От Миуса до Днепра

22 февраля 1943 года наш полк вошел в поселок Матвеев Курган, освобожденный частями 2-й гвардейской армии, и занял оборону на высотках до правому берегу реки Миус, у хутора Безымянный.

Наступила весенняя распутица. Из-за бездорожья отстали тылы, и мы испытывали затруднения с боеприпасами и продовольствием, одеждой и обувью. Между тем противник предпринимал попытки сбросить нас в Миус. С каждым днем бои принимали все более ожесточенный характер.

...После артиллерийской подготовки немецкие автоматчики при поддержке десяти танков двинулись на наш батальон и роту соседнего, 71-го гвардейского стрелкового полка, занимавшего оборону на правом фланге. Это была четвертая атака в течение одного дня — 10 марта. И на этот раз гитлеровцы не прошли — все их попытки разбивались о стойкость гвардейской обороны.

Я находился в одной из рот батальона, а затем заглянул попутно в роту 71-го гвардейского полка, чтобы встретить гвардии ефрейтора В. К. Теплякова, известного во [41] всей дивизии пулеметчика. Это был человек среднего роста, с седой головой и обветренным лицом. Ему без малого пятьдесят. Выглядел он усталым, хотя и старался держаться бодрячком. Только что закончившийся бой явился для Василия Кузьмича серьезным испытанием. Случилось так, что напарник выбыл из строя, и ему пришлось действовать одному. Но пулеметчик не подкачал. Перед его высоткой мы насчитали 52 трупа фашистов!

Тепляков в первую мировую войну был удостоен двух Георгиевских крестов. Активно участвовал он и в защите молодой Советской республики. В годы мирного строительства Василий Кузьмич был токарем-стахановцем на одном из заводов Ленинграда.

Разговаривая, мы не теряли попусту время — набивали пулеметные ленты. Тепляков со вздохом сказал:

— Патронов маловато, товарищ лейтенант...

Я пообещал два ящика патронов.

— Только расходуйте по-хозяйски.

Тепляков сначала не поверил, принял, видимо, мои слова за шутку, но, когда ординарец принес ящики, засиял от радости.

Вскоре Василий Кузьмич Тепляков был награжден орденом Красного Знамени. В звании старшины его перевели в наш полк, он стал командиром зенитного пулеметного взвода.

Я часто встречался с этим интересным человеком, простым и умным, храбрым и скромным. Немало задушевных бесед провел он с бойцами: учил их любить Родину, помогал им совершенствовать боевое мастерство. Все мы заслушивались рассказами Теплякова о Ленинграде, его достопримечательностях, ленинградских белых ночах.

Партийная организация приняла В. К. Теплякова кандидатом в члены ВКП(б). И он оправдывал доверие — честно выполнял партийный и служебный долг, активно участвовал в агитационной работе.

У Теплякова был сын, Максим. Он окончил военное [42] училище и был направлен в действующую армию. Между отцом и сыном велась переписка. Часть писем с разрешения Василия Кузьмича была опубликована в армейской и дивизионной газетах.

Тепляков-старший писал сыну: «За свою жизнь я уже на третьей войне... Видал виды. Хлебнул соленого и горького, понюхал пороху. Я всегда смело смотрел смерти в глаза, и она не выдерживала, отворачивалась. Смелость, храбрость советского человека сильнее смерти. А смелость, и храбрость — в крови советского человека».

Максим Тепляков отвечал отцу: «Дорогой папаша! Ты писал в письме о том, как бьешь немцев. Я горжусь тобой. Твое письмо зачитал бойцам своего взвода. Ты для меня и моих товарищей — пример стойкости советского воина. И я, твой сын, не посрамлю твоего имени. В последнем бою я уничтожил трех фашистов. Действую по твоему примеру».

* * *

12 марта 72-й гвардейский полк был выведен во второй эшелон. Мы были в обгорелых, с дырками шинелях, заросшие и изнуренные тяжелыми боями. Но в глазах гвардейцев светился все тот же энтузиазм, который был и в декабрьские дни 1942 года, когда мы спешили под Сталинград.

В хуторе Персиановский Ростовской области полк пополнился людьми. Здесь же мы отметили первую годовщину присвоения дивизии гвардейского звания.

В праздничном приказе командир полка назвал имена гвардейцев, отличившихся в боях, — капитана Фролова, старшего политрука Двойнина, старшего лейтенанта Апризина, капитана Долгих, старшего сержанта Шахова.

А вечером в помещении хуторской школы собрались бойцы, сержанты и офицеры полка, а также местные жители. Мне, как агитатору полка (гвардии капитан Д. С. Авдеенко выбыл по ранению) было поручено сделать [43] доклад о международном положении. Затем состоялся праздничный концерт.

Тепло встретили присутствующие полковых самодеятельных артистов. Павел Пенчуков проникновенно прочел стихотворение Михаила Исаковского «Русской женщине». Комсорг полка Константин Злобин исполнил фронтовые песни: «Темная ночь», «Давай закурим», «Огонек», «Соловьи»...

Мы готовились к новым наступательным боям. Вместе с тем создавали и оборонительные рубежи. Личный состав напряженно учился преодолевать препятствия, подобные тем, которые враг возводил на Миусе.

Большую помощь командирам и политработникам в обучении и воспитании молодого пополнения оказывали ветераны полка. В этом отношении многое делали наши агитаторы — Степан Балалаев, Василий Дедик, Тулен Кабилов, Федор Стренин, Василий Тепляков.

Гвардии младший сержант Тулен Кабилов был просто незаменимым. Он прибыл в полк еще на Волховском фронте. Служил сначала в конной разведке, а на реке Мышкова был переведен в стрелковую роту. Коммунист с довоенным стажем, он отлично справлялся с обязанностями парторга роты и агитатора. Его отделение в боях и походах всегда было передовым. В него входили русские и украинцы, казахи и белорусы, узбеки и киргизы... Кабилов с гордостью называл свое отделение интернациональным.

Тулен Кабилов хорошо говорил на русском, казахском и узбекском языках. Это позволяло ему проводить беседы с молодыми бойцами — казахами и узбеками, плохо знавшими на первых порах русский язык. Я уже не говорю о том, что для меня как агитатора полка Тулен был и переводчиком, и консультантом. Без его помощи я не смог бы наладить воспитательную работу среди воинов нерусских национальностей. [44]

А в свободную минуту Толик (так ласково называли его товарищи) брал в руки домбру и играл любимые казахские мелодии. Под собственный аккомпанемент он задушевно исполнял песенку про лукавого смельчака и весельчака Молдобая.

На имя Кабилова часто приходили письма из Казахстана. Он делился с однополчанами добрыми вестями. Как-то он прочел письмо, в котором говорилось, что председатель колхоза Катыпа Бектимисова внесла в фонд помощи фронту 50 тыс. рублей своих сбережений. Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин поблагодарил ее за патриотический поступок.

Уже потом нам стало известно, что Тулен в детстве лишился отца и матери и его воспитывала Катыпа Бектимисова, коммунистка, председатель колхоза. Именно благодаря ей он получил среднее образование, выбрал верный путь в жизни.

По примеру Кабилова агитаторы все чаще стали зачитывать патриотические письма, которые они получали. Солдаты охотно делились друг с другом весточками от близких. Эти письма роднили, сплачивали подразделения...

События сменялись одно другим. Мы переоделись в добротное обмундирование. На наших плечах теперь появились погоны, новые знаки различия. А вскоре бойцы, пополнившие полк, приняли военную присягу. Настроение у всех было отличное. Гвардейцы рвались в бой.

В апреле наша дивизия была передислоцирована в район донецких городков Володарка, Ровеньки и Свердловск. Неподалеку от этих мест в период фашистской оккупации действовала подпольная организация «Молодая гвардия». Отрывочные сведения о краснодонцах доходили до бойцов. Естественно, люди хотели знать подробности борьбы советских патриотов.

Агитатор политотдела гвардии капитан В. Я. Туречек выехал в Краснодон. Он встретился там с работниками [45] редакции армейской газеты, поместившей обстоятельную статью о молодогвардейцах. Виктор Янович побывал в районах, где жили и боролись юные подпольщики. Ему удалось собрать большой фактический материал, которым он вооружил агитаторов взводов, отделений и расчетов.

Беседы о делах молодогвардейцев, о зверской расправе гитлеровцев над подпольщиками потрясли воинов. Они с еще большей настойчивостью готовились к предстоящим боям.

В полках укрепилась воинская дисциплина, чему способствовала целеустремленная партийно-политическая работа. Теперь партийные организации в батальонах и дивизионах стали первичными. Они повседневно оказывали влияние на личный состав, отбирали в свои ряды лучших воинов, отличившихся в боях.

Политорганы и партийные организации уделяли большое внимание политической агитации. Нам стало известно, что в Москве состоялось Всеармейское совещание агитаторов и что на этом совещании с речью выступил М. И. Калинин. Он сказал: «Агитатор всегда должен быть вожаком масс, вести их за собой. Особенно велика роль агитатора во время боя. Бывает так, что и хорошая часть, понеся большие потери, утрачивает веру в свои силы. В такие моменты агитатор может поднять дух бойцов и добиться перелома в ходе боя»{4}.

В конце июня меня вызвали в политотдел 2-й гвардейской армии на семинар агитаторов. Первые два дня мы слушали лекции, с которыми выступали квалифицированные пропагандисты. Особенно хорошее впечатление произвел на нас доклад гвардии подполковника В. Ф. Боева о международном положении.

Василий Федорович, один из опытнейших лекторов, пользовался авторитетом в частях армии. Он умело подбирал [46] факты, глубоко их анализировал и делал выводы, которые дышали твердой уверенностью в нашей победе.

Вторая часть семинара посвящалась практике. Каждый из нас выбирал тему агитационного выступления и разрабатывал ее. Нам предоставлялось время и необходимая литература. Затем доклады обсуждались. В большинстве своем они получали одобрение. Не обошлось, правда, и без курьезов. Так, один из агитаторов подготовил, а затем и прочел лекцию об антифашистской борьбе на Балканах. Лекция эта изобиловала пышными фразами, но по существу вопроса в ней почти ничего не говорилось. Автор лекции был подвергнут на семинаре острой, принципиальной критике, которая послужила уроком для всех нас.

На семинаре выступил начальник политотдела армии гвардии полковник А. Я. Сергеев. Его речь была насыщена фактами из армейской жизни. Подробно он рассказал о деятельности агитаторов, о тех требованиях, которые предъявляет к ним Коммунистическая партия. Оратор напомнил мудрые советы Михаила Ивановича Калинина о том, что агитатор должен быть правдивым, не рисовать бойцам розовых картинок, а показывать действительность такой, какая она есть.

5 июля на Курской дуге началась грандиозная битва, к которой продолжительное время так тщательно готовились обе стороны. Назревали события и у нас. Мы знали, что на Миусе гитлеровцы продолжают совершенствовать траншеи и окопы, доты и дзоты, возводят противотанковые и противопехотные препятствия. Они называли свой оборонительный рубеж «Миус-фронтом». Однако наши войска упорно и методично долбили и разрушали их укрепления, сковывали здесь крупные силы противника, лишая германское командование возможности перебрасывать часть этих сил на другие направления.

17 июля войска Южного фронта перешли в наступление. В операции участвовала и наша 2-я гвардейская [47] армия. Освободив села Степановна и Мариновка, гвардейцы упорно и настойчиво продолжали расширять плацдарм, двигаясь в направлении Саур-могилы.

Чтобы не потерять Донбасс, фашистское командование перебросило на «Миус-фронт» авиационные, а затем и танковые соединения. Развернулись ожесточенные встречные сражения.

Нашим автоматчикам, пулеметчикам, артиллеристам и минометчикам часто приходилось действовать в открытой степи против численно превосходящих сил врага. Гвардейцы, как всегда, с достоинством и честью выполняли свой долг.

Ранним утром 25 июля я отправился в зенитный взвод гвардии старшины В. К. Теплякова, занявший новые огневые позиции. Василий Кузьмич не без гордости доложил, что гвардейцы-зенитчики за три дня боев уничтожили пять вражеских самолетов. Особенно отличился расчет гвардии сержанта Петра Горчака. Он сбил два «юнкерса»! Пожимая худенькую, огрубевшую руку Горчака, я почувствовал, что он не может скрыть своего волнения и огромной радости. Что ж, это его первая победа!

В 8.00 в небе появились «юнкерсы». И хотя зенитчики вовремя открыли огонь, самолеты успели сбросить бомбы на боевые порядки полка. Теперь гул моторов почти не прекращался, на наши позиции одна за другой шли группы вражеских бомбардировщиков.

Пулеметные расчеты, несмотря на потери, вели бой с «юнкерсами». И вдруг одна из четырех установок замолчала. Мы бросились к ней. Счетверенная установка оказалась неповрежденной, но ее расчет вышел из строя.

Становимся за пулемет: Тепляков — первым номером, я — вторым. И тут же на нас устремляется фашистский самолет с черными крестами на крыльях. Тепляков нажимает на гашетку. Огненные струи несутся навстречу бомбардировщику. Одна, другая, третья... «Юнкерс», не успев [48] сбросать смертоносный груз, круто пошел вниз. Проходят секунды — и позади нас гремит взрыв.

Василий Кузьмич вытирает рукавом гимнастерки пот с лица, поправляет вставленную в патронник новую ленту и хриплым голосом произносит:

— Ну, господа, кто следующий?

Однако следующего не было: фашистская авиация на время оставила нас в покое. Свои удары она обрушила на тылы наших войск.

А на позиции полка и его соседей начали падать снаряды и мины. Через час в атаку двинулись немецкие танки с автоматчиками. По ним ударила наша артиллерия, минометчики, петеэровцы. Зенитчики Теплякова перенесли огонь по наземным целям.

Атака врага была отбита. По не прошло и получаса, как гитлеровцы снова двинулись на нас, пытаясь вернуть утраченные позиции.

Южное солнце было в зените. Оно, казалось, раскалилось добела. Небо выглядело белесым. Горячий ветер обжигал лица и руки бойцов.

В тот день орудийный расчет Павлюка подбил три танка и уничтожил около двух десятков солдат и офицеров противника. За этот подвиг гвардии сержант Василий Павлюк был награжден орденом Красного Знамени, а наводчик орудия гвардии рядовой Сергей Кильмянинов — орденом Отечественной войны I степени.

Минометчики роты гвардии старшего лейтенанта С. К. Иванова вели бой до последней мины, уничтожили свыше сотни гитлеровцев. А когда противник потеснил стрелковое подразделение и частично захватил Степановку, командир роты приказал гвардии старшему сержанту Пенчукову любой ценой вывезти из села 18 раненых бойцов. С помощью санитаров Павел Пенчуков погрузил их на две подводы. Ездовые подгоняли лошадей, а Пенчуков, находясь на второй подводе, стрелял из пулемета по наседавшим фашистам. Всех раненых удалось [49] доставить на медпункт. Но вражеская пуля сразила Пенчукова. Он погиб как герой.

2 августа наступательная операция закончилась. Ее значение состояло в том, что войска фронта притянули к себе крупные силы противника с белгородского направления. И это содействовало успеху наших войск в битве под Курском. Как известно, уже 5 августа были освобождены Орел и Белгород, а 23 августа — Харьков.

Наша дивизия получила пополнение, в том числе из пехотных училищ. Курсанты отлично знали оружие и тактику, что облегчало процесс обучения и сколачивания подразделений.

Командиры и политработники, низовые агитаторы знакомили новичков с историей дивизии и полка. Проводились доклады и беседы о гвардейских традициях, о театре боевых действий, о тех районах, которые предстояло освобождать.

Бойцы любили встречаться с агитатором политотдела дивизии гвардии капитаном В. Я. Туречеком. Виктор Янович обладал огромным жизненным опытом. Родился он в трудовой семье моравских словаков, переехавшей в поисках счастья на Украину. В юношеские годы трудился на сахарном заводе в Черкассах, был членом революционного кружка. В 1918 году вступил в ряды Красной Армии, в период гражданской войны командовал артиллерийской батареей, бронепоездом, стрелковым полком. В 1921 году принимал участие в подавлении контрреволюционного кронштадтского мятежа.

Потом Туречек учился в высшем учебном заведении, преподавал историю в школе, а в 1925 году вступил в партию большевиков. В армию его призвали в первые дни Великой Отечественной...

В первом батальоне Виктор Янович выступил с докладом. Он проникновенно говорил:

— Нам предстоит освобождать Донбасс. Это, друзья мои, сотни городов и сел, угольные шахты, домны и заводы, [50] плодородные поля и сады, это священная земля, богатая историческими событиями. Здесь, в этих краях, мужественно сражались против врагов земли русской наши предки под водительством Олега, Игоря и Святослава...

Такие экскурсы в историю расширяли кругозор бойцов.

18 августа 1943 года войска фронта, в том числе 2-я гвардейская армия, начали операцию, цель которой была освободить Донбасс.

...Медленно, словно нехотя, наступал рассвет. В траншее, занятой взводом гвардии младшего лейтенанта Олега Тихомирова, бойцы курили махорку, ежеминутно поглядывая на часы. Мы ожидали, когда начнется артиллерийская подготовка. И вот она!

Сзади нас, в тылу и на флангах, запылали зарницы. А через несколько секунд на переднем крае врага уже рвались снаряды и мины. Забушевало пламя. Вздрогнув, застонала и загудела миусская земля.

Артиллерия бьет и бьет. Уже выплыло летнее солнце, но его лучи не могут пробить черно-бурую стену дыма и пыли, поднявшуюся до самого неба. Над головой с шумом и визгом проносятся огненные стрелы. Это заговорили гвардейские минометы — наши славные «катюши». Обработку вражеской обороны продолжают штурмовики, прикрываемые истребителями. Ну как не восхищаться мощью родной армии!

В такие минуты о чем только не передумает человек, которому вот-вот предстоит броситься в атаку.

* * *

Мне вспомнилось мое первое знакомство с Миусом в марте 1942 года. Тогда я служил рядовым в 1-м гвардейском полку 2-й гвардейской стрелковой дивизии. Наш взвод сосредоточился за железнодорожным полотном. Задача состояла в том, чтобы, преодолев около 200 метров открытой местности, ворваться в деревню Ряжено, затем форсировать Миус и выбить немцев с господствующих [51] высот. Это была моя первая в жизни атака, боевое крещение.

Утро выдалось морозное. Командир полка гвардии майор А. X. Бабаджанян, в черной бурке, проскакал на серой, в яблоках, лошади, восклицая:

— Вперед, гвардейцы!

Мы преодолели обледенелую насыпь и вышли на открытую снежную равнину. С тыла время от времени била артиллерия — снаряды летели за Миус, в расположение противника. Но он молчал. Мы бежали что было сил, казалось, еще пять-шесть минут — и зацепимся за первые домики села Ряжено.

И тут произошло то, чего мы более всего опасались: пули преградили нам путь. Значит, огневые точки врага не были подавлены. В снег падали убитые и раненые. Но все мы, живые, продолжали ползти к хатам: только они могли нас укрыть. Даже раненые, истекая кровью, ползли к ним. В те минуты особенно хотелось, чтобы наши пушки и самолеты поддержали нас огоньком.

Под прикрытием хат и сарайчиков сделали передышку. Санитары оказали помощь раненым, поместили их в погреба. А мы — снова вперед. По огородам и садам ползти было легче, хотя мы понимали, что враг, занимавший оборону на высоком правом берегу реки, хорошо видит нас.

Приблизились к камышам. И опять перед нами сплошная стена огня. По команде изготовились к броску и штыковому бою. Но что это? На реке не лед, а шуга. И хотя река неширокая — каких-нибудь 30–40 метров, вброд не перейдешь — глубина метра три. Пришлось отходить к селу.

Дождались ночи и снова поползли к Миусу, но уже с досками, плотиками, палками. Гитлеровцы ракет не жалели — освещали реку. Они вели массированный огонь. В этом бою я был ранен. После госпиталя, как уже знает читатель, я попал в 72-й гвардейский. [52]

Обработка «Миус-фронта» продолжалась. Эскадрильи «илов» волна за волной сбрасывали смертоносный груз на тылы фашистских войск. Невольно подумалось: имей мы в марте 1942 года столько авиации и артиллерии, как сейчас — да разве удержался бы враг на Миусе?..

Артиллеристы перенесли огонь в глубину вражеской обороны. В небе вспыхнули красные и зеленые ракеты — сигнал к атаке.

Тот, кто хотя бы раз ходил в атаку, знает, как тяжело оторваться в эти секунды от земли. Но усилием воли ты выбросишь тело на бруствер, пробежишь десять — пятнадцать шагов — и чувство страха преодолено: все существо твое охвачено яростью и злостью.

Вместе с Тихомировым и его бойцами я бросился в воду. Мы легко преодолели обмелевшую речку и выскочили на крутой правый берег. А через две-три минуты уже ворвались во вражескую траншею. По существу, это уже была не траншея, а одни развалины.

Не задерживаясь ни на минуту, бежим дальше, вслед за огневым валом. Он как бы звал нас вперед, помогал побороть и усталость и страх. Над «Миус-фронтом» все шире и шире разрасталось многоголосое «ура».

Перед нами вторая траншея. Но по мере удаления огневого вала эта траншея постепенно начинала оживать. Гитлеровцы вели из нее стрельбу.

Первым упал ординарец командира взвода Василий Ходунков, за ним Виктор Руденко — взводный запевала. Справа от меня, будто споткнувшись, упал пулеметчик Яков Петелин.

Командир взвода Тихомиров, бежавший впереди, вдруг остановился, прижал правую руку к сердцу и медленно опустился на землю. Его лицо перекосилось от боли.

— Что с вами? — спросил его гвардии старший сержант Виктор Борисенко.

Не дождавшись ответа, Борисенко опустился на колено, [53] приподнял голову младшего лейтенанта. Тот чуть слышно прошептал:

— Не о-ста-нав-ли-вай-тесь. Вперед...

Бережно опустив на землю отяжелевшее тело командира, Борисенко выпрямился и бросился во вражескую траншею. Был он страшен в эту минуту. Глаза горели, черные волосы прилипли ко лбу. Гвардеец прикладом автомата бил фашистов.

С правой стороны по траншее к нам пробивался Федор Стренин. На его груди виднелись полоски морской тельняшки: гимнастерка была разорвана до пояса. Огнем ручного пулемета он косил фашистов.

При прорыве «Миус-фронта» гвардейцы полка проявили массовый героизм. И в первых рядах, атакующих находились коммунисты и комсомольцы, наши агитаторы. Дивизионная газета «Сталинская гвардия» свидетельствовала: «В последнем бою в горячей схватке с немцами выбыли из строя командиры взводов и командир роты. Агитатор, командир отделения гвардии старший сержант Иван Костыря принял на себя команду и, руководя ротой в бою, организовал так ее действия, что она отбила три контратаки врага, удержала захваченный рубеж, а затем снова перешла в наступление.

Отлично действовал и агитатор гвардии рядовой Сергей Бездетный. Он, отличный наводчик миномета, только в последнем бою уничтожил около десяти немецких захватчиков. Агитатор второго взвода гвардии рядовой Ишбеков во время отражения контратаки под сильным огнем врага бесперебойно доставлял мины. Пот катился с него градом, но гвардеец, оставшись в одной тельняшке, бегом таскал мины, пока вражеская контратака не была отбита»{5}.

Беспримерные подвиги совершили и воины других частей дивизии, в частности 71-го гвардейского полка, с которым [54] мы взаимодействовали. На пути этого полка, наступавшего справа от нас, оказались сильно укрепленные опорные пункты, сооруженные противником в хуторах Ново-Бахмутский и Бишлеровка. Фашисты отчаянно сопротивлялись, используя каждый дом. А когда их вышибли из опорных пунктов, они трижды переходили в контратаки, но успеха не добились. Бойцы, сержанты и офицеры полка с честью выполняли заповедь советской гвардии — сокрушали врага и в наступлении, и в обороне. Особенно отличились гвардии сержанты Алексей Болотский и Александр Метелица. Оба являлись агитаторами и пулеметчиками, оба люто ненавидели фашистов.

Алексей Болотский — уроженец Курской области. Его деревню враги сожгли, мать убили, сестру угнали в рабство в Германию. В боях на Миусе пулеметчик уничтожил около ста гитлеровцев. Его друг Александр Метелица — свыше пятидесяти.

За героические подвиги 71-й гвардейский стрелковый полк был удостоен ордена Красного Знамени.

Миус, Крынка, Мокрый Еланчик, Сухой Еланчик, Кальмиус, Берда, Молочная... Сколько степных рек преодолели гвардейцы, пока достигли Днепра!

Правые берега южных украинских рек, как правило, возвышаются над левыми. Это создавало благоприятные условия для обороняющихся немецко-фашистских войск и осложняло наступление Красной Армии.

Тяжелые бои развернулись на реке Кальмиус. Здесь свою оборону фашисты окрестили «Черепахой». Прорыв ее начался 7 сентября после короткой артиллерийской подготовки. К сожалению, огневые средства противника не были полностью подавлены и на пути подразделений встала стена артиллерийского и минометного огня. И все же взвод гвардии младшего лейтенанта Михаила Кулькова сумел захватить мост.

На правом берегу завязалась рукопашная схватка. Бойцы взвода, сломив сопротивление врага, закрепились [55] в траншее, которая опоясывала высотки, господствовавшие над местностью. Большую помощь стрелкам оказал пулеметный взвод гвардии лейтенанта Александра Абрамчука. Два «максима» в момент атаки прижали гитлеровцев к земле. А когда бой переместился в траншею, расчеты форсировали речку и заняли позиции на высотках — в тех окопах, где до этого находились немецкие пулеметчики.

Фашисты, не выдержав ближнего боя, побросали оружие, боеприпасы, убитых и раненых и отступили ко второй линии обороны.

Взводы Кулькова и Абрамчука укрепились на плацдарме. Они переоборудовали траншеи, установили на флангах пулеметы, создали для них запасные позиции. Каждому солдату было определено место в предстоящем бою.

Противник не заставил себя долго ждать. Не прошло и часа, как его артиллерия и минометы открыли стрельбу, а затем батальон нехоты, поддержанный пятью танками, предпринял контратаку. Гитлеровцы бежали за танками цепью, стреляли и неистово кричали, как будто боялись тишины.

Когда немецкие танки были уже в 250–300 метрах, защитники плацдарма услышали позади себя артиллерийские выстрелы. Это расчеты гвардии младших лейтенантов Г. Ф. Селиванова и А. А. Гаркуши вступили в бой. Три танка запылали, остальные попятились назад и спрятались в овраге.

Теперь судьба боя решалась гвардейцами Кулькова и Абрамчука, укрывшимися в траншее. Они проявили выдержку — подпустили вражеских автоматчиков на сто метров и только тогда открыли огонь. Эта выдержка не случайна. Люди не только верили друг в друга, но и твердо знали: оружие не подведет. Особая надежда возлагалась на пулеметные расчеты. Командир взвода Абрамчук прекрасно владел оружием. Он умел с завязанными [56] глазами разобрать и собрать пулемет и стрелял без промаха. И всегда отличался хладнокровием и храбростью. Под стать ему и командиры расчетов: гвардии старший сержант Степан Балалаев и гвардии сержант Сергей Бондаренко. Они были молоды, но на войне повзрослели и возмужали.

Итак, подпустив вражескую пехоту на близкое расстояние, пулеметчики и автоматчики открыли прицельный огонь. И сразу десятки серо-зеленых бугорков покрыли лощину, а уцелевшие фашисты поползли обратно.

Кульков послал бойцов собрать трофеи. Через несколько минут они принесли пять ручных пулеметов, тридцать два автомата и патроны к ним. Прихватили также документы и награды убитых. Тут оказались и кресты и всякие медали, в том числе за взятие городов Польши и Франции, Норвегии и Дании...

Вторая контратака также захлебнулась. Противник потерял еще два танка и свыше тридцати солдат и офицеров.

Под вечер, когда спала жара, гитлеровцы нанесли бомбовые удары, а затем пустили в дело артиллерию и тяжелые шестиствольные минометы. Полет их мин был виден в воздухе: они кувыркались, издавали скрип.

На позиции гвардейцев одна за другой ринулись три цепи пехоты. Гитлеровцы шагали по трупам своих солдат, неистово кричали, вели беспорядочную стрельбу. Над плацдармом висел удушливый пороховой дым, клубилась рыжая пыль.

И опять взводы Кулькова и Абрамчука, подпустив фашистов метров на сто, встретили их прицельным огнем. В ход пошли трофейные пулеметы и гранаты. Враг, понеся тяжелые потери, вынужден был отступить.

Потери были и у нас: почти половина личного состава взводов выбыла из строя. Среди тяжелораненых — Степан Балалаев и Сергей Бондаренко. Ранение получил и Александр Абрамчук, но он, преодолевая боль, оставался [57] за пулеметом. А когда в кожухе «максима» закипала вода, гвардеец использовал трофейный пулемет.

Вечером, под покровом темноты, на плацдарм переправился и тут же двинулся вперед 1-й стрелковый батальон Назарова, а за ним 2-й и 3-й батальоны. «Черепаха» была сокрушена и в полосе нашей дивизии.

Уже в госпитале гвардии лейтенанту Александру Денисовичу Абрамчуку и гвардии старшему сержанту Степану Алексеевичу Балалаеву были вручены ордена Красного Знамени. Наград были удостоены многие гвардейцы, в том числе младший лейтенант Михаил Иванович Кульков, сержанты Сергей Бондаренко и Алексей Аксефиев, рядовые Иван Баглий, Семен Якушев.

В те горячие дни из-за ранения я несколько дней пролежал в медсанбате, а затем передвигался на повозке хозяйственного полка. Вскоре рана на ноге зажила и я смог вместе со стрелковыми батальонами шагать по украинской земле.

М. И. Кульков поделился со мной впечатлениями об одном бое. Привожу его рассказ:

«Это было под селом Успеновкой. Впереди небольшая высотка, а кругом ровная как стол степь.

На рассвете меня вызвал командир роты. Докладываю о прибытии, а сам дрожу после сна. Ночи-то в сентябре уже холодные, а с нами только плащи.

Ротный ставит мне задачу, а я никак не уйму дрожь. Посмотрел он на меня внимательно и спрашивает:

— Ты что, боишься?

— Да нет, — говорю, — просто замерз, пока спал. — А сам думаю: вот влип, еще действительно подумает, что я струсил.

А задача взвода состояла в том, чтобы взять высоту.

Занимаем исходную позицию. Разворачиваю взвод в цепь. А тут и солнышко выплыло из-за горизонта, подогревает спину. Взлетела ракета — сигнал начала атаки. Пошли. Я чуть позади своих мальчиков (так Кульков [58] называл молодых бойцов). Смотрю, они оглядываются на меня. Неужели робеют? Догоняю их, иду в общей цепи. Немцы стреляют, но не особенно активно.

Даю команду «Бегом!». Бежим цепью. До высоты остается метров сто — сто пятьдесят. Пробегаем узенькую полоску бахчи — и тут перед нами стена пулеметного огня. Солдаты падают, словно прилипают к земле. Ползу вдоль цепи, пытаюсь поднять мальчиков, но они продвинутся на пять-шесть метров и — опять ни с места. Появились раненые и убитые.

Мучительно думаю, что предпринять, чтобы высоту взять и людей сохранить. Решаю временно прекратить атаку и окопаться. Но земля словно камень, а у нас лишь малые саперные лопатки, да и те не у всех. Под свою ответственность приказываю солдатам возвратиться на бахчу. Быстро окапываемся, используя даже штыки карабинов и кинжалы.

Но и фрицы не дремали. Поддержанные минометным огнем, они перешли в контратаку, рассчитывая, по-видимому, перебить нас, ведь мы на открытой местности.

Первую, а затем и вторую контратаку мы отбили. Спасибо пулеметчикам, их «максим» работал превосходно: десятка два фашистов скосил.

Посматриваю на солнце, а оно словно остановилось в зените и печет немилосердно. Воды у нас ни капли. Во рту пересохло, язык стал шершавым и даже, как мне казалось, распух. Правда, нам повезло: на бахче нашли арбузы, утолили жажду.

Между тем фашисты предприняли третью контратаку. Все складывалось как обычно. Но вдруг наш пулемет замолчал. Как быть? Ведь у нас вся надежда была на него. У стрелков патроны на исходе. Гранат во всем взводе оставалось штук пять.

Не обращая внимания на обстрел, срываюсь и заячьими прыжками мчусь к пулеметчикам. Добегаю и вижу — оба мертвы. [59]

Падаю возле «максима», бегло осматриваю его и одновременно отодвигаю убитого пулеметчика. К счастью, пулемет оказался цел, лента — в приемнике.

А фашисты уже в 20–30 метрах от наших окопов. Ну и шарахнул же я по ним! «Максима» я знал отлично, а ярости и злости хватало на десятерых. Строчу и строчу... до последнего патрона.

Вдруг слышу за спиной наше русское «ура». Оглядываюсь и вижу: цепь бойцов, а впереди нее наш Мироныч! Оставляю пулемет, хватаю автомат и охрипшим голосом поднимаю поредевший взвод.

Так вместе с подоспевшей группой бойцов, возглавляемой заместителем командира батальона по политчасти гвардии капитаном Иваном Мироновичем Мироновым, мы ворвались на высоту».

«Мироныч»! В это слово вкладывалась любовь к немолодому уже — лет под пятьдесят, грузноватому, но подвижному человеку. Его широкое смуглое лицо и большие голубые глаза почти всегда светились добротой.

И. М. Миронов был душевным, обаятельным политработником, выше всего ценил в людях мужество и отвагу. И терпеть не мог малейшей расхлябанности, проявления трусости. Сам-то он всегда был с людьми, бросался в пекло боя.

Таких боев, как под Успеновкой, вроде бы ничем не примечательных, на пути от Миуса до Днепра было немало. И бойцы выдержали экзамен. Вот и сейчас, спустя десятки лет, перед моими глазами встают молодые гвардейцы, которых Кульков с любовью называл «мальчиками», а Миронов — «соколиками». Это о них хорошо сказал поэт Сергей Наровчатов:

Преследуя противника, сбивая его с опорных пунктов, дивизии 2-й гвардейской армии 22 сентября 1943 года вышли к реке Молочная{6}.

Потом нам станет известно, что немецко-фашистское командование, используя особенности местности, создало на правом берегу Молочной мощный оборонительный рубеж. Он назван был позицией Вотана, в честь бога войны у древних германцев.

Этот рубеж являлся составной частью Восточного вала, проходившего по линии река Нарва, Псков, Витебск, Орша, река Сож и среднее течение Днепра, а от Запорожья — по рекам Чунгул и Молочная.

После поражения на Курской дуге и потери Донбасса фашистское командование предполагало остановить Красную Армию у Восточного вала. Благодаря же позиции Вотана гитлеровцы, в частности, рассчитывали удержать богатые южные районы Украины и прикрыть ближние подступы к Крыму.

На крутом западном берегу Молочной, на высотах и курганах создавались многочисленные доты и дзоты, противотанковые и противопехотные минные поля. Эти сооружения опоясывались рвами, траншеями и проволочными заграждениями.

Мы убедились, что позиция Вотана была. насыщена техникой и людьми значительно плотнее, чем «Миус-фронт», мощнее были и сооружения. Противотанковые [61] рвы — в три линии, колючая проволока — в семь рядов, блиндажи, дзоты и доты — в семь — десять накатов.

К слову сказать, немецким солдатам, оборонявшим рубеж, выплачивался повышенный оклад, а те, кто мало-мальски отличался в боях, награждались Железными крестами. Офицерам выплачивались тройные денежные оклады.

Наряду с этим гитлеровцы принимали меры репрессивного характера. Траншеи и ходы сообщения были сооружены так, что с переднего края в тыл можно было пройти только через командные пункты, где находились заставы эсэсовцев.

Итак, для сокрушения позиции Вотана требовались огромные усилия. Поэтому командиры и политработники, партийные и комсомольские организации тщательно готовились к новым боям.

Мы дорожили каждым днем. Хотелось использовать успех, достигнутый в Донбассе, и помешать противнику привести в порядок свои войска. Наступление началось уже 26 сентября. Однако с ходу прорвать вражескую оборону не удалось. Одна из причин — недостаток боеприпасов. Пришлось подвезти дополнительное количество снарядов и мин, более обстоятельно разведать систему сооружений противника.

В тыл врага уходили разведчики — армейские, дивизионные, полковые. Под их «рентгеновскими лучами» находилось теперь все Приднепровье.

Побывал в тылу врага и наш полковой взвод разведки. Он доставил в штаб двух «языков». Доклад командира взвода, а также рассказы его бойцов позволяют в подробностях восстановить картину этого поиска.

Гвардии лейтенант И. М. Чихарев повел взвод за линию фронта темной дождливой ночью. Пройдя на запад около 15 километров, разведчики остановились на высотке вблизи хутора Вишневый. К высотке примыкала лесная полоса, удобная на случай отхода. Разведчики обосновались [62] в скирде соломы, оборудовали наблюдательные пункты. С восходом солнца они разглядели хутор, находившийся в двух километрах, и укатанную грунтовую дорогу, тянувшуюся с запада на восток. На восточной окраине Вишневого гнездились дзоты, блиндажи, траншеи, оборудованные по обе стороны дороги. Все свидетельствовало о том, что в хуторе создан опорный пункт. По дороге фашисты могли перебрасывать войска к передовой позиции, обеспечивать их боеприпасами и продовольствием.

Надо было установить численность немецкого гарнизона, оборонявшего хутор. Этим и занялись наблюдатели.

Солнце уже было в зените, когда помощник командира взвода гвардии старший сержант Алексей Манузин доложил:

— К скирде направляется одноконная подвода.

— Кто на подводе? — спросил Чихарев.

— Вижу одного старика.

— Пусть едет, не трогайте его.

Прошло минут двадцать, и подвода остановилась вблизи разведчиков. Старик не спеша подошел к скирде, протянул обе руки, чтобы взять охапку соломы. И тут же отскочил назад. Губы его задрожали, старческое, в морщинах, лицо побледнело.

Манузин, со взглядом которого встретился старик, спокойно сказал:

— Тихо, отец, не шуметь. Это ни к чему.

— Кто ты? — пытаясь унять дрожь, спросил старик. Но уже в следующую секунду он понял, что перед ним красноармеец. — Откуда ты взялся, сынок?

Вместо ответа старший сержант спросил:

— Немцев за собой не ведешь? Только говори правду!

— Да родной ты мой! — воскликнул старик. — Обижаешь ты меня. Разве могу я пойти на это?..

— Ты, дедушка, не стой, — предупредил Манузин. — [63] бери солому и бросай ее на подводу, а сам отвечай на мои вопросы.

— Сейчас, сейчас, родненький.

Старик, как видно, осмелел. Подойдя за очередной охапкой соломы, он спросил:

— Вот фрицы галдят, что, мол, они уже давно Москву взяли, что Сталину капут...

А когда Манузин сказал о положении на фронте, его новый знакомый пришел в восторг.

— Ах ты, мать честная! — всплеснул он руками. — И Москва наша, и Сталин работает! Какая это радость! Вот расскажу хуторянам. А ты, сынок, случаем, не разведчик?

— Ты, папаша, лишнего не спрашивай. А вот о фашистах расскажи. Много ли их? Что делают в вашем хуторе?

Загружая подводу соломой, старик говорил все, что знал, об огневых точках, сообщил, в каких хатах разместился штаб.

Сам же он со старухой и внучкой жил на западной окраине Вишневого. Два его сына служили в Красной Армии, а невестку гитлеровцы угнали в Германию.

Манузин поблагодарил хуторянина за рассказ и предупредил:

— О нашей с вами встрече никому ни слова!.. А о Москве и Сталинграде, об освобождении Северного Кавказа и Донбасса расскажи хуторянам. Да будь осторожен.

— Да что ты, сынок, я же не маленький. А за беседу спасибо. Желаю тебе и твоим друзьям удачи!

Он забрался на воз, утоптал солому, взял вожжи и заторопил лошадку.

В тот день разведчики продолжали наблюдать за хутором. По дороге в сторону фронта двигались то танки, то машины с солдатами и офицерами. А под вечер [64] в хуторе раздалось несколько выстрелов и возник пожар.

Разведчики терпеливо ждали, когда стемнеет. Чихарев создал две группы. Одну из них он повел сам, намереваясь побывать в центре Вишневого, а также на западной его окраине. Другая группа, возглавляемая Манузиным, имела задачу обследовать восточную окраину хутора. На все это отводилось четыре часа, после чего обе группы должны были отойти к скирде соломы.

Соблюдая меры предосторожности, разведчики осмотрели улицу и дворы, стоянки автомашин, подходы к траншеям и огневым точкам. Они определили примерную численность личного состава опорного пункта и пришли к выводу, что брать хутор надо с западной стороны, где имелось всего лишь несколько одиночных окопов, вырытых по обе стороны дороги.

Разведчики наведались и во двор, где только что был пожар. На месте хаты теперь торчала печная труба, кругом валялась посуда, ведра, кастрюли, горшки.

— Но что самое страшное, — рассказывал Чихарев, — так это картина трагической гибели семьи, проживавшей в хате, которую сожгли гитлеровцы. Глава семьи, тот самый старик, что приезжал на телеге к скирде соломы и разговаривал с нашим разведчиком, был повешен — его тело слегка раскачивалось на веревке, закрепленной на суку развесистой вербы, а возле колодца лежали мертвые старуха и девочка лет пяти-шести. Посветив фонариком, мы увидели на груди старика дощечку, на которой корявыми буквами было написано два слова: «Красный агитатор». Мы были настолько потрясены, что на какое-то время даже растерялись.

В соседнем доме разведчики постучали в окно.

— Кто вы? — отозвался женский голос.

— Свои, — ответил Чихарев. — Выйдите на минутку.

Дверь открылась, и на пороге появилась женщина.

— Немцы у вас есть? — шепотом спросил Чихарев. [65]

— Нет, они через три дома, в бывшей колхозной конторе.

— А что произошло у ваших соседей?

— Дед Дмитрий рассказывал нам о Москве, о Сталине, о Красной Армии. А полицай выведал и донес. Злодеи ворвались во двор, схватили старика, допрашивали, избивали... Хотели выведать, откуда он все это узнал. Старик молчал, не сказал ни слова. Мучили его долго. Потом во двор согнали хуторян и свершилось самое страшное...

Женщина, едва сдерживая рыдания, сообщила, что в хуторе не осталось ни свиней, ни коров, ни кур, — все съели захватчики.

— Страшно подумать, — прошептала она, — как будем жить. А ведь зима на подходе.

Поблагодарив женщину, Чихарев на прощание сказал:

— Продержитесь еще немного. Скоро и ваш хутор будет освобожден...

Огородами разведчики пробрались к дому, где размещался немецкий штаб. Коростылев и Зарубин подползли к часовому и без звука сняли его. Зарубин остался на посту, а Чихарев, Коростылев и Мизонов проникли в дом.

Подсвечивая фонариком, разведчики в первой же избе обнаружили двух гитлеровцев, спавших на кроватях. Судя по погонам на френчах, висевших рядом, на спинках стульев, это были рядовые. Брать их не было смысла, и командир дал сигнал «В расход». В ход пошли финки. А вот в другой, более просторной комнате спали три офицера, старший из них — майор. Разведчики уничтожили двух, а майору всунули в рот кляп, набросили на него плащ-палатку и повели за собой, прихватив заодно три полевые сумки с документами.

— У скирды, — рассказывал Чихарев, — нас поджидала группа Манузина. В ее составе были гвардии сержант [66] Иван Щелканов и гвардии рядовой Александр Бойко. Но в темноте я видел четыре фигуры, и это насторожило. Однако все было в порядке: группа Манузина тоже захватила пленного...

Разведчики благополучно вернулись в расположение своего полка. Доставленные «языки» и документы помогли разобраться в системе обороны, которую предстояло прорывать дивизии.

9 октября 1943 года 2-я гвардейская армия возобновила наступление. Бои на Молочной длились четырнадцать дней и ночей. Мужество и героизм проявили тысячи гвардейцев, в том числе и воины нашего полка. Особо отличился комсорг 1-го стрелкового батальона гвардии рядовой Федор Михайлович Стренин, принятый перед этим в члены партии.

Стренин возглавил одну из штурмовых групп, созданных перед наступлением. Группа, следуя за огневым валом, сравнительно легко ворвалась в первую траншею, но во второй траншее ей пришлось вступить в рукопашную. Комсорг лицом к лицу столкнулся с гитлеровцем огромного роста. Стрелять было опасно: можно угодить в своих. Не раздумывая, Стренин ударил фашиста прикладом автомата по голове. Тот обмяк и рухнул. В следующую минуту Федор подбежал к вражескому дзоту, выпустил очередь по амбразуре и для верности бросил гранату.

Под стать комсоргу дрались комсомольцы Иван Малыгин, Борис Бобров, Иван Лагутин, Игорь Елкин и Зеслав Техманов. Вскоре и вторая траншея была очищен от врага. Теперь можно было двигаться дальше, штурмовать высоту 105,2. Но только тут выяснилось, что командиры взводов и командир роты выбыли из строя. О сложившейся обстановке Стренин по телефону доложил командиру батальона гвардии капитану А. Л. Назарову. Комбат сказал:

— Принимай, Федя, команду на себя и веди роту на высоту. Ее нужно к вечеру обязательно взять. [67]

— Слушаюсь, товарищ комбат, — ответил комсорг.

Он отдал распоряжения сержантам, заменившим командиров взводов, о приготовлении к атаке. И тут же связался с командиром минометной роты гвардии старшим лейтенантом С. К. Ивановым.

— Степан Кузьмич, пожалуйста, накрой огоньком высоту 105,2, подсоби, землячок-сибирячок!

— Давай, Федя, корректируй, — послышался в трубке голос Иванова.

Высота подверглась мощному обстрелу, ее восточные склоны покрылись разрывами мин. Теперь время идти в атаку. По команде Стренина стрелковая рота ворвалась в траншею, расположенную по скатам. Однако с гребня высоты по-прежнему строчил вражеский пулемет.

И тогда Стренин сам пополз вверх к пулемету, обходя его по ложбинке слева. Пот заливал комсоргу глаза, над головой свистели пули. Но вот до огневой точки осталось метров 20, и он бросил противотанковую гранату. Раздался сильный взрыв. Пулемет захлебнулся.

Рота захватила высоту. Солдаты и сержанты приступили к укреплению позиции, дорожа каждой минутой. А как только связисты протянули провод, Стренин доложил комбату о выполнении задачи.

— Вот это по-гвардейски! — похвалил гвардии капитан Назаров. — Теперь окапывайтесь, да поглубже!

Комбат пообещал подбросить резервный взвод, выдвинуть два орудия на прямую наводку. Одновременно он потребовал принять все меры, чтобы удержать высоту до наступления темноты.

До вечера оставалось не менее двух часов. Бой не стихал. Гитлеровцы, не желая примириться с потерей высоты, занимавшей господствующее положение в районе хуторов Вайнау и Вайнавский, бросили в контратаку до сотни автоматчиков и десять танков. Нашим стрелкам было нелегко. Но их поддержали артиллеристы и бронебойщики. На подступах к высоте загорелись пять немецких [68] танков. Непрерывно вели огонь и минометчики. Особенно отличился гвардии сержант Михаил Старосельцев. Его расчет бил без промаха, поражая живую силу врага.

Однако пьяные фашисты лезут к высоте. До них остается не больше 250 метров, когда за пулемет, оставшийся исправным, ложится Федор Стренин. Огнем «максима» он прижимает автоматчиков к земле. Минута, другая — и патроны кончились, пулемет замолчал. Бойцы вступили в рукопашную. Казалось, противник, превосходивший нас численно, отобьет высоту. Но тут раздалось громкое «ура». Это взвод, возглавляемый парторгом батальона гвардии лейтенантом Иваном Васильевичем Крутиковым, подоспел на выручку. Враг не выдержал ближнего боя, вынужден был спасаться бегством.

Гвардейцы радовались успеху. Стренин обхватил сильными руками Крутикова, прижал его к груди. Тот отбивался:

— Что же ты, медведь, делаешь? Задавишь...

Оба усталые, оба в пыли, капли пота стекали по лицам, но радость их была безмерна.

На высоту 105,2 командир полка перебросил роту автоматчиков гвардии старшего лейтенанта М. С. Быкова. За ночь она окопалась, превратила высоту в опорный пункт. На следующий день противник трижды предпринимал контратаки, но безуспешно. Автоматчиков поддерживали огоньком артиллеристы и две минометные роты. Стрельбу минометчиков корректировал гвардии лейтенант М. Ф. Абутидзе, находившийся в боевых порядках роты автоматчиков.

23 октября 1943 года войска 4-го Украинского фронта освободили Мелитополь и перерезали дорогу, ведущую на Запорожье. К тому времени наша дивизия в полосе своего наступления освободила Трудолюбимовку, Ровное и другие населенные пункты.

Итак, позиция Вотана прорвана! Полки вышли на оперативный простор, двинулись в направлении Днепра. [69]

Позади осталась еще одна река. Все пройденные реки — Мышкова и Дон, Аксай и Миус, Кальмиус и Молочная — были рубежами гвардейской славы, ступенями роста боевого мастерства.

Меня вызвали на командный пункт полка. Заместитель командира по политчасти гвардии майор Е. И. Розенцвайг сказал:

— Тебе придется задержаться на Молочной. Организуй похороны погибших. И непременно со всеми почестями!

Полк ушел на запад. Кругом вдруг стало непривычно тихо. Но в Трудолюбимовке, как и в ближайших хуторах, еще догорали хаты, подожженные гитлеровцами, а в поле дымили подбитые немецкие танки.

Вместе с командиром саперного взвода гвардии лейтенантом Власенко мы поднялись на курган (высота 105,2). С него видны город Молочанск, хутора Вайнау, Вайнавский, Нассау, Горденталь, села Трудолюбимовка и Ровное. Их освобождала наша дивизия. Значит, здесь, на этом кургане, и надо сооружать братскую могилу.

Саперы выкопали широкий ров, а санитары и писаря на подводах подвезли к высоте тела погибших гвардейцев.

Ко мне подходит писарь 3-го батальона, протягивает красноармейскую книжку. Отрываю листки, слипшиеся от засохшей крови, а сердце стучит тревожно, будто чувствует беду. И точно... Это же книжка брата Ивана! Усилием воли беру себя в руки, подхожу к подводе и сразу узнаю его среди мертвых...

Это была третья потеря в нашей семье: в начале войны погиб отец, потом брат Павел. А Ивана я видел в последний раз в марте сорок первого. Тогда он был целиком поглощен учебой. Еще в средней школе у парня проявились способности к математике и физике. После девятого класса в порядке исключения его приняли в институт. И он оправдывал надежды учителей — все экзамены [70] за первый семестр сдал на «отлично». Но война перечеркнула все его планы...

На кургане собрались жители окрестных деревень. Я открыл траурный митинг, с болью в сердце произнес прощальное слово. Затем должен был выступать старшина-сапер. Он начал говорить, но разволновался и заплакал. Наконец вытер слезы и сказал:

— Прощайте, родные! А мы пойдем на запад. Мы отомстим врагу за все!

На импровизированную трибуну поднялась старуха лет семидесяти, седая, сгорбленная, заплаканная.

— Сыночки мои родные! Спасибо, что не жалели ни крови, ни жизни, что освободили нас от супостата. Низкий вам поклон.

Перед заходом солнца тела дорогих нам людей, обернутые в плащ-палатки, были бережно опущены в ров. Прогремел троекратный залп, гвардейцы воздали героям воинские почести. Ров засыпали землей. Получился длинный и высокий вал. Дети, женщины, старики помогли нам убрать могилу живыми цветами и луговой травой.

К нам подошел старик и пригласил всех на ужин. Но мы торопились. Поблагодарив старика, я отдал ему список захороненных в братской могиле и попросил передать этот список в сельсовет, когда он будет избран.

Командир взвода построил солдат в колонну, и мы пошли догонять свой полк.

* * *

Полки дивизии, выйдя на оперативный простор Левобережной Украины, ежесуточно продвигались на 40–50 километров. Противник, прикрываясь заслонами, пытался затормозить этот стремительный марш, но безуспешно. Мы приближались к Аскании-Нова.

72-й гвардейский полк вошел в соприкосновение с какой-то новой частью. Ее солдаты, по данным наблюдателей, были одеты в форму, которая во многом напоминала [71] нашу. Однако стволы пушек и пулеметов направлены против советских войск.

— Не провокация ли это? — недоумевал начальник штаба полка гвардии майор В. И. Тимошенко (он заменил И. М. Подборонова, выдвинутого заместителем начальника штаба дивизии).

Это были, как вскоре выяснилось, словаки, насильно мобилизованные кликой Тисо и брошенные в угоду гитлеровской Германии на фронт. Но словаки не хотели воевать против Красной Армии. И стоило агитатору нашего политотдела В. Я. Туречеку лишь поговорить с ними, как они сразу же сложили оружие.

Собирая материал для книги, я разыскал семью Туречека, проживающую в Черкассах. Виктора Яновича уже нет в живых — он умер в 1970 году. Но дети и внуки бережно хранят его архивы, в том числе шесть ученических тетрадей, в которых содержатся воспоминания о войне. Вот что писал В. Я. Туречек о событиях под Асканией-Нова:

« — Слушайте, — говорю я Тимошенко. — А не словацкая ли это часть?

— Возможно, и словаки. Ваши, Виктор Янович, соотечественники. А не поговорите вы с ними? Рискните?!

— А что, давай двух разведчиков — и я пойду, — после минутного раздумья отвечаю майору Тимошенко.

Не прошло и тридцати минут, как я оказался у словаков. Ко мне подошел офицер. Начал я с ним говорить на словацком языке. Предположение мое подтвердилось. Это оказалась словацкая стрелковая часть, которую немецкое командование бросило в бой, чтобы заткнуть появившуюся брешь на участке фронта.

Я без дипломатии, прямо говорю офицеру:

— Чего же вы раздумываете, переходите к нам — и войне вашей конец, а захотите, будете воевать против немцев, как делают чехословацкие солдаты и офицеры бригады Людвика Свободы. [72]

Офицер несколько минут думал, соображал. Потом сказал:

— Я согласен, но нужно сначала ударить по немцам, чтобы они не ударили нам в спину.

— Так давайте вместе стукнем, — говорю ему. — Сейчас вот подойдет начальник штаба нашего полка. С ним: и договаривайтесь, как это лучше сделать».

Пока разведчик, сопровождавший Туречека, бегал за Тимошенко и возвратился с ним, Виктор Янович вел непринужденную беседу со словацкими солдатами.

С помощью Туречека гвардии майор Тимошенко договорился со словацким офицером о совместных боевых действиях. И вот словацкие и советские пушки открыли огонь по немецким частям, находившимся в тылу. Фашисты вынуждены были бежать из Михайловки, вскоре они оставили и Асканию-Нова.

Словацкий батальон полностью перешел на сторону Красной Армии. В центре Михайловки, на площади выросли пирамиды винтовок, кучи гранат, патронов, а также различного снаряжения. Сюда же привезли пушки, минометы, пулеметы с боеприпасами.

Между нашими воинами и словацкими солдатами, унтер-офицерами и офицерами завязалась оживленная беседа. Особенно помогало то обстоятельство, что гвардии капитан Туречек отлично владел словацким языком.

«От словаков, — писал Виктор Янович, — невозможно было оторваться. Ведь для них раньше живое слово большевистской правды оставалось за семью замками, а тут советский офицер, политический работник, разговаривающий на их родном языке. Вопросам, казалось, не будет конца. Солдат интересовало все. Особенно они интересовались полковником Людвиком Свободой, его бригадой, воюющей вместе с Красной Армией...»

Во время обеда заместитель командира полка по политической части Розенцвайг как бы между прочим заговорил [73] со мной о хлебе. Мол, есть приварок, есть арбузы, но тылы полка отстали и печеного хлеба для личного состава нет в достаточном количестве. А без хлеба солдат — не солдат. Я поддакиваю, не догадываясь, куда он клонит. Но Розенцвайг, сделав вступление, переходит к конкретному разговору:

— Борис Федотович, а не сможешь ли ты достать хлеба для полка?

Я смотрю на него с удивлением: как это достать, да еще для всего полка?

— Вы шутите, Евгений Иосифович?

— Да нет, не шучу, а вполне серьезно поручаю тебе взять грузовую машину и махнуть в один из дальних хуторов, где нет наших частей. За ночь организуй выпечку у колхозников, а к завтраку доставь солдатам горяченький хлеб.

Через несколько минут я уже был в машине. За рулем гвардии рядовой Иван Тихонович Карачинцев. В кузове два стрелка с автоматами и ручным пулеметом. Советуемся, куда лучше поехать. На карте находим хуторок с поэтическим названием Журавка, вокруг него пески, болота, даже дороги нет — только пунктирная линия.

— Проехать сможем? — спрашиваю Карачинцева.

— Хотя и осень, но дождей нет. Попробуем!

И покатила полуторка по украинской степи.

Перед заходом солнца показалась Журавка — хуторок, утопающий в садах. Шофер остановил машину возле первой хатенки. Захожу во двор, огороженный плетнями. Навстречу выскакивает мальчуган лет семи. Протягиваю ему руку и, как со взрослым, здороваюсь. А затем спрашиваю:

— Немцы в хуторе есть?

— Что вы, дяденька, мы их за всю войну не видели. А вы откуда? Вы офицер?

И пошел, пошел. Такой бойкий паренек попался. Вынужден был я его остановить: [74]

— Подожди, парень. На все вопросы отвечу потом. Ты вот что мне скажи: кто из твоих родных сейчас дома?

— Мама и бабушка. Папка на войне, в Красной Армии.

— Вот и хорошо, — перебиваю снова своего собеседника.

Хочу пройти в избу, но на пороге появляется миловидная, лет сорока женщина. Здороваюсь и с ней. Знакомимся. Своей новой знакомой, учительнице местной школы Татьяне Антоновне Сидоренко, рассказываю, зачем приехал к ним в хуторок.

— Хлеб к утру будет! — заявляет она.

Татьяна Антоновна дает поручение сыну Ване сообщить хуторянам, чтобы собрались в школе.

— Скажи, с ними будет беседовать командир Красной Армии.

Мы идем к школе. По обе стороны улицы стоят хаты, покрытые крышами из камыша, дворы огорожены лозняковыми плетнями. В огородах и садах зреют овощи и фрукты, к солнцу тянутся головки подсолнухов. Татьяна Антоновна сообщает: в их хутор трудно добираться не только весной и осенью, но и зимой. Дорог нет, вокруг болота, сыпучие пески. Это и спасло Журавку.

Школа — такая же хата, как и все остальные, с забором и двором. К ней подошла наша машина, в ее кузове, в кабине и на подножках теперь полно детворы. Солдаты, стосковавшиеся по детям, что-то им рассказывают... В глазах ребят светится радость.

Хуторяне в сборе. Я рассказал о цели своего приезда, обрисовал обстановку, в которой находится наш наступающий гвардейский полк. Женщины единодушно заявили: «Будет хлеб!» И, разделившись на группы по два-три человека, пошли готовить запарку и растапливать печи.

Старики, девушки и подростки оставались в школе. Они задавали мне вопросы. Их интересовало все: скоро [75] ли союзники откроют второй фронт, как сражается Красная Армия и почему в ней введены погоны...

Вечер вопросов и ответов, на котором присутствовало более сотни человек, продолжался три с лишним часа.

Подошла Татьяна Антоновна и, обращаясь к колхозникам, сказала:

— Вы-то, земляки, поужинали, а старший лейтенант голоден. Пора и ему поесть...

Прежде чем сесть за ужин, я наведался к солдатам. Оказалось, они уже накормлены заботливой Татьяной Антоновной. Двое из них спали на сене, наваленном в кузове машины, а третий бодрствовал — нес караул. Все как положено!

После ужина пошли посмотреть, как идет выпечка хлеба. Везде все сделано было на совесть.

— Спасибо вам, женщины-труженицы! Гвардейское спасибо!

С третьими петухами мы погрузили испеченные караваи в кузов машины, прикрыли их брезентом. Карачинцев запустил мотор. А в семь часов утра солдаты, сержанты и офицеры полка уже ели пахучий свежевыпеченный пшеничный хлеб.

* * *

После трудных дней наступления полк разместился в Голой Пристани, что на берегу Днепра под Херсоном. Здесь мы отметили 25-летие Ленинского комсомола и 26-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Здесь же получили радостную весть: 1 ноября 1943 года вожаку комсомольцев 1-го батальона Федору Михайловичу Стренину было присвоено звание Героя Советского Союза.

На счету Стренина множество боевых дел. Он отличился прежде всего как превосходный и неустрашимый пулеметчик. Со своим «максимом» Федор Стренин не расставался на всем 250-километровом пути от Мышковы до [76] Миуса. А став комсоргом батальона и находясь в ротах, не упускал возможности снова встать за пулемет. Он уничтожил в общей сложности более 200 немецких оккупантов. Дважды участвовал в вылазках разведчиков в тыл врага; заменил выбывшего из строя командира роты, возглавив роту во время штурма высоты 105,2. Как агитатор Стренин систематически выступал с беседами перед молодыми воинами, делился опытом.

На семинаре агитаторов в местечке Голая Пристань его спросили:

— Как стать Героем Советского Союза?

Вопрос оказался неожиданным, но Стренин не растерялся, как не терялся в боевой обстановке. Правда, ему было сейчас нелегко, ведь на него с интересом и нетерпением смотрели более тридцати однополчан. На его щеках появились красные пятна, нос покрылся мелкими капельками пота. И все же после минутного раздумья Федор спокойно и четко отвечал:

— Необходимо отлично знать свое оружие, беречь его и умело использовать в бою, быть внутренне собранным, твердым, убежденным. Без этого нельзя не то что стать героем, а и вообще воевать... — Стренин вдруг замолчал, как будто собирался передохнуть.

Все терпеливо ждали. Но в его больших голубых глазах заиграла озорная хитринка, и он, улыбаясь, тихо проговорил:

— А лучше всего, ребята, давайте послушаем Бориса Федотовича, агитатора полка, выясним этот вопрос сообща.

Что ж, тема заслуживала того, чтобы рассмотреть ее на семинаре. Я подчеркнул, что подвиг на поле боя — это закономерный итог обучения и воспитания воина, его боевой и политической подготовки, сознательной дисциплины. Без таких качеств, как боевое мастерство, внутренняя собранность, физическая выносливость и идейная [77] убежденность, невозможно стать героем. Об этом свидетельствовал опыт наших же однополчан.

Беседа оживилась. Ее участники вспомнили подвиг Героя Советского Союза Николая Васильевича Оплеснина, который осенью 1941 года три раза переплывал Волхов, чтобы выполнить боевое задание. А ведь ширина реки не менее 200 метров! Вспомнили эпизод на реке Миус, под Степановкой: здесь Федор Михайлович Стренин сражался до последнего патрона, а когда поступил приказ об отходе, воин вытащил не только пулемет, но и раненого товарища, хотя и сам был ранен в руку.

На семинаре указывалось, что моральный дух воина, его патриотизм — источник мужества и героизма. Именно глубокая вера в торжество коммунистических идей помогает воину в трудную минуту боя подавить чувство страха, подчинить личные интересы интересам Отчизны. Ну а если потребует обстановка, то и пожертвовать своей жизнью во имя выполнения задачи, во имя спасения своих товарищей, своей Родины...

Разговор на семинаре, видимо, задел за живое. Пытливые и любознательные, агитаторы еще и еще подбрасывали вопросики. А мы со Стрениным продолжали отвечать.

— А что ты, Федя, скажешь об афоризме: «Плох тот солдат, который не носит в своем ранце жезл маршала»? Мечтаешь ли ты дойти ну хотя бы до генерала? — спросил Тулен Кабилов.

Стренин на этот раз с ответом не медлил, ответил с ходу:

— Нет, Толик, не мечтаю. А вот получить звание Героя Советского Союза, признаюсь, хотелось... Я думаю так. Наш долг быть хорошими солдатами. Главное — завоевать победу над фашизмом. Нас, конечно, тянет домой, на родные поля и заводы, в школы и институты...

В полку все любили Стренина. Да и нельзя было не любить этого парня, всегда прямого и смелого. [78]

И вообще, нашему полку везло на комсомольских вожаков. Они были не только хорошими организаторами, отлично воевали, но и одновременно являлись агитаторами, умели доходить до сердец молодых гвардейцев.

Комсоргом 2-го стрелкового батальона почти весь 1943 год работал гвардии старший лейтенант Михаил Эскин. Он отличался политической зрелостью и рассудительностью, а в напряженные минуты боя — выдержкой и спокойствием.

В архиве сохранилась боевая характеристика, подписанная 5 августа 1943 года заместителем командира полка по политической части. В ней говорится: «...Благодаря кипучей деятельности гвардии старшего лейтенанта М. С. Эскина комсомольская организация батальона значительно выросла. Комсорг Эскин знает каждого комсомольца батальона. Комсомольцы проявляют в боях храбрость и героизм. Примером для них служит коммунист Эскин. Так, в бою под Дмитриевкой на Миусе он возглавил 7-ю роту, когда ее командир выбыл из строя. Рота выполнила свою боевую задачу. Рискуя собственной жизнью, комсорг Михаил Эскин оказал первую медицинскую помощь трем тяжелораненым бойцам и помог эвакуировать их с поля боя».

Мне остается добавить, что Эскин обладал большими знаниями. Он мог рассказать солдатам и офицерам батальона о международном и внутреннем положении страны, умел показать молодому воину, как стрелять из того или иного оружия, как соорудить окоп, траншею, блиндаж, как замаскироваться в степной местности.

В конце 1943 года Эскин был выдвинут на должность комсорга 70-го гвардейского стрелкового полка, а в марте 1944 года он стал помощником начальника политотдела дивизии по работе среди комсомольцев.

Я уже упоминал о комсорге Злобине, жизнерадостном человеке, запевале, участнике художественной самодеятельности. [79] Костя Злобин вместе с тем был исключительно смелым воином.

Уж так повелось в полку: где самое горячее и опасное дело, там и комсорг. Это он действовал в группе разведчиков Оплеснина при прорыве немецкой обороны во время выхода дивизии из окружения 5 октября 1941 года на Волхове. За отвагу и мужество Константин Акимович Злобин первым из полковых комсомольских вожаков дивизии был удостоен ордена Красного Знамени.

Пожалуй, ни одна разведка боем, проводившаяся батальонами полка, не обходилась без участия Злобина. Не раз он в группе разведчиков совершал вылазки в тыл врага за «языком». На Мышкове, Миусе и Молочной он совершал подвиг за подвигом, увлекая за собой гвардейцев, и закономерно получил один за другим орден Красной Звезды, ордена Отечественной войны II и I степени.

Осенью 1943 года Злобина перевели на комсомольскую работу с повышением, и мы не могли нарадоваться за своего боевого друга.

Доброго слова заслуживают Борис Калинин, Виктор Подкантор, Константин Клименков и другие комсомольские работники полка. Каждый из них имел свои особенности, но было у них и нечто общее: в агитационной работе среди молодежи они широко использовали убеждение и личный пример. У них учились, им подражали комсорги рот и батарей.

* * *

К концу декабря 1943 года 24-я гвардейская дивизия, совершив 200-километровый марш, сосредоточилась в 15 километрах от села Большая Лепетиха, расположенного вдоль Днепра. Она вошла в состав 28-й армии и должна была участвовать в ликвидации никопольского плацдарма противника на левом берегу Днепра.

Погода стояла неустойчивая. Снег и морозы сменялись [80] дождем и оттепелью. Траншеи и дороги то забивало снегом, то заливало водой. Из-за бездорожья невероятно трудно было доставлять боеприпасы и продовольствие. Солдаты, сержанты и офицеры подчас не имели возможности обогреться, просушить одежду и обувь.

Нельзя не вспомнить добрым словом местное население. Женщины и старики в мешках и корзинах подносили снаряды, мины и патроны к переднему краю. Колхозники, делясь последним, снабжали воинов продуктами, солью и дровами, обогревали раненых.

В ходе развернувшихся боев противник потерпел крупное поражение. Войска 3-го и 4-го Украинских фронтов к 8 февраля полностью очистили от гитлеровцев никопольский плацдарм и освободили Никополь. А к 22 февраля был освобожден и Кривой Рог. Тем самым создалась благоприятная обстановка для освобождения Крыма.

В Никопольско-Криворожской операции наша дивизия не только наступала, но и успешно отражала многочисленные контратаки врага. В феврале ее отвели сначала под Каховку и Британы, а затем в район Перекопа. Мы возвратились во 2-ю гвардейскую армию, нацеленную на Крым. [81]