Сквозь все преграды
Награды догнали нас в пути, когда мы находились на подступах к литовскому городку Жагаре. Ордена и медали отличившимся при форсировании Западной Двины вручал командир бригады. После успешного осуществления переправы Михаилу Дмитриевичу Кузнецову было присвоено звание полковника.
С волнением принимал я из рук комбрига свой первый боевой орден.
От имени награжденных выступил парторг нашей роты сержант Иван Степанович Король.
— В боях за освобождение Белоруссии еще крепче сплотилась наша многонациональная фронтовая семья, — говорил Король. — Воины всех национальностей нашей страны идут в бой плечом к плечу. Среди моих боевых товарищей-саперов могу назвать младшего сержанта Витаутаса Маркевичуса, рядовых Пранаса Аклиса и Ионаса Римкуса. Они — литовцы. Бесстрашно сражались с гитлеровцами, освобождая от них русские, белорусские, латышские села и города. Вместе со всеми они говорили освобожденной Белоруссии: «Здравствуй, родная Белоруссия!» Сегодня каждый из нас, идя в бой, говорит: «Здравствуй, родная Советская Прибалтика! Мы — сыновья единой великой семьи всех народов советской Отчизны, клянемся в боях за твое освобождение [102] от фашистских оккупантов не жалеть ни крови, ни жизни своей!
На груди Ивана Степановича Короля было два ордена Красного Знамени, ордена Красной Звезды и Отечественной войны II степени, медаль «За отвагу». И эти награды как-то по-особому весомо дополняли его горячую речь.
— У нас Король в боевом деле всегда король, на любую грозу идет не дрогнув, — сказал мне Шульга.
Мы сидели с ним на берегу пруда в имении какого-то богатея, бежавшего вместе с гитлеровцами, В пруду шумно плескался Назар Панкратьев. Он совмещал приятное с полезным. Намылившись, разбегался и нырял на глубину. Мы смотрели, как резвился наш богатырь, пользуясь короткими минутами отдыха, отпущенными нам перед выходом на очередное задание.
Да, к моей радости, я снова находился среди своих старых верных друзей. Встреча с Володей Савиновым на переправе через Западную Двину значительно ускорила мой перевод в разведывательную роту бригады. Правда, прошел почти целый месяц после этой встречи до откомандирования нас с Димой Левшой в прежнее наше отделение, и каждый день был насыщен такими событиями, что даже думать забывали об этом переводе.
Нашим правилом в наступлении было: «Не давать врагу передышки для приведения себя в порядок и создания новых рубежей обороны». А наступать приходилось в крайне сложных условиях. Низинные болота с застоявшейся водой, озера, ручьи с густым ольховым кустарником по берегам перемежались друг с другом. Танки то и дело попадали в топь, вязли, застревали в трясинах. Пехота, однако, не ждала, пока танкисты с помощью саперов вызволят свои машины из коварной: болотины, а сквозь все преграды шла вперед. Гвардейцы оказывались порой по пояс, по грудь в воде, мокрые, [103] покрытые тиной выбирались из болота, выливали воду из сапог и устремлялись дальше.
На нашем пути встала река Диена. Ни глубиной, ни шириной, ни крутизной берегов не могла она сравниться с Западной Двиной. Обыкновенная в общем-то речка, не тем не менее в нашей полосе наступления она представляла собой серьезную преграду. Ее заболоченная долина с высокими зарослями осоки, камыша, с кривыми травянистыми кочками, обширными полями тростника могла задержать движение тяжелой боевой техники.
Пехотинцы не замешкались и на этот раз. Они с ходу форсировали Диену на подручных средствах, продолжая преследовать отступающего противника. Перед саперами была поставлена задача: обеспечить вслед за стрелками быструю переправу через реку танков и артиллерии.
Первым делом было решено отыскать и оборудовать для немедленного пропуска боевых машин брод. Одновременно было приказано приступить к постройке низководного балочного моста длиной восемьдесят метров.
Саперы двух батальонов — нашего и 199-го, которым командовал майор Авсеенко, взялись за работу.
При оборудовании брода отличилась рота капитана Михаила Ильича Саблина. Проводя разведку реки, бойцы этой роты обнаружили затопленные гитлеровцами понтоны. Саблин тотчас приказал поднять их, и вскоре трофейные понтоны, способные выдержать девятитонный груз, были пущены в дело. Мало того: переправившись на левый берег Диены, саперы капитана Саблина обнаружили брошенный фашистами при бегстве целый склад с инженерным имуществом, тракторный прицеп и несколько повозок с переправочными средствами. В течение нескольких минут прицеп и повозки опустели. Оставленные врагом переправочные средства теперь служили нам. [104]
Полным ходом развернулось строительство моста. Ставились береговые и свайные опоры, укладывались прогоны.
Фашисты с воздуха засекли место наведения мостовой переправы, и очень скоро после этого из-за кромки дальнего леса вылетели и закружились над нами «мессеры». Диена закипела от взрывов бомб. Пулеметные очереди исполосовали пойму. Саперы прижались к прогонам. Те, кто работал непосредственно на берегу, успели укрыться в заранее отрытых окопах и щелях.
Труднее пришлось саперам взвода лейтенанта Владимира Ивановича Волкова. Они сооружали пролетные строения, и бежать им было некуда. Но никто не поддался панике: все остались на своих местах. Лейтенант Волков под бомбежкой и обстрелом хладнокровно и твердо продолжал руководить работами. От налета «мессеров» не пострадал ни один боец этого взвода. Подтвердилась солдатская поговорка: смелого пуля боится.
Через полчаса к району строительства моста пытались пробиться вражеские бомбардировщики, но их отогнали наши истребители.
Двадцать часов продолжалось возведение моста. Работа не прерывалась ни на секунду ни днем, ни ночью. И какова же была радость саперов, когда на проезжую часть легли последние брусья!
К готовому мосту двинулись танки и самоходные орудия.
Несколько дней спустя меня вызвали к начальнику штаба батальона. После форсирования Западной Двины начальником штаба был назначен Сергей Емельянович Кириленков. Я относился к нему с огромным уважением. Это был кадровый офицер. Он начинал службу в Брестской крепости, окончил там полковую школу, стал младшим командиром. Теперь Сергей Емельянович носил звание капитана. [105]
Я почему-то сразу подумал, что вызов в штаб связен с моим новым назначением. Это предположение усилилось, когда около штабной машины мне встретился Дима Левша. Его тоже вызывал к себе Кириленков. Глаза у Димы блестели. Он сразу выпалил:
— Наверное, Володя Савинов добился своего!..
Мы не ошиблись в предположениях. Действительно, из штаба бригады поступило распоряжение откомандировать нас с Дмитрием в отдельную инженерно-разведывательную роту.
Сергей Емельянович сказал нам о причине вызова и добавил:
— В разведроте много наших лиозненцев. Они свое имя высоко держат. Я желаю, чтобы и вы никогда не забывали о чести батальона.
Начальник штаба объяснил, каким маршрутом добираться до расположения роты. Она располагалась в местечке Турмантас, но это было, разумеется, временное размещение, поскольку фронт находился в непрерывном движении.
Через сутки мы с Дмитрием снова оказались в своем отделении.
22 июля Савинов подозвал к себе Назара Панкратьева, Павла Клешнина и меня и сообщил, что командир взвода лейтенант Турсев поставил перед нашей группой задачу: провести инженерную разведку на маршруте Турмантас — Бартишики и на шоссе Даугавпилс — Зарасай.
Это был мой первый выход в глубокий тыл противника. И странное дело: рядом со своими бывалыми товарищами я чувствовал себя совершенно спокойно. Да и тыл врага оказался не таким, каким я его себе представлял ранее. Ни в одном из населенных пунктов, мимо которых мы проходили, мы не заметили присутствия гитлеровских солдат. Только по дорогам, гладким, но узким, обсаженным по обеим сторонам деревьями, иногда [106] проносились грузовики с гитлеровцами туда, где отчетливо слышалась артиллерийская стрельба, где наступали наши. Даже тыловые подразделения бросали гитлеровцы на фронт, чтобы заткнуть бреши. И нам непривычно было видеть в тылу врага опустевшие казармы, сброшенные у дорог и никем не охраняемые груды и целые склады строительных материалов, предназначавшихся, по всей видимости, для возведения дополнительных оборонительных сооружений. Гитлеровцам было уже не до этого.
О том, насколько сильно был ошеломлен враг стремительным наступлением наших войск, свидетельствовал покинутый им опорный пункт в нескольких километрах от Гривы — предместья Даугавпилса на левом берегу Западной Двины, которая здесь уже называлась Даугавой.
На каждом километре оборонительных линий было оборудовано по 10–15 площадок для пулеметных и 5–8 позиций для противотанковых расчетов. Огневые позиции хорошо маскировались под общий фон местности. В низких местах были сооружены траншеи болотного типа, насыпные. Вода из них отводилась через бетонные трубы.
У Юдовки стоял железобетонный дот с броневыми приспособлениями наподобие танковых башен. Вдоль всей линии было установлено семь герметических цилиндров диаметром 230 и длиной 350 сантиметров, предназначенных, очевидно, для командных пунктов батальонов. Противопехотные заграждения проходили сплошной ниткой и представляли собой забор в три ряда кольев. Подходы к ним были насыщены противотанковыми и противопехотными минами.
— Василий, будь предельно внимателен, каждая мина — это смерть, а здесь их тысяч десять в землю понатыкано, — предупредил меня командир отделения. [107]
Мне впервые приходилось участвовать в обследовании столь обширного района, начиненного вражескими минами. Но я мог честно сказать товарищам, что не было во мне страха, когда я шагал по минным полям. И наверное, не было его потому, что я быстро узнавал эти мины — натяжного действия, нажимного, фугасные, осколочные, выпрыгивающие... Добрым словом вспоминал я сейчас своих первых командиров, которые терпеливо обучали нас саперному делу. Полученные от них знания в боевой обстановке позволяли действовать уверенно и четко.
Моими помощниками были миноискатель и щуп. Но я помнил: обнаружить скрытую в земле «смерть» можно и по демаскирующим признакам. Вот помятая, увядшая трава... Вот грунт как-то странно разрыхлен и разбросан... А тут почему-то куски проволоки валяются... Ага, вот и натянутая, тонкая, почта незаметная проволока...
Внимательно осматриваю местность, неторопливо водя перед собой поисковой рамкой, стараясь не пропустить даже малейшего изменения тона, прослушиваемого в телефоне миноискателя. Шаг за шагом продвигался я вместе со своими товарищами вперед, определяя глубину минного поля, число рядов мин и расстояние между ними, взаимосвязь минных заграждений с прикрывающей их огневой системой. Поле таило в себе немало коварных сюрпризов, но после тщательного осмотра их удавалось разгадать.
Мне на первый раз повезло, может быть, в том, что враг не успел завершить все оборонительные работы на этом участке. Часть мин была плохо замаскирована. Следы незавершенности, спешки позволяли быстрее расшифровать секреты гитлеровских минеров. Но для беды могло хватить и одной хорошо укрытой мины... Вот почему ни при каких обстоятельствах нет у сапера права на ошибку. [108]
— Изрядно тут фашисты попотели, столько сил ухлопали, а, видать, вхолостую, — удовлетворенно проговорил Панкратьев, окидывая взглядом вражеские сооружения.
— Они считали, что наши с левого берега к городу подойдут, а главные-то бои на другой стороне завязались, — вставил Клешнин.
Судя по непрекращающемуся грохоту артиллерийской канонады, доносившемуся с правобережья Даугавы, там действительно шло ожесточенное сражение.
По дну небольшого оврага мы приблизились к окраинам Гривы. Наблюдение за домами и улицами городка позволило сделать вывод, что жители отсюда выселены.
Мы прошлись по безлюдной улице. Идти по пустому городку было неприятно. Кругом — ни души. Ветер раскачивал раскрытые настежь двери, рамы с выбитыми стеклами. Мостовая была искорежена гусеницами танков. В канавах валялись помятые чемоданы, распотрошенные узлы с вещами, домашней утварью. Это оставили свои следы гитлеровские мародеры.
Шедший впереди Назар Панкратьев вдруг подал сигнал: внимание! Мы насторожились. Назар свернул с мостовой и направился во двор одного из домов. Через минуту он вышел со двора вместе с каким-то стариком.
Старик почтительно приветствовал нас. Он оказался поляком, но хорошо говорил по-русски. Не без гордости он поведал, что служил когда-то в русской армии. При угоне жителей Гривы немцами старик спрятался в подвале своего дома в ожидании близкого прихода Красной Армии.
— Я старый солдат, чувствую, к чему идет дело, — сказал старик с улыбкой и форсисто подкрутил свои седые усы.
Он сообщил нам, что строительством укрепрайона под Гривой фашисты занялись весной, в мае, и вели его до самых последних дней. Всего три дня назад они неожидание [109] прекратили все работы и исчезли из Гривы. В городок наведываются изредка только небольшие группы солдат. По словам старого поляка, за час до нашего появления здесь проходил офицер с тремя автоматчиками.
Мы поблагодарили старика за полученные от него сведения и, миновав Гриву, вышли к берегу Даугавы. За рекой открывалась широкая панорама Даугавпилса. Город заволакивался дымом пожарищ, целые кварталы были охвачены огнем. Из центра города доносились частые взрывы большой силы. Фашисты, чувствуя, что они уже бессильны удержать этот важный узел шоссейных и железных дорог, начали взрывать промышленные предприятия, жилые дома и многие другие объекты, расположенные в городе. Они уже успели уничтожить железнодорожный мост через Даугаву, загнав на него целый состав со взрывчаткой. На большом удалении от взорванного моста по всему берегу валялись изуродованные мощным взрывом вагонные оси, колеса, изогнутые рельсы, куски металла.
До нас докатился треск автоматной и пулеметной стрельбы. Значит, бой шел где-то на подступах к северным окраинам города.
— Жмут наши! — воскликнул Клешнин.
— Ну, а нам надо спешить в свою роту, — строго напомнил командир отделения. — Схему минных полей у Гривы мы обязаны доставить как можно скорее.
Мы добрались до своих к вечеру следующего дня. И велика была наша радость, когда товарищи сказали нам, что Даугавпилс освобожден от врага. При штурме города отличились многие бойцы, но, естественно, мы, саперы, говорили прежде всего о своем брате. Наиболее часто упоминались имена саперов из роты гвардии старшего лейтенанта Павла Василенко. Под пулеметным и минометным огнем противника они за считанные минуты проделали проход в минном поле, сняв более 450 мин. [110]
Затем рота, посаженная на танки, ушла в прорыв и за день обезвредила еще почти полторы тысячи вражеских мин. Сержант Александр Семенович Рассказов за умелое выполнение боевого приказа и проявленное при этом беспримерное мужество был представлен к званию Героя Советского Союза.
Высокую оценку получили и действия нашей разведывательной группы. Наше донесение было немедленно доставлено в штаб бригады. Командование пришло к выводу, что оставленный врагом укрепрайон на левом берегу Даугавы необходимо срочно разминировать.
Выполнение этой задачи было возложено на батальон подполковника Федора Зиновьевича Барко.
За три дня саперы батальона сняли и обезвредили под Гривой свыше восьми тысяч вражеских мин различных типов.
19 августа нам прочитали приказ начальника инженерных войск 6-й гвардейской армии генерал-лейтенанта Е. И. Кулинича с объявлением благодарности всему личному составу, занимавшемуся разминированием укрепрайона. Особо отличившиеся саперы были представлены к наградам.
К сожалению, работа по очистке минных полей не обошлась без потерь. Неосторожность при обезвреживании вражеской мины, соединенной детонирующим шнуром с несколькими другими, привела к гибели трех человек — рядовых Афоненко и Коробейникова и младшего лейтенанта Смирнова. Двенадцать человек получили ранения.
Этот случай вновь напоминал нам о том, что малейшие ошибки дорого обходятся саперам, а значит, бдительность и аккуратность должны быть присущи саперу всегда, в любой обстановке. В этом каждый из нас наглядно убеждался почти каждый день.
Вместе с благодарностью за своевременную и точную разведку гриве кой полосы обороны наша группа получила [111] и очередной боевой приказ: провести разведку дорог в направлении города Жагаре.
Сначала мы двигались вдоль железной дороги, ведущей от Даугавпилса к Клайпеде. На протяжении многих километров шпалы железнодорожного полотна были перебиты и вздыблены гитлеровским путеразрушителем. Рельсы, изогнутые в полудужья, валялись под откосами. Выдранные из шпал костыли сиротливо ржавели под дождем на насыпи. Глазам и сердцу было больно гири виде этих варварских разрушений.
На одном из участков путь оказался в исправности. Пройдя дальше километра полтора, мы увидели стоящую на рельсах вагонетку.
— Неспроста она здесь оставлена, — сказал Савинов и приказал Назару и мне тщательно осмотреть подходы к вагонетке.
Наш командир не ошибся. И вправо, и влево от вагонетки уходили в траву тончайшие серебряные волоски, расшифровать назначение которых мог только опытный глаз минера.
— Да, хорош пирог с начинкой, — произнес Назар, когда мы, разгадав хитрость врага, обезвредили «сюрприз».
Внутри вагонетки находилось около тонны взрывчатки и с десяток противотанковых мин, к которым были протянуты провода от взрывателей натяжного действия. Много бед мог бы причинить взрыв такой «начинки».
Вскоре мы обнаружили и вражеский путеразрушитель. Разбитый прямыми попаданиями снарядов, он стоял, загромождая путь, неподалеку от маленького разъезда. Нам сразу стала ясна причина, не позволившая фашистам разрушить здесь железную дорогу. По глубоким бороздам, оставшимся вдоль полотна от гусениц танков, можно было заключить, что путеразрушитель был замечен прорвавшимися в тыл врага нашими танкистами. И тогда началась погоня. Фашисты, спасая [112] свои шкуры, надеялись удрать, но меткие выстрелы танкистов остановили их.
У разъезда мы изменили курс и продолжали разведку, двигаясь вдоль шоссе по направлению к городу Жагаре.
То, что лес, где пролегало шоссе, оказался бит-ком набитым гитлеровскими войсками, техникой, а дорога охранялась самым тщательным образом, в какой-то степени обескуражило нас, во всяком случае меня. За все время пребывания на фронте мне ни разу не пришлось отступать. Для меня уже привычным стало видеть бегство врага, панику, растерянность в его рядах. А тут я увидел вражеских солдат иными. Сытые, самоуверенные, они шутили, смеялись, вели себя так, как будто на фронте ничего страшного не происходило.
Несомненно, это были свежие части, только что прибывшие сюда.
Мы едва не столкнулись нос к носу с вражеским дозором. Гул моторов, шум движения большой колонны, доносившиеся с дороги, подсказывали моим опытным товарищам, что здесь происходит что-то важное. И когда я, указывая на идущих в дозоре гитлеровцев, с запальчивостью прошептал: «Срежем гадов!» — командир так посмотрел на меня, что, как говорится, и горбатый бы выпрямился.
— Смотри и запоминай! — не услышал, а скорее прочел я по его губам.
По густому высокому папоротнику подползли близко к остановившейся в лесу колонне. Мы отчетливо различали лица солдат и хорошо слышали даже тех, кто переговаривался между собой самым спокойным тоном.
Сведения, доставленные нашей группой в штаб бригады, подтверждали сообщения других групп разведчиков о скоплении вражеских войск на линии Жагаре — Добеле, под Елгавой и Шяуляем. [113]
Ценную информацию вслед за нами доставила командованию группа бойцов нашей разведроты во главе с парторгом Иваном Степановичем Королем. Пересекая передний край противника для совершения рейда в его тыл, саперы натолкнулись на артиллерийскую разведку врага. Король мгновенно принял решение: бесшумно приблизиться к гитлеровцам и попытаться захватить «языка».
Схватка была короткой. Фашисты попытались оказать сопротивление, но были уничтожены.
Забрав стереотрубу, другое снаряжение, а главное — карту с нанесенными на ней отметками огневых точек, артиллерийских и минометных батарей гитлеровцев, наши разведчики тут же вернулись на свою базу и передали эти ценные трофеи и документы в штаб.
Благодаря умело организованной разведке советское командование своевременно разгадало намерения врага. Стало известно, что для выручки прибалтийской группы армий «Норд», которую стремительно теснили наши войска, Гитлер бросил в бой мощный броневой таран — крупные танковые силы, которые должны были нанести удары в направлении на Елгаву и Шяуляй.
Мы, солдаты, не знали, конечно, всех сложностей складывающейся обстановки, но сразу ощутили, как вдруг резко возросло напряжение на фронте. Саперы нашей бригады получили приказ: проложить колонные пути из района Даугавпилса к Елгаве, Добеле и Жагаре. По расстоянию это составляло свыше ста километров. Можно было бы считать данную задачу обычной, если бы не одно обстоятельство: на прокладку и оборудование колонных путей отводились только сутки, а еще точнее — одна ночь!
Вперед, вперед! Все было подчинено этому стремительному ритму. Не минутами и часами, а метрами и километрами подготовленных путей измерялось для нас время в эти сутки. И только тогда, когда через лес, [114] минуя болота и озера, по новым мостам через ручьи и речки, по бревенчатым настилам помчались грузовики, пошли тягачи с пушками, началось могучее движение целой армии, только тогда мы получили право сделать передышку. Но и она оказалась очень короткой.
Гвардейцы нашей 6-й армии, совершив стремительный марш, едва успели занять оборону и вырыть окопы для стрельбы лежа, как им пришлось вступить в ожесточенный бой. На узком участке фронта вдоль шоссе на Елгаву и Шяуляй гитлеровцы бросили против наших бойцов большое количество танков, самоходных орудий, бронетранспортеров с автоматчиками.
Гвардейцы не отошли со своих рубежей. Атака врага была отбита с большими для него потерями. Двадцать четыре вражеских танка пылали на поле боя. Но вскоре гитлеровцы снова пошли вперед. Бои приняли исключительно упорный характер.
Немалая роль в отражении ударов врага отводилась саперам. Мы трудились днем и ночью, устанавливая минные поля на танкоопасных направлениях.
Вновь были сформированы подвижные группы минеров — истребителей танков. Уже в первый день отличились бойцы из комсомольского взвода младшего лейтенанта Алексея Гончарова. Умелой постановкой мин они сорвали атаку противника. На их минах подорвались две самоходных артиллерийских установки врага.
Образец выполнения воинского долга показал парторг роты Владимир Акимович Шинков. Получив ранение и перевязав себе рану, он продолжал устанавливать противотанковые мины на пути движения вражеских машин. На одну из мин налетел «тигр». Мина сработала добротно. «Тигр» беспомощно развернулся и, попав под огонь нашей противотанковой пушки, вспыхнул факелом.
Действуя в подвижных группах и отрядах заграждений, минеры показали себя умелыми и отважными воинами. [115] Они бесстрашно преграждали путь атакующим вражеским танкам.
Гитлеровский броневой таран под Елгавой и Шяуляем раскололся на куски. Советские воины отразили все вражеские контрудары. Напрасно командующий группой немецких армий генерал-полковник Шернер требовал от своих солдат «сражаться до последнего дыхания, врасти в землю, ни на шаг не отходить». Земля Советской Прибалтики горела под ногами фашистов.
Политотдел бригады перед новым нашим наступлением провел совещание агитаторов. С волнением слушал я рассказы о самоотверженной неутихающей трехлетней борьбе народов Прибалтики за свое освобождение от фашистского ига. Гитлеровцы делали все для того, чтобы превратить советские Прибалтийские республики в германские колонии. Они возвращали старых баронов в их прежние поместья, отбирали у крестьян полученную от Советской власти землю, зверски уничтожали тех, кого подозревали в сочувствии красным.
Петр Абрамович Хижинков рассказал, с каким энтузиазмом приступают вызволенные из фашистской неволи народы к восстановлению разрушенного оккупантами хозяйства и оказанию помощи Красной Армии в полном разгроме врага. Он зачитал нам, в частности, выдержки из решений состоявшейся в Вильнюсе сессии Верховного Совета Литовской ССР, заявившей о том, что «литовский народ опять стал полноправным хозяином своего края и он снова может свободно строить свою независимую советскую жизнь». Правительство и Центральный Комитет КП(б) Литвы приняли постановление о мобилизации военнообязанных в ряды Красной Армии. Количество явившихся на мобилизацию очень скоро стало выражаться в шестизначных цифрах. Тысячи литовцев, которые влились в 16-ю Литовскую стрелковую дивизию, уже успели своими подвигами прославить [116] эту дивизию, за что она была награждена орденом Красного Знамени.
Фронтовая печать в эти дни уделяла воинам Литовской дивизии особенно много места. Всему фронту стало известно имя славной дочери литовского народа Дануте Станелене. При отражении контрудара врага под Шяуляем Дануте огнем своего пулемета помогла отбить тринадцать атак. За этот подвиг у нее к двум орденам Славы за прежние бои добавился третий — орден Славы I степени.
Мы, агитаторы, широко использовали эти факты во время бесед с бойцами. Разнообразная политическая работа, проводившаяся в бригаде, делала еще сильнее нашу решимость окончательно вышвырнуть гитлеровцев с земли Советской Прибалтики.
В начале октября наша бригада вышла в новый район сосредоточения северо-западнее Шяуляя, где нас ожидала нелегкая работа на реках Вента и Вирвичиай.
Нашим взводом в это время командовал лейтенант Александр Иванович Ильин.
Командир взвода сам возглавил группу, которая должна была разведать подступы к реке Вента и определить удобное место для переправы. Из нашего отделения в группу вошли Савинов, Вергун, Клешнин, Панкратьев и я.
Полоса обороны противника проходила по западному берегу Венты. Она состояла из траншей, которые располагались на высотах вдоль реки. С них пойма хорошо просматривалась. Обнаружили гитлеровцы и нас и попытались захватить. Ильин приказал Савинову и мне продолжать снимать профиль Венты, промерять ее глубину, определять скорость течения, плотность грунта на дне, а сам с остальными бойцами принял бой с автоматчиками. Мы с Володей слышали, что в ход уже были пущены и гранаты. Но нам и сейчас нельзя было ввязываться в [117] схватку. Основная задача была — провести инженерную разведку реки и все данные доставить командованию.
Товарищи отогнали гитлеровцев. Мы благополучно завершили съемку речного профиля, и вся группа без потерь возвратилась в свое расположение. Собранные нами и другими разведгруппами данные помогли успешному форсированию Венты. Враг яростно сопротивлялся. Обнаружив место работы саперов роты капитана Соколова, которой было поручено строительство моста, фашисты предприняли маневр для окружения наших товарищей.
В сложной обстановке саперы не растерялись и организовали круговую оборону. В течение шести часов отражали они атаки гитлеровцев. Командир взвода комсомолец младший лейтенант Рыбников в ходе боя уничтожил расчет вражеской противотанковой пушки. Рядовые Кашикбаев и Кизисов первыми подбежали к пушке, развернули ее и прямой наводкой уничтожили станковый пулемет противника.
Капитан Соколов поднял саперов и повел их в атаку. Лейтенант Крестьянкин из захваченного вражеского пулемета открыл уничтожающий огонь по разбегающимся фашистам. Враг оставил на поле боя более сорока солдат и одного офицера. Саперы захватили пушку, пять ручных пулеметов, много автоматов. В срок выполнили они и свое основное дело.
Продолжая наступление, мы достигли Мажейкяя и тут натолкнулись на огромные могилы. Все признаки говорили о том, что здесь происходили массовые расстрелы советских граждан. Это подтвердил и захваченный нами в плен обер-ефрейтор.
Его допрашивали здесь же, у могил. Срывающимся голосом он рассказывал, как однажды на рассвете вышел из караульного помещения и увидел шедшую по дороге большую колонну, примерно девятьсот женщин, [118] под конвоем. Некоторые были с грудными детьми, иные вели малышей с собой. Их подвели к ямам, вырытым недалеко от склада. Предварительно у пленниц отбирали часы, кольца, ценные вещи. Женщин ставили на колени и приканчивали выстрелами из пистолетов в затылок. Убитые падали в яму. У ямы стояли солдаты, которые из автоматов и винтовок пристреливали тех, кто еще подавал признаки жизни. Матери падали в яму вместе с детьми.
О подлинных размерах трагедии у Венты поведал опубликованный вскоре в газете «Вперед на врага» акт о злодеяниях и зверствах немецко-фашистских захватчиков в городе Мажейкяе Литовской ССР. В нем говорилось, что в этом районе гитлеровцы уничтожили свыше четырех тысяч человек.
Население освобожденных районов радостно встречало нас. Местные жители рассказывали, как издевались над ними оккупанты. Гитлеровцы цинично говорили, что малые народы, в том числе эстонцы, латыши, литовцы, должны исчезнуть, как капля воды на раскаленном камне.
Наши войска нанесли мощный удар по врагу на клайпедском направлении и вышли к морскому побережью. Группа гитлеровских армий, находившихся в Прибалтике, оказалась отрезанной от Восточной Пруссии.
За отличное выполнение заданий командования, мастерство, проявленное при прорыве обороны врага северо-западнее города Шяуляй, умелую организацию форсирования рек Вента и Вирвичиай и за активное участие в последующих операциях, закончившихся тем, что более тридцати немецко-фашистских дивизий были заперты на Курляндском полуострове, наша 29-я инженерно-саперная ордена Красной Звезды бригада Указом Президиума Верховного Совета СССР от 31 октября 1944 года была награждена орденом Кутузова II степени. [119]
Мы выполняли боевые задания по разведке бродов, минных полей, инженерных заграждений противника. И каждый день случались события, которые надолго врезались в память.
В самом конце ноября, возвращаясь из разведки, Савинов, Панкратьев, Карякин и я обнаружили остановившиеся у реки два танка и около десятка вражеских пехотинцев. Люки танков были открыты. Танкисты стояли среди автоматчиков и о чем-то говорили. Возможно, они обсуждали, что им делать дальше — двигаться вперед через лес, за которым отчетливо слышались звуки приближающегося боя, или же поворачивать обратно.
Близость этого боя определила и наше решение. Мы скрытно приблизились к гитлеровцам и открыли по ним внезапный огонь из автоматов. Многие вражеские солдаты были сражены очередями. Остальные, включая и уцелевших танкистов, кинулись в кусты, оставив оба танка. Буквально через десять минут сюда из леса выскочили наши наступающие пехотинцы, которым мы и передали захваченные танки.
В тот же день у нас произошла и другая встреча.
Выйдя к одному из хуторов, мы решили немного передохнуть и уже расположились возле копны душистого сена, как до нас донеслись стоны. Впечатление было такое, что стоны шли откуда-то из-под земли. Мы мигом были на ногах. Осмотрелись. Назар Панкратьев первым шагнул к находившемуся метрах в пятнадцати от нас погребу. Опытный сапер тотчас подумал, что здесь что-то неладно. И в самом деле, под лесенкой, ведущей в погреб, Назар обнаружил «сюрприз». Достаточно было поставить ногу на ступеньку, как грянул бы взрыв. Гитлеровские изверги замуровали людей в погребе и надеялись подловить тех, кто придет им на помощь. Но не прошел их номер!
Освобожденные нами, выбирались из темного погреба женщины, дети. Они измучились от недостатка воздуха [120] от жажды. Одна из женщин кинулась к нам со словами:
— Родные вы наши, как мы ждали вас! Я жена пограничника лейтенанта Борисова, с сорок первого года в черном аду живу...
Нас обнимали, целовали... Сколько еще людей предстояло освободить от рабства, спасти от уничтожения!..
Все бойцы нашего отделения за умелое выполнение своего воинского долга были награждены орденами и медалями. А мне было вскоре присвоено звание сержанта,
В одну из ночей в начале декабря нашему отделению было поручено проделать проходы на переднем крае в минных полях противника. По этим проходам должны были отправиться за «языком» полковые разведчики. Мы выполнили задачу, сняв около сорока мин.
Как потом оказалось, для нас с Володей Савиновым это были последние мины на войне.
Мы располагались в это время в лесу поблизости от населенного пункта Янайши. Сюда к нам, в разведроту, и прибыл ординарец комбрига младший сержант Анатолий Тростянецкий. Он передал приказ полковника Кузнецова мне и Савинову лично явиться к нему.
Машина шла медленно по узкой дороге, забитой женщинами с детишками, только что освобожденными из фашистского рабства и возвращавшимися домой. Двигались тут и повозки с ранеными. Я невольно пригляделся к одному из раненых и вскрикнул:
— Яша!
Да, каких только встреч не бывает на войне! Это был Яша Иванов, мой односельчанин и школьный друг.
— Что с тобой, Яша?!
Раненый грустно улыбнулся. Казалось, он не удивился встрече.
— Я вот отвоевался. Ногу в литовской земле схоронил. А ты где? Что слышно о наших ребятах? [121]
Я не мог ничего утешительного сказать земляку о школьных товарищах: на войне редко приходили письма.
Яша пожелал мне здоровья. Мы обнялись и расстались.
Полковник Кузнецов встретил нас с улыбкой.
— Пошевеливайтесь, курсанты. Учиться едете!
От него мы узнали, что нас с Володей и еще нескольких бойцов бригады направляют на учебу в Московское военно-инженерное училище.
— Родина желает видеть вас офицерами, — говорил Михаил Дмитриевич. — Дорожите ее доверием. Надеюсь, что после учебы вы вернетесь в свою родную бригаду.
Это были добрые, умные слова напутствия. Михаил Дмитриевич подошел к нам, поправил на мне лямку вещевого мешка, потом по-отцовски обнял.
— Ну, пора! — сказал он. — Счастливо добраться до Москвы!
Так внезапно изменилась моя воинская судьба.
В училище встретили нас очень приветливо. Опыт фронтовиков охотно изучался, и мы часто выступали на занятиях с рассказами о своей боевой практике.
Нас целиком захватила учеба, трудная, напряженная, но чрезвычайно интересная. С усердием постигали мы глубины инженерной науки. Но мысленно каждый день были на фронте: что там происходит, на сколько вперед продвинулись наши войска? И беспределен был восторг курсантов, когда пришла весть о падении Берлина, а затем о безоговорочной капитуляции фашистской Германии. Это был самый большой и радостный праздник, праздник нашей Победы!
А потом произошло еще одно событие, которое для нас с Володей Савиновым запечатлелось на всю жизнь. Нам объявили, что мы в числе двухсот курсантов училища, тех, кто имел фронтовой опыт и боевые ордена, будем участвовать в Параде Победы. Мог ли я, простой сибирский парень, в семнадцать лет призванный в армию, [122] хотя бы мечтать о том, что окажусь в строю победителей, которые пройдут по Красной площади перед Мавзолеем бессмертного Ленина!
Стояли длинные июньские дни. Для нас они пролетали мигом. На площади перед Всесоюзной сельскохозяйственной выставкой мы усиленно готовились к параду.
9 июня нам выдали парадную форму. Непривычно было надевать новенькие мундиры, но насколько строже., внушительнее стал наш строй, когда мы в новой форме приступили к очередной предпраздничной тренировке!
И вот настал долгожданный и незабываемый день Парада Победы — 24 июня 1945 года. С рассветом вышли мы из ворот училища, направляясь к центру столицы нашей Родины, к ее сердцу — Красной площади. Небо было пасмурным. Накрапывал дождь. Тучи нависли совсем не ко времени. Но мне казалось, что на лицах моих товарищей сияет солнце. Светлой радостью, которую ничто не могло омрачить в этот день, были наполнены наши сердца.
Ярким кумачом лозунгов и транспарантов, алыми шелковыми полотнищами знамен, песнями встречали нас москвичи. Людские массы заполонили тротуары. Из распахнутых окон, с балконов неслись восторженные крики «Ура!».
На Красной площади, на прилегающих к ней площадях и улицах ровными квадратами выстраивались сводные полки фронтов, слушатели академий, курсанты училищ, части и подразделения Московского гарнизона. Здесь были представители наших доблестных войск — пехотинцы и летчики, артиллеристы и саперы, танкисты и минометчики, десантники и химики, моряки, зенитчики и связисты.
Кремлевские куранты отбили десять ударов, и фанфары пропели «Слушайте все!». [123]
Грянули торжественные звуки гимна Глинки великому русскому народу — «Славься».
С глубоким волнением слушал я речь маршала Г. К. Жукова. С трибуны Мавзолея от имени и по поручению Советского правительства и Коммунистической партии он приветствовал и поздравлял воинов армии и флота, рабочих и работниц, колхозников и колхозниц, работников науки, техники и искусства, всех трудящихся Советского Союза с великой победой над германским империализмом. Маршал подводил итоги Великой Отечественной войны, говорил о той решающей роли, которую сыграла наша социалистическая Отчизна в разгроме фашистской Германии, о славных подвигах Красной Армии и ее бесстрашных воинов, которые достойно выполнили свой долг перед Родиной, не только отстояв свободу и независимость своей Отчизны, но и избавив народы Европы от гитлеровского порабощения.
— Отечественная война завершена, — доносились до нас торжественные слова. — Одержана победа, какой еще не знала история. Источником этой великой победы является наш социалистический строй, мудрое руководство большевистской партии, правильная политика Советского правительства, морально-политическое единство народов нашей страны, исполинская сила Красной Армии и доблестный труд советского народа.
Жуков произнес здравицу в честь нашей могучей Родины, советского народа-победителя, в честь Красной Армии, в честь нашей партии — вдохновителя и организатора великой победы.
Величественно зазвучал Гимн Советского Союза. Раздались залпы артиллерийского салюта. И раскатилось над площадью троекратное могучее солдатское «Ура!».
Вся наша необъятная Родина внимала этой торжественной симфонии Победы. [124]
Я занимал место правофлангового в шестой шеренге колонны нашего училища. Печатая шаг, вступили мы на брусчатку Красной площади. Великим был этот миг для каждого из нас!
На трибуне Мавзолея стояли руководители партии и правительства. Гранитные трибуны, протянувшиеся уступами вдоль кремлевской стены, были до отказа заполнены представителями трудящихся Москвы, многочисленными гостями. Огромные стяги украшали здание ГУМа. Бросались в глаза установленные вдоль его фасада гербы всех советских республик с гербом Советского Союза в центре.
К подножию Мавзолея были брошены бесславные знамена фашистов. В 1941 году гитлеровцы готовились пройти с ними по московским улицам и по Красной площади. Жизнь жестоко посмеялась над ними. Сейчас, в день нашего победного парада, знамена поверженной в прах фашистской Германии лежали на камнях Красной площади как свидетельство триумфа нашего народа-победителя, символизируя бесславный конец разбойничьего похода гитлеровцев на Восток.
С чувством величайшей гордости за любимую социалистическую Отчизну, за свой великий народ, который привела к победе славная ленинская партия, шагали мы по Красной площади. С козырьков наших парадных фуражек струйками сбегала вода. Дождь не прекращался. Но настроение было настолько ликующим, что мы не замечали пасмурного неба.
Гремели торжественные марши. Сердце билось учащенно, и за спиной у меня вырастали те самые крылья, мечтой о которых была согрета вся моя юность.