Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

На городской окраине


Стрелковые батальоны гвардии старших лейтенантов Усенко и Стотланда из дивизии полковника Козина 21-й армии Донского фронта с боями шли на восток. Шли по тому пути, по которому так недавно к Волге рвались фашисты, рвались в зверином исступлении, устилая степь трупами, разбитыми и сожженными танками. «Трупы, успели сгнить, а кости засыпал снег.

В степи разгулялась пурга. Северный ветер поднимал тучи сухого, мелкого снега и гнал его на юг. Степь курилась, колыхалась, плыла.

Бойцы шли белые, запорошенные. Снежная пыль, словно мука, приставала к их шинелям, шапкам, подшлемникам. Ослепительная белизна снега резко оттеняла черноту солдатских лиц, опаленных морозом, закопченных дымом походных костров. А слева и справа от них, поднимая снежные вихри, проносились танки. И нет-нет, а какой-нибудь солдат, сбивая рукавом сосульку, что повисла на усах, не удерживался от восторга:

— Эх, хороши машинки!..

Иногда, похожие на снежные сугробы, у дороги попадались парашюты, на которых, быть может, еще вчера гитлеровские летчики сбрасывали своим воякам провиант. Их использовали для маскировки боевой техники.

Сержант Болдырев, натягивая парашют на свою тяжелую гаубицу, посмеиваясь, приговаривал:

— В шелк одеваю красавицу. Заслужила милая, — и гладил рукой холодный, отливавший матовым блеском ствол.

Ежедневно, в течение долгих месяцев, в сводках Совинформбюро сообщалось о ходе боев в заводских районах города, где ни днем, ни ночью не смолкал гул артиллерийской канонады. Здесь, севернее Сталинграда, начались первые схватки с врагом в боях за город, здесь прозвучал и последний залп великой битвы. От Замечетинской степи на северной и до Купоросной балки на южной окраине города не было клочка земли, на который не упала бы пуля, осколок или капля крови.

Никогда еще приволжская степь не слыхала такого страшного грохота. На огромных просторах, где некогда носились дикие орды Чингис-хана, вспыхивали бои короткие, но жестокие. И снег, вытаивая, обнажал землю, — серую, [172] страшную. Враг упорно сопротивлялся, цепляясь за хутора и степные высотки. В одной балке для прикрытия своей отходившей колонны гитлеровцы поставили батарею шестиствольных минометов.

Услышав рявканье «дурилы» — так бойцы окрестили немецкий шестиствольный миномет, — лейтенант Сергей Боченок коротко сказал:

— . Придется угомонить.

С группой бойцов он напал на вражескую батарею с тыла. Боевой расчет батареи был перебит.

— Ну, вот и порядок, — удовлетворенно проговорил лейтенант.

* * *

Все вражеские блиндажи и землянки имели амбразуры и были приспособлены для длительной обороны. Гитлеровцы сидели в своих норах, а нашим подразделениям приходилось наступать по открытой местности в условиях жестокого мороза и пурги. Но бойцы шли к Сталинграду, не зная устали, презирая смерть. Дух непобедимого Суворова витал над войсками.

После тяжелого дневного боя батальон старшего лейтенанта Стотланда вышел к балке, поросшей чахлым кустарником. На противоположном ее склоне каким-то чудом сохранился тригонометрический пункт. Когда пурга на минуту стихла, в свете ракет на его верхушке отчетливо показался тригонометрический знак. В балке, в блиндажах засели гитлеровцы. Стотланд не стал ждать утра. Он вывел батальон на фланг вражеской группировки, ударил по ней и в коротком бою выбил фашистов из блиндажей.

В одном из них остался мундир капитана с рыцарским крестом и недопитый чай. «Рыцарь» едва успел унести ноги, настолько был дерзким и неожиданным удар.

Бои, начинавшиеся днем, не прекращались и ночью. Вспышки разрывов на мгновенье выхватывали из темноты армады застывших неприятельских машин, исковерканных танков, врезавшихся в землю самолетов. Орудийные выстрелы сливались в мощную гамму и не было чудесней музыки, чем музыка наступления.

* * *

...На подступах к Сталинграду с севера на юг тянется земляной вал, насыпанный еще во времена царствования Анны Ивановны. «Царицын вал» был последним рубежом [173] противника перед городом. По обеим сторонам вала гитлеровцы соорудили дзоты, блиндажи, отрыли траншеи и хода сообщения. Видимо, они намеревались удержать вал любой ценой.

— Мы перешагнем через этот вал сегодня, а завтра будем в Сталинграде, — уверенно сказал перед боем гвардии старшей лейтенант Стотланд.

Вечером 25 января 1943 года части Донского фронта начали штурм «Царицына вала».

После залпа «катюш» на рубеже вражеской обороны послышались частые разрывы, словно в гигантскую бочку посыпались чугунные ядра. Это был сигнал для атаки.

Бойцы шли на приступ. Одни падали, другие перешагивали их и шли вперед. Только вперед! Трудно им было, но они знали, что там, в Сталинграде, еще тяжелей. Выстрелы, разрывы мин, трескотня пулеметов, рез моторов, крики «ура», стоны раненых — все сливалось воедино и гремело над степью дьявольским разноголосьем.

Комбат Стотланд был там, где бились его гвардейцы. Там плотно ложились мины. Прошивали темноту ночи очереди трассирующих пуль. По звуку выстрелов комбат понял, что первая рота ведет бой в глубине обороны гитлеровцев. «Молодец ротный!» — с радостью подумал Стотланд. А вскоре и от командира третьей роты, связь с которой была прервана в первые минуты атаки, прибыл связной и передал запятнанное кровью донесение. Комроты сообщал, что его бойцы заняли траншею и отбивают контратаки противника.

— Ты ранен? — глядя на связного, спросил комбат.

— Нет. Командир роты. В руку. На словах приказал передать, что с поля боя не уйдет.

Справа и слева огонь врага начал слабеть и только в центре, там, где по балке наступала вторая рота, продолжали, захлебываясь, строчить вражеские автоматы и пулеметы.

Через полчаса командир батальона Стотланд уже находился в траншее, захваченной у неприятеля. Бой утихал.

На рассвете батальон подошел к городу.

* * *

Рано утром 26 января меня срочно вызвали к полевому телефону. Накануне я до глубокой ночи пробыл в частях [174] и намеревался поспать, однако это мне не удалось. На войне нельзя заранее рассчитывать на отдых.

Взяв трубку, услышал голос командира полка Панихина, с которым мы расстались лишь несколько часов назад. Его сообщение сразу же прогнало сон.

— С запада слышна артиллерийская стрельба, — доложил Дмитрий Иванович, — снаряды рвутся в тылу противника.

— Это наши наступают. Немедленно выступайте им навстречу! Скоро буду у вас.

Доложив в штаб армии о полученном от Панихина сообщении, я собрался в дорогу. День предстоял напряженный, поэтому я решил наскоро перекусить, а затем уже отправиться в полк.

* * *

...Серенький январский рассвет еще не разогнал мглу. Слегка морозило. Поземка то и дело поднимала снежные вихри, жгла лицо сотнями ледяных иголок. Командир разведроты старший лейтенант Войцеховский, только что вернувшийся от Панихина, решил провести нас к Мамаеву кургану не обычным, а несколько сокращенным путем. Скоро пришлось переходить крутой и глубокий овраг. Едва мы начали спускаться вниз, как откуда-то раздалась пулеметная очередь. У наших ног пробежали снежные фонтанчики.

— Скорей!

Я был тогда помоложе и без затруднения несколько раз перекувырнулся, пока докатился до дна оврага. Рядом в снегу барахтался поэт Евгений Долматовский.

Отряхнувшись, обмениваясь шутками, мы отправились дальше.

А между тем события развертывались с каждым часом. Получив приказ наступать навстречу своим войскам, идущим с запада, Панихин бросил батальоны в атаку. Наступательный порыв гвардейцев был настолько велик, что за короткое время гвардейцы захватили четырнадцать дзотов. Они вихрем врывались в блиндажи и развалины, уничтожали огневые точки, захватывали пулеметы, боеприпасы, снаряжение врага.

Примерно около девяти часов утра подразделения Панихина, дравшиеся северо-западнее Мамаева кургана, [175] увидели в утренней мгле знакомые силуэты «тридцатьчетверок», шедших с запада. За ними шла пехота.

— Наши идут!

Эта весть мгновенно облетела всех.

Гвардейцы усилили огонь. Фашисты заметались. Бойцы, даже те, которые не получили приказа наступать, выскакивали из блиндажей, окопов, траншей и устремлялись вперед, уничтожая штыками и гранатами тех гитлеровцев, которые еще пытались оказывать сопротивление.

— Наши идут! Вперед! Ур-р-ра! — гремело над заводской окраиной.

Впереди гвардейцев бежали комбаты 34-го гвардейского стрелкового полка П. Д. Мудряк и Е. В. Гущин, заместитель начальника политотдела Коринь и другие командиры и политработники. Гущин вместе со своим заместителем по политчасти капитаном Соболем накануне сделал из красного полотнища знамя. Теперь оно развевалось над гвардейцами.

С каждой минутой все ближе и ближе родные и до боли знакомые фигуры в армейских полушубках и белых маскировочных халатах.

— Кто вы? — послышалось одновременно с обеих сторон.

— Мы — гвардейцы Родимцева!

— А мы — гвардейцы дивизии Козина!

Когда последние метры навстречу друг другу были пройдены, началось что-то невообразимое. Незнакомые люди обнимались, целовались, как родные братья. Под многоголосое «ура!» в небо взлетали сотни шапок. У многих бойцов на глазах навернулись слезы радости. В этой радостной толчее взволнованный майор Коринь, распластав прямо на снегу красное знамя, химическим карандашом написал на нем: «От 13-й гвардейской ордена Ленина дивизии в знак встречи 26.1.1943 г. В 7.20 мною было вручено знамя командирам батальонов гвардии старшим лейтенантам тт. Стотланду и Усенко».

Звонкое многоголосое «ура!» пронеслось по холмам, отозвалось в городе и надо льдами Волги.

Какой-то расторопный боец уже успел сбегать к реке, и, размахивая флягой, весело покрикивал:

— Кто волгарь — подходи, хлебни волжской водицы. И ярославцы, саратовцы, куйбышевцы, горьковчане, казанцы, сталинградцы спешили к веселому бойцу, брали [176] из его рук флягу и жадно прикладывались к ней обветренными губами.

Стихийно возник короткий митинг. Люди, еще разгоряченные боем, тесно сомкнулись у импровизированной трибуны. Рядом стояли пришедшие с запада танки «Т-34». На башне одного из них, под номером восемнадцать, стояла надпись: «Челябинский колхозник». Это была одна из машин, переданных колхозниками Челябинской области в дар Красной Армии. Молодцы, челябинцы, ваш подарок очень пригодился! Он и сейчас стоит там, на месте исторической встречи наших войск.

Речи на митинге были кратки — все и без слов понимали друг друга.

— Это самый радостный день в нашей жизни, — сказал я, обращаясь к воинам Донского фронта. — Мы вас долго ждали, крепко держали город. И вот дождались...

Да, это был действительно радостный день. Части 62-й армии, отстоявшие город на Волге в битве, длившейся многие месяцы, встретились, наконец, с войсками Донского фронта, пришедшими с запада. Окруженная вражеская группировка была рассечена на две части; северную, занимавшую оборону в районе сталинградских заводов, и южную, находившуюся в центре города, где отсиживался со своим штабом фельдмаршал фон Паулюс. Окончательная ликвидация противника была делом нескольких дней.

Изнуряющее наступление, в котором мы отбивали у врага каждый метр земли, не прошло даром. Стоявший рядом Панихин тронул меня за рукав:

— Вот траншеи, которые захватил со своими бойцами старший лейтенант Васильев. Там же несколько дней дрались ребята лейтенанта Солоджи. Жаль, что Васильеву никогда не узнать, что бросок его штурмовых групп вывел наш полк почти к самому месту сегодняшней встречи.

Не успели замолкнуть приветственные возгласы у подножия Мамаева кургана, как произошла встреча пришедшей с запада гвардейской дивизии генерала Таварткеладзе с полком Долгова, который сражался левее панихинских батальонов. В одиннадцать часов утра здесь был составлен акт о встрече, и соединившиеся части ринулись добивать неприятеля.

А в Городе уже налаживалась мирная жизнь. Состоялся очередной пленум Сталинградского обкома партии. [177]

Окруженная и разрезанная надвое вражеская группировка не думала сдаваться. Гитлеровские генералы надеялись, что им удастся вырваться из «котла», тем более что на помощь им стремительно двигалась армия фельдмаршала Манштейна.

Теперь перед воинами, которые так долго и упорно сражались за Сталинград, была поставлена задача — добить окруженную группировку противника в северной части города.

Бои разгорелись с новой силой и велись буквально за каждый клочок сталинградской земли, и снова радость наших побед омрачалась потерями.

Еще раньше, в конце декабря, наши соседи — войска 39-й гвардейской дивизии — выбили гитлеровцев из цехов завода «Красный Октябрь». В одном из этих разрушенных цехов был создан полевой лазарет, куда санитары доставляли раненых. Фашисты часто открывали огонь по цехам, но этот район наши бойцы уже считали тылом: здесь можно было ходить в полный рост.

В поселке Красный Октябрь за два дня до уничтожения окруженной группировки я встретил Мишу и Машеньку. Я давно их не видел. Мишу — с ноябрьских праздников, а Машеньку — со дня допроса «языка», захваченного Бакаем.

Был вечер, над городом по-прежнему перекатывался орудийный гром, а над Мамаевым курганом, изрытым снарядами и пропитанным кровью, висело тяжелое облако дыма. Там, на западном склоне, снова шел ожесточенный бой, но каждый наш воин понимал, что это было последнее сопротивление вражеской армии.

Да, она сопротивлялась. Бессмысленно гибли тысячи солдат. Горели танки, падали, зарываясь в землю, самолеты, взлетали от огня прямой наводкой дзоты и отлично построенные блиндажи. Ее дивизии таяли с каждым часом. А в воздухе, насыщенном запахом железа, порохового дыма и крови, уже угадывалась наша долгожданная победа.

В этом многострадальном городе, где воины месяцами жили среди развалин, спали в подвалах, на щебне, в снегу, многим из них, конечно, было не до бритвы, не до иголки и утюга. А я всегда ценил в солдате подтянутость, чистоплотность и аккуратность — проверенный признак внутренней дисциплины. [178]

Машенька Боровиченко и Миша Кравченко, казалось, были одеты в новые шинели и ушанки, на ногах добротные да еще начищенные сапоги. Минутой позже, разговаривая с ними и присмотревшись, я заметил, что шинели их заштопаны так искусно, а сукно разглажено так старательно, что с первого взгляда ни дать, ни взять — новая шинель.

Конечно, это Машенька в свободный ночной час где-то в уцелевшем подвале занималась их фронтовой одеждой. Оба они выглядели свежими, будто и не были долгие месяцы в боях.

Они тоже радовались встрече, и, когда я спросил, куда они спешат, Кравченко ответил:

— Направляемся в цех завода «Красный Октябрь», чтобы отобрать для эвакуации за Волгу первую группу раненых.

— Вид у вас молодецкий, — заметил я. — Дня через два-три, когда добьем фрицев, поставлю вас перед строем и скажу: «Вот пример...»

Лицо Машеньки радостно просветлело.

— Мы в санитарной роте уже совещались об этом, — : заговорила она. — Решили, сразу же, как уничтожим врага, все шинели, гимнастерки, шаровары, белье — передать в дезинфекцию и ремонт... Тогда нашу гвардию хоть на парад!

— Правильно, Машенька! А парад обязательно устроим: такую победу надо хорошо отпраздновать.

— Для нас с Мишей это будет второй праздник! — горячо проговорила девушка.

— Почему второй?

Они переглянулись, и я понял, а Кравченко подтвердил мою догадку:

— Когда эта битва закончится, мы поженимся...

— Ну что ж, дорогие, — я пожал им руки. — Успехов вам и долгой жизни!

Мог ли я в эту минуту знать, что вижу Кравченко в последний раз?

Через два часа мне сообщили, что военфельдшер Михаил Кравченко убит вражеским снайпером в цехе завода «Красный Октябрь».

Позже я узнал, как это случилось. Фашистский снайпер притаился в развалинах на территории завода. Долгое время он ничем не выдавал себя, по-видимому, имея [179] задание убить кого-нибудь из высших офицеров. Но кроме санитаров, в цех никто не входил. Потом появился Кравченко. Здесь, среди медицинских сестер и санитаров, он был старшим, и снайпер, наверное, решил, что дождался высокого чина...

Когда Миша, просматривая список раненых, остановился посреди цеха и вдруг уронил бумагу, медленно опускаясь на бетонированный пол, Машенька бросилась не к нему, а к провалу, откуда прогремел выстрел.

Она пробежала вдоль стены и скользнула в другой пролом у самого фундамента. А через минуту прогремели два гранатных взрыва. Вражеский снайпер был уничтожен.

Девушка вернулась в цех и молча опустилась перед Мишей на колени. Он был мертв... Кто-то из санитаров с трудом оторвал руки Машеньки от его рук...

* * *

30 января гитлеровцы «отпраздновали» свой мрачный юбилей — 10-летие фашистского режима в Германии, а 31 января южная группировка противника, действовавшая в центре города, прекратила сопротивление. Фельдмаршал фон Паулюс и его штаб сдались в плен.

Северная группировка, насчитывавшая около тридцати тысяч солдат и офицеров, еще агонизировала. На наше предложение капитулировать ее командование ответило отказом. Впрочем, этот отказ имел чисто формальный характер. После мощного удара нашей артиллерии и авиации гитлеровские генералы запросили пощады. 2 февраля началась массовая сдача в плен вояк северной группировки.

За Волгу потянулись нескончаемые колонны пленных. Жалкий вид имели «завоеватели», прошедшие с огнем и мечом через всю Европу.

И глядя на них, мне невольно вспомнился один любопытный и характерный для того момента приказ командира 134-й германской пехотной дивизии:

«1. Склады у нас захватили русские; их, следовательно, нет.

2. Имеется много превосходно обмундированных обозников. Необходимо снять с них штаны и обменять на плохие в боевых частях. [180]

3. Наряду с абсолютно оборванными пехотинцами, отрадное зрелище представляют солдаты в залатанных штанах.

Можно, например, отрезать низ штанов, подшить их русской материей, а полученным куском латать заднюю часть.

4. Я не возражаю против ношения русских штанов».

Не от хорошей, видимо, жизни на русской земле гитлеровский генерал издал этот приказ. Не до стратегии было этому вояке, если даже заплаты на задней части казались ему отрадными.

А пришли завоеватели к нам спесивые, гордые, нарядные. Вырядились как на праздник. Нас называли «руссиш швайн». Но прошло полтора года, и стала «великая» германская армия армией голоштанников. Здесь, в Сталинграде, она получила убедительный урок.

Оборванные, голодные, обовшивевшие, уныло брели под конвоем советских гвардейцев оккупанты Франции, Норвегии, Бельгии и Дании, палачи Чехословакии и Польши — отборные солдаты той самой, еще недавно могущественной армии, что коваными сапогами прошла по всей Европе. Это уже брели полулюди — полутрупы, и путь их лежал на тот самый восточный берег Волги, куда они так стремились и попали в конце концов по иронии судьбы, а правильнее сказать — по воле советских людей.

Гитлеровский генерал снисходительно заявил, что против русских штанов он «не возражает». Еще бы. Да одна беда: мы возразили.

* * *

Разгром гитлеровцев в приволжской степи положил начало коренному повороту в ходе Великой Отечественной войны. Здесь, на берегах великой русской реки, нашли гибель не только отборные немецко-фашистские армии, но и погибла долгая традиция, на которой воспитывалось целое поколение немцев. Здесь окончательно рухнул миф о непобедимости гитлеровского вермахта, о его превосходстве над всеми армиями мира.

Советский народ выдержал суровое испытание — с оружием в руках отстоял свое право на жизнь, на независимость, на будущее! [181]

...Неожиданно мы оказались в глубоком тылу. Еще вчера здесь кипел бой, а сегодня мы в тыловом городе — линия фронта за два с половиной месяца наступления ушла далеко на запад.

Сталинград — тыловой город? Нет, это никак не вязалось с ним.

Перед уходом дивизии отсюда мне удалось, вырвать немного времени для того, чтобы пройти по городу. Что ни шаг — развалины. Груды щебня слегка припорошены снегом, из-под снега торчали концы балок, обрывки арматуры. Мертвыми глазницами смотрели разрушенные дома. На трамвайных линиях застыли, занесенные снегом, изрешеченные пулями, осколками снарядов вагоны...

Тогда-то впервые я по-настоящему понял, что такое руины. Пока шли бои, все это воспринималось иначе, ассоциировалось как опорные пункты, узлы обороны — одним словом, что угодно, но только не руины. Теперь же я увидел разрушенный город. Разрушенный, но не покоренный, живой.

Сталинград прошел сквозь страшные испытания войны, был истерзан бесчисленными бомбардировками, иссечен снарядами, но жил и торжествовал победу.

Над Волгой стояла победная тишина. Огромные массы народа заполнили улицы и площади Сталинграда. [182]

В толпе выделялись преимущественно армейские шинели и полушубки. Но немало людей было и в гражданской одежде. Некоторые с интересом рассматривали подбитый вражеский бомбардировщик, который лежал посредине площади. Многие, разговаривая, показывали в сторону полуразрушенного здания универмага. Из его подвала несколько дней назад советские автоматчики вывели сдавшегося в плен Паулюса.

Строем прошли наши воины. Так непривычно было видеть на фронте людей в строю!

У всех было радостное, приподнятое настроение. За отсутствием оркестра строй проходил маршем под звуки трофейного аккордеона.

Кто-то выкрикнул из строя, обращаясь к регулировщику:

— А где тут, браток, дорога на Берлин?

Регулировщик, улыбнувшись, ответил:

— Прямо!

Снег сверкал солнечными блестками. В морозном воздухе гулко раздавался твердый шаг воинов-победителей.

После многомесячных боев гвардейцы уходили на запад такой же уверенной поступью, какой они пришли сюда, на берега Волги, на защиту Сталинграда...

Дальше