Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава девятая

Ферма встретила нас поросячьим повизгиванием. Ваня ахнул от удивления, увидав двухметрового породистого хряка:

— Вот это да!

Хозяин фермы, высокий худой старик, разъяснил:

— Таких у меня четыре пары. Один из них даже имеет золотую медаль. Настоящую.

— Он буржуй, — шепнул мне Женя и, глядя на старика фермера, пнул хряка. Но тот и ухом не пошевелил.

Я подошел еще ближе к изгороди и кинул кусочек палки под нос борову. Он резво схватил ее зубами и, уставив на меня свои белесые глаза, стал чавкать и за какую-нибудь минуту сожрал палку, похрустывая. Тогда Ваня быстро опустил руку в карман, оглянулся по сторонам и сунул круглый хлебный серенький шарик в рот хряку. Тот ухватил шарик зубами, пожевал немного и со слюной вывалил себе под ноги. Я хлопал глазами: палку сожрал, как конфетку, а то, чем угостил его Ваня, есть не стал.

Фермер показал нам чистеньких овец, гладких, сытых коров и наконец повел в подвал, где каждому вручил по бутылке фруктовой воды.

Шипучий кисло-сладкий напиток всем понравился.

Ребята попросили добавки и выпили еще по бутылке. Тут Федотов посмотрел на часы:

— Пора домой.

Обратно шли через лес. Приметив небольшую зеленую лужайку, Федотов разрешил нам немного поиграть. Мы разбрелись среди сосен.

Неожиданно кто-то воскликнул:

— Белка! [72]

Белка сидела на ветке и лапками мыла рыжую мордочку. Ребята на миг сбились в кучу.

— Какая красивая! — вздохнул Ваня. — Белочка, иди к нам. Мы тебя не обидим. Будешь жить у нас.

Но белочка только посмотрела на нас глазками-бусинками, махнула хвостиком и прыгнула повыше.

— Чего стоите? Ловите ее! — закричал воспитатель. — Хватайте за рыжий хвост! — и громко расхохотался. — Кто смелый, лезь на дерево!

Прыгнув на соседнее дерево, белочка не рассчитала, упала на траву. Женя схватил ее и, прижимая к груди, ласково замурлыкал:

— Не бойся, тебе будет у нас хорошо!

Ребята сгрудились вокруг счастливца:

— Покажи!

Но Женя посадил зверька за пазуху, прикрыл от посторонних глаз.

— Потом. Пусть успокоится.

— Дай-ка, — протянул руку воспитатель.

— Я поймал, белочка моя! — насупился Женя и отступил назад.

— Что-о-о? — Федотов как бы шутя, с усмешечкой, взял у Жени белку. Перед нашими глазами мелькнуло пушистое тельце. Воспитатель ухватил белку за задние лапки и секунду выжидательно смотрел на мальчишек. В следующее мгновение он сделал резкое движение и разорвал зверька. Теперь это уже была не белочка, а два окровавленных трепещущих лоскута.

У меня перехватило дыхание. И ребята широко раскрытыми глазами смотрели на Федотова.

— Чего уставились? — хмуро сказал он. — Вот так будет с каждым из вас, если попадете в руки НКВД. За науку, между прочим, вы должны сказать мне спасибо. Да и кто, кроме меня, о вас позаботится?

* * *

Спрятавшись в зарослях акации, мы решали, как нам теперь быть.

— Ну и жизнь, — подавленно шептал Витя. — Тут смерть по пятам ходит, да и дома, если вернемся, не известно, что будет.

— Чего раскис? — перебил его Ваня. — Думаешь, наши не поймут, не разберутся, что к чему?

— Ты, Витька, небось забыл, как в Касселе клятву давал!

— Ничего не забыл!

— Тогда не хнычь. Неужели не понятно, что фрицы у нас слабину ищут? Запугивают они нас, вот что!

— Тебе, может, все понятно, а мне не очень. Выходит, я сразу должен податься к своим и сказать: «Я, Павел Романович, такой-сякой, у немцев по компасу учился ходить, в разведчика-невидимку [73] играл и, как бы между прочим, около сорока дней водил фрицев за нос и вдобавок кашу ихнюю ел!» Да никто же мне не поверит! Вы, пацаны, как хотите, а я поначалу сбегаю домой, к мамке, а уж потом пойду в НКВД. Витя Корольков сказал:

— Я домой не пойду. В Красную Армию подамся.

— А я первому, кого встречу на нашей земле, скажу, кто я такой, — решил я.

Прошло еще два дня. Учебные тренировки в поле не проводились. Немцы словно бы махнули на нас рукой и даже разрешили большую часть времени, отведенного на военно-спортивные игры, проводить, как мы сами хотели.

За это время у меня на ноге открылось небольшое отверстие — свищ. Я с трудом скрывал хромоту. Однажды вместе с ребятами отправился на озеро. Но чего мне стоила эта прогулка! Я собрал все силы, стиснул зубы и старался не хромать. Шел медленно-медленно. Невыносимая боль остановила меня на полпути. Я сел возле ручейка, журчащего в нескольких метрах от дороги, и опустил больную ногу в холодную воду. Женя, заметив, что я отстал, вернулся, участливо спросил:

— Здорово болит?

Я вытащил ногу из воды.

— Теперь немного полегче.

— Да у тебя кровь! — испуганно воскликнул он и растерянно посмотрел на меня. — Что делать-то будешь?

— Не знаю. Иди к пацанам.

— А ты?

— Посижу немного, отдохну, потом притопаю. Женя побежал к озеру.

И тут я вдруг увидел приближавшегося ко мне младшего инструктора Таболина. Он шел со стороны особняка. По-честному, я растерялся: никогда не думал, что снова встретимся. Сейчас он увидит мою ногу и тогда... тогда фрицы узнают про мою беду. С разбитой-то ногой разве я им нужен? Ясное дело: убьют и бросят в помойку.

Натянув на ногу ботинок, я встал. Боль несколько притупилась. Сделав несколько шагов, я оказался лицом к лицу с Таболиным. Он протянул мне руку:

— Ну, здравствуй!

Я отпрянул в сторону, оступился и невольно вскрикнул.

— Что у тебя с ногой?

Он уже поднял мою штанину и внимательно, чуть нахмурившись, стал осматривать рану.

— На летном поле, когда прыгали, расшиб, — признался я и дрожащим голосом стал уверять: — Это ничего, заживет. На мне быстро болячки заживают...

— Подожди меня здесь, никуда не уходи, — сказал Таболин и исчез в кустарнике. [74]

Вскоре он вернулся, достал из кармана пузырек с какой-то жидкостью, смазал мне рану, перевязал и вдруг ни с того ни с сего спросил:

— Ты — пионер?

С языка у меня чуть не сорвалось: «Конечно!» Но я вовремя спохватился и замотал головой.

— Так я тебе и поверил, — сказал Таболин. Он закурил и, время от времени поглядывая на меня, несколько раз прошелся вдоль ручейка.

«Поймать хочет», — думал я, сидя на траве. Вспомнил, как в карцере к Ване Селиверстову подбивал клинья повар Герман. Советовал идти к своим...

Таболин бросил окурок в воду и подсел ко мне: — Нас тут двое, ты и я, и этот разговор останется нашей тайной. Я обязан предупредить тебя, что немцы на днях забросят вас всех на территорию Советского Союза со специальным заданием.

— А как это? — спросил я.

— Не прикидывайся дурачком. Ты знаешь как.

Таболин досадливо поморщился. Очевидно, он был в затруднении. Но, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Когда вы окажетесь у своих, немедленно свяжитесь с представителями местных властей — идите в райисполком, к председателю сельсовета, в милицию — словом, не теряйте ни минуты.

— Ну да! — протянул я. — Чтобы нас схватили, как ту белку. Алексей Николаевич лучше вас знает...

— Алексей Николаевич запугивает вас, — сердито произнес Таболин. — Он служит фашистам. А я — нет. Понял? Впрочем, все равно, веришь ты мне или нет, но ты должен знать, что галстук советского пионера имеет красный цвет — цвет пролитой крови. Льется она и сейчас. Я думаю, что многие ребята уже поняли, ради чего немцы вас кормят и так много говорят о вашем будущем, — Иван Семенович положил свою руку на мое плечо: — Конечно, все это я должен был сказать раньше, но сам подумай, разве я мог пойти на риск? Во всяком случае, я должен был хоть что-то знать о вас.

Он посмотрел на мою ногу:

— Я постараюсь помочь тебе. Ступай к ребятам.

Он поднялся и пошел назад, к «охотничьему» домику. У развилки, где тропка раздваивалась, вдруг круто повернул в сторону озера.

Я пристально смотрел ему вслед и думал о том, как бы получше рассказать обо всем мальчишкам. Сейчас, после разговора с Таболиным, у меня на душе стало спокойнее и легче. Я почувствовал уверенность в правильности наших действий.

Я потихонечку побрел к озеру. В воде вместе с ребятами весело и шумно барахтался и Таболин. Иван Семенович что-то с [75] увлечением рассказывал. Я подошел еще ближе и понял, что он вспоминает свое детство.

— ...Возле деревни, где я родился, протекает маленькая речушка. Однажды я присел на бережок. Слышу, кто-то кличет: «Ванюша! У тебя под носом щука плавает. Держи ее!» Я и бултыхнулся в воду. Потом вынырнул и поплыл.

— Сразу вот так и поплыл? — удивился Толя.

— Сам не знаю как, но в один раз научился плавать.

— А я по-собачьи два года плавал, пока по-настоящему научился, — признался Женя.

— Ты и сейчас плаваешь, как головастик, — с веселой ухмылкой произнес Иван.

Женя показал ему язык:

— А ты — как лягушка-раскоряка.

Послышался веселый смех. Таболин увидел меня и сказал:

— Ну, а теперь одевайтесь! Пора идти на ужин.

На следующий день унтер-офицер Краузе назначил меня дневальным и приказал к двенадцати часам дня почистить сапоги. Когда я вышел с начищенными до блеска сапогами на террасу, ко мне подошел Таболин:

— Не тяжело? — И негромкой скороговоркой сообщил: — Завтра отправляемся в Россию. Скоро увидишь свою маму. Ребят предупреди.

Вечером опять у нас состоялся совет, и мы пришли к единодушному мнению, что Таболин по-честному хочет помочь нам. Все было за него. Во-первых, он, рискуя собственной жизнью, при переходе скалистого перевала, спас от верной смерти Толю Парфенова. А гитлеровец разве пошел бы на это? Ни в жизнь! И потом наша встреча с младшим инструктором у концлагеря..., Таболин часто говорил нам: «Рисковать жизнью надо сознательно, ребята». Шварц же учил все делать наоборот.

Рано утром нас разбудил зычный федотовский басок:

— Подъем. Эх вы, сони! Одевайтесь и живо в столовую. А после завтрака собирайтесь в дорогу. Едем в Россию.

Мы покидали дачу обер-лейтенанта Шварца с радостью. Гремела песня:

Расцветали яблони и груши...

В последний раз я посмотрел на таинственный особняк. Сквозь придорожные кусты блеснула узенькая полоска озера Вальдек. А вот и вышки-скворечники, гитлеровский концлагерь. Внезапно мы увидели вырванные с корнями деревья, размытые водой поля и разрушенные дома. У домов стояли женщины и плакали. Плакали точно так, как наши русские бабы, когда хоронили убитых немцами близких людей.

— Что все это значит? — спросил у Федотова Толя Парфенов. — Половодье, что ли?

— Американцы разбомбили плотину и магистральный водопровод, — хмуро ответил Федотов. [76]

С трудом преодолевая наносы из песка, земли и всякого хлама, мы добрались до села Вальдек. Там нас поджидал автобус. Федотов расщедрился и каждому из нас дал по куску колбасы, а еще булку хлеба на пять человек. Мы как следует перекусили, потом сели в автобус и поехали в сторону железнодорожной станции Кассель.

Через двое суток мы были на станции Орша. Перехватывало дыхание от того, что мы стояли на своей, русской земле. Но мы еще ничего не знали о задании немецкой разведки и потому не могли думать о доме.

Федотов подал команду:

— Шагом марш!

Мы пошли мимо станционных строений и разбитых паровозов, стоявших вдоль запасного пути. Некоторые паровозы, словно устав от долгой и трудной работы, сошли с рельсов и уткнулись в насыпь.

У ремонтного депо нас встретил Шварц и, подведя к одному из паровозов, предложил полазить по нему, а затем рассказал, как паровоз работает, где хранятся запасы угля и как уголь подается из тендера в топку.

После этого нас посадили на вездеходы и повезли на аэродром. И вот у обочины дороги замелькали березовые кресты, сверху прикрытые стальными касками, а рядом вырубленные леса, бревенчатые доты с квадратными амбразурами для пулеметов, разбитые танки с крестами и обломки машин. Впереди, слева от дороги, у еловой рощи, тускло блеснули окна армейской казармы. Вездеходы сбавили скорость и подкатили к стоящему на отшибе серому зданию.

— Устали небось? — спросил, улыбаясь, Федотов.

— Нисколько, — ответили мы дружно.

— Тогда выходите из машины, да поживей. Иван Семенович! Проводи ребят в казарму. Жрать небось хотите?

— Еще как! — послышались голоса.

— Тогда быстро мойтесь и проходите в столовую.

Нас провели в просторное помещение и посадили за огромный деревянный стол. На нем были расставлены блюда с ветчиной, рыбой и хлебом, а в стеклянных вазах красовались яблоки и сливы.

Пришел Шварц. Выпив стакан клюквенного сока, тихо и торжественно произнес:

— Разведка германской армии поручает вам выполнить важное и почетное задание.

Он взял со стола кусок каменного угля.

— Как вы думаете, что это такое?

— Уголь, — хором ответили мы.

— Ошибаетесь. Это самая настоящая взрывчатка, выкрашенная под цвет каменного угля, и она непременно должна попасть в топки советских паровозов... [77]

После недолгого раздумья он добавил:

— Я очень беспокоюсь за вашу дальнейшую судьбу и потому должен честно сказать — задание является не только ответственным, но и опасным. Каждому, кто попадет в руки советской разведки, грозит немедленная смерть. Так что, прошу вас, будьте осторожны.

Но мы-то понимали, что не о нас он беспокоится, а о том, чтобы задание было выполнено.

По приказу Шварца нас разбили на три группы. Я попал в третью. Федотов тут же увел нас в отдельную комнату.

— Послезавтра улетишь к своим, — проходя по коридору, шепнул мне Иван Семенович. — Поговорим после обеда. Жду возле ельника у торца здания.

Я с трудом дождался конца обеда и, стараясь тверже ступать на левую ногу, вышел во двор. Незаметно осмотрелся и, заложив руки за спину, побрел к густому разлапистому ельнику, где меня ждал Таболин.

— Ступишь на нашу землю, немедленно дай знать об этом советским властям. Понятно?

Я молча кивнул.

— И еще вот что: напиши там, в России, письмецо моей матери, Марии Венедиктовне Голосовой. Так, мол, и так, жив-здоров ваш сын Иван Семенович Таболин. Скоро думает вернуться домой. Запомни адрес: Орловская область, Кромский район, деревня Красный Клин. Повтори.

Я повторил адрес и пообещал непременно выполнить просьбу.

— Ну, а теперь — в казарму.

Вечером в отсек барака заглянул Федотов. Вскоре кто-то из ребят крикнул:

— Димка! Алексей Николаевич зовет тебя.

— Поговорить бы нам напоследок... Как-никак, а почти два месяца прожили вместе...

Федотов оттащил меня в сторону:

— С этими пропусками вы явитесь в любую воинскую часть Красной Армии. Ты их ребятам, кто понадежней, раздай. Действуй с умом.

Воспитатель втиснул в мою руку несколько квадратных листков бумаги и торопливо исчез за дверью. «Вот тебе и Федотов!» — ахнул я и уже хотел было разделить с мальчишками свою радость, но в тот же миг тревожное чувство опасности заставило меня насторожиться. А что, если это очередная проверка? Стоит ребятам опустить хрустящие квадратики в карманы, как тут же всех нас схватят.

Не раздумывая, я бросился за воспитателем вдогонку. Но его уже не было в коридоре.

Что же мне делать с пропусками? Вернуть или бросить в печь?. [78]

Позади послышались тяжелые шаги. Я поспешно обернулся и, увидав перед собой Таболина, возбужденно прошептал:

— Иван Семенович! Только что Алексей Николаевич дал мне вот эти бумажки.

— А ну, покажи!

Я видел, как побледнело его лицо.

— Иди к ребятам. Я все улажу. Помни: это было твое последнее испытание.

* * *

В большой квадратной комнате ярко горела электрическая лампочка. Она как бы просвечивала нас всех насквозь. Краузе подал команду:

— Раздевайтесь!

Он открыл дверь в смежную комнату. Там мы получили советскую одежду, деньги, спички и хлеб. Таболин помогал каждому из нас подобрать обувь по размеру. Он подошел и ко мне.

Спросил:

— Готов?

— Всегда готов! — тихонечко, но твердо ответил я.

Дальше