Свидания с юностью
Календарь отсчитывает год за годом. В далекое прошлое уходит война. Но не тускнеют в памяти события тех суровых лет. Не потерялись из виду их участники. В разных уголках страны, куда меня, военного журналиста, забрасывала судьба, я встречал однополчан, товарищей по оружию из Донского казачьего кавкорпуса. То были незабываемые свидания с юностью.
...1954 год. Ташкент. По заданию редакции направился в Министерство культуры Узбекистана, чтобы взять интервью у министра. В приемной услышал: министр будет не скоро, идите к его заместителю. Вошел в кабинет и увидел за столом... Алексея Захарьевича Завьялова. Вечером у него дома мы допоздна «шагали» по дорогам войны. Алексей Захарьевич поделился своими планами, ему предстояло учиться в Высшей партийной школе при ЦК КПСС.
...В Ташкенте нашелся и Миша Гроц. Сперва ему, инвалиду войны, трудно было подыскать работу по душе.
— На одной ноге не разгонишься, — с горечью признался он.
Потом работа нашлась. Михаил Гроц стал завхозом одного из ремесленных училищ. Поступил в инженерно-строительный институт. Окончил его. Теперь он инженер и уже имеет солидный стаж.
...В 1956 году прибыл в Красноярск, в очередную командировку. Купил в вокзальном киоске газету. Развернул, [134] начал читать. Тут меня и окликнул бывший ездовой взвода боепитания Степан Игнатьевич Вагин. В те годы он был пенсионером и направлялся в Иркутск к родственникам.
Разговорились. Все предстало перед нами как наяву. Хмурое в январскую пору озеро Веленце. Двухэтажный особняк. Боевая удаль Володи Кубанцева — за тот бой он был награжден орденом Отечественной войны II степени.
— Здорово Кубанцев придумал тогда с дымовыми шашками! — восхищался Вагин. — И бричка моя аккурат подвернулась... Как по заказу. Правду говорят: на войне всякое бывает.
...В декабре 1958 года встретил в Ленинграде Дмитрия Ивлева. В черном пальто с поднятым воротником он казался еще выше, чем прежде.
В лицо хлестал противный ветер со снегом. Шли по Невскому, вспоминали памятный декабрьский день под Замоем. Дерзкие налеты наших штурмовиков. Атаки танков, пехоты, конников. Не выдержала, рухнула система оборонительных сооружений гитлеровцев, пресловутая линия Маргариты.
— Да, — улыбался мой спутник. — Никуда не денешься. Мы со Школой связь тогда обеспечили. Хотя для этого и пришлось подключиться прямо к линии Маргариты.
...Теплым июльским вечером 1960 года в Киеве, на Крещатике, увидел я Василия Дьяченко. Остаток вечера мы, разумеется, провели вместе.
Василий Справедливый с гордостью показал мне зачетную книжку студента Киевского университета.
— Вот порадовался бы батя... Всю жизнь мечтал, чтобы я учился... Не дожил он до этого дня... Четыре года, как похоронил я старого солдата.
Расстались мы поздно. На другой день, сдав последний экзамен на юридическом факультете, Дьяченко уехал [135] домой, в Немиров. Мы решили переписываться. Слово свое держим.
Майор запаса Василий Романович Дьяченко работает прокурором в маленьком, обласканном природой Немирове, что на Винничине. В письмах мой фронтовой друг пишет обо всем, только не о своей работе. Но я уверен, что в действиях своих он всегда справедлив. Сомнений тут быть не может. Проверено!
...В октябре 1964 года по случаю 20-летия освобождения Советской Украины от немецко-фашистских захватчиков группа журналистов совершала полет по местам былых сражений. Побывали, конечно, и в Корсунь-Шевченковском.
У входа в местный музей увидели красочный стенд. Золотыми буквами вписаны там соединения, принимавшие участие в грандиозной битве. Среди них и 63-я Краснознаменная Корсунь-Шевченковская кавалерийская дивизия генерал-майора К. Р. Белошниченко.
Когда после осмотра музея мы советовались, куда податься дальше, я предложил слетать в Комаровку. Крепко запомнился тот бой, где отличился первый расчет, бой, за который Анатолий Заваляев и Николай Сазонов получили орден Красной Звезды...
Наш вертолет совершил посадку у самого села. Не сразу отыскал я место, где двадцать лет назад находилась огневая позиция батареи. Нас окружили жители села. И была среди них Федóра Федоровна Рыбець. Она ничего не забыла... «Бушевала пурга... Солдаты расположились в хате на ночевку... Сержант был у вас, серьезный такой мужчина с гладко выбритой головой... Угощала я их варениками со сметаной...»
...Есть в Дарницком районе Киева тихая одноэтажная улица — Профсоюзная. Там после долгих военных дорог сделал наконец большой привал полковник запаса Петр Петрович Лысенко. Хозяин дома так и говорит: «большой [136] привал». Другие слова, вроде «поселился» или «выбрал место жительства», тут не подходят. Бывалому артиллеристу никак не хочется считать себя навсегда ушедшим из боевого строя.
Ноябрьским вечером 1965 года, как раз в канун праздника ракетчиков и артиллеристов, я побывал у Петра Петровича на Профсоюзной. Трудно передать, какую радость принесла эта встреча нам обоим. Вспомнили мы и День артиллерии на фронте, и НП под Мишкольцем, и памятное письмецо с контуром детской ручонки. Петр Петрович говорил с таким жаром, будто только вчера пережил все эти события. Показал он мне и полученные поздравительные открытки. В числе их две были из Херсона — от полковников в отставке Василия Константиновича Смертина и Федора Никоновича Петренко.
...Через несколько месяцев после визита к Лысенко мне повстречался подполковник медицинской службы Илья Григорьевич Логовинский, бывший командир медсанэскадрона нашей дивизии. Он направлялся в Одессу, к новому месту службы.
Разговорились. Я поинтересовался, не знает ли он, где живет сейчас Наташа Радченко, и пояснил:
— Была у нас такая милая голубоглазая девушка-санинструктор. Она еще отлично себя проявила в бою за Ойтуз. Может, помнишь или знаешь ее?
— Как не знать?! Очень даже хорошо знаю, — лукаво ухмыльнулся Илья. — Наташа — моя жена. Годиков через пять мы с ней надеемся отпраздновать серебряную свадьбу.
...Разыскал я и Николая Тишаева. Он инженер-полковник, служит в войсках ПВО. Недавно получил от него очередное письмо. «Артиллерии я изменил, — пишет он. — Кстати, насколько мне известно, вопрос с узкой вилкой давно упорядочен. Получилось по-нашему, по-фронтовому». В этих строчках был весь Тишаев, каким я [137] его запомнил и полюбил с первой встречи, — жадный к знаниям, пытливый, неугомонный.
...Осенью 1966 года я побывал в Ростове-на-Дону. Сперва навестил гвардии генерал-лейтенанта в отставке Сергея Ильича Горшкова. Приехал к нему домой прямо из аэропорта. Командира корпуса нетрудно было узнать и в гражданской одежде. Годы будто не властвуют над ним. Такой же подвижный. На гладко выбритом лице — ни единой морщины.
О многом говорили мы в то утро. Не обошли, конечно, и бои под Ньиредьхазой.
— Вас, несомненно, интересует, — сказал Сергей Ильич, — почему, ведя наступательную операцию, мы были вынуждены перейти под Ньиредьхазой к обороне? — Он достал из письменного стола лист плотной бумаги. Заточил карандаши. — Вот смотрите. Отсюда наступала наша группа. А здесь действовала конно-механизированная группа Плиева. После взятия Дебрецена обе группы под руководством Плиева двигались на Ньиредьхазу, Чоп. Коммуникации растянулись. Темп продвижения был невысок. Некоторые соединения опоздали с выходом на указанные рубежи. А противник улучил этот момент и нанес контрудар. — Горшков прочертил на бумаге четкую стрелу. — Короче говоря, мы приняли на себя удар очень сильной немецкой группировки. Зато левое крыло фронта получило возможность стремительно развивать наступление на венгерскую столицу...
Наша беседа затянулась. От Сергея Ильича я узнал, что бывший начальник политотдела корпуса гвардии полковник в отставке Никифор Иванович Привалов обосновался в Кисловодске.
...В тот же день на улице Татарской, что на окраине Ростова-на-Дону, я постучал в свежеокрашенную дверь добротного дома. Открыл сам хозяин, низенький пожилой [138] человек. Молча поглядел на меня, присмотрелся и бросился в объятия.
Так через двадцать один год после войны встретились мы с Иваном Митрофановичем Кобелевым. Пока осматривали комнаты, я узнал, что он много лет работал на заводе, что живет в достатке и на собственные сбережения построил себе дом...
Кобелев не стал расспрашивать, как я его разыскал.
— Живые, они завсегда повстречаются, — многозначительно сказал он. — А ти, шо поляглы... Вечная им память!..
И вспомнили оба короткий бой за Кальмиус и комсорга Хурцию.
...А спустя неделю я уже был в Москве, в гостях у гвардии генерал-майора артиллерии в отставке Михаила Яковлевича Лев.
Сидели друг против друга в большой светлой комнате. Бывший командующий артиллерией Донского казачьего корпуса все силился вспомнить, где и когда состоялась наша первая встреча. Я не выдержал и напомнил:
— Сальские степи... Хлеборобное... Ваш ординарец Харабузов поставил на стол миску с печеньем, котелок с молоком...
Генерал улыбнулся:
— Мы с Алексеем Харабузовым многих молодых офицеров приглашали за стол...
— Но, видимо, не всех агитировали стать минометчиками.
— Вспомнил! — положил руку мне на плечо генерал. — Теперь вспомнил... Вас было трое...
— Точно!
— Агитировал не напрасно, добрый молодец. Смотрите, что делается... В армии появилось множество ракет разного назначения. Давно снято с вооружения большое [139] количество артиллерийских систем. А 120-миллиметровые минометы остались. Они пока незаменимы...
— Минометы в армии никогда не состарятся, — привел я давно услышанную фразу.
— Да. Генерал Селиванов верно подметил это. — Мой собеседник сделал паузу. — Рано ушел из жизни Алексей Гордеевич, — с грустью промолвил он. — Умница был... А какой эрудит! Его адъютант капитан Балюрка имел постоянное задание — искать для командира книги.
Уважительно отзывался генерал о многих сослуживцах по казачьему корпусу. С увлечением воспроизводил отдельные боевые эпизоды, щедро делился интересными наблюдениями.
Запомнились мне и штрихи из жизни самого рассказчика. В 1920 году добровольцем ушел в Красную Армию. Через год стал коммунистом. Участвовал в подавлении кронштадтского мятежа.
...1967 год принес радость новых встреч. Объявился Владимир Афанасьевич Кубанцев. Приехал ко мне погостить. Он подполковник в отставке, неоднократный чемпион Белорусского военного округа по пулевой стрельбе. Живет в Бобруйске. Поддерживает связь со многими однополчанами.
От Кубанцева я узнал, что Василий Семенович Прокуран, тот, что отличился в бою под Волновахой, ныне инженер, работает на одном из заводов в родной Одессе. А Иван Федорович Кнышов, «тэмный чоловэк», окончил Военно-политическую академию имени В. И. Ленина, стал подполковником и по сей день служит в Советской Армии.
...Целую неделю в том же году прожил у меня Валентин Нилович Соколов. Он теперь полковник, начальник кафедры Пензенского высшего инженерно-артиллерийского училища. Валентин приехал в Киев на научную конференцию. Днем он заседал, а по вечерам мы вели нескончаемые [140] разговоры. Я показал Валентину письмо, полученное перед самым его приездом: из Черкасс дал знать о себе Александр Федорович Падалко, бывший начальник штаба полка...
— Пора тебе на своих однополчан специальную картотеку заводить, — задумчиво сказал на прощание Соколов. — Судьбы людей — это, брат, вещь серьезная.
...А я давно, хоть и не признался тогда, завел нечто похожее на картотеку. Мне удалось узнать судьбы многих товарищей по кавкорпусу и восстановить подробности почти всех боев. Лишь одно обстоятельство долгое время оставалось неясным и потому не давало покоя.
Десятки раз перелистывал я потрепанный фронтовой блокнот. На последней страничке — полустертые слова и цифры: «30 апреля — высота 1638.0. Более 1000 лош. Пастух-австриец, Ущелье. Атаман Краснов. Шрайбесдорф».
Решил восстановить все по порядку. Я знал, что Краснов был одним из самых ярых врагов молодой Республики Советов. Знал, что ему удалось бежать в Германию, где он стал агентом гитлеровской разведки. В январе 1947 года по приговору Верховного Суда СССР Краснов был повешен.
Но многое оставалось для меня неясным. Где был арестован Краснов? При каких обстоятельствах встретился с ним советский генерал М. Ф. Малеев? О чем вели они речь? Ответить на эти вопросы мог бы сам Михаил Федорович Малеев, но он умер в 1965 году.
И все же я не бросил поисков. Они-то и привели меня в подмосковный город Бабушкин, где живет полковник в отставке Владимир Митрофанович Доценко, тот самый ветврач корпуса, которого часто встречали на фронтовых дорогах вместе с генералом Малеевым.
На звонок вышел статный мужчина в элегантном сером костюме. [141]
— Рад вас видеть, подполковник. — Доценко дружески пожал мне руку. — Припоминаю... Припоминаю... Пожалуйте сюда. — Он отдернул легкую портьеру, пропустил меня в уютную, со вкусом обставленную комнату.
Я прямо сказал о цели своего визита и вот что услышал в тот вечер.
— Свидание с Красновым состоялось неожиданно. С Михаилом Федоровичем Малеевым ездил я. Было это так. Слушайте...
Генерал Малеев возглавлял комиссию, которой предстояло принять лошадей из вражеской группировки, разгромленной в Восточных Альпах. В комиссию кроме самого Михаила Федоровича входили представитель штаба фронта и я.
Оформив необходимые бумаги, мы выехали в Юденбург и в тот же день были приняты начальником местного гарнизона генерал-майором Павловым, который, оказывается, давно уже ждал нас.
Павлов прежде всего пригласил нас к столу. За обедом зашел разговор о роли конницы в бою. Генерал Малеев вспомнил гражданскую войну, Первую Конную, битый ими, конармейцами, корпус Шкуро.
Услышав эту фамилию, Павлов любезно предложил продолжить воспоминания в присутствии потерпевших и, загадочно улыбнувшись, пригласил нас совершить вместе с ним небольшую прогулку после обеда. Попутно мы услышали, что за несколько часов до нашего приезда советским солдатам удалось арестовать прямо здесь, в Юденбурге, большую группу бывших царских генералов и высших офицеров. Эта группа являлась верхушкой белогвардейской казачьей станицы, постоянная база которой находилась в Северной Италии.
Павлов привел нас в довольно просторное помещение. Десяток старцев при полной форме лениво поднялись со своих мест. Вперед вышел длинный дряхлый человек [142] с воспаленными глазами. За ним — обрюзгший коротышка с красным испитым лицом. На плечах у обоих поблескивали генеральские погоны с серебряной канителью.
— Господа! — обратился к ним Павлов. — Перед вами заместитель командира советского Донского казачьего кавалерийского корпуса генерал-майор Малеев. Прошу представиться, господа.
— Генерал Краснов, — сухо сказал высокий старик с воспаленными глазами.
— Генерал Шкуро, — промычал обрюзгший коротышка.
За их спиной раздались невнятные голоса.
Малеева, видимо, больше, чем нас, поразила эта сцена. Некоторое время он молчал, пристально разглядывая арестованных.
— Простите, генерал, — нарушил тишину Краснов. — Не знаете ли вы, от чего умер Борис Михайлович Шапошников?
— Маршал Шапошников был тяжело болен, — ответил Малеев.
— А как здоровье Буденного и Ворошилова? — полюбопытствовал Шкуро.
— Отличное. Если это вас интересует...
— Как же! Как же! Приходилось с ними встречаться... Я имею в виду поле брани... Вы еще не воевали в те времена.
— Напротив, воевал. И, представьте себе, именно в кавкорпусе Семена Михайловича Буденного.
Шкуро сделал пренебрежительную гримасу:
— Бойцы мало что знали.
— Неправда! — возмутился Малеев. — Я прекрасно помню, как ночным штурмом буденновцы овладели Воронежем. Как захватили ваш штабной поезд. Если не изменяет память, вы, господин Шкуро, чудом спаслись на автомобиле. А под Касторной? А на переправе через Северный [143] Донец? От вашей конницы, извините, осталось мокрое место!
— И я вас, буденновцев, погонял... — начал было Шкуро, но сразу осекся: почувствовал на себе недобрый взгляд Краснова.
— Полно вам, — возбужденно бросил Краснов. — Молчите.
Он протер носовым платком воспаленные глаза и обратился к Малееву:
— Получу ли я возможность писать мемуары?
— Не знаю.
— Что же нас ожидает?
— Это решаем не мы, — спокойно произнес Малеев.
— Я всегда стоял за русский народ.
— Лжете, господин казачий атаман! — перебил Малеев. — Вы гнусно предали свой народ и давно потеряли право называть себя русским...
Генерал-майор Павлов взглянул на часы. Мы поняли: пора уходить.
Через полчаса наша комиссия уже занималась приемкой лошадей. Там оказалось почти полторы тысячи голов. Были среди них и чистокровная донская, и венгерская, и арабская, и ахалтекинская, и другие породы.
В Юденбурге мы пробыли три дня. Кажется, на второй день прилетел самолет. На нем арестованных отправили в Москву...
Так благодаря Владимиру Митрофановичу Доценко в моем старом фронтовом блокноте не осталось ни одной нерасшифрованной записи.