрельбу. Офицер тут же сообщил обо всем в штаб, а оттуда последовало распоряжение: «Задержать подозрительных «добровольцев» до выяснения существа дела».

Офицер приказал арестовать нас.

«Ну, — подумал я, — дело дрянь. Листера нет, заступиться некому. Сейчас свяжут и отправят в штаб. А по дороге, чего доброго, и в расход пустят «при попытке к бегству». Такие случаи здесь бывали».

Мы стали протестовать, требуя, чтобы до прихода Листера нас не трогали. Марио не на шутку струхнул, нервничая, с трудом переводил:

— Права не имеете, — защищал нас Марио.

— Поговоришь еще о правах, сам угодишь с ними, — один из артиллеристов сильно толкнул его в грудь так, что бедный Марио показал нам только каблуки и подошвы ботинок. Кто-то из работников штаба Листера тут же дал «леща» артиллеристу в отместку за Марио. Началась потасовка, брань, ругань. Под этот шум мы с Колей и удрали.

Конечно, Листер сразу же утряс инцидент и приказал нам идти на артиллерийский наблюдательный пункт, чтобы проследить за стрельбой. Едва мы туда добрались, как батареи вновь открыли огонь, теперь уже перед самым наступлением пехоты. Смотрим и глазам не верим. Снова пушки бьют мимо намеченных целей. Артиллеристы из дивизиона снова делали все по-своему, всерьез думая, что, кроме их специалистов, некому подготовить необходимых данных. Вот тут-то и показал свое мастерство Коля.

Он сам стал готовить данные для стрельбы по наблюдаемым целям. Снарядов было мало, Коля это понимал [127] и поэтому все делал особенно тщательно. И когда артиллеристы получили его приказ открыть огонь, снаряды пошли точно в цель. Разрыв — замолкла пулеметная точка. Несколько залпов — затихла вражеская батарея. Меткость Коли поразила испанских артиллеристов. Упрямый капитан Перес уверял, что «камарада престо везет».

— Держу пари, — рассердился Коля. — Каждый снаряд будет рваться в радиусе не далее ста метров от цели.

— По рукам. За каждый точный разрыв плачу сигару, — согласился командир дивизиона.

Пари состоялось. В худшем положении оказались франкисты. Они никуда не могли спрятаться от точного огня. Все цели были поражены. Пытались мы после этого разыскать капитана Переса, но ординарец его ответил, что командир ушел осматривать позиции. Так и не нашли его в тот день. А на следующее утро к нам на НП солдаты доставили небольшой ящичек сигар. В нем нашли записку: «Признаюсь, пари проиграл. Преклоняюсь перед вашим мастерством. Если б разыгрывалось первенство мира по стрельбе из артиллерийских орудий, вы бы стали абсолютным чемпионом. С искренним уважением капитан Перес».

И таких случаев несогласованности было немало не только у артиллеристов, но и в других частях. Потому-то Листер, получив передышку, решил посвятить ее учебе. Большую помощь и поддержку оказал ему Малино, назначенный советником дивизии.

Малино составил добротное расписание и сам проводил занятия.

Молодые офицеры, командиры рот, батальонов, назначенные совсем недавно, с охотой шли на занятия. А те, кто прошел школу старой испанской армии, в большинстве своем не хотели учиться, считая, что подготовлены достаточно хорошо. Старый устав гласил, что занятия с подразделениями должны проводить младшие командиры. А офицеры в это время отдыхают, веселятся. Эти порядки они принесли в республиканскую армию, свалив все заботы на младших командиров. А если учесть, что младшие командиры были мало знакомы с военным делом, то можно представить, как проходили занятия по тактике. Приходишь иногда в подразделение и не знаешь, за что браться: хаос, неразбериха, оружие стоит в пирамидах нечищенное, солдаты поют, пляшут, веселятся. [128]

Здесь же приехавшие из города родственники, знакомые девушки. Трудно было переубедить солдат, что отдых дается не для веселья, а для подготовки к новым, жестоким боям.

Пришлось вмешаться Листеру. Он приказал всем офицерам, командирам частей и подразделений выполнять разработанный учебный план и регулярно проводить назначенные занятия. Первое время дело пошло на лад. Но потом опять произошла осечка.

Как-то раз по договоренности с Листером и начальником штаба дивизии Иглесиасом Малино должен был провести занятия с офицерами штаба.

В назначенное время все выехали в поле. Нас встретил офицер. Вид у него был невеселый. И вскоре мы узнали причину. Оказывается, из пятидесяти двух офицеров на занятия приехало только двадцать, в основном командиры, присланные 5-м коммунистическим полком.

— Отменять? — осведомился офицер.

— Будем проводить занятия, — ответил Малино.

Только начали ставить задачу, как приехали Листер и начальник штаба Иглесиас. Увидев, что присутствует лишь половина командированных офицеров, Листер громко, чтобы все слышали, сказал:

— Начинайте занятия, Малино. Мы с начальником штаба тоже будем учиться.

И он прилежно стал выполнять все указания. Наконец, по условиям занятий, офицерам предстояло форсировать быструю и глубокую реку. Малино отдал команду, и все бросились сколачивать из подручных средств плотики, лодочки. В ход пошли бочки, доски от старого дома. Офицеры переправлялись на другой берег и там «штурмовали» неприятельские позиции. С одной группой случилась неприятность: она сколотила хилый, невзрачный плотик, надеясь, что не придется переправляться на нем через речку. Но пришлось на него сесть и плыть через реку. Вначале все шло нормально, но на середине реки, там, где течение особенно быстрое и часто встречаются водовороты, плотик стал расползаться под незадачливыми вояками. Через несколько минут бревна стремительно неслись по течению, а офицеры, оказавшись в воде, стали кричать: «Спасите, помогите!»

Я уже собрался было кинуться в воду, но меня остановили Малино и Листер: [129]

— Пусть выбираются сами. Это для них урок на всю жизнь.

Промокшим офицерам с трудом удалось выбраться на берег.

Разбор проведенных занятий делал сам Листер.

— Тяжело в ученье — легко в бою, говорил великий полководец России Суворов, — напомнил он своим подчиненным.

На следующий день я узнал, что всех офицеров, которые не явились на занятие, Листер отчислил в резерв.

— Кто воспитал этих болтунов, тот пусть с ними и воюет, — объяснил свой строгий приказ Листер.

Это означало, что он выгнал их из своей дивизии. И правильно сделал. Соединению предстояли тяжелые, кровопролитные бои. И успех операции зависел от выдержки, дисциплины, военного мастерства каждого солдата и офицера. Когда идешь в атаку, нужна уверенность в соседе.