Тревожные сутки

В прохладном вечернем воздухе снова завыли снаряды.

— Начина-а-ется... — недовольно протянул телефонист Ляпин и, отшвырнув в сторону лопату, опустился на дно окопа. — Ровно восемнадцать ноль-ноль, — показал он на черный светящийся циферблат трофейных часов. — Пяток минут придется переждать...

Снаряды рвались близко. Некоторые — рядом с бруствером окопа.

— Ничего, ничего, — приговаривал Ляпин, прозванивая линию. — Связь с огневой есть, товарищ комбат...

В маленьком окопе нас было двое. Разведчики находились в другом. Соединить окопы еще не успели.

Прошло пять, десять минут, а огневой налет противника не прекращался.

— Ока, Ока! Я — Днепр! Я — Днепр! — монотонно повторяет Ляпин. — Как он там? Дает прикурить?

Я машинально слушаю слова телефониста, а мысли снова и снова возвращаются к событиям последней недели... Части Донского и Кубанского казачьих корпусов с боем ворвались в Дебрецен{4} — третий по численности [88] населения город Венгрии. Утром 20 октября 1944 года он был полностью очищен от врага. Наш артминполк проследовал через город по совершенно пустым улицам. Только на самой окраине увидели мы большую группу людей. Когда приблизились, от нее отделился генерал в брюках навыпуск. Я сразу узнал командира нашего корпуса Сергея Ильича Горшкова. «Хорошо действуют артиллеристы», — сказал он Кодаку. Эскадроны нашей кавдивизии с марша завязали бой на окраине Ньиредьхазы. Батареи полка начали методично обстреливать этот важный узел в обороне противника. С каждым днем бои за город принимали все более ожесточенный характер. Сегодня уже 26 октября. Гитлеровцы часто производят огневые налеты, контратакуют, пытаются выбить эскадроны из Ньиредьхазы...

— Вас старший на батарее просит, — протянул мне телефонную трубку Ляпин.

— Танки, товарищ комбат, — услышал я срывающийся голос Локтионова. — На огневую идут танки... Вижу слева шесть машин... Дальность примерно... восемьсот метров. Как быть?

Откуда взялись танки? Час назад, когда я направлялся сюда, на новый наблюдательный пункт, я видел по пути два спешенных эскадрона и противотанковые орудия, обеспечивающие фланг. Неужели пропустили?

— Как быть? — повторил Локтионов.

Выход один — прикрыть минометы огнем крупнокалиберных пулеметов ДШК, подготовить к действию гранатометчиков, немедленно доложить в штаб полка.

Передать все это Локтионову я не успел. Осколки от последней, завершающей серии вражеских снарядов нарушили нашу связь.

Сгущались сумерки. Со стороны Ньиредьхазы доносились беспорядочная стрельба, крики людей. В центре города клубился дым, полыхали багряно-красные языки... [89]

Позади НП, в километре от нас, при свете ракет были отчетливо видны силуэты танков. Они перемещались все ближе к лощине, туда, где находились огневые позиции минометов. Слева от НП слышались частые хлопки гранат, автоматные очереди.

«Ну и обстановочка! — переговаривались разведчики, проворно орудуя лопатами и ловко углубляя окоп. — Сам черт не разберет, что к чему!»

Я не приостановил их работу, хотя про себя решил, что торчать здесь бессмысленно. «Что предпринять? — сверлила мысль. — Как связаться с огневой?»

Вернулся Ляпин. Вместе с ним, с трудом переводя дыхание, ко мне подошел посыльный от начальника штаба полка.

— На линии встретил, — объяснил Ляпин. — Бежал к нам, на НП. Велено сматывать удочки и двигаться к виноградникам... — Он показал рукой в сторону от окопов. Днем в том районе хорошо просматривался склон, утыканный подпорками для кустиков винограда.

Посыльный подтвердил слова телефониста. Вызвался проводить нас.

Наша редкая цепочка пересекла поле, бегом преодолела простреливаемый противником участок дороги: подгонял несмолкавший гул канонады.

Шальная пуля задела ладонь правой руки. Я остановился, попытался перехватить рану носовым платком. Ничего не получилось. Меня чуть не сбили мчавшиеся из Ньиредьхазы орудийные упряжки.

Свет очередной ракеты выхватил из темноты пушки, уступом располагавшиеся вдоль дороги. Мы насчитали семь орудий. У артиллеристов шел поединок с атакующими немецкими танками.

— Наши! Наши! — обрадовался шагавший рядом со мной Ляпин. — Первая и вторая батареи полка...

Минометы оказались на обратном скате небольшой высотки, [90] в двух километрах от дороги. К ним привела накатанная по винограднику колея.

— Ведем неподвижно-заградительный огонь, — как ни в чем не бывало доложил Локтионов хриплым, прокуренным голосом. Только после моих расспросов признался: — Ясное дело, перетрухнул малость... Пушки выручили. Начальник штаба сориентировался правильно... А вообще, — Семен Лукич подошел вплотную и шепотом добавил, — дело дрянь... Три дня назад гитлеровцы прорвали фронт. Их восточная и западная группировки соединились... Жмут, паразиты... У нас тут две конно-механизированные группы. Наша, Горшкова, и Плиева. Коммуникации у обеих перерезаны... Так-то!..

— Откуда это известно?

Локтионов кивнул на пригорок, где темнели силуэты грузовых машин и автобусов.

— Штаб дивизии, — пояснил он. — Оттуда приходил офицер связи, рассказывал... Ждут командира корпуса. Говорят, генерал Горшков где-то в районе Ньиредьхазы.

Старшему лейтенанту Локтионову нельзя было не верить. Он не бросал слов на ветер. Да и то, что штаб дивизии оказался рядом с огневой позицией батареи, говорило о многом. Такое бывало не часто...

Ночной бой оглушал громом и скрежетом металла. Над Ньиредьхазой алело небо...

Я сидел на ящике из-под мин, а санинструктор Геворков не спеша делал мне перевязку. Невдалеке окапывался расчет сержанта Примака. Слышались голоса бойцов.

— Какой он, товарищ сержант?

— Кто?

— Командир корпуса... Старого командира, генерала Селиванова, я знал. А как он, новый-то, в бою?

По голосу я определил рядового Ивана Гейко, расторопного малого, острого на язык. [91]

— Боевой! Боевой у нас комкор! А то як же?! — отозвался Примак. — Пид Одессой отличился. Був ранен. Не вылежав. Получив к нам, в корпус, назначение, хоч и на костылях, а прибув...

Примак не преувеличивал. Генерал Горшков и в самом деле прибыл в корпус на костылях. Точнее, не прибыл, а вернулся. В боях на Кавказе Сергей Ильич командовал у нас же 11-й гвардейской дивизией. За личную храбрость и умелое руководство войсками был повышен в должности. Стал заместителем командира Кубанского казачьего кавкорпуса. Потом были снова бои, глубокие рейды. Была Одесса... Ночью генерал шел в боевых порядках эскадронов. Ударила автоматная очередь... Хватился за левую руку: сочится кровь. Подоспевшие санитары сделали перевязку. Двинулся дальше. Снова очередь из автомата... Раздроблена ступня левой ноги... Лечили в полевых условиях. А в это время приказ: назначают командиром нашего корпуса. Как был на костылях, сел в машину и — к командующему фронтом: надо представиться! Маршал И. С. Конев полушутя намекнул, что, мол, на костылях командовать корпусом не годится. Следует полежать, подлечиться. Горшков возразил: «Раны у солдата в бою заживают скорее». Коневу понравилась настойчивость нового комкора. Приказал ему поехать на несколько дней в Бельцы. «Я пришлю врачей. Вмиг на ноги поставят». Горшков уехал в Бельцы. Врачи не замедлили явиться. Подлечили. И все же с костылями расстался не скоро...

Хотел я вмешаться в разговор, поведать, что знал о комкоре, но Локтионов подал команду открыть огонь. Расчет бросился к миномету.

...Пушечная дуэль шла с нарастающей силой. Редкие паузы между выстрелами заполняли автоматные очереди. Минометы вели методический огонь: из штаба полка поступил приказ беречь боеприпасы. [92]

В разгар стрельбы прямо на огневую вынырнули из виноградинка два «виллиса». В первом рядом с водителем, ухватившись за ветровое стекло, сидел командир корпуса. Лунный диск скупо освещал его осунувшееся, припорошенное пылью лицо.

Машины остановились. Перед Горшковым — я и не уловил, как все получилось, — очутился здоровяк полковник. Это был заместитель командира дивизии Петренко.

Горшков выслушал доклад, осторожно спустил ноги на землю, оттолкнувшись руками от сиденья, встал. На нем все еще были брюки навыпуск: из-за ранения не мог пока носить сапоги.

— Где командир? — поинтересовался генерал.

— Убыл в двести четырнадцатый, к Данилевичу... Восточная окраина Ньиредьхазы... — Петренко достал планшетку с картой.

— Не нужно, Федор Никонович, — остановил Горшков. — Мы изучили этот участок на местности. Хорошо изучили. — Он обвел взглядом сопровождающих офицеров: — Боюсь, комдив туда не поспеет. Давно уехал?

— Минут двадцать...

— Нет... Не поспеет. Вероятно, там уже немцы...

— Данилевичу придется не сладко, — проронил Петренко. — У него в полку большие потери...

С визгом рикошетировал снаряд. Все замолчали. Петренко выразительно пожал плечами:

— Почему так случилось, товарищ гвардии генерал-лейтенант? Наступали, вперед и вперед... А тут — на тебе...

— Все логично, Федор Никонович. Гитлеровцы поняли: стоит нам продвинуться к Чопу, им не избежать окружения. Это раз! Успешные же действия подвижных соединений фронта, несомненно, облегчат решение главной задачи — взятие Будапешта. Это два! Отсюда и отчаяние, и ярость противника. — Горшков показал на пылавший [93] небосвод. — Боится потерять слишком много... Если пока не всю Венгрию, то ее восточную половину...

— Выходит, надо было быстрее двигаться к Чопу? Почему же мешкали? — не сдавался Петренко.

— Это другой вопрос. На досуге как-нибудь разберем. Ответим на все «почему». А теперь слушайте. — Горшков преобразился. Легкую улыбку словно стерли с его лица.

Все знали: с этого момента безраздельно властвует воля командира. Его решение — закон для каждого.

— По данным разведки, в районе Ньиредьхазы действуют не менее одного танкового и двух армейских корпусов противника. Силы, как видите, значительные. Отвлекая их на себя, мы, естественно, помогаем нанести удар по Будапешту левому крылу фронта. Судите сами, насколько важно нам гибко маневрировать, чтобы сковать противника. Пользуясь темнотой, надо перегруппировать части. Полки держите в кулаке. Огневые позиции артиллерии оттяните к лесной полосе. Изматывайте противника контратаками и огневыми налетами. Хорошо прикрывайте фланги. Данилевича надо усилить хотя бы двумя эскадронами... Ясно? — Генерал многозначительно посмотрел на Петренко.

Перегруппировка длилась всю ночь. Одни эскадроны и батареи сдерживали натиск противника. Другие занимали более выгодные рубежи и позиции, чтобы продолжать бой.

К полудню обстановка резко усложнилась. Немецким танкам и бронетранспортерам все же удалось обойти с флангов боевые порядки дивизий, вклиниться в расположение тылов.

Батарея к тому времени находилась на опушке рощи. И справа и слева от нее шел бой.

— Шо ж воно получается, товарыш сержант? — допытывался Иван Гейко, прикреплявший дополнительные [94] заряды на минах. — Не мы его, а он нас норовит в кольцо зажать...

— Мало ли что норовит... А мы не дадим. Командир корпуса, слыхал, что наказывал? Изматывать надобно фашистов. Вот и готовь мины поживее. Будем вести беглый огонь... — Примак повернулся к наводчику, давая понять Гейко, что разговор окончен.

Рощу рассекала шоссейная дорога. По ней туда и обратно двигались войска: туда — на передовую, обратно — в тыл. Хотя тыла, как такового, не было. Просто со стороны Ньиредьхазы гитлеровцы проявляли большую активность, а с противоположной, восточной, стороны — меньшую.

Главным «диспетчером» на дороге был полковник Петренко. Его перетянутая портупеями богатырская фигура мелькала то тут, то там, и немедленно наводился порядок во всем, что следовало туда и обратно.

Во второй половине дня на дороге показались конники в кубанках. Рысили в безукоризненном строю эскадрон за эскадроном.

— Из Кубанского корпуса, — обратил мое внимание Локтионов. — Резерв... Ясное дело. Смотрите, как чинно восседают на лошадках. Ох и дадут фашистам жару! — Семен Лукич потирал ладони, добрые глаза на его скуластом лице оживленно блестели.

Эскадроны кубанцев остановили продвижение пехоты противника. Но его танкам удалось, совершив обходной маневр, перерезать шоссейную дорогу у выхода из рощи. Нужны были срочные контрмеры.

Петренко собрал командиров батарей, прикрывавших рощу.

— Никакой паники! — предупредил он. — Минометы оттянуть на запасные позиции. Огонь вести по пехоте. Пушкам — ни с места! Снарядов не жалеть!.. Подвоз обеспечу... Понятно? [95]

Только собрались разойтись по местам, услышали чей-то возглас:

— Комкор едет!

Оставляя за собой завесу пыли, к нам быстро приближался «виллис». Невольно мелькнуло: «Не очень хороши, наверное, дела, ежели часто видишь на передовой большое начальство».

Небольшого роста, необыкновенно подвижный, генерал Горшков быстро здоровался с каждым, шутил. На его приятном интеллигентном лице не было и тени волнения.

— В районе Сольнока, Федор Никонович, последствия контрудара ликвидированы, — бодро говорил Горшков. — Больше того, войска пятьдесят третьей и седьмой гвардейской армий полностью очистили восточный берег Тиссы и теперь ведут успешные бои за плацдармы на противоположном берегу. В этом — главный итог дня.

— Понимаю, Сергей Ильич{5}, — ответил Петренко, — Мы им помогли. А сами-то Ньиредьхазу сдали. В полку Данилевича и эскадрона сабель сейчас не набрать...

— Война, брат... А на войне важен прежде всего стратегический успех, — подчеркнул Горшков.

Слева от дороги слились воедино несколько разрывов, подняв в воздух столбы земли. Все как по команде повернули головы в ту сторону: стреляли немецкие танки.

— Не думаю, чтобы они рискнули вплотную подойти к роще. Будут дожидаться встречных атак. — Горшков показал рукой в ту сторону, где противник не проявлял активности. — Ну, а там части нашего двадцать третьего танкового корпуса. Они не пропустят...

Мы направились к своим батареям. Спокойствие и [96] уверенность комкора передались каждому. Вслед долетели слова, адресованные Петренко: «...в случае крайней опасности выйдем в полосу шестого кавкорпуса, он прочно удерживает оборону... Не теряйте управления...»

С запасной огневой стрелять не довелось. Помешали «юнкерсы». Группы немецких самолетов одна за другой пикировали на огневые позиции батарей.

К исходу дня противник возобновил атаки с нескольких направлений. Его танки стали обходить рощу... Батарея получила приказ занять огневую позицию на новом рубеже.

Повзводно двинулись вдоль лесопосадки. Поражало количество войск, плотность их расположения. Линейные подразделения, штабы полков и дивизий, тыловые части — все рядом, вместе...

— Что ни куст — либо пушка, либо бричка стоит, — удивлялся Локтионов. — Силища-то какая! Кто ее одолеет?!

В который раз натужно загудели моторы. Снова появились «юнкерсы». По полю в бешеном галопе носились раненые кони. Свечой вспыхивали бензовозы. Рвались от детонации снаряды.

Из рощи, покинутой нами, долетали выстрелы танковых пушек, автоматные очереди. Противник наседал...

Тщетно пытался Николай Ляпин установить связь со штабом полка. Не смогли сделать это и другие батареи.

На новой огневой позиции парторг Кириченко предложил накоротке собрать коммунистов. Собрали. Приняли решение держать круговую оборону и — ни шагу назад!

Над головой затарахтел мотор. Корпусной По-2 пошел на посадку.

Летчика окружила группа офицеров. Все склонились над картой. [97]

— До шестого кавкорпуса четыре километра, не больше, — уверял летчик. — Местность, сами видите, открытая...

И армада двинулась. Шла напролом. С машин, не умолкая, палили зенитные установки. С тачанок строчили пулеметы. Все, что могло стрелять на ходу, дышало огнем.

Над походными и боевыми порядками полков кружил все тот же По-2. По заданию командира корпуса летчик показывал нам направление движения.

В сумерках мы добрались до траншей 6-го кавкорпуса. Прошли ровно сутки. Опасность миновала. Замысел врага был сорван. [98]