День артиллерии

Густой сизый туман застилал все вокруг. Востроглазый, веснушчатый Петр Афанасьев, лучший разведчик батареи, нервничал:

— Говорили, Мишкольц — городище огромный. А где он, этот Мишкольц, где?! — злился солдат, вращая стереотрубу из стороны в сторону.

— Сгыне туман — разберемся, шо к чему, — услышал я спокойный голос Ивана Кнышова.

Командир отделения разведки был уверен: наблюдательный пункт, занятый прямо с марша три часа назад, окажется пригодным для дела. Сколько раз вот так же в предрассветной мгле приходилось выбирать НП, имея в руках только карту, и чутье ни разу не подвело!

— Высота господствующая, — убеждал разведчика Кнышов. — Все как на ладони видно будет...

У наблюдательного пункта разорвался снаряд, потом второй, третий... Комья земли полетели в окоп.

— Батареей фугасит! — прокричал Афанасьев. — Засечь бы ее, товарищ комбат.

Так началось для нас 19 ноября 1944 года, когда страна впервые отмечала День артиллерии.

Часам к десяти туман поредел. Я наблюдал в стереотрубу. Все отчетливее проступали очертания местности. Длинный овраг. Несколько высоток, сплошь покрытых растительностью. Дорога. Наконец, за рощей — оранжевая чешуя черепичных крыш. Домики прижались к огромной [99] горе с террасами. Глянул на карту. Стало ясно: где-то там, за горой, начинался Мишкольц.

Окрик Кнышова «Сзади группа людей!» заставил меня оглянуться. К НП, чуть пригнувшись, приближались три человека. В первом я тотчас узнал командующего артиллерией дивизии полковника Смертина. Следом двигался начальник артвооружения майор Лысенко. Замыкающим был незнакомый солдат с рацией за плечами.

— Ну, как воюешь, комбат? — еще издали задал вопрос полковник.

Я не успел ответить — воздух потрясли четыре разрыва.

— Ишь, пристрелялся, подлюга! — вырвалось у Афанасьева. — Опять батареей садит...

— Крепись, солдат. Шутка сказать: второй по величине город Венгрии уже близко. Без боя его не сдадут. — С этими словами полковник, опершись рукой о бруствер, легко спрыгнул в окоп.

Я коротко доложил обстановку. Батарея поддерживала 220-й кавалерийский полк. Показал овраг, где спешились эскадроны, ручей, за которым они залегли.

Между тем туман окончательно рассеялся, вражеские орудия и минометы непрерывно били по нашим позициям. Все, что мало-мальски напоминало окоп, подвергалось ожесточенному огневому налету. От грохота орудий и минометов стонала земля.

— Что интересного? — неожиданно спросил полковник Кнышова, который наблюдал в бинокль за передним краем противника.

— Кажись, вижу немецкую батарею. Белый дом с высокой черепичной крышей, влево восемьдесят, деревья с кустарником, над ними — дым от выстрелов...

Смертин поднес к глазам бинокль. В этот момент особенно резко выделялись на его лице орлиный нос и волевой подбородок. [100]

— Да, что-то похожее.

Кодаку передали но радио координаты цели и приказали подавить ее силами двух пушечных батарей.

— Товарищ полковник, — продолжал Кнышов, — хоть мне и не положено делать выводы...

— Как так не положено! Кто сказал — не положено?!

Иван Кнышов от растерянности часто заморгал. Потом его толстые обветренные губы растянулись в улыбке:

— По чину не положено.

— Шутки — вещь хорошая. Только время сейчас не терпит. Выкладывай скорее свои выводы. — Полковник хорошо знал Кнышова: еще после Корсунь-Шевченковской операции вручил ему орден Красной Звезды, позже — медаль «За отвагу». — Давай, слушаем...

— У немцев, по-моему, артиллерии здесь не больно много. По звукам выстрелов, не больше трех батарей... Целей же накрывают немало. А почему? Потому что удачно маневрируют огнем...

— Вполне резонно, — согласился полковник. — Я тоже полагаю: гитлеровцы имеют три-четыре батареи и самоходные установки. Зато у них есть отличный наблюдательный пункт. Иначе о маневре огнем не может быть и речи. Вон глядите, — полковник показал в сторону обнаруженной Кнышовым цели, где уже все заволокло сплошной завесой пыли от огня наших батарей. — Оттуда ведь ничего не видно. НП у них значительно выше. Допустим, на горе, за домами. А? Возьмите-ка эту гору под контроль, старший сержант.

Киышов припал к окулярам стереотрубы. Полковник вызвал по радио командира артминполка и поинтересовался результатами стрельбы. Афанасьев вел наблюдение в бинокль. Лысенко, раскрыв планшетку, что-то подсчитывал на бумаге. Я невольно заглянул через его плечо. На бланке, прижатом к целлулоиду планшетки, росли столбики цифр — майор прикидывал наличие боеприпасов по [101] калибрам. Поймав мой взгляд, он прекратил подсчеты. Складки на его высоком лбу разгладились, лицо просияло. Лысенко осторожно достал из планшетки треугольник письма:

— Получил из дому поздравление с праздником. И сей чертеж в натуральную величину от пятилетней дочурки. — Развернув письмо, он положил на планшет тщательно обведенный контур детской ручонки.

Расчет боеприпасов и рядом маленькая детская пятерня с растопыренными пальчиками. В таком сочетании было нечто символичное. Не успел я подумать об этом, как услышал взволнованный голос Кнышова:

— Товарищ старший лейтенант, глядите. — И он уступил мне место у стереотрубы.

В перекрестии прибора хорошо было видно огромное дерево. Оно выделялось на нижней террасе горы, удаленной от нас километра на четыре. У дерева сновали люди, время от времени поблескивали стекла.

— Несомненно, НП, и, думается, весьма важный, — подтвердил полковник после того, как сам все рассмотрел в стереотрубу. — Неглупо придумано, между прочим. Обратите внимание: впереди дерево прикрывается от наблюдения черепичными крышами, сзади — отвесная стена.

— Пристрелять такую цель нелегко, — вставил майор.

— А между домами и высотой тоже добрых полкилометра, — продолжал командующий артиллерией. — Но у нас есть возможность ускорить дело...

Замысел Смертина был прост. Справа от нас, на том рубеже, где остановились эскадроны, вытянулась грушей высотка с редким кустарником. Оттуда намного упрощалось корректирование огня по вражескому НП.

— Разрешите мне? — вскинулся молчавший до этого Афанасьев и решительно поправил автомат. Лицо его, покрытое золотистым пушком, порозовело от смущения. [102]

Петр Афанасьев, как и наводчик Федор Борщов, был родом из станицы Вешенской. Служил исправно, слыл у нас смельчаком. При случае неизменно вспоминал своего знаменитого земляка писателя Михаила Александровича Шолохова.

Афанасьев, пригнувшись, бежал к высотке «Груша». Разматывая на ходу катушку с кабелем, за ним едва поспевал Ляпин. Обоих подгоняли султаны черной земли — вражеские снаряды разрывались совсем близко.

Кнышов продолжал наблюдать за противником. Я передавал на огневую позицию исходные данные для открытия огня. Лысенко запрашивал у батарей обеспеченность боеприпасами. Смертин разговаривал по радио с Кодаком. Тот докладывал, что подавил несколько целей. Но артиллерийская дуэль не ослабевала. Гитлеровцы по-прежнему сдерживали наши эскадроны, поставив на их пути стену огня.

И тут поступило сообщение, обрадовавшее нас всех. «Груша» готова», — передал Ляпин. Это означало, что Афанасьев ждет команды для корректирования огня.

— Пусть доложит свои наблюдения, — распорядился полковник.

— «Груша» видит у дерева вход в бункер, — сообщил телефонист.

— Любопытно, — заметил полковник. — Пригласите-ка к аппарату самого Афанасьева. Действительно ли вы видите бункер?

— Вижу, честное комсомольское, товарищ полковник! — услышали мы из трубки звонкий голос Афанасьева.

Смертин невольно улыбнулся:

— Вероятно, это и есть интересующий нас НП. Ковырнуть бы его после пристрелки фугасными минами...

— На батарее достаточно любых боеприпасов, — поспешил заверить майор Лысенко. [103]

— Начинайте! — спокойно сказал полковник, повернувшись всем корпусом в мою сторону.

Разрыва первой мины никто из нас не заметил: она угодила как раз в пространство между домами и деревом, скрытое от наблюдения. Зато Афанасьев прекрасно видел этот участок и точно ввел корректуру. Ему понадобилось всего четыре пристрелочных выстрела. Затем весь огонь батареи обрушился на НП с бункером. На гитлеровцев устремились из поднебесья десятки мин. В том месте, где стояло злополучное дерево, все заволокло дымом. Огонь противника сразу ослабел. А все батареи нашей дивизии резко усилили темп стрельбы. Мы выиграли дуэль.

Эскадроны поднялись в атаку...

— Разрешите, товарищи, поздравить всех вас с Днем артиллерии и поблагодарить за службу, — торжественно произнес полковник Смертин. — Рядовой Афанасьев будет отмечен особо.

Спустя неделю Петр Афанасьев с гордостью поглаживал сиявший на груди серебристый орден Славы. [104]