В Восточных Альпах

Последний бой батарея провела в Восточных Альпах, у высоты с отметкой 1638.0. Было это за восемь дней до окончания войны.

Высоту с яростью обреченных обороняло около батальона гитлеровцев. Уже дымилось двухэтажное строение на самой вершине, десятки трупов виднелись на перемешанной со снегом земле, а противник продолжал сопротивляться.

Штаб 223-го кавполка обосновался в пастушьей хибарке у основания высоты. Я направился туда, чтобы доложить о прибытии батареи.

В маленькой комнатенке за самодельным столом, приставленным к квадратному окошку, сидел командир полка подполковник Климов. Выслушав доклад, он тотчас поставил мне задачу:

— Эскадроны начнут атаку в одиннадцать тридцать. Сигнал — две красные ракеты. К тому времени подавите батальонные минометы противника. Вашей 120-миллиметровой батарее это по плечу. — Климов помял пальцами ссохшуюся сигарету: — Учтите, разведка донесла: в том же ущелье, где установлены минометы, упрятано более тысячи отборных лошадей. Требуется особо точная стрельба. Понимаете? Лошадки нам пригодятся... Держите со мной связь, старший лейтенант. Действуйте! [128]

Огневая задача оказалась не из легких. Для корректирования огня пришлось выбрать наблюдательный пункт на другой высоте, за огневой позицией батареи. Да и оттуда были видны лишь явные недолеты и перелеты. Само ущелье мы не просматривали.

После первой очереди беглого огня старший разведчик батареи ефрейтор Петр Афанасьев, не отрывавшийся от стереотрубы, сокрушенно махнул рукой:

— Эх и мажут огневики, товарищ комбат! В ущелье попали одна-две мины. Остальные легли поверху...

Афанасьев не ошибся. Заградительный огонь гитлеровцев перед дымящим строением нисколько не ослабел. Наши спешенные эскадроны были по-прежнему прижаты к земле.

На дне окопа дзенькнул телефон.

— Готовы? — узнал я голос Климова. — Только что по радио передали, наши в Берлине рейхстаг штурмуют. А мы копошимся у паршивой высотки...

— Батарея не подведет, — ответил я командиру полка, а у самого на сердце заскребли кошки. Не было у меня никакой уверенности в том, что правильно определены координаты цели.

Сомнения разрешились нежданно-негаданно. Вернулся с линии Школа. Привел с собой щуплого старикашку в защитной стеганке с капюшоном.

— На дороге повстречался, — объяснил Школа. — Австриец, а по-нашему разумеет. Говорит, у русских в плену был, в первую мировую... Нынче — пастух... На коне ехал...

Старик согласно кивал. Его обветренное, иссеченное морщинами лицо все более оживлялось.

Мы узнали, что ехал он со стороны Граца, что немцы отняли у него всех овец, а взамен дали стеганку с капюшоном, что у входа в ущелье — тьма-тьмущая лошадей, а у выхода стреляют минометы, что пастух успел вовремя выбраться из ущелья: туда попал тяжелый снаряд... [129]

— Так то наша мина! — радостно выкрикнул Петр Афанасьев. — Пуд металла что-нибудь значит!

Не теряя времени, я вызвал к телефону Локтионова — надо было поднять дух огневиков, поточнее сверить установки на минометах, подобрать побольше мин одинаковой маркировки, усилить огонь.

А старый австриец все продолжал бубнить что-то себе под нос. Я прислушался. Хотя каждое слово было понятным, получалась какая-то ахинея, где поминались белогвардейцы и царский генерал Краснов.

С огневой доложили о готовности. Стрелки часов показывали 11 часов 15 минут. Последовали длинные серии беглого огня. Локтионов оказался молодцом — обеспечил высокий темп стрельбы.

Я машинально наблюдал за разрывами. Слова пастуха не давали покоя. Судя по всему, старик был абсолютно нормальным человеком. Надо разобраться толком в том, что он говорил.

Минометы в ущелье умолкли. Под лиловой тучей вспыхнули две красные ракеты. Спешенные эскадроны поднялись в атаку.

В сопровождении Афанасьева я направил австрийца к подполковнику Климову.

К середине дня противник сдал высоту 1638.0.

Эскадроны ушли вперед. Мы вместе с Климовым приближались к обгоревшему деревянному строению. Он ничего не знал о старом пастухе, так как покинул штаб еще несколько часов назад. Зато, когда я заикнулся о белогвардейцах и помянул атамана Краснова, командир полка посмотрел на меня как на больного. Потом, желая, видимо, смягчить впечатление, сказал:

— Начальник штаба во всем разберется. Думаю, это выдумка старца. Какой еще, скажите на милость, Краснов? Давно, наверное, подох в эмиграции...

Двухэтажное здание, служившее в свое время гостиницей [130] для туристов, было забито всякой всячиной: от дамских тряпок до фаустпатронов. Бегло осмотрев его, мы с Климовым направились к ущелью.

Подошли. Нигде ни души. Осмотрелись. Кругом безмолвные горы. Прекрасно видны седловины, острые зубчатые шпили, обрывы с тенями на снегу... Красота...

Климов пощипал подбородок. Предложил закурить.

— Атамана Краснова со свитой я, признаться, не рассчитывал здесь лицезреть, — игриво подмигнул мне комполка. — А вот куда, скажите пожалуйста, девались кони? Тысяча коней! Их ветром не сдуешь...

Я вернулся на батарею. До конца дня простояли на месте. Вечером поступил приказ — трогаться к Шрайбесдорфу, маленькому селению у отрогов Восточных Альп: там стояли тылы полка.

Погода резко переменилась, надолго заладил нудный мелкий дождь.

Ехали с Локтионовым шпора к шпоре, делились впечатлениями.

— А все же, думается, не обманул нас старик австриец, — тихо говорил Локтионов. — До войны я где-то читал, что Краснов в двадцатых годах жил в мюнхенском имении одного немецкого офицера. Времени, правда, прошло много. Ныне ему, если жив, считай, под восемьдесят...

Я внимательно слушал Семена Лукича и просто не знал, что думать. Тем более что я слышал: австрийца из штаба отпустили домой. Сам он Краснова не видел. Слыхал о нем, наверное, от других пастухов. В общем, всю эту историю списали тогда за счет старческого склероза...

Кончилась война. Наш кавалерийский корпус возвращался на Родину.

На одной из дневок в полк поступило распоряжение — выделить двух самых достойных для участия в Параде Победы. У минометчиков выбор пал на ефрейтора Петра Афанасьева. [131]

Счастливцев провожали всем полком. Афанасьев тепло прощался с сослуживцами. Увидев меня и Локтионова, подошел поближе.

Поговорили о Москве, о предстоящем параде, о последних днях войны.

— Застряла в башке одна мыслишка — никак не вышибить, — признался Афанасьев.

— Ну, ну?

— Опять же пастух-австриец... Сдается мне, толком не допросили старика... В Северной Италии, на границе с Австрией, заприметил он поселение белогвардейцев. Живут там и бывшие царские генералы. Сам же калякал обо всем по дороге к штабу кавполка... Не мешало бы все-таки знать, где свили гнездышко наши недруги...

— Потребуется — узнаем, — успокоил Локтионов.

Участники парада уехали. Полк двинулся дальше по дорогам Венгрии.

...Был душный июльский день. У въезда в населенный пункт мы заметили группу военных.

— Ясное дело, генерал Малеев, — приподнимаясь на стременах, уточнил Локтионов. — Ас ним, как всегда, ветеринарный врач подполковник Доценко.

Заместитель командира корпуса генерал-майор Михаил Федорович Малеев страсть как любил проверять полки в движении. «На месте что увидишь?! — сетовал он. — Подмажут, подкрасят и — пыль в глаза... Другое дело — на марше. Пусть хоть одна подкова на всю дивизию хлябает — и ту не упустишь...»

Ну, а по части подков и вообще лошадей первым советчиком генерала был Владимир Митрофанович Доценко. Он слыл в корпусе чудо-лекарем.

Подъехали ближе. Колонну осматривал подполковник Доценко. Сам генерал, стоя шагах в десяти от дороги, рассказывал трем офицерам из штаба нашей дивизии какую-то историю. Слушали его, затаив дыхание. [132]

Сам я придержал коня подле Доценко, поэтому до меня долетели только отдельные фразы.

— ...Тогда Краснов и спросил, предоставят ли ему возможность писать мемуары.

Каждое услышанное слово жалило меня. «Действительно, значит, объявился донской казачий атаман! И, судя по всему, с ним недавно беседовал генерал Малеев!»

Батарея проследовала мимо Доценко.

— Все, капитан? Не смею задерживать, — кивнул тот.

Мне не оставалось ничего иного, как пришпорить коня и занять свое место в колонне.

Корпус продолжал марш. Весть об аресте Краснова облетела все дивизии, на ходу обрастая подробностями. Одни утверждали, что казачий атаман был матерым немецким шпионом и попался с поличным в Восточных Альпах. Другие считали его командиром крупного соединения, состоявшего из белогвардейцев и всяких прочих подонков. Третьи уверяли, что Краснов имел задание оказывать помощь группе немецких армий «Австрия». Сходились только в одном, в том, что генерал Малеев, как бывший конармеец, знает белого атамана еще со времен гражданской войны.

Одним словом, слухи ходили самые разные. Но по мере приближения к нашей границе интерес к ним слабел с каждым часом. Предвкушая радость счастливых встреч с родными и близкими, мы спешили домой, туда, где нас терпеливо ждали всю войну. [133]