Встреча

В назначенное время Шпаков прислал к нам Целикова, Зварику и Юшкевича. Иван Иванович прежде всего осведомился?

— Может, прихватили чего-либо, а то от голода голова кружится, смотришь на вагоны, а они будто прыгают.

— Ну, а как же, земляк, принесли, — отозвался Иван Белый.

Он достал из ранца кусок копченой свинины и круглую буханку хлеба.

— Мы с Юзиком останемся с вами, — передал Иван Белый приказ командира. — Генка отнесет сводку. А дежурить вчетвером будем. Сейчас мы понаблюдаем, а вы подъешьте — и на боковую.

— Люблю друга за разумные слова, — одобрительно отозвался Мельников, нарезая хлеб и сало.

Мы как следует подкрепились, даже поспали, вечером передали сводку Юшкевичу.

— Будь осторожен, Генка, — предупредил я его, — не наскочи на засаду. Скажи Шпакову, пусть еще кого-нибудь пришлет. Вдвоем — не одному. Мало что в дороге может случиться.

— А кого он пришлет? — ответил Генка. — Шпаков с Овчаровым пойдут под Тильзит, на разведку местности. Как и я, вернутся только к утру. Ну, а Ане с Зиной после такого перехода хоть немного отдохнуть надо.

— Будь осторожен, браток, — повторил я еще раз, пожимая ему руку.

Прошло пятеро суток. За сводкой в который раз к нам приходил Юшкевич. Каждую ночь Шпаков и Овчаров разведывали местность северо-восточнее канала Тимбер, и всякий раз, находясь с ними в походе, Аня и Зина передавали добытые данные «Центру» с нового места.

Однажды, сидя в секрете в зарослях крапивы и наблюдая за железной дорогой, мы с Мельниковым заметили двух человек. Крадучись, они все ближе подходили к нам. Как и у нас, на них были пятнистые маскировочные костюмы, оружие, десантные кинжалы. Мы легко могли принять их за кого-либо из своей группы, но нам хорошо были видны их лица. Мы все позарастали щетиной, как робинзоны, а эти — бритые, свежие, не такие исхудавшие, как мы. Незнакомцы остановились метров за пять от нас. Мы затаились, наблюдая за ними. Один был высок и плечист, другой поменьше.

— Что ты там видишь? — спросил вполголоса один у другого.

— Ребята, кто вы? — спросил Мельников. Те схватились за автоматы.

— Спокойно, мы — свои!

— Кто такие? — Они застыли в нерешительности.

— Свои, русские.

— Как сюда попали?

— Ну, с неба...

— Один подойди поближе! — говорю как можно доверчивее. И мы и они держим автоматы наготове. Мы лежим, они стоят. Но перестрелять друг друга можно легко.

— Идем, Викентий, — сказал рослый малому. Он шагнул вперед, решил, видимо: была ни была!

— Садитесь, — скомандовал им Мельников, — да потише, нас могут услышать. Вы кто такие?

— Видимо, такие же, как и вы, — разведчики, — ответил рослый. Да убери ты свой автомат, — кивнул он в мою сторону.

— Вы давно здесь? — спросил Мельников.

— Вчера приземлились.

— Кто у вас командир? — допрашивал Мельников.

— Вот так и выложи все сразу, — улыбнулся здоровяк и смахнул ладонью с лица капли пота. — Мы с вами еще не познакомились как следует, а уже о командире спрашиваете. Для начала, может, и заместителя хватило бы. Сами-то вы давно здесь?

— Скоро месяц.

— Ого, — удивленно воскликнул второй, белобрысый, по всему видно — очень ловкий парень с густыми бровями, куда светлейшими, чем загорелое лицо. — Хотя чему удивляться? По виду можно определить, что давно здесь. Заросли, как это болото. Ну, а немцы тревожат?

— Поживешь — увидишь, — уклончиво буркнул Мельников.

— Несколько дней здесь было спокойно, — ответил я.

— Вид у вас, ребята, прямо скажу, неважнецкий, — заметил здоровяк, бесцеремонно рассматривая нас. Он, наконец, положил автомат, который в его руках казался безобидной игрушкой. — На вас кожа да кости. Видимо, не сладко здесь. Голодаете?

— Ясно, не в гостях у тещи, — ответил Мельников.

— Облавы часто бывают?

— Все время прочесывают леса, — ответил я.

— Викентий, — обратился здоровяк к напарнику, — достань ребятам подкрепиться.

Пока Викентий возился с вещевым мешком, открывал банку с консервами, нарезал хлеб, вернулись из секрета Иван Целиков и Юзик Зварика. Увидев их, незнакомцы заволновались.

— Это наши, не волнуйтесь, — успокоил их Мельников.

Беседа становилась все более доверительной, Стало ясно, что перед нами не провокаторы, а товарищи по службе. Пока доедали тушенку, окончательно открылись друг другу.

— Кто же все-таки вас сюда послал? — ребром поставил вопрос здоровяк.

Мельников посмотрел на меня, как бы спрашивая совета. Я кивнул головой в знак согласия. Иван Иванович назвал фамилию майора, который готовил нас к отправке в тыл.

— Правильно! — забыв о том, где он находится, выпалил громко обрадованный здоровяк. — Теперь все в порядке. Я — заместитель командира группы. Будем знакомы; лейтенант Дергачев, зовут Николаем. — Он от души, со всей силой пожимал нам руки.

— А кто же все-таки у вас командир? — наседал Мельников.

— Майор Максимов! Знаете такого?

— Нет, не слыхали.

— А у вас кто?

— Был капитан Крылатых. Погиб на вторые сутки. Теперь лейтенант Шпаков.

— Это, может, тот, что был в группе на Витебщине?

— Да, он был там, — подтверждаю я.

— Так мы его знаем. Мой тезка. Николаем зовут, верно?

— Да.

— Наш Максимов его хорошо знает. Им нужно обязательно встретиться. Да и нам всем тоже. Познакомите наших ребят с обстановкой. Вы же здесь, можно сказать, старожилы.

Встреча с товарищами приободрила и нас. Мы уже не чувствовали себя в таком одиночестве, как раньше.

— Расскажите, что там нового на Большой земле, — попросил Мельников. — Скоро ударят по самой Германии?

— Неизвестно нам это, — ответил задумчиво Дергачев. — Вы же, наверное, знаете, что наши наступают теперь на южном фронте.

— Дойдет очередь и до Восточной Пруссии, — видимо, желая поднять наше настроение, вмешался в беседу белобрысый парень с правильными чертами лица, тот самый, которого Дергачев назвал Викентием.

Позже мы узнали, что этого разведчика звали Викентий Викторович Гикас. Родился он на Витебщине, литовец по национальности.

— Ясно, что дойдет, — подтвердил Дергачев. — Думаю, что случится это скоро. Вот только бы разведать тут нам силы врага да сообщить своим. Нелегкая у нас задачка... — Он озабоченно почесал затылок.

Теперь уже, в мирное время, вспоминая все это, я думаю над тем, как широка была программа наших действий: контроль за перевозками по железным и шоссейным дорогам, состояние и пропускная способность коммуникаций, линий связи, наличие и состояние оборонительных рубежей, концентрация войск, техники, оружия, боеприпасов, горючего, продовольственных запасов. В нашу задачу входило и выявление любым способом мероприятий врага по подготовке к предстоящим военным операциям, подготовка к химической войне — словом, все, что относилось к обороноспособности гитлеровской армии.

— Наши наращивают силы и на этом участке, — продолжал Дергачев. — Восточная Пруссия — крепкий орешек, но раскусят и его. Конечно, от нас, разведчиков, многое будет зависеть, какой ценой удастся его раскусить.

Так разведчики группы «Джек» во второй половине августа встретились с другой десантной группой, которой командовал майор Владимир Иванович Максимов. Эта группа в составе двадцати двух человек с двумя радиостанциями приземлилась возле реки Швентойя, недалеко от того места, откуда мы следили за железной дорогой Кенигсберг — Тильзит.

Майор Максимов, бывший начальник разведки партизанского Смоленского полка на Витебщине, сам подбирал в группу ребят, которых хорошо знал по совместной партизанской борьбе.

Чернявый, невысокого роста, с комплекцией гимнаста, майор обрадовался такой быстрой и удачной встрече со своими людьми на вражеской земле. Расспросив у нас о Шпакове, он остался доволен, потому что наш Николай Андреевич был хорошо знаком ему. Майору нетерпелось быстрее встретиться со Шлаковым. Хотя на чужой территории, в окружении врагов, люди очень быстро сближаются друг с другом, каждый советский человек становится как родным братом, все же особенно приятно и дорого встретиться со старым знакомым. Такая встреча вскоре состоялась. Для всех она была волнующей, необычной, хотя внешне это проявилось скупо: там мы не могли позволить себе ни традиционных тостов или чего-либо иного в этом смысле.

Командиры обсуждали условия работы у открытой карты. Разведчики разбрелись группками, чтобы расспросить друг друга: мы — о новостях на Большой земле, а новички — о том, как нам здесь приходится нести службу разведчиков.

До встречи с нами группа Максимова уже пробыла на месте приземления двое суток. И что удивительно — никто не преследовал ее. Она уже имела два сеанса связи с «Центром». Мы же, находясь рядом, ничего не знали об этом и, естественно, не могли предпринять мер предосторожности. Все казалось спокойным в этом облюбованном нами уголке и так тщательно оберегаемом от всяких подозрений. Но все было нарушено приземлением группы Максимова. Запеленговав дважды работу радиостанции в одном и том же месте, враг, конечно, не мог остаться безучастным.

Радистка группы Максимова, пышная розовощекая блондинка, с шелковистыми волосами, спадающими на плечи, спокойно, как у себя дома, расчехлила радиопередатчик, надела наушники, настраиваясь на нужную волну. Шпаков подхватился, быстро подошел к радистке, которую, кстати, как и нашу Морозову, звали Аней, и выключил приемник. Аня сняла наушники и с недоумением уставилась на него.

— Не смейте этого делать, — сейчас же нагрянут немцы! — и уже к Максимову: — Нас тут же запеленгуют. Для связи с «Центром» мы уходим далеко от тех мест, где ведем наблюдения.

— А мы дважды работали здесь и ничего, — равнодушно ответил ему Максимов.

— Это же, дорогой ты мой, не Витебщина, а Восточная Пруссия. Там гитлеровцы не могли соваться в лес. А здесь партизан нет. Прочесывают квадрат за квадратом.

— Ладно, Аня, отложи передачу до вечера, — согласился Максимов.

— Если ваша станция будет работать здесь, вы сорвете нам дежурство. Прошу вас не делать этого, — сказал Шпаков. — И знайте, после сеанса связи нужно немедленно менять место, уходить, чем подальше, заметать следы.

Как раз в это время, когда мы, охваченные радостью, делились новостями, лес внезапно наполнился гулом машин, треском мотоциклов. Все поняли, что это значит.

Когда на ближайшей просеке показались цепи солдат, мы начали не спеша удаляться от них. Шли по лесу, растянувшись цепью, готовые встретить огнем любую опасность. Тактика у гитлеровцев была та же, что и под Гольдапом. Только там они стремились загнать нас в угол леса, а здесь — выгнать на шоссе Кенигсберг — Тильзит. Мы не сомневались, что там нас ждали засады.

Мы оказались в западне. Впереди железная дорога, сзади — шоссе. А между ними каких-либо три-четыре километра. На восток — канал Тимбер, а на запад — безлесный густонаселенный район.

Но то, что нас всех было более тридцати, ободряло.

Мы начали маневрировать, избегать открытых стычек, хотя некоторые разведчики из группы Максимова предлагали атаковать противника.

Известно, что такая самоуверенность не могла принести успеха. Мы, джековцы, знали, что нас преследует не одна, а две, а может быть, и три цепи. А пробиться через них без потерь было невозможно. Наши преследователи вели себя чрезвычайно шумно: они стремились отпугнуть нас от себя, и мы каждую минуту знали, где они находятся. Мимо нас, словно спасаясь от пожара, без оглядки пронеслось несколько косуль и оленей.

Так мы уклонялись от открытых стычек с врагом, пока не перевалило за полдень. День стал ясный, солнечный. Мы изнемогали не столько от зноя, сколько от избытка испарений, пот заливал глаза. Было ясно, что избежать столкновений до вечера мы не сможем. Нужно как-то обхитрить немцев. Но как? Шпаков и Максимов на ходу совещаются. Мы стараемся далеко не отрываться от немцев, чтобы незаметно следить за ними. Солдаты кричат, беспорядочно стреляют. Их шум слышен далеко. Наши командиры принимают решение прорваться через шоссе, сквозь засады. Интуиция подсказывала, что пока те, кто прочесывает лес, далеко еще от шоссе — а это можно определить по шуму и стрельбе, — то в засадах вряд ли будут все наготове. Ведь логично было ожидать, что мы бросимся на дорогу только в крайнем случае, когда иного выхода не останется. Поэтому-то было принято такое решение: оторваться как можно дальше от преследователей, с ходу сбить засады огнем и перевалить через шоссе.

У нас было двадцать восемь автоматов — только три радистки были с одними пистолетами. Когда мы выскочили на шоссе, немцы прохаживались, стояли группками и развлекались разговорами. За пулеметами, что были расставлены посреди дороги и повернуты в нашу сторону, никого не оказалось. Значит, наши предположения оказались правильными.

Мы мгновенно обрушили огненный смерч, гитлеровцы не успели опомниться, не сделали ни одного выстрела, как были скошены. Это была редкая удача. Очевидно, немцы не рассчитывали, что нас такая сила, думали, что имеют дело с группой десантников до десяти человек, а тут оказалось втрое больше. Да, группа Максимова приземлилась намного удачнее нас, они не оставили никаких следов.

Позже нам стало известно, что на шоссе осталось тридцать шесть убитых и 9 раненых гитлеровцев.

На место нашего прорыва выезжал сам Эрих Кох. Говорили, что он долго не решался выходить из своего бронированного автомобиля. Потом, когда стянули трупы в одно место и разложили их в длинный ряд, гауляйтер постоял над ними и отдал приказ похоронить всех на специально отведенном месте, для наглядности. Видимо, гауляйтер предчувствовал, что это не последние жертвы задуманной им операции против русских парашютистов.

Не берусь судить, то ли в результате каких подсчетов или независимо от них, но разнеслись слухи, что нас было куда больше, чем в действительности. Эти слухи, обрастая новыми и новыми подробностями, сильно преувеличенными, прокатились по всей Восточной Пруссии.

Боевое крещение на немецкой земле оказалось куда как счастливым для группы Максимова. Да и группе «Джек» пока что везло: за тридцать дней мы потеряли только одного человека — своего командира, капитана Крылатых.

Потерпев столь крупную неудачу на шоссе, гитлеровцы уже не смогли до конца дня продолжать начатую или организовать новую облаву по ту сторону дороги, куда мы проскочили, вырвавшись из окружения. Но мы понимали, что нас постараются блокировать, чтобы с утра снова начать проческу. Мы не спеша уходили подальше от шоссе в глубь леса. На просеках несколько раз раздавались запоздалые выстрелы, но вреда нам они не причиняли. Это мотоциклисты охватывали нас с флангов, заскакивали вперед. Под наши пули они не лезли, их стрельба скорее играла роль сигнализации.

С наступлением темноты обе наши группы совместно вышли из лесу в поле и, сделав круг, опять возвратились в тот самый лес, из которого прорывались днем. Хоть место это казалось самой настоящей западней, зажатой между железной и шоссейной дорогами Кенигсберг — Тильзит и каналом Тимбер, но именно поэтому Шпаков и Максимов правильно решили, что каратели не станут вновь прочесывать лес, из которого мы вырвались накануне. Так оно и было. Весь следующий день гитлеровцы прочесывали лес к югу от шоссе, а нас не тревожили. Люди смогли отдохнуть, подкрепиться — Максимов поделился с нами продуктами.

Вечером группы расстались. Максимов повел своих людей в заданном ему направлении, а мы остались следить за движением вражеских войск и техники на участке Кенигсберг — Тильзит. Так требовал «Центр». Для передачи радиограмм Аня и Зина совершали многокилометровые маневры. Их станции выходили на связь с Москвой в самых неожиданных местах — в поле, у гарнизонов, на окраинах городов, на берегу залива Куришес Гаф.

Прусские джунгли

Август отсчитывал последние дни. Длиннее, прохладнее становились ночи. Начавшийся листопад напоминал, что осень не за горами. По вечерам, после захода солнца, разносился, перекатываясь эхом в лесу, призывный рев лосей.

Однажды нам довелось видеть бой двух самцов. Мы подошли совсем близко, но, увлеченные поединком, лоси не обращали на нас никакого внимания. Это было на закате солнца. Мы решили разжиться продуктами на каком-либо хуторе. День прошел спокойно. Присутствия солдат в лесу ничто не выдавало. Между прочим, одним из довольно верных ориентиров, по которым мы определяли, есть ли в лесу люди, были птицы и звери. Пернатые всегда криком возвещали о появлении в лесу человека. Этот сигнал опасности воздушных дозорных, чаще сорок и соек, особенно настораживал робких косуль, оленей, которых нам доводилось видеть почти ежедневно, и диких свиней — их здесь казалось больше, чем любой другой живности, они бродили большими стадами, рядом с крупными следами старых секачей было множество поросячьих.

Ведя наблюдение за железной дорогой Кенигсберг — Тильзит, у моста, недалеко от деревни Миншенвальде, мы провели много дней и за это время успели изучить звериные тропы. Прозрачный ручеек Швентойя, из которого мы брали воду, служил водопоем и для парнокопытных обитателей окружающих джунглей. А лес действительно похож на джунгли. На благодатной торфяной почве стремительно, словно бамбук, гонит вверх самые разнообразные древесные породы. Лес преимущественно смешанный, лиственный. Длинные тонкие стволы дугами выгибаются под собственной тяжестью. На фоне темной листвы выделяются белоснежные березки, создавая иллюзию многочисленных фантастических арок. Корни деревьев не могут надежно ухватиться за рыхлую торфяную почву, и даже небольшие ветры оставляют за собой много выворотней. В лесу и на просеках растет невероятное множество самых разнообразных крупностеблых растений. Выше человеческого роста лопухи, крапива, малинник, дикий морковник, камыш и папоротники — чего только здесь нет. Всем хватает соков земли, влаги и солнца. Рядом с великанами — дубами, соснами, ясенями, липами и различными другими вековыми деревьями — тянется в небо молодняк, буйно зеленеют кусты и травы. Человек в таком лесу — что иголка в стогу.

Готовясь к отправке в Восточную Пруссию, мы не надеялись, что попадем в такие джунгли. Глядя на карту, испещренную квадратами, с помеченным каждым хутором, мы ошибочно считали, что пруссаки превратили леса чуть ли не в парки с подстриженными кустами, асфальтированными дорожками. Оказывается, немцы сохраняли лес в первозданном своем виде. Естественно, что первое время мы инстинктивно остерегались хищников. Думалось, что в таком лесу приволье рысям и волкам. Но по смелому поведению животных, даже таких робких, как олени и косули, вскоре поняли, что им здесь ничто не угрожает. Уже гораздо позже от одного из наших немецких друзей я узнал, что хищники в Восточной Пруссии истреблены. Последнему убитому волку даже поставлен памятник. Единственно, кого нам приходилось опасаться, это змей. В отдельных местах их было множество.

Облюбованное нами место было очень удобным для наблюдений за перевозками военных грузов по железной дороге, поэтому мы старались ничем не выдать своего присутствия. Ступать старались по мху, по траве, чтобы не оставались отпечатки следов. Нам ни в коем случае нельзя было позволить выследить себя, потому что прусские джунгли были далеко не таким надежным укрытием, как белорусские, хотя и не такие густые и ветвистые, леса. В Восточной Пруссии все зеленые массивы разбиты на квадраты. Через каждые полкилометра вдоль и поперек проходит широкая и ровная, как струна, просека. Просеки тщательно выкашивали, не давая им зарости хотя бы на несколько вершков. Так что они просматривались и простреливались насквозь. Достаточно было пруссакам выследить нас — и мало надежды на спасение. Потому что квадратный километр леса, каким бы густым он ни был, воинским частям прочесать особого труда не составляет.

На заготовку продуктов решили идти как можно дальше от своего наблюдательного пункта. Вышли засветло, осторожно продвигаясь в западном направлении, где на карте помечено множество хуторов. И вот, подойдя к просеке, увидели это неповторимое зрелище — бой самцов. Мы невольно остановились. Сцепились старый и молодой лоси. Дух соперничества вывел их на поединок. Я знал, что иногда такие поединки завершаются смертельным исходом. Старый лось был значительно массивнее. Он напирал, давил массой, и молодой самец не мог противостоять ему, пятился назад, отскакивал, но тут же снова бросался вперед. Эхом отдавался лязг рогов. Чья же возьмет: сила и масса старого быка или энергия молодого?..

Но досмотреть поединок не довелось. Шпаков кивком головы дал знак следовать за ним. Мы проскочили просеку и пошли дальше.

На этот раз решили не испытывать фортуну ночью. Задневали недалеко от места намеченной хозяйственной операции. Овчаров и Целиков отправились наблюдать за хутором, к которому легко было пройти незаметно кустами.

Усадьбу обрамляли вековые липы, декоративные кустарники. Время клонилось к полудню, когда я с Юзиком Зварикой пошли сменить Ивана Черного и Ивана Белого.

— Понимаете, ушел старик со старухой и с ними девчонка лет восьми — десяти, — возбужденно говорил обычно спокойный и уравновешенный Целиков. — В доме никого не осталось — видите, даже петлю дверную набросили, но без замка. Вы побудьте, а мы заглянем — прихватим что надо.

Мы с Юзиком стали присматривать за дорогой, чтобы неожиданно не нагрянули солдаты или жандармы, а Иваны пошли в дом. Вскоре на пороге показались двое в офицерских, с высокими тульями, фуражках, с увесистыми узлами перед собой. Мы не сразу узнали своих Иванов. Когда они подошли, Юзик пренебрежительно бросил:

— Подбарахлились, значит, — маскировка под немцев.

Мы и в самом деле подумывали о том, чтобы переодеться в немецкую форму. Группа малочисленная — друг друга все хорошо знаем, так что, казалось, из-за формы между нами не может быть недоразумений. Раздобыть ее было не такой уж проблемой. Задавшись целью, мы могли прихватить на лесных дорогах нескольких человек и переодеться в их одежду. Но пока оставались в своих маскировочных пятнистых костюмах. И вот появилось у нас две фуражки с орлами. Первый стал ворчать Зварика, а через пару дней все мы почувствовали, что эти гитлеровские фуражки нервируют нас, беспрерывно настораживают. Овчаров кроме фуражки прихватил еще и мундир с погонами майора. Видимо, хозяин его был тощий и высокий, потому что в плечах мундир подошел Овчарову, но был длинноват, пришлось отвернуть и рукава. В какой-то момент переодетый Иван Черный показался из кустов, а Целиков, неожиданно заметив его, чуть не рубанул автоматной очередью. Но, как сам он говорил, каким-то чудом удержался.

— Чуть хлопца не порешил, чтоб ты пропала — эта гитлеровская форма, — в сердцах ругался Иван Белый. — Выкидывай к чертовой матери, а то головы не сносишь, — советовал он Овчарову и сразу же сбросил свою фуражку, скрутил так, что искрошил козырек, и сунул под мох.

Расстался с мундиром и фуражкой и Иван Черный. С тех пор ни у кого больше не появлялось желания облачиться в форму своего врага. Не ровен час, у всех нервы напряжены до предела, того и гляди, пока разберешься, свой или чужой, — так друг друга и перестрелять можно.

Как ни богаты растительностью прусские леса, но им не сравниться по своей красоте с родными пейзажами Белоруссии. Лес здесь неуютный, нет солнечных полян с шелковистой муравой, на которую так и хочется присесть, отдохнуть, погреться на солнышке. Осень гнилая, пожухлая, не сыплет звонкими червонцами. У нас, в Белоруссии, только старые бросовые усадьбы зарастают вот так бурьяном, лопухами да крапивой. Колючие, пекучие, неприятные, с тлетворным запахом заросли разве что только мальчишек заманивают играть в войну, остальные их обходят. А здесь такие заросли тянутся километрами, десятками километров. На отдельных участках мы встречали огромные массивы крапивы, высокой и такой чистой, словно ее пропололи. Именно таким было место, откуда мы наблюдали за железной дорогой. Что и говорить, мало удовольствия сидеть в крапиве, но зато кто мог додуматься, что такое неуютное место облюбуют разведчики?

В жаркие дни спирало дыхание от испарений, прела на нас одежда от пота, а теперь уже знобило по ночам, вызывало ломоту в костях от лежания на сырой земле. Особенно доставалось Овчарову. Он изо дня в день таял, как восковая свеча, надрывался от приступов кашля, прикрывая рот, чтобы приглушить звуки.

Прошло тридцать пять дней, как мы на прусской земле. За это время мы ни разу не посидели возле огня, чтобы согреться и просушиться, ни разу не поели горяченького. Правда, длительное пребывание в одном месте позволило несколько разгрузиться. До этого мы все тащили на себе: запасную рацию, пару комплектов питания к ней, боеприпасы, даже автомат Пашки Крылатых — жаль было бросить, да и не хотелось, чтобы по такой находке немцы поняли, что погиб советский разведчик. Так по очереди и несли мы его и к Гольдапу и обратно. А теперь все запасное, резервное припрятали. Запасную радиостанцию и комплекты батарей задвинули в развилку под корень огромнейшего, в несколько обхватов, замшелого дуба. Под стволом сосны тоже обнаружили прогнивший провал и в эту нору упрятали автомат и патроны. Отдельно уложили медикаменты. На себе носили самое необходимое. Здесь, у ручейка Швентойя, извивающегося в зарослях крапивы, определилась как бы наша база.

Ни запасного белья, ни полотенцев, ни бритв, ни мыла, ни других необходимых вещей быта мы с собой не брали. В конце концов, думал каждый из нас, все это в Пруссии найдется, если только в них будет необходимость. Летим-то, как говорил покойный Пашка, в обетованную землю, не в пустыню. И вот понадобилось сменить одежду, которая пропиталась на нас потом и солью до такой степени, что стала грубой, как брезентовые робы, а не превратилась в клочья только благодаря тому, что мы почти никогда не снимали защитных пятнистых костюмов. Кепки свои мы все порастеряли очень быстро — в лесу они были неудобны, цеплялись за ветки и слетали — где их ночью отыщешь.

Конечно, раздобыть на хуторах белье и теплую одежду можно было. Но мы все время берегли надежду на скорую встречу со своими, и, естественно, хотелось дождаться этого момента в своей, советской одежде. Но наши войска все еще не наступали на Восточную Пруссию.

Николай Шпаков попросил «Центр» прислать груз с теплой одеждой. Недалеко от деревни Жаргиллен, к северо-востоку от Кенигсберга, мы облюбовали в лесу небольшую поляну. Это было километрах в 8– 10 от нашей стоянки. Но леса отсюда расходятся во всех направлениях, поэтому врагу трудно угадать, куда мы направимся после получения груза, хотя уйти далеко до рассвета не успеем. Сюда и попросили сбросить груз.

Ночью 30 августа пришли на условленное место. Вскоре услышали гул самолета и помигали, как было условлено, карманными фонариками. Самолет на большой, как нам показалось, высоте дважды описал круг над поляной и исчез. Никто из нас не заметил, чтобы он сбросил груз.

— Неужели это был не наш самолет? — усомнился Мельников. — А где тогда наш?

Ему никто не ответил. Горечь и досада овладели нами. И все же, на что-то надеясь, мы прождали еще не менее часа, всматриваясь в глубокое звездное небо. Было удивительно тихо, безветренно, но зябко. Настороженно молчал лес.

— Пора, — просто, безо всякой интонации сказал Шпаков. — Пошли на старое место.

Метров за пятьдесят от поляны прямо на просеке мы наткнулись на белое полотнище. Это был наш грузовой парашют.

Обрадованные такой удачей, мы быстро переложили все содержимое в свои мешки, а парашют и мешок из-под груза зарыли в землю. Облазили соседние кусты и нашли еще один грузовой парашют.

К сожалению, груз оказался куда беднее, чем можно было ожидать. Несколько банок тушенки, немного сахара и потертых сухарей. В обоих мешках было всего восемь шинелей и столько же комплектов белья. Специально для девушек — ничего. Было обидно. В группе же в живых оставалось не восемь, а девять человек, и в «Центре» об этом знали.

— Какой-то жулик смахлевал, налево пустил часть нашего груза, — не стерпел Мельников.

— Видимо, тебя, Генка, не считают или не успели выполнить спецзаказа на детское пальтишко, — не удачно пошутил Зварика.

— Перестань, Юзик, не нужно так. Вы все будете одеты, — тихо сказал Шпаков. — Видимо, ошибка произошла. Может, груз для другой группы был предназначен, а попал к нам. Да в конце концов от этого не умирают. Мелочь. Вот что главное, — он показал на пару автоматов, беззвучку, солидный запас патронов, новые батареи, хотя во всем этом нужды пока не было.

Да и Николай не мог скрыть обиды, она чувствовалась по интонации.

Он сам тут же раздал комплекты с одеждой, каждому подбирая более подходящие по размеру. На всех дал банку тушенки — нужно было экономить продукты, ведь добывать их приходилось с риском для жизни.

— Не мешало бы добавки, — как всегда верный себе, простонал Мельников. — Разреши, Николай, еще одну банку слопать — будет сила, будут и продукты.

— Ешьте, — согласно кивнул головой Шпаков. Он сидел задумчивый, молчаливый, даже печальный.

Когда кончили трапезу, он сказал:

— До утра осталось мало времени. Далеко не уйдем. Придется дневать в этом лесу. Перемахнем только за железку. А сейчас — к реке, нужно помыться и переодеться.

Подошли к Швентойе, которая и здесь продолжала свой путь. Узкая — перешагнуть можно, глубиной с полметра, она спокойно текла под вербами, между кустистых ольх, приземистых елочек. Мылись по очереди, примостившись на плоском камне. Зина с Аней нашли себе невдалеке скрытное местечко.

— Вода холодная, — дрожа, вслух пожаловался один только Генка.

Мы помылись, сменили белье и переоделись во все новое. Главное, что у нас теперь были шинели, теплые ушанки. Одному только командиру пришлось остаться в старом.

— Ничего, потерплю до следующего раза, — ответил он на наши сочувствующие взгляды.

Старый свой хлам мы бросили в ямку, присыпали землей и сверху накрыли дерном. Ничего абсолютно не оставлять на поверхности — стало нашей привычкой, законом разведчиков.

Припрятали в надежном месте запасные автоматы, часть боеприпасов, батареи. Опять же под вековым дубом, постарались запомнить его месторасположение.

— Перенесем сюда и запасную радиостанцию. Так, на всякий случай, чтобы не находилась рядом с нами. Место здесь подходящее, — неожиданно решил Шпаков. — Его легко запомнить, — три таких великана. На наших картах это место означено названием «Драй кайзер Эйхен». В переводе на русский это означает «Три кайзеровских дуба».

Приободренные после еды и мытья, пошли быстро, пересекли железную дорогу, но не удалялись, расположились так, чтобы следить за движением по ней. Ничего с себя не снимали — не надеялись, что будет спокойно. Когда солнце уже поднялось над лесом, оттуда, где был сброшен груз, донеслись стрельба и шум голосов.

— Хотя бы тайники наши не нашли, — заволновалась Аня.

До нас немцы не дошли, день прошел без стычек, без изнуряющего маневра.

Нам редко приходилось разговаривать во весь голос. Как-то скупее стали на улыбку, на шутку. Посерели небритые лица у парней, потеряли румянец щеки у девушек. Тяжелое бремя взвалила война на их плечи. Им бы хороводы водить, венки из цветов вплетать в девичьи косы, а не бродить в тяжелых солдатских сапогах на далекой от Родины, трижды проклятой прусской земле. Каждому очень хотелось дожить до тех дней, когда в эти места вступит Красная Армия. И не было ничего более желанного, чем встреча с ней!

Беззвучка

Мы часто чувствовали, как нам не хватает беззвучного оружия. Может быть, больше всего настораживали псы на хуторах. Убрать их с пути можно было только выстрелом. А выстрел настораживал патрулей, будил и хозяев, и соседей. Правда, в большинстве случаев деревни Восточной Пруссии состояли из хуторов с отдельными подъездами и подходами — редко деревни там были объединены улицей в нашем представлении, когда по сторонам ее в строчку стояли дом к дому, примыкал двор ко двору.

Все хутора, что нам приходилось встречать в Восточной Пруссии, были разбросаны, разделены нивами, лугами, кустарниками. Несколько таких хуторов, находящихся на расстоянии друг от друга до полкилометра и больше, называются деревней. На картах наших кажется, что все дома рядом стоят, а на местности оказывается все наоборот.

— Как волки живут, — говорил, бывало, Юзик Зварика, — каждый в своей берлоге. Совсем не похожи пруссаки на наших людей. У нас и горе и радость — все люди вместе делят. Подъедешь, бывало, к любой партизанской деревне — люди группками о чем-то толкуют, делится каждый своим, а девчата, как только свободная минута выдастся, — на танцульки. Даже если музыки нет, так под свой языковый аккомпанемент вальсируют или польку вертят. А тут ничего этого нет. Каждый сам по себе.

Юзик был прав. Пруссаки, как нам показалось, жили очень разрозненно. Мой дом — моя крепость — моя держава. Только по делу пруссак к пруссаку приходил. Мы это вскоре поняли и научились эту особенность их жизни использовать в своих интересах. Ведь, услышав сигнал тревоги, пруссак пруссаку и на помощь не придет. Он только понадежнее крепит запоры и сидит в своем толстостенном доме, как в крепости. Хутора однообразные: кирпичные дома и сараи и такого же красного цвета высокие черепичные крыши. Все на один манер, разница только в размерах и количестве хозяйственных построек.

Ни резьбы на карнизах, ни замысловатого обрамления дверей и окон, ни стеклянной веранды, которые так популярны в наших белорусских деревнях, здесь не увидишь. Дверь дубовая, ставни тяжелые — все как по стандарту, даже покрашено в одинаковый цвет. От этого все жилища кажутся казармами, а не домами, в которых живут простые крестьянские семьи. Дух мрачного пруссачества витает над всем.

Неуютно, одиноко чувствовали мы себя там. И хотя все мужчины были на войне — дома оставались лишь те, кто уже не мог быть призван в солдаты, — но мы при первых же хозяйственных операциях убедились, что здесь опасность подстерегает нас на каждом шагу.

Когда мы подходили к тому хутору, где дряхлый старик чуть было не пальнул в меня из двустволки и нас лаем встретил злобствующий пес, Иван Овчаров обронил как бы про себя: — Эх, бесшумку бы!..

Потом еще много раз нам приходилось сожалеть, что не прихватили с собой беззвучки, или, как называл ее Овчаров, бесшумки.

Не раз были удобные случаи снять часового, патруля без шума, чтобы беспрепятственно захватить «языка», убрать с дороги во время прочески нескольких карателей, не выдавая своего присутствия. Когда же голодали подолгу, а вокруг бродила дичь, — тоже возникали мысли о бесшумной охоте. Хотя как приготовить дичь, чтобы можно было есть?..

Но так уж случилось, что перед вылетом сюда об этом не подумали. Конечно, самое верное оружие разведчика, как любил говорить Мельников, кинжал, но он был бессилен на расстоянии. Когда Николай Шпаков запросил «Центр» прислать теплую одежду, Иван Семенович напомнил ему:

— Бесшумку пусть подбросят.

В одном из грузовых мешков, которые нам были сброшены на парашютах у деревни Жаргиллен, оказалась простая наша трехлинейная винтовка. Но для нас она была не простая, а, можно сказать, волшебная — она имела приспособление для беззвучной стрельбы. Вместо штыка на ее дульную часть надевалась специальная цилиндрическая муфта, начиненная резиновыми пробками. Для беззвучной стрельбы требовались специальные патроны. Все это мы получили. Одним словом, в группе оказалась беззвучка.

Овчаров сразу же приладил наконечник, набил магазин патронами и горсть пробок высыпал в свой вещмешок.

— Можно, Николай, попробовать стрельнуть?

Все равно же сейчас смываться будем, — попросил Иван Черный.

— Давай! — сухо ответил Шпаков.

Овчаров нажал на спусковой крючок. Раздался негромкий щелчок. Мы явственно расслышали свист пули и как она прошелестела в листве.

— При дневных шумах сойдет! — заключил Мельников.

— И за лаем овчарки не услышишь, — поддержал его Иван Белый.

— Только таскать по лесу дылду такую неудобно.

Зварике никто не ответил, хоть все понимали, что поднял он не праздный вопрос.

Когда шли на хозяйственные операции со своей основной базы, прихватывали бесшумку. Несли по очереди, но перед самым хутором, как правило, ее брал Овчаров и шел убирать препятствия на пути. Именно благодаря беззвучке несколько раз мы добывали продукты тихо, хотя убивали собак. И, как нам показалось, хозяева не спешили на нас доносить, очевидно, не хотели брать на себя лишних хлопот.

Однажды мы просидели довольно долго на одних сухарях. Идти за продуктами не было возможности, движение на дорогах усилилось, к фронту перебрасывались танки, самоходки. Мы, по силе возможности, старались установить по знакам воинскую часть, прихватывали «языков» и допрашивали. Естественно, чтобы передавать «Центру» сведения, нужно было отойти как можно подальше. Люди сильно уставали, но подумать о себе не позволяла обстановка.

Как-то прогромыхал эшелон. Мы посчитали платформы с техникой, вагоны с солдатами. Нам даже удалось в бинокль рассмотреть эмблемы воинской части. Можно расслабиться, передохнуть. Но какой тут отдых, когда, как говорит Иван Иванович, кишки марш играют. Раньше здесь, лежа в заросниках, мы пощипывали малину, теперь она уже отошла. Вдруг Целиков толкнул локтем Ивана Черного и указал в сторону. Овчаров схватил беззвучку, дослал патрон в патронник и прицелился. Время тянулось долго.

— Стреляй! — чего медлишь, не вытерпел Целиков.

Но Овчаров опустил ружье.

— Подождем другой. Эта очень худа, — чуть слышно пробубнил Овчаров.

— Ишь ты, забурел — подавай ему дичь, да еще на выбор...

— Козленка жалко — сосунок ведь...

Косуля, пощипывая травку, тревожно оглядывалась на своего маленького шалопая, резвящегося на высоких пружинистых ножках. Вдруг косуля, наверное услышав наши голоса и шорохи, залаяла, словно комнатная собачонка, подавая сигнал тревоги, и обоих как ветром сдуло.

— Война, столько людей гибнет, а он козленка пожалел, — проворчал Целиков.

В тот день все же рыжебокая косуля стала жертвой нашей беззвучки. Сраженная выстрелом, она трепыхалась в кустах. Мы замерли: не наблюдает ли за ней, кроме нас, еще кто-нибудь.

Пригнувшись, Целиков вмиг добежал до косули, ухватил ее за ноги и потащил прямо перед собой. Запыхавшийся, он бросил перед нами размякшую, но еще теплую тушку.

Овчаров перевернул ее на спину, оттянул заднюю ножку и позвал Генку.

— Держи — свежевать будем. — Козел, зараза, попался...

Минут за двадцать Иван Семенович разделал тушку по всем правилам.

— Ловко у тебя получается! — восхищался Генка.

— Так ведь я в Казахстане жил. Там не один десяток баранов распотрошил.

Внутренности, голову и ноги мы завернули в шкурку и зарыли. Теперь всех нас занимал вопрос, как приготовить мясо? Костер разводить опасно, но без него не обойтись. Вырыли печурку, собрали сухих сучьев, таких, чтобы поменьше дымили. Печеночку Овчаров решил сварить в консервной банке от свиной тушенки, а мясо, сколько смогли, нанизали на шомпол и пристроили на развилочках.

Когда вспыхнул огонек и сизый дымок потянулся вверх, я решил, что надо выйти к ближайшей просеке и понаблюдать за ней. Огонька со стороны не было видно, потому что тщательно замаскировали плащ-палатками. Я вышел к просеке, ее еще багровыми полосами освещала вечерняя заря. Было тихо и пустынно. Вскоре я явственно почувствовал, как потянуло дымком и жареным, От запаха сперло в горле и потекли слюнки. Но одновременно появилась тревога — уж очень далеко слышны запахи, не привлекли бы они чьего-нибудь внимания. Я стал внимательно всматриваться в темноту и действительно заметил какие-то движущиеся точки. Они, приближаясь, быстро увеличивались.

Это были два велосипедиста с ружьями за плечами, в форме лесной охраны. Вдруг первый из них резко затормозил и остановился. Второй чуть не наскочил на него, но успел свернуть в сторону и тоже остановился.

— В чем дело? — спросил он.

Тот, стоя лицом ко мне, буквально в нескольких шагах, ответил:

— Чувствуешь запах?

Второй тоже несколько раз потянул носом и ответил:

— Нет, не слышу.

— Как нет? А я хорошо чувствую запах дыма. В лесу кто-то есть.

— Да, теперь и я слышу. Может, это из деревни доносится?

— Нет, это где-то здесь. Я не могу обмануться. — Он опрокинул велосипед на бок, снял ружье. — Пойдем посмотрим...

Я положил правую руку на затвор автомата, готов остановить их очередью, если только направятся туда, где хлопцы жарят косулю.

— А что мы сейчас увидим? — ответил ему второй. — Уже совсем темно.

— Трусишь! — упрекнул его первый, но и сам не двигался с места. По всему видно было, что он и сам боится.

— Так ведь совсем темно, и запах вроде пропал, — упрямо твердил второй.

— Ладно, поехали! — громко произнес первый, забросив ружье за спину.

Оба они сели и укатили, громко разговаривая, как это делают, отгоняя страхи.

Постояв еще несколько минут, я возвратился к своим. Они все были с оружием наизготовку. Костра не было. Услышав голоса, они затоптали огонь. Я рассказал о том, что видел и слышал.

— Если не донесут в полицию или воинскую часть, то завтра сами, наверняка, придут посмотреть, что такое тут было, — сказал с уверенностью Овчаров.

Мы решили понадежнее замести следы и уйти за дорогу, чтобы избежать окружения, если лесники донесут. Если же утром прочески не будет, то постараемся вернуться и как-нибудь все же приготовить мясо. Генку отправили за канал со сводкой. Дали кусок свежины с собой, может, там удасться изготовить Ивану Ивановичу или девчатам.

Мы перешли железку и заночевали там. На рассвете действительно слышны были стрельба и шум голосов в той стороне, где мы оставили свою недожаренную косулю. Вскоре солдаты перевалили через железную дорогу и оказались на нашей стороне. Нам пришлось уходить подальше. Несколько суток было очень неспокойно, мы уклонялись от преследователей, старались не обнаружить себя.

Словом, возвратились на старое место только на третьи сутки. Очень опасались, что на месте может быть засада, если только обнаружили след убитой косули. Собакам ведь не составит труда найти по запаху спрятанную нами свежину — мы ее завернули в кусок брезента и зарыли.

Оказалось все нетронутым, но мясо уже пропахло и побелело от личинок. Не удалось полакомиться дичью и нашим друзьям за каналом. У них тоже было беспокойно. Мельников несколько дней носил мясо, не теряя надежды поджарить, пока не испортилось.

Беззвучку до поры до времени запрятали. Таскать ее с собой было несподручно.

Выполняя задание «Центра», группа продолжала беспрерывно следить за движением вражеских эшелонов, автоколонн на шоссейной и железнодорожной магистралях Кенигсберг — Тильзит, одновременно вела разведку укреплений на широком участке между Тильзитом и заливом Курышес Гаф. Это немного южнее реки Неман.