На тридцатом километре

В полдень прогремел короткий огневой налет. Гитлеровцы начали новую атаку. Пятнадцатую за двое суток.

— Пять... двенадцать... двадцать три... тридцать два... сорок... Сорок танков, товарищ комбат! — докладывал Афанасьев, вращая стереотрубу.

Впрочем, с заснеженного косогора, где находился наблюдательный пункт, даже невооруженным глазом были отчетливо видны боевые порядки противника. Танки, похожие на белом поле на маленькие грязные коробочки, двигались углом вперед. За ними черными точками перемещалась пехота. И все это находилось у северной окраины населенного пункта, ближе к шоссе, за которым залегли наши эскадроны.

Населенный пункт носил простое, привычное для русского человека название — Барачка. Обычный поселок городского типа, с прямыми улицами, одноэтажными домиками под черепицей, церквушкой — каких много в Венгрии.

Однако отличало Барачку особое географическое положение. От поселка рукой подать до Будапешта: тридцать километров по отличной бетонированной дороге. Иными словами, в стратегическом отношении Барачка была очень важным пунктом на подступах к венгерской столице. [117]

За поселок вторые сутки шел тяжкий бой. Противник бросил сюда около двухсот танков. Во что бы то ни стало он стремился прорваться к Будапешту, чтобы помочь окруженной группировке своих войск.

Эскадроны нашего корпуса стойко сдерживали натиск врага. Три часа не умолкая в упор расстреливала артиллерия его бронированные машины. Потом отошли на выгодный рубеж. Теперь мы были на косогоре, а Барачка лежала под нами в лощине. Последовавшие затем четырнадцать атак не дали фашистам никаких результатов: они не продвинулись ни на шаг.

И вот утром снова поползли танки с крестами на бортах. Бой на тридцатом километре Будапештского шоссе не утихал ни на минуту...

— Воздух!.. Воздух! — передали наблюдатели.

Два «мессершмитта» сделали крутой вираж над нашими позициями, сбросили листовки и удалились, сопровождаемые хлопками зенитных снарядов.

Пехота противника приближалась к пристрелянному батареей участку. Я подал команду на открытие заградительного огня. Мины ложились кучно. Их разрывы, слившись воедино, образовали гребень молочного цвета. Местами его прорывали черные всплески земли — это стреляли по танкам наши пушечные батареи.

— Алло! — услышал я знакомый голос.

В окоп спрыгнул Валентин Соколов. По старой привычке потер рукой красный от мороза курносый нос, задорно блеснул глазами, представился:

— Командир штабной батареи старший лейтенант Соколов. Какие есть вопросы?

Валентин стиснул меня в объятиях. И никто не удивился ни его шутливому представлению с непременным «Какие есть вопросы?», ни грубой мужской ласке. Все знали, что мы давнишние друзья, что примерно так выглядит каждая наша встреча в бою. [118]

— Есть вопрос! — неожиданно выпалил старшина батареи Ашот Мирзоян. Он пришел на НП по неотложным хозяйственным делам и заодно прихватил термос с едой для разведчиков. — Как по-вашему, скоро выбьем фашистов из Будапешта?

Соколов не успел ответить старшине.

— Глядите, глядите! — закричал Афанасьев. — Танки поворачивают к насыпи...

Я вскинул к глазам бинокль. У шоссе дымили пять подбитых танков. Около десятка машин, застыв на месте, вели огонь. Остальные действительно разворачивались в сторону насыпи, тянувшейся под углом к Барачке.

— Немедленно переноси туда огонь! — оторвался от стереотрубы Соколов.

— А что это даст?

— Переноси! — повторил Соколов. — Прикрой насыпь... Напугай хотя бы... Ослепи!..

Я скомандовал батарее нужный доворот, хотя прекрасно понимал: не могут минометы остановить танки. Понимал это, конечно, и Валентин. В артучилище мы сидели с ним за одним столом, оба знали, на что способны пушки, а на что минометы...

— Ты чувствуешь, что может получиться? — возбужденно сказал Валентин. — Справа от второй батареи пушек, считай, нет. Туда должен подойти ИПТАП{6}. Должен! А пока эскадроны обходятся собственными средствами. Два десятка танков — это не шутка. Сомнут эскадроны, и тогда... Надо повернуть пушки второй и, пожалуй, третьей батарей. Подтянуть два-три орудия на руках вон к тому двору. — Соколов ткнул пальцем в сторону приземистого дома, стоявшего на отшибе за высокой оградой. — И ударить по бортам танков, вдоль насыпи... Уяснил? [119]

— Уяснить-то уяснил. А как передать об этом комбату два? Связи-то нет...

— Коня! — крикнул Соколов.

— Не сходи с ума, Валентин! Не доскачешь... Убьют... Открытое место. — Я пытался убеждать друга, хотя прекрасно знал, что мои доводы напрасны. Валентин все равно сделает то, что задумал. Да и здесь, на передовой, он оказался не случайно. Его, как всегда, послал начальник штаба полка «для координации» действий.

Валентин и не подумал слушать меня. Перемахнув через бруствер окопа, он сбежал по косогору в овраг, где оставил коновода с лошадьми. Легко вскочив в седло, сделал знак коноводу — обойдусь, мол, без тебя, а потом что есть мочи крикнул мне: «Не прекращай огня!» — и пришпорил коня.

— Кавказская натура у вашего друга, — пошутил Мирзоян.

Добрый конь понес Соколова к дороге, проходившей параллельно шоссе.

Группа танков, свернувших к насыпи, двигалась медленно. Передние машины шли уступом, стреляя на ходу. Они словно нащупывали место, куда ринуться всей армадой.

Перед насыпью кудрявились разрывы мин. Я ввел корректуру — надо было приблизить разрывы к танкам, чтобы ослепить экипажи, да и осколки от мин были для них небезопасны.

— Скачет, скачет... Настоящий сорви-голова! — с восторгом комментировал Мирзоян.

Валентин приближался к окраине Барачки. Его тонкая гибкая фигура слилась с конем. До орудийных окопов нашей второй батареи оставалось не больше трехсот метров. Расстояние плевое, но отрезок пути самый опасный — чистое поле на виду у противника.

— Заметили, гады... Взяли на мушку... — проронил Кнышов, наблюдавший в бинокль. [120]

Впереди всадника и сзади него одновременно поднялись фонтаны земли и снега. Стреляли из танков. Один снаряд разорвался совсем близко.

— Держись, держись! — подбадривал я Валентина, будто он мог слышать меня. — Еще немного, еще...

Снежные фонтаны стояли стеной. Всего несколько метров отделяли всадника от окопа, когда конь под ним вздыбился и рухнул на землю. Валентина отбросило прочь...

— Не пропадет ваш друг, — успокаивал Мирзоян. — Кавказская у него натура...

— Встал, товарищ комбат. Встал! Глядите, — радостно прокричал Афанасьев.

Сразу два человека бросились из орудийного окопа на помощь Соколову. Потом опять поднялся столб земли и снега. Все заволокло облако разрыва. Я почувствовал, как к горлу подкатил комок... Когда рассеялся дым, мы рассмотрели лишь темное пятно орудийного окопа.

— Полный порядок! — неуверенно произнес Мирзоян. Мое внимание целиком поглотили атакующие танки.

Некоторое время они двигались медленно. Потом у насыпи головные машины ускорили ход. Я перенес огонь минометов в глубину боевого порядка противника: разрывы мин со стелющимся густым дымом могли маскировать танки.

Позиции эскадронов ожили. За насыпью блеснули вспышки — открыли огонь приданные конникам короткоствольные полковые орудия. Заработали пулеметы...

— Ползут, гады... Только бить их нема кому, — пожалел Кнышов.

Два головных танка свободно перевалили через насыпь. Видимо, она оказалась слабым препятствием. За головными двинулись остальные машины. Огонь полковых орудий не мог остановить их.

Прав был Валентин Соколов: в тяжкое положение попали [121] эскадроны. «Но почему молчат наши батареи? Неужели Валентин не успел передать свой план?»

Танки шли. Мгновения казались вечностью. Возглас Афанасьева заставил всех вздрогнуть:

— Есть!

Головная машина, та, что была дальше от нас, застыла на месте, окуталась дымом. Языки пламени охватили еще четыре танка... У изгороди приземистого домика я заметил вспышки выстрелов. «Соколов успел!»

— Шестой горит! От дают наши пушкари! — восхищался Кнышов.

Уцелевшие танки остановились. Прошла секунда, другая. Отстреливаясь, они повернули вспять. Вторая и третья батареи не прекращали огня. Задымил еще танк...

Ритм выстрелов как-то сразу участился. Воздух раскалывался от нарастающего резкого звука противотанковых орудий. За насыпью разворачивались и вступали в бой подразделения прибывшего из резерва ИПТАПа.

— Спокойно можно обедать, — тронул меня за рукав Мирзоян.

Дуэль артиллерии и танков вскоре окончилась — танки скрылись из виду. В этой ситуации грешно было отказаться от предложения старшины.

На морозе после «ста граммов», розданных Ашотом, горячая гречневая каша с мясом казалась пищей богов.

Откуда ни возьмись — Соколов. Весь в снегу, лицо горит, глаза сияют — точно с увеселительной прогулки вернулся. Как ни тесно было в окопе, в знак уважения все вскочили на ноги.

— Отделался легким ушибом, — острил Валентин, потирая курносый нос. — Правда, волосы немного припалил... — Сняв шапку, он просунул палец в дыру, оставленную солидным осколком: — Вещественное доказательство!..

Короткий зимний день близился к концу. Взвалив пустой термос за спину, старшина собирался в обратный [122] путь. Соколов решил передать с ним донесение для Кодака.

— Вручите лично! — наказывал Валентин. — Ожидаю здесь радиста для связи.

После ухода Мирзояна я разрешил разведчикам немного отдохнуть. Да не вышло. Гитлеровцы произвели очередной огневой налет. И все повторилось сначала, в шестнадцатый раз. Пробив облака, над тридцатым километром Будапештского шоссе низко пронеслись со свистом два «мессера». В воздухе замелькали листовки. У окраины Барачки снова показались грязно-белые коробочки. Но направление их движения было теперь иное. Фашистские танки устремились к позициям соседней с нами гвардейской кавдивизии{7}.

На сей раз мы с Валентином оказались в роли наблюдателей: помочь огнем не могли — минометы туда не доставали.

Сперва вражеские танки атаковали безнаказанно, а потом стали гореть один за другим. К вечеру силы противника иссякли. Преодолеть тридцатый километр шоссе ему так и не удалось. Последняя попытка немцев прорваться к Будапешту потерпела крах{8}. [123]