Форсирование Западной Двины

На какой бы участок фронта ни прибывали саперы, везде их встречали приветливо, уважительно. Скоро я привык уже слышать произносимые по-солдатски радушно слова:

— Эй, миноспасатели, подходи к огоньку погреться!

— Наш привет работягам!

Тружениками на фронте были все — и пехотинцы, и артиллеристы, и танкисты, и санитары, и повара, и ездовые, доставлявшие по бездорожью, под обстрелом, в любое время суток боеприпасы на передовую. Помню, как Шульга подшучивал над кашеваром Мишей Яровым: дескать, Яровой, погляди-ка на себя, какой ты толстый от ходьбы вокруг котла, да на твоем животе блох давить можно... А Миша, на самом-то деле худощавый, даже еще по-юношески тощий (на этом-то как раз и строил свою шутку Шульга), попавший в повара из-за ранения, сильно повредившего кисть левой руки, стоял рядом с нами в траншее весь переляпанный болотной жижей и, счастливо улыбаясь оттого, что ему удалось удачно преодолеть зону вражеского огня и домчать до товарищей целый бидон горячего супа из концентратов, приговаривал:

— Ешьте, ребята, я сам по горячему стосковался! Слышишь, зубоскал, — оборачивался он к Шульге, — я [73] тоже по горяченькому делу затосковал, к комбату обратился, он сказал: «Правильно, Миша, бросай свою печку, к котлу какого-нибудь старичка вроде Федора Ивановича Шульги поставим!..»

Мы смеялись: ловко Миша отбрил Шульгу. Шульга, отдавая должное ответу Ярового, смеялся вместе с нами. Уж кто-кто, а бывалый солдат знал, что успех бея решается не только храбростью бойца, но и в значительной степени усердием безвестного труженика тыла, того, кто варил сталь, и того, кто варил бойцам суп, собирал травы для лекарств, шил стеганки и рукавицы. Трудно было даже предположить, что в такое лихолетье кто-то из нас может позволить себе лениться, быть лживым, терять человеческое достоинство. Каждый трудился в полную меру сил. И все-таки было приятно, когда раздавались добрые слова именно в твой адрес. Мне, например, доставляли неизменное удовольствие добросердечные обращения пехотинцев к нам, саперам: и простое «работяги, трудяги, трудолюбы», и особенно переиначенное от слова «миноискатели» определение «миноспасатели». Со стороны, как говорится, было виднее. Сами-то саперы, конечно, не прикидывали, сколько человек спасли они от мин.

Тесное боевое взаимодействие пехотинцев и саперов играло особую роль в этих зимних боях под Витебском, в лесах с большим количеством болот и озер, где исключалась возможность массового применения танков и из-за отсутствия дорог сильно затруднялся маневр артиллерией. Низкая облачность, ненастная погода сдерживали и действия авиации. Поэтому вся тяжесть боя ложилась на стрелковые подразделения. И плечом к плечу со стрелками шли на врага саперы.

«Наше подразделение освободило от фашистов десятки населенных пунктов, выбило противника со многих укрепленных позиций, при этом потери от мин совсем незначительны. Объясняется это тем, что у нас [74] всегда впереди наступающих вместе с разведкой движутся саперы».

Так писал в красноармейской газете «Во славу Родины» старший лейтенант Швачко. Поскольку, как и в Ачинске, я после первого своего боя по предложению Михаила Васильевича Сусарева был утвержден агитатором взвода„ то вновь начал вырезать из газет все корреспонденции, касавшиеся саперов, чтобы в короткие минуты затишья между выходами на передний край знакомить с ними своих товарищей. Стоило лишь прочитать вслух подобную корреспонденцию, как тотчас завязывался общий разговор. Оценивали действия смельчаков, чьи имена назывались в газете, припоминали, как в таких же обстоятельствах действовали сами. Скажем, Назар с Федором не хуже ведь придумали дело со щитком от «максима», когда мы ворвались в Александрой) и дорогу преградил вражеский дзот...

Ознакомившись с фронтовыми новостями, начинали толковать о делах насущных. И тут часто не только говорили об успехах, но и подробно разбирали промахи, допущенные кем-нибудь накануне. Как правило, заводил такой разговор Павел Клешнин. Его любимым изречением было: «В бою и крепко пришитая пуговица стреляет». До войны Павел проходил службу в пограничных войсках и, очевидно, с той поры приобрел привычку самым тщательным образом следить и за своим внешним видом.

Привлекало в нем нас в первую очередь то, что эта внешняя опрятность была неотделима от его аккуратности в делах. И не случайно почти перед каждым выходом отделения на задание Савинов доверял именно ему осмотр экипировки бойцов, проверку исправности саперных инструментов. Ни одна мелочь не ускользала от его взгляда, ни в чем он не терпел небрежности.

Бои принимали все более ожесточенный характер. В районе озер Березно, Свибло, Нещердо противнику [75] удалось приостановить наше наступление. Требовалось тщательно изучить систему неприятельской обороны. Почти каждую ночь группы саперов вместе с разведчиками отправлялись на поиск, обеспечивая разведчикам проходы в проволочных заграждениях и минных полях противника. Нередко при этом саперы добирались до траншей и землянок врага и вместе с группами захвата добывали «языка».

Каждому ночному рейду и разведке боем предшествовала кропотливая подготовка. Для уничтожения огневых точек и подрыва землянок врага мы готовили специальные заряды, обшивая их мешковиной, на досках-лыжах крепили толовые шашки для подрыва проволочных заграждений.

Враг в эти ночи тоже не смыкал глаз, и чаше всего нам приходилось проделывать проходы под сильным огнем.

В одну из звездных мартовских ночей гитлеровцы, обнаружив нашу группу, начали обстрел. В эти критические минуты вызвался отвлечь внимание противника на себя Петр Лопатин, мой земляк. Он остался на месте и продолжал резать проволоку, уже не боясь лишнего шума. Тем временем мы скрытно отползли метров на двести в сторону и незаметно для фашистов обезвредили полтора десятка мин и перерезали проволочный забор в три ряда кольев. Находившиеся позади нас разведчики получили сигнал: путь свободен. Группа автоматчиков по этому проходу бросилась вперед. Мы присоединились к ней и ворвались в траншею врага.

Перед входом во вражеский блиндаж Назар Панкратьев свалил с плеч мешок со взрывчаткой. Через несколько секунд грянул взрыв, разметавший запертую изнутри дверь. Через образовавшийся пролом автоматчики из группы захвата вскочили в блиндаж и вытащили из него полураздетого фашиста. На него тут же накинули [76] ватник. Мигом связав гитлеровца по рукам и ногам, разведчики потащили его к нашим траншеям.

Отстреливаясь, начали отход и другие бойцы. Операция по захвату «языка» закончилась успешно. Но для нас эта ночь оказалась тяжелой: мы потеряли Петю Лопатина. Отвлекая огонь противника на себя, он погиб, обеспечив успех товарищей.

Мы не давали фашистам передышки, то тут то там прощупывая его оборону. Саперам надо было проявлять все свое искусство и сметку, чтобы не обнаруживать себя при выполнении опасных заданий, оказаться хитрее, сообразительнее врага.

Однажды на участке между озерами Березно и Свибло мы обнаружили на проволочных заграждениях врага сигнальные банки. Шульга тотчас на эту хитрость неприятеля предложил ответить своей. Под покровом темноты он зацепил проволоку «кошкой», затем протянул от нее длинный трос к укрытию в нейтральной полосе и начал время от времени дергать за трос... Едва банки зазвенели, как гитлеровцы открыли огонь.

Не один десяток мин выпустили фашисты по пустому, месту. Поскольку сигнальные банки через некоторое время снова начинали побрякивать, в дело вынуждены были, вступать и вражеские пулеметчики. А это уже помогало разведчикам определять всю систему огневых точек врага.

Шульга дразнил гитлеровцев две ночи подряд, пока они не почуяли подвоха. Фашисты перестали откликаться на звон банок, и тогда в следующую ночь, воспользовавшись этим, мы как раз здесь-то и сделали проход для разведчиков, которым нужно было проникнуть в тыл врага.

Мы отвлекали внимание противника и другими способами. Под проволочные заборы, сооруженные гитлеровскими саперами, мы на всю ширину сети проталкивали удлиненные заряды, смонтированные на обыкновенных [77] трех-четырехметровых досках и снабженные часовыми замыкателями. Когда срабатывал часовой механизм, сильнейший взрыв поднимал в воздух колья проволочного забора. У гитлеровцев не оставалось никакого сомнения в том, что в образовавшийся после этого широченный проход вот-вот кинутся русские автоматчики. Они обрушивали сюда лавину огня. А мы, зная точное время взрыва, сосредоточивались к этому моменту совсем на другом участке и там, бесшумно обезвреживая мины и разрезая колючую проволоку, проделывали главные проходы.

Но нельзя было повторяться. И приходилось к каждой вылазке готовиться заново, сообща обдумывая, как лучше обойти врага. Малейшая ошибка могла обернуться бедой.

Как-то во время разбора наших действий после возвращения с передовой Павел Клешнин начал по своему обыкновению:

— Послушайте, хлопцы, а не слишком ли мы тут бахвалимся, когда друг другу расписываем, как мы разведчикам «языка» помогли захватить? Конечно, такие речи слух ласкают. Но в этом ли заключается вся важность роли сапера в разведке? Мне, например, стыдно становится, когда пехотинцы говорят после неудачной операции, что саперы-де подвели, взрыв получился — и все пропало. Действительно, нередко поиски срываются по вине какого-нибудь сапера. Не сумел он, скажем, вовремя обнаружить мину, не проверил местность как следует, а стрелок пошел да и наступил на эту самую мину. Взрыв — и враг уже оповещен...

— Но у нас ведь такого не было, — нетерпеливо прервал Клешнина мой одногодок Дима Левша.

Клешнин, даже не взглянув в его сторону, продолжал:

— Почему так получается? А вот почему: иногда сапер идет в разведку без щупа, идет по существу безоружным, [78] с одним автоматом да гранатами, забывая, что для сапера поважнее автомата — именно щуп или миноискатель. Спрашиваешь его, почему он идет без щупа. Он отвечает: неисправен инструмент, испортился, или еще что-нибудь другое вроде этой же отговорки придумает. А без щупа, друзья, делать проход в заграждениях врага — это все равно, что слепому полоть просо. Так или не так, Левша? Левша смутился:

— Так, Павел Николаевич, но мне щуп вправду в этот раз не потребовался...

Все рассмеялись, догадавшись, кому адресовалась «лекция» Клешнина. А Клешнина всерьез рассердила попытка Левши оправдаться:

— Откуда ты знал, потребуется он тебе или не по требуется? Ты идешь в разведку, прокладываешь людям путь, так будь любезен захватить с собой для этого все снаряжение, как положено.

— Считай, Дима, что обошлось на этот раз, — поддержал Клешнина Шульга. — Павел тебе дело говорит. Ну, чего набычился? Запомни, главное в бою не зевать, держать нос по ветру, а уши топориком. Солдат обязан за версту чуять запах гари. Коль ты солдат, то зри в оба, обязательно перехитри гитлеровца, действуй по уму, опереди его в меткости выстрела, уложи его в гроб, и еще одним гадом на нашей земле будет меньше. Но саперу и этого мало: он должен и разить фашиста метко, и щуп в руках держать крепко. Заруби себе это на носу, Дима!..

Веселый тон Федора вызвал общее оживление. Час серьезного разговора закончился. А тут еще заглянул в землянку почтальон. Счастливцы, получившие письма от родных и знакомых, тотчас начали читать и перечитывать их. В этот вечер и я был в их числе. Мне пришла весточка от матери. Мать писала, что наше Кольцова проводило на фронт еще нескольких человек. Среди [79] других добились отправки на фронт и два наших колхозных ветерана — Николай Алексеевич Грищенко и Федор Ефимович Назаров. У первого в действующей армии уже находились два сына и дочь, у второго сражались на фронте с врагом три сына.

Совинформбюро сообщало о крупных победах, одержанных Советскими Вооруженными Силами в первые месяцы 1944 года. Войска Ленинградского фронта, преследуя противника, вышли к Нарве и Пскову, освободив от врага в ходе зимнего наступления почти всю территорию Ленинградской области и вступив на землю Эстонской ССР. Были созданы условия для скорого освобождения от немецко-фашистских захватчиков всех республик Советской Прибалтики.

У щитов со сводками Совинформбюро, установленных в расположении батальона, саперы с воодушевлением обсуждали эти сообщения. Мы тоже готовились к новым боям. Каждый день занимались боевой и политической подготовкой. Особое внимание командиры обращали на слаженность наших действий и на отработку взаимодействия саперов с другими родами войск в условиях наступления по лесисто-болотистой и озерной местности и при форсировании водных преград.

Во второй половине мая нашему батальону было приказано проложить через лес рокаду — дорогу, идущую вдоль переднего края. От нее в сторону передовой должны были протянуться несколько дорожных стрел, выстланных так же, как и сама рокада, бревнами и жердями.

Тяжело давались нам эти лесные километры. Трудно было физически: строительство велось ускоренными темпами, днем и ночью. Прокладывая гати через болота, приходилось не раз чуть ли не с головой окунаться в холодную жижу. А сушить обмундирование было просто некогда — все сушилось на себе, своим теплом. Сырые гимнастерки, шинели с подоткнутыми под ремень [80] полами дымились на нас. Но работали мы с небывалым подъемом, отлично понимая, для чего сооружаются эти дороги. По ним должны были, как только грянет час нового наступления, пройти наши танки, пушки, машины с пехотой, с боеприпасами. Правда, в иную минуту становилось горько на душе при виде того, как под топором и пилой падали наземь сотни красавиц елей, первосортных белоствольных берез, смолистых сосен. Война уродовала лес, всю нашу землю. Как бы пригодились эти падающие в грязь бревна для возрождения спаленных фашистскими факельщиками деревень! Но тут же думалось: именно для того, чтобы впредь не горели деревни и люди не ютились в землянках, именно для того мы должны сейчас с утроенной, с удесятеренной энергией делать свое дело, пробивая трудную дорогу, приближающую нас к победе.

Рокада и «усы» от нее были сооружены на четыре дня раньше установленного срока. И сразу же после этого мы приступили к изготовлению деталей конструкций сборных мостов на рамных опорах. Нам, саперам, было ясно, что все это могло делаться только в предвидении крупной операции, связанной с форсированием большой реки. Такой рекой впереди нас была Западная Двина с многочисленными притоками.

Конечно, мы лишь предполагали проведение подобной операции, высказывая догадки и доверяясь исключительно солдатскому чутью. Вполне понятно, что абсолютное большинство мероприятий, связанных с подготовкой к предстоящим боям, проводилось в условиях строгой секретности, и мы узнавали о некоторых изменениях на нашем участке фронта только тогда, когда они касались непосредственно нашего батальона.

В первых числах июня было объявлено о переименовании нашего 114-го отдельного моторизованного инженерного Лиозненского батальона в 196-й инженерно-саперный Лиозненский батальон и о передаче его в состав [81] только что сформированной 29-й инженерно-саперной бригады 6-й гвардейской армии 1-го Прибалтийского фронта.

Скоро произошло еще одно событие, доставившее мне немало переживаний. Все бойцы нашего взвода, за исключением меня и Димы Левши, были откомандированы в инженерно-разведывательную роту бригады. Наверное, нигде так обостренно не воспринимаются расставание и разлука с друзьями, как на войне. Даже Шульга молчал, не зная, видимо, чем можно утешить меня и Дмитрия.

Мы обнялись на прощание. Савинов крепко пожал мне руку и подбодрил:

— Не сокрушайся. Я хлопотал за тебя, но комбат против, буду еще хлопотать, так что не горюй — встретимся!..

Мне очень хотелось верить в то, что слова командира отделения сбудутся. И все-таки чувство досады не проходило. Я решил еще раз поговорить об этом с Михаилом Васильевичем Сусаревым. Но тут меня вызвали к командиру батальона.

После зимних боев нашему комбату было присвоено звание подполковника.

— Товарищ подполковник, разрешите задать вопрос, — обратился я к Мирзоеву сразу же, как только он сказал, что вновь назначает меня своим связным.

Григорий Иосифович строго сдвинул брови:

— Не разрешаю. Хочешь спросить, почему тебя, агитатора взвода, не откомандировали вместе со взводом в разведроту? Но с каких это пор быть связным командира батальона стало считаться легким делом? Или ты забыл, что тебе при этом придется бывать, как и другим, на самых опасных участках?..

Комбат вдруг улыбнулся:

— У вас с Дмитрием быстрые ноги, как у мальчишек. Вы ведь оба — самые молодые бойцы нашего батальона, [82] а мне такие как раз и нужны в связные. Вот тебе задание: этот пакет нужно срочно доставить в штаб бригады...

Дорогой в штаб меня не оставляла мысль: неужели командир батальона действительно относится к нам с Димой Левшой, как к мальчишкам? Может быть, даже жалеет нас по-отечески? Но какие мы мальчишки, если нам исполнилось уже по восемнадцать лет?

Благодаря частым поездкам в штаб я довольно скоро увидел многих старших офицеров бригады — ее командира подполковника Михаила Дмитриевича Кузнецова, начальника политотдела подполковника Петра Абрамовича Хижинкова, начальника штаба майора Василия Гавриловича Ширшова. Здесь же нам с Дмитрием встретился однажды командир разведроты капитан Алексей Афанасьевич Терешкин. Мы едва удержались от соблазна спросить его о наших товарищах. Вот уж поистине было бы проявлением мальчишества задавать не знающему нас офицеру какие-либо вопросы.

На 18 июня в нашем батальоне было назначено комсомольское собрание. Надо сказать, что комбат всегда очень внимательно относился ко всем делам комсомольской организации. И в этот раз он энергично поддержал комсомольских активистов, обратившихся к нему с предложением пригласить на батальонное собрание командира бригады и начальника политотдела.

У меня было сомнение в том, удастся ли осуществить данное намерение. Бывая в штабе бригады, я видел, какой напряженной работой были заняты командиры. Особенно усилилось это напряжение в последние дни. Мирзоев наверняка знал, с чем это было связано. Но после обращения комсомольцев он сам отправился к командиру бригады, и за час до начала собрания подполковник Кузнецов и подполковник Хижинков прибыли в батальон. Большинство молодых бойцов впервые увидели [83] перед собой командира бригады и начальника политотдела.

Повестка дня — «Задачи комсомольца в наступательном бою» — была утверждена единогласно. Выступающие говорили о верности воинской присяге, об истоках доблести и бесстрашия героического советского народа, о своей беспредельной любви к социалистической Родине и о ненависти к фашистам.

Комсомолец Беляев прочел письмо от матери, долго пробывшей под игом оккупантов. Она писала сыну, что только в их деревне гитлеровцы расстреляли сорок девять человек, в том числе одиннадцать детей.

Вслед за Беляевым выступил Василий Тихонов, мой земляк и верный товарищ.

— Родина дает своим воинам грозное оружие, и я буду крепко держать его в руках, — сказал он. — Пока враг на моей родной земле, я фронта не покину, отдам все силы для победы над фашистскими грабителями, ради свободы моей Отчизны, любовь к которой я считаю своим особым и главным видом оружия.

Эти слова Василия подхватил ветеран батальона А. И. Демешко, парторг роты П. И. Поздняков, командир батальона Г. И. Мирзоев. Они говорили о славных воинских традициях, о подвигах героев. Это было особенно важно: к нам поступило новое пополнение.

Заключая собрание, П. А. Хижинков по этому поводу сказал:

— Обратите внимание, товарищи комсомольцы, еще раз на повестку дня своего собрания — «Задачи комсомольца в наступательном бою». Хорошая повестка! И очень показательная, если вспомнить то, что было три года назад. Наступление сегодня — самое первое и самое, заметьте, привычное дело для нас. Партия призвала советских людей к всенародной Отечественной войне против захватчиков. Недалек тот час, когда в наступление [84] пойдете и вы, товарищи комсомольцы. Так что очень точная у вас сегодня повестка дня!

Главным пунктом решения, принятого собранием, стали слова: «Каждому комсомольцу в бою быть примером для своих товарищей».

Воодушевленные, мы ждали боевого приказа. И час наступления для нас грянул именно в ночь на 22 июня, на которую была намечена разведка боем.

Самая короткая ночь в году, а сколько мин предстояло снять саперам, проделывая проходы для передовых отрядов, сколько колючей проволоки перерезать за быстро бегущие минуты этой ночи, да так, чтобы ни единой мины не оставить на пути тех, кто следом за огневым артиллерийским валом кинется в атаку. Снять, чтобы не кашлянуть, не звякнуть чем-то ненароком. Надо было в темноте сначала отыскать каждую мину, а затем «обласкать» ее со всех сторон, чтобы раскрыла она свой секрет, позволила «без капризов» освободить себя от взрывателей.

К трем часам ночи саперы нашего батальона проделали нужное количество проходов на участке перед населенными пунктами Волотовки — Бывалино. Действовали бойцы настолько мастерски, с такой профессиональной виртуозностью, что ни шорохом, ни стуком не выдали себя. Противник, ничего не заметив, вплоть до мощного удара нашей артиллерии и налета штурмовой авиации оставался в неведении о готовившейся атаке. Этот факт подтвердили показания первых пленных, но более всего — успех самой атаки. Уже к десяти часам утра населенные пункты Бывалино, Волотовки, Савченки, Мазуры оказались в наших руках. Лишь перед селами Сиротинино и Шумилино, превращенными врагом в опорные узлы сопротивления, разгорелись ожесточенные бои.

Путь нашим танкам преградили глубокие противотанковые рвы. Но не зря на каждой машине сидели по [85] два сапера. Перед наступлением, мы с танкистами многое обговорили и обмозговали. Случись, к примеру, что застрял бы танк в болоте, каких тут было множество, саперы мигом помогли бы вызволить боевую машину из беды. Для этого на броне каждого танка было заранее закреплено по бревну. Ну, а если ров встретился, который невозможно объехать, то и здесь танкистов должны были выручить саперы. И едва такое произошло на подступах к опорным пунктам гитлеровцев, как саперы, спрыгнув с танков, пошли вперед.

Танкисты и автоматчики прикрывали наши действия огнем. Мы с Димой Левшой, как и другие бойцы, тащили тяжелые заряды, заблаговременно приготовленные для подрыва вражеских инженерных сооружений. Перед наступлением Мирзоев внял нашим просьбам и включил нас с Дмитрием в группу сопровождения танков, приказав при этом обоим вернуться к вечеру первого дня наступления. Он явно оберегал нас, но и отказать нам в нашей просьбе не мог. Ведь сейчас наконец началось решающее сражение за освобождение Советской Белоруссии. Для меня это была земля моих дедов, а для Дмитрия места, откуда мы начали наступление, были местами его детства и школьной юности. До его родного поселка оставалось пройти каких-то двадцать километров.

Гитлеровцы всеми средствами пытались приостановить продвижение саперов к противотанковому рву. Не знаю, как это еще Левша находил возможность среди бушующего моря огня откликаться бесшабашной шуткой на свист пуль и осколков. Он то и дело кричал мне: «Не задел горяченький!.. Пошла искать своего!.. А ну, бери ноги в руки, шире шаг, летим стрелой!..»

Ни он, ни я, никто из наших товарищей не думал сейчас о смерти. То, что шли на смерть, знали, но отнюдь не это было самым страшным в бою. Самое страшное было струсить, остановиться, не выполнить приказа. [86]

И враг не сумел прижать нас к земле. Мы быстро заложили взрывчатку в нескольких местах противотанкового рва. Наши заряды сработали отлично: стенки рва рухнули, образовались пологие скосы, и тридцатьчетверки снова рванулись вперед, по скосам преодолели ров и, упорно «прогрызая» оборонительные линии врага, приступили к штурму его опорных пунктов.

На окраине Шумилина мы попали под ожесточенный огонь. Но пролетело над цепью атакующих слово комсорга Тульбаева, смелого парня из Казахстана:

— Комсомольцы! Вперед, на разгром врага!

Дружное «Ура!» было ответом на призыв комсорга. Через мгновение схватка шла уже в траншее противника. На комсомольца Ивана Руденко, кавалера двух орденов Славы, набросились сразу трое гитлеровцев. Двоих он сразил автоматной очередью, а третьего заколол штыком подоспевший на помощь другу комсомолец Аскер Шамуратов.

Опрокидывая врага, мы вышли в тыл подразделениям противника, оборонявшим станцию Оболь. И оказалось, что гитлеровцы были совершенно не готовы к подобному повороту событий. С брони танков мы увидели, как поспешно переправлялись фашисты по мосту через реку Оболь, надеясь, очевидно, закрепиться на другом берегу. Появление танков с красными звездами на башнях вызвало в их рядах панику. Всякое управление переправой и боем было потеряно. Опережая один другого, гитлеровцы неслись к мосту, думая найти спасение в бегстве. На мосту началось форменное столпотворение. Под натиском фашистов рухнули перила. Десятки гитлеровцев, сорвавшись вниз, забултыхались в воде.

Меткие выстрелы танков, огонь наших автоматчиков довершили дело. Мост целиком был завален трупами, и нам пришлось растаскивать эту гору вражеских тел, чтобы освободить дорогу танкам.

Мы считали, что мост заминирован. Но противник, [87] по всей вероятности, был настолько уверен в прочности своей обороны, в неосуществимости нашего столь стремительного захода ему в тыл, что никаких мер на этот счет не предпринял. Наши атакующие подразделения беспрепятственно выходили на правый берег Оболи.

В районе станции Оболь и сосредоточился к вечеру 24 июня наш батальон с приданным ему переправочным парком, которым командовал старший лейтенант Михаил Яковлевич Старых.

НЛП — наплавной легкий парк — представлял собой довольно сложное хозяйство. Складные полулодки с веслами, понтоны, металлические прогоны, рамные опоры, деревянные стойки, настилочные доски, наборы спасательных средств, всевозможных мелких принадлежностей вроде уключин, болтов, гаек, крюков размещались на тридцати трех автомашинах ЗИС-5.

Сейчас, когда передовые отряды начали вплотную подходить к берегам Западной Двины, дальнейший темп наступления зависел в первую очередь от умелой организации форсирования реки и правильного использования переправочных средств. Настал тот самый час, когда все должны были уступить главную дорогу саперам. Именно этим обстоятельством можно было объяснить неожиданное появление в нашем батальоне члена Военного совета 6-й гвардейской армии полковника Григория Нестеровича Касьяненко. Я видел его раньше в штабе бригады.

Не прошло и пяти минут после его приезда, как резко и властно прозвучал сигнал боевой тревоги. Первыми стали выезжать из укрытий, направляясь к дороге, машины со снаряжением переправочного парка.

Казалось, невозможно было отыскать и малейшей щели, через которую наша колонна могла бы влиться, протиснуться в густой поток движущихся по дороге войск. Но как раз в этой гуще и появился Григорий Нестерович Касьяненко. Он уверенно, без крика, но твердой [88] рукой наводил порядок. Вскоре перед нами открылась «зеленая улица». На повышенной скорости помчались машины с саперами мимо посторонившихся танков, тягачей, бесчисленных повозок.

То, что не кто иной, как член Военного совета армии, содействовал проходу инженерно-саперного батальона с парком, диктовалось действительно чрезвычайными обстоятельствами. Мы узнали, что темпы наступления наших войск превзошли все предварительные расчеты. Передовые части корпусов 6-й гвардейской армии, опережая график и сокрушая врага, вышли к берегам Западной Двины.

В ряде мест наступающим удалось с ходу переправиться через, реку и захватить небольшие плацдармы на ее левом берегу. Гвардейцы использовали для переправы подручные средства. Держась за бревна, доски, бочки, толкая перед собой плотики из жердей и веток с установленными на них пулеметами, бойцы переплывали Западную Двину и бесстрашно вступали в рукопашные схватки с врагом, расширяя захваченные плацдармы.

Враг оказывал яростное сопротивление, подтягивал резервы, предпринимал ожесточенные контратаки, стремясь опрокинуть в воду группы смельчаков, удерживавших отвоеванную на левом берегу землю до подхода главных сил.

Через реку требовалось срочно навести постоянные, надежные паромные и мостовые переправы для переброски стрелковых дивизий, артиллерии и танков, но подвоз основных переправочных средств к Западной Двине мог задержаться, так как по плану операции предполагалось осуществить его только на следующий день. Вот почему члены Военного совета и группа старших офицеров из штаба армии выехали к саперам, чтобы в соответствии с приказом командующего армией генерал-лейтенанта И. М. Чистякова немедленно подать табельные переправочные средства к реке. [89]

Часа через два наша колонна прибыла в район хуторов Андреевских, расположенных в трех километрах от поселка Улла, находившегося на занятом врагом берегу.

Мирзоев с командирами рот тотчас направился на рекогносцировку местности в районе будущей переправы.

Дима Левша, Вася Попович и я шагали позади комбата.

С Поповичем после прибытия в батальон из учебной роты мы виделись редко и теперь были рады случаю поговорить, вспомнить Ачинск, друзей.

Тропа, по которой мы шли, пролегала по краю глубокого лесного оврага, заросшего орешником и черной ольхой. На дне оврага журчал ручей. Он нес родниковые воды к Западной Двине.

Кустами лозняка мы добрались почти до самого уреза воды. Позади нас остались окопы, занятые пехотинцами. Попытка с ходу форсировать реку на подручных средствах на этом участке не удалась. Фашисты стянули сюда значительные силы, бросили в бой все имеющиеся резервы вплоть до строительных батальонов и рабочих команд, только бы сдержать стремительный натиск советских воинов и не потерять свои рубежи на Западной Двине.

Сейчас на реке было тихо. Гитлеровцы лишь изредка открывали огонь из пулеметов и автоматов, стреляя наугад. Наши не отвечали, и это, видимо, сбивало противника с толку. Ведь прекращение активных действий с нашей стороны для врага могло означать, что советское командование вообще отказалось от мысли форсировать реку в данном месте.

Еще по дороге к реке мы заметили, как отдельные наши подразделения снимались с занимаемых на правом берегу позиций и уходили назад по просматриваемым неприятелем проселкам. Делалось это для того, [90] чтобы еще больше усыпить бдительность врага. Пусть видит наш отход! Может быть, не так уж и сложна была эта хитрость, чтобы не разгадать ее. Но в условиях, когда оборона гитлеровцев трещала по швам, когда им и тут и там позарез требовались подкрепления, они могли желаемое принять за действительное и перебросить часть своих оборонявшихся подразделений с этого участка на другой.

Так и случилось. Как показали потом пленные, вражеское командование, едва получив сообщения об отходе некоторых наших подразделений от Западной Двины перед поселками Улла и Новоселье, сняло отсюда несколько батальонов и артиллерийских батарей, направив их к городу Бешенковичи, где наши гвардейцы захватили обширный плацдарм.

Враги не заметили, что вместо отошедших в этом районе начали скрытно сосредоточиваться штурмовые отряды, пробирающиеся к берегу глухими лесными тропами, по дну оврагов, строжайше соблюдая правила маскировки.

Противник перед нами был сильный. Но врага побеждало наше превосходство в искусстве ведения наступательных операций. Противник, например, был лишен возможности вести воздушную разведку, поскольку в небе полностью господствовали советские летчики. Они прикрывали все передвижения наступающих войск. Под надежным, плотным прикрытием авиации происходила и стремительная переброска саперов 29-й бригады

К 22 часам мы должны были выдвинуться от хуторов Андреевских на самые ближние подступы к реке. А пока комбат и командиры рот определяли участки переправ с наиболее удобными спусками к воде, намечали маршруты движения саперов при переноске средств переправочного парка от места их разгрузки с автомобилей, уточняли заранее полученные от разведчиков данные о крутизне берегов, скорости течения, глубине реки [91] и системе обороны противника на этом рубеже, решали вопросы взаимодействия с командирами пехотных подразделений.

Мы с Васей Поповичем, затаившись в прибрежных кустах, не отрывали глаз от противоположного берега. Ветерок, дувший в нашу сторону, изредка доносил до нас голоса, какие-то звуки наподобие стука топора при колке дров, гул моторов грузовиков. Даже по внешним признакам угадывалось, что враг чувствует себя неспокойно.

Подполковник Мирзоев основным местом для десантной переправы определил участок реки у деревни Надежино, стоявшей в двух с половиной километрах выше по течению от поселка Улла. Прилегающая к реке местность обеспечивала скрытый подход подразделений к переправе. Песчаная отмель на противоположной стороне была удобной для высадки бойцов. Правда, далее берег круто забирал вверх, но и это создавало для десантных групп определенные преимущества перед врагом. Из-за резкой крутизны гитлеровцы теряли возможность, начиная уже от середины реки, держать наши лодки под прицельным огнем.

Мирзоев приказал командирам всех подразделений принять строжайшие меры предосторожности во время сосредоточения бойцов у переправы, обязав их лично проследить за тем, чтобы переправочные средства, все саперное имущество, а также оружие, лопатки, котелки были прочно закреплены. Было запрещено курить и громко разговаривать в непосредственной близости от уреза воды.

Меня комбат направил в головную группу понтонеров, перетаскивавших на себе снятые с грузовиков комплекты парка НЛП. Хотя расстояние от места разгрузки табельных средств до реки не превышало пятисот метров, в темноте, однако, легко можно было сбиться. И я шел в роли проводника, поскольку еще засветло изучил [92] этот путь. За моей спиной слышались тяжелые шаги нагруженных людей.

Вздох облегчения вырвался у всех, когда впереди раздались всплески воды. Бойцы бережно опускали на мокрую от росы траву свой нелегкий, но столь необходимый для обеспечения успеха переправы и всего предстоящего боя груз.

Наступал рассвет. По долине и руслу реки стлался белый туман. Над водной гладью стояла какая-то необыкновенная глубокая тишина, словно никакой войны и не было на свете.

Неожиданно с левого берега застучал вражеский пулемет. Пули зло прошили листву над нашими головами. Стало тревожно: неужели гитлеровцы раньше времени обнаружили место переправы? Нет, опять все смолкло. Но вдруг над районом переправы закружил вражеский самолет. В предутреннем небе мертвенным светом загорелись сброшенные им «фонари». Они зависли в воздухе. Однако молочная дымка, которая курилась над землей, надежно укрывала нас от врага.

Томительно тянулись последние минуты перед артиллерийской и авиационной подготовкой.

Ровно в шесть часов утра берега Западной Двины вздрогнули и, как мне показалось, покачнулись, точно от сильного подземного толчка при землетрясении. Это заговорил с врагом бог войны — наша артиллерия.

В течение тридцати минут снаряды крушили оборону противника. В небе загудели наши штурмовики. И вот наконец раздалась долгожданная для нас команда: «Расчеты, к лодкам!»

Первой на воде оказалась десантная лодка парторга 1-й роты старшего сержанта Павла Митрофановича Позднякова. Следом за ней отчалила с отделением стрелков лодка старшины Максима Силантьевича Черненкова. Весь наш берег пришел в движение. Но ожил и противоположный, занятый врагом. Из уцелевших от [93] ударов нашей артиллерии дотов, дзотов, бронеколпаков, расположенных на крутых обрывах, гитлеровцы открыли пулеметный огонь. Над рекой вздыбились фонтаны от разрывов мин и снарядов.

Неподалеку от меня осколком ранило командира взвода старшего лейтенанта Владимира Александровича Белоногова. Он упал. Среди понтонеров и автоматчиков возникло минутное замешательство. Звонкий голос Василия Тихонова вывел бойцов из оцепенения.

— Вперед! — крикнул Василий и первым прыгнул на понтон.

Энергично орудуя шестами, саперы оттолкнулись от берега. Через пять минут понтон с десантной группой автоматчиков и станковым пулеметом уже подходил к середине реки. Рядом двигались понтоны с десантом, направляемые старшим сержантом Афанасием Ивановичем Демешко и сержантом Лукой Демидовичем Смалиусом.

На одной из лодок находились связисты с тяжелыми катушками телефонного кабеля. На связистах были надувные костюмы из прорезиненной ткани. Только лейтенант, возглавлявший эту группу, не надел костюма и, когда сильный взрыв опрокинул лодку, сразу оказался под водой. Мы с горечью подумали, что лейтенант погиб. Но вскоре он вынырнул близ левого берега, держа в руке телефонный провод. Несомненно, лейтенант был хорошим пловцом. Он переплыл реку и установил связь с передовыми подразделениями, которые уже завязали бой с противником.

Один за другим выскакивали из лодок пехотинцы и штурмовали обрывистый берег. По канатам, шестам, поданным с обрыва, товарищи, цепляясь за редкие кусты, ловко взбирались наверх и врывались в траншеи врага. Саперы активно помогали пехотинцам взламывать оборону гитлеровцев. Они блокировали оживающие огневые точки. [94]

Уже после боя нам рассказали о подвиге, который совершил в это утро Вася Тихонов. Штурмовую группу, где он находился, прижал к земле фашистский пулемет, бивший из дзота. Пространство перед ним было открытым. Попав под губительный огонь, кто-то из атакующих попятился назад. Тихонов, заметив это, крикнул:

— Комсомольцам отступать не положено! Прикройте меня!

Василий по-пластунски, не поднимая головы, пополз вперед. Автоматчики ударили очередями по амбразуре дзота, чтобы хоть немного ослепить вражеских пулеметчиков.

До дзота оставалось метров восемнадцать — двадцать, когда Василия ранило в ногу. Тихонов, сделав последние усилия, привстал на колени и метнул гранату, направив ее точно в амбразуру. Последней очередью враги скосили героя-комсомольца, но Василий успел еще воспользоваться каким-то мгновением и бросить вторую гранату. Фашистский дзот замолчал и больше уже не ожил. Наши автоматчики рванулись вперед, моментально преодолели открытую местность и, вскочив в траншею гитлеровцев, бросились врукопашную.

Я поначалу находился рядом с Мирзоевым на наблюдательном пункте батальона. Отсюда было видно все, что делалось на переправе. На реке продолжали свою трудную работу понтонеры. Рейс за рейсом совершали через реку и обратно понтоны Демешко и Сма лиуса, доставляя на захваченный у врага плацдарм новые и новые группы бойцов.

Десантная лодка парторга Позднякова была изрешечена пулями и осколками. Борта ее после погрузки возвышались над водой всего лишь на каких-нибудь десять сантиметров. Но расчет, на ходу законопачивая дырки и щели, беспрерывно откачивая воду, настойчиво продолжал переправлять пехотинцев на левый берег.

Командир роты капитан Сергей Емельянович Кириленков [95] перед очередным отправлением лодки к противоположному берегу, показывая на ее опустившиеся в воду борта, крикнул Позднякову:

— Осторожнее, Павел Митрофанович! Парторг ответил весело:

— Ничего, товарищ капитан, у нас получается по пословице: «Глаза страшатся, а руки делают». Пробьемся!

Я по приказу комбата отправлялся с этим же рейсом для выяснения обстановки во взводе старшего лейтенанта Бардаханова, от которого перестали поступать сообщения.

Спокойствие Позднякова, его деловитая расчетливость вселяли уверенность в людей, находившихся с ним рядом. Но в этом рейсе нам не повезло. В нескольких метрах от места высадки десантной группы взрыв неприятельской мины поднял столб воды, захлестнувшей оба отсека лодки. Она затонула мигом.

— Хлопцы, дно под ногами! За мной! — раздался зычный голос парторга.

Вывалившиеся из лодки саперы и автоматчики быстро пришли в себя и, подняв оружие над головами, устремились вслед за Поздняковым к песчаной отмели, благо она была уже совсем рядом. Павел Митрофанович повел всю группу в атаку.

Шаг за шагом теснили врага на захваченном участке советские воины. Гитлеровцы не сумели сорвать или хотя бы временно приостановить нашу переправу. Часа через полтора-два они двинули против атакующих танки. Но удар фашистов явно запоздал. Саперы рот капитана Кириленкова и старшего лейтенанта Богоявленского к этому времени закончили сборку паромов и начали переправлять на плацдарм пушки.

Вместе с пехотинцами саперы помогали артиллеристам поднимать орудия на высокие кручи левого берега и ставить на прямую наводку. [96]

Подпустив вражеские танки на четыреста — пятьсот метров, артиллеристы дали первый залп. У двух «пантер» были перебиты гусеницы. Но гитлеровцы не остановились. По нашим противотанковым пушкам открыли огонь не только танки, но и минометы врага.

Я к этому моменту добрался до Бардаханова: он находился в отбитой у врага траншее. Саперы вместе с пехотинцами отразили яростную контратаку. В трехстах метрах от нас уже горело шесть «пантер», но около десятка танков двигалось прямо на батарею рядом с нами. Разрывы снарядов и мин ложились все гуще у самых орудий. Расчеты редели. Однако пушки продолжали уничтожать танки и наступавшую за ними пехоту врага. Раненые не покидали орудий.

Внезапно вражеский снаряд разорвался буквально у орудия. Бойцов отбросило в сторону. Кто-то был контужен, кто-то тяжело ранен. Пушка замолчала. И тогда к ней бросились мы с Бардахановым.

Один из раненых артиллеристов приподнялся между станинами орудия. Это был замковой.

Втроем мы встали у пушки. Старший лейтенант действовал решительно и четко, как заправский батареец. Поймав вражескую машину в перекрестие панорамы, он дернул за шнур. Снаряд угодил, видимо, в бензобак, танк моментально объяло пламя.

Рядом с собой я вдруг увидел парторга батальона Сусарева. Принимая от меня снаряд, он прокричал, чтобы я немедленно отправлялся на правый берег и доложил комбату об обстановке. Оказалось, что телефонная связь прервана.

— Передай Мирзоеву: надо ускорить переправу артиллерии!

Я перебрался через реку с понтоном А. И. Демешко. Потные гимнастерки, прилипшие к телу, тяжелое дыхание, разгоряченные лица свидетельствовали о том, с каким колоссальным напряжением трудились понтонеры. [97]

Комбат, выслушав меня, принял решение направить в помощь бойцам на плацдарме подвижной отряд заграждения с противотанковыми минами. Его сформировали из тех поредевших расчетов, чьи переправочные средства были разбиты.

Мирзоев понимал, что успех в бою достигается согласованными действиями всех родов войск, а при переправе от кого же, как не от саперов, зависело создать благоприятные условия для действий атакующих подразделений.

Наш комбат, почувствовав ответственность момента, вместе с отрядом заграждения переправился через реку и взял управление всеми действиями саперов на плацдарме в свои руки. Его появление в самой горячей точке воодушевило бойцов.

Саперы подвижного заградительного отряда немедля начали устанавливать мины на боевых курсах вражеских танков. Особенно дерзко действовала группа, возглавляемая парторгом Поздняковым. Павел Митрофанович ставил мины буквально в пятидесяти — семидесяти метрах от приближавшихся бронированных машин. Две «пантеры» и самоходное орудие «фердинанд» сразу же подорвались на его минах.

Парторг получил ранение, но продолжал руководить действиями товарищей. Фашистские пехотинцы пытались окружить минеров.

— Гранаты к бою! — крикнул Поздняков.

Это была его последняя команда. Приподнявшись для того, чтобы бросить гранату, Павел Митрофанович упал, сраженный автоматной очередью.

На выручку минерам подоспела штурмовая группа наших стрелков. Гитлеровцы, не выдержав натиска гвардейцев, повернули вспять.

Артиллеристы и минометчики, силы которых непрерывно увеличивались, нанесли мощный удар по танкам [98] и пехоте врага, накапливающимся для очередной контратаки.

Ни одному вражескому танку не удалось прорваться к месту нашей переправы.

Отразив все контратаки гитлеровцев, гвардейцы возобновили наступление.

Оборона врага была смята. Мы полностью овладели населенным пунктом Улла. Засевшие в подвалах каменных домов гитлеровские головорезы сопротивлялись отчаянно. Но наши воины с такой отвагой шли вперед, что остановить их не могло уже ничто. Здесь отличился парторг стрелковой роты старший сержант Супрун. Когда рота попала под огонь станковых пулеметов, он первым короткими перебежками и ползком добрался до здания, в подвале которого укрывались фашисты, и забросал их огневые точки гранатами. Супрун в упор застрелил выскочившего из здания фашистского офицера и крикнув: «За мной!» — продолжал атаку. Бойцы вскоре очистили от врага всю центральную улицу поселка.

Наш батальон переключился на сооружение наплавного моста, а солдаты майора Авсеенко готовили подходы к мосту. Мирзоев направил меня сюда для установления связи с соседями.

По дороге произошла встреча с Володей Савиновым.

— Ну как, не пропало у тебя желание пойти в разведчики? — спросил Володя.

— Что ты говоришь! Конечно нет.

— Тогда потерпи еще немного, скоро будем вместе, — уверенно сказал Савинов.

Уже на завершающем этапе сооружения моста к нам присоединились саперы 10-й инженерно-саперной бригады, поскольку успех в районе Уллы имел большое значение и для соседей 6-й гвардейской армии.

Через мост и на паромах непрерывным потоком переправлялись танки, машины, артиллерийские, полки и [99] дивизионы. В интервалах между танками и колоннами грузовиков шли свежие стрелковые подразделения.

Переправившись на левый берег Западной Двины и всеми силами развивая свой успех, войска нашей 6-й армии с юга обошли Полоцкий укрепленный район и решительным ударом во взаимодействии со своим правым соседом — 4-й ударной армией освободили город Полоцк.

Саперы с честью выдержали боевой экзамен при форсировании Западной Двины.

Погибших товарищей мы похоронили в братской могиле на высоком берегу. Здесь же состоялся короткий траурный митинг. Выступил командир бригады Михаил Дмитриевич Кузнецов.

Я думал о своем друге Васе Тихонове, о парторге роты Павле Митрофановиче Позднякове, вспомнил их выступления на нашем комсомольском собрании перед началом наступления. Они сдержали свою клятву.

За мужество, проявленное в бою, оба они посмертно были награждены боевыми орденами: коммунист Павел Митрофанович Поздняков — орденом Красного Знамени, комсомолец Василий Тихонов — орденом Отечественной войны I степени.

Родина высоко оценила подвиг саперов при форсировании Западной Двины. 10 июля 1944 года был издан Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении нашей 29-й инженерно-саперной бригады за образцовое выполнение задания командования орденом Красной Звезды.

Умножили воинскую славу своего Лиозненского батальона многие наши бойцы. Орденов Красного Знамени удостоились старший сержант Афанасий Иванович Демешко и сержант Лука Демидович Смалиус. Их расчеты переправили на левый берег наибольшее количество пехоты. [100]

Орденом Красного Знамени было отмечено командирское умение и храбрость командира роты капитана Сергея Емельяновича Кириленкова, обеспечившего четкую переправу через реку первого эшелона наступающей пехоты.

Такая же награда украсила грудь ветерана батальона, героя боев за город Духовщину, старшего лейтенанта Андрея Бардахановича Бардаханова за исключительное самообладание, которое он проявил в бою за удержание плацдарма. Мое участие в переправе было отмечено орденом Славы III степени.

Навсегда запомнились саперам берега реки-красавицы, твои берега, Западная Двина! [101]