Перевал

Колонна остановилась в узком дефиле. Справа и слева — густо покрытые растительностью отвесные стены гор.

Восточные Карпаты... Пятый день после ввода в прорыв под Яссами дивизия движется по извилистой, как спираль, горной дороге. Скоро — перевал. За ним начинается Трансильвания.

— Командир четвертой батареи — в голову колонны! — прокатилось по зеленому коридору.

Пришпорил коня. Поскакал по обочине. А на душе неспокойно: почему вызывают именно меня? Что случилось?

За поворотом дороги увидел группу офицеров. Капитан в щегольски надетой фуражке, разложив на траве планшет, водил карандашом по карте. Остальные оживленно переговаривались.

Чуть в стороне стояли новый командир дивизии генерал-майор Павел Михайлович Крутовских, командующий артиллерией дивизии полковник Василий Константинович Смертин и наш командир полка.

Соскочил с коня. Кодак представил меня комдиву.

— Слушайте, комбат, — сразу начал Крутовских. — Впереди — Ойтуз, небольшой, но, видимо, сильный укрепрайон у самого перевала. Попытка взять его лобовой атакой успеха не имела. Я послал в обход два кавполка. Думаю, к ночи положение изменится. А сейчас, — генерал [80] сделал ударение на этом слове, — важно держать противника под непрерывным огнем. Наиболее эффективны в таких условиях, сами понимаете, минометы. Выбирайте НП. Обстреливайте Ойтуз. Дальнейшие указания получите у полковника Смертина и командира полка. Да, погодите... — Он повернулся к капитану, что склонился над планшетом: — Сколько отсюда до Ойтуза напрямую?

— Два с половиной километра, товарищ генерал!

— Слышали, комбат? Минометы ваши и отсюда достанут. С собой непременно возьмите санинструктора. В горах небезопасно...

После недолгих сборов вместе с разведчиками и телефонистами тронулись в путь.

Был чудесный сентябрьский день. Озаренные лучами солнца, хорошо просматривались мохнатые шапки горных вершин и белая лента дороги. Где-то недалеко за горой со скалистыми отрогами громыхали разрывы.

Шли цепочкой. Я слышал голоса следовавших сзади сержанта Кнышова и лейтенанта Никулина.

— О чем это вы? — спросил я у Никулина, когда он поравнялся со мной.

— Кнышов жалуется.

— На кого?

— На вас, — улыбнулся белобрысый лейтенант и шутливо пригрозил Кнышову.

Никулин прибыл в батарею месяц назад и был назначен командиром взвода управления. Там к новичку отнеслись с явным предубеждением: «Не обстрелян. Каков-то будет в бою?!» Артиллерийское дело лейтенант знал неплохо. Был исполнителен. Не ладилось у него только с верховой ездой. Здоровенный белый конь, на которого впервые взгромоздился Никулин, почувствовал неопытного ездока и быстро сбросил его на землю. Оправившись от неожиданности, лейтенант осторожно ощупал ушибленные места и уверенно произнес: «Могло быть и похуже». [81]

Все, кто наблюдал эту сцену, прыснули со смеху. Так и утвердилась за Никулиным прозвище «Могло быть и похуже».

Нынче ему предстояло первое серьезное боевое испытание. И я радовался хорошему настроению лейтенанта.

— Чем же вы недовольны, Кнышов? — повернулся я к командиру отделения разведки.

— От поверьте, товарищ комбат, горя не оберемся, — выпалил сержант. — К чему нам баба? — Кнышов мотнул чубатой головой назад. Там, дабы не отстать от замыкавшего нашу цепочку телефониста с катушками, почти бежала санинструктор штабной батареи Наташа Радченко. — Был бы с нами Геворков — другое дело. А то хто ж ее на гору тащить будет? Та она, малая, и перевязку толком не сладит.

Я оглянулся. Издали Наташу Радченко можно было принять за маленькую девочку. Толстая брезентовая сумка с красным крестом, казалось, пригибала к земле всю ее хрупкую фигуру.

— А вы, сержант, знаете эту девушку?

— Та шо там знать, — махнул рукой Кнышов. — Фронт — дело серьезное. Не место тут женскому полу!

Прогремели автоматные очереди. На дороге вырос офицер-сапер.

— Куда, старшой? Дальше ходу нет — мины!

У подножия скалистой горы залегли спешенные эскадроны. За крутым поворотом дороги снова раздался треск автоматов. В ответ редко задробил крупнокалиберный пулемет.

— Из танка палит, бисова душа, — заключил Кнышов. Было ясно: где-то совсем рядом проходит передний край.

Свернув с дороги, мы по змеиной тропке стали подыматься в гору. Никулин и Кнышов с двумя разведчиками ушли вперед. Я подождал телефонистов. [82]

— Сколько катушек?

— Четыре размотали, — ответил старший из них, вытирая рукой струившийся с лица пот.

— Многовато...

Со мною поравнялась Наташа Радченко. Вблизи она не казалась такой маленькой, как виделась издали. Открытое лицо с крупным подбородком. Добрые голубые глаза. Копна пшеничных волос под пилоткой...

Девушка, видно, почувствовала, что я пристально гляжу на нее, и сухо спросила, далеко ли нам еще идти. Я ответил, что не очень. И действительно, мы довольно быстро достигли террасы. Ровную, как стол, травянистую площадку окаймляли пышные кроны деревьев.

— Красота-то какая! — крикнула Наташа и, не выдержав, побежала по зеленому ковру. Остановилась она перед грудой бурых, вросших в землю камней. За ними зиял крутой обрыв, а на дне его проходила дорога.

И вдруг в небесной голубизне надрывно загудели моторы.

— Воздух! — раздался откуда-то сверху голос Кнышова.

Несколько «юнкерсов» один за другим с истошным воем пошли в пике.

— Ложись! — крикнул я телефонистам, которые продолжали возиться с катушками.

Все прижались к земле.

Разрывы бомб громовым эхом отдавались в горах. Рев моторов заглушал доносившиеся снизу крики людей.

Я взглянул на Наташу. Притаившись за каменной глыбой, она с ужасом смотрела вниз.

На дороге, зажатой каменными стенами гор, творилось что-то страшное. Налет «юнкерсов» застиг врасплох колонну бричек с боеприпасами, они стали взрываться от детонации.

К головной бричке подбежала девушка-санинструктор. [83]

Я видел, как она склонилась над раненым. Видел, как отшвырнуло ее далеко в сторону взрывной волной. Видел, как она упала на булыжники, как растеклась под головой темная лужица крови...

— Глядите, товарищ комбат. — Старший телефонист показывал на новую группу вражеских самолетов, вынырнувших из-за облака. Одна из бомб разорвалась вверху, над нами. Осколком тяжело ранило лейтенанта Никулина.

Кнышов с трудом дотащил своего командира вниз, к террасе. За дело взялась Наташа.

— Ну, как самочувствие? — ласково спросила она, заканчивая перевязку.

Никулин ничего не ответил: нестерпимая боль жгла плечо.

— А все-таки, лейтенант, постарайтесь ответить. — Девушка говорила спокойно, видно, хотела своим тоном подбодрить раненого.

Никулин поморщился:

— Могло быть и похуже...

— Ну и шутник же вы! — улыбнулась Наташа.

— Какие у вас чудесные зубы. Как сахар... — Никулин хотел сказать еще что-то, да не смог. Лицо перекосилось от боли. Он потерял сознание.

— Нужно срочно эвакуировать раненого, — заключила санинструктор. — Надеюсь, мне помогут...

После налетов вражеской авиации на дороге появились санитарные машины. Раненых увозили в тыл. С ними отправлен был и лейтенант Никулин.

Мы достигли вершины горы. Под ветвистыми деревьями облюбовали место для наблюдательного пункта. Осмотрелись. Внизу под нами два немецких танка и самоходка стояли борт о борт у въезда в Ойтуз. В населенном пункте не видно было ни души. Дорогу к перевалу преграждали ряды железных ежей. [84]

Я посмотрел на часы. До времени открытия огня, назначенного командиром полка, оставалось пять минут.

Пока Кнышов устанавливал стереотрубу, телефонисты подсоединили аппарат. На другом конце кабеля у телефона был полковник Смертин.

— Пристреливайтесь своей батареей. Потом подключим еще две, — приказал командующий артиллерией дивизии.

После первых разрывов наших мин Ойтуз зашевелился. В разных местах вспыхнул ответный огонь из пулеметов и минометов. Обнаружили себя группы пехоты в траншеях. Ниже перевала, у развилки дорог, юркнула в кустарник легковая машина...

Прильнув к окулярам стереотрубы, Кнышов с детской непосредственностью выкрикивал:

— Глядите, глядите!.. От она цель — дзот! — Эге-е... Вправо двадцать, бисова душа, ишо один...

Батарея не умолкала. Беглый огонь чередовался с методическим. А противник становился все активнее.

Невдалеке от нас разорвался снаряд. Потом еще, еще... Скалистая гора окуталась пороховым дымом. Кругом все громыхало. Казалось, Карпаты стонут от огня и металла.

В разгар боя нарушилась связь с огневой позицией. Посланный на линию телефонист довольно быстро нашел повреждение: осколки вражеского снаряда рассекли кабель как раз там, где час назад Наташа перевязывала лейтенанта Никулина. Место это оказалось роковым. Восстановив связь, телефонист передал, что возвратиться не может — истекает кровью...

— Разрешите оказать помощь? — Наташа испытующе посмотрела на меня и, пригнувшись, побежала вдоль линии связи.

Очередную атаку наших эскадронов гитлеровцам удалось отбить: вражеские дзоты у перевала цепко держали под обстрелом дорогу. [85]

С огневой позиции сообщили: только что была бомбежка. Есть жертвы. Все батареи развернулись. Ведут огонь.

Я наблюдал, как разведчики, не теряя времени, орудовали лопатами. НП на глазах уходил в землю. «А генерал-то оказался провидцем. Жесток, жесток бой в горах».

— «Ястребки»! Глядите! — Кнышов уступил мне место у стереотрубы.

Над перевалом кружилась шестерка наших истребителей.

Огневые точки противника стали умолкать.

— Теперь будет порядок!

— Будет, комбат, будет! — произнес у меня за спиной незнакомый голос.

Оглянулся. Узнал капитана из штаба дивизии. Того самого, что бойко докладывал генералу расстояние до Ойтуза. За деревьями разглядел десяток автоматчиков с подвешенными у ремней ручными гранатами.

— Ребята что надо, — кивнул в их сторону капитан.

В двух словах, постукивая стеком по твердым голенищам фасонных сапог, он объяснил, что имеет задачу прочесать лес у дороги. Бродят здесь одинокие немцы. Чудом спаслись после разгрома под Яссами. Норовят пробиться к своим.

— Ободрались. Жрать нечего. Совсем одичали. Нападают на наши тылы.

Капитан пообещал к вечеру наведаться и вместе с автоматчиками скрылся в лесу.

Вернулась Наташа. Доложила, что ранение у телефониста не опасное: осколок разорвал икру правой ноги, кость не задета. Раненый отправлен в медико-санитарный эскадрон.

Наши истребители поработали на славу. До самого вечера они буквально висели над Ойтузом. Немецкие самолеты больше не появлялись. [86]

Когда стемнело, слева от перевала вспыхнули три красные ракеты. Зачастили автоматные очереди, стали взрываться гранаты. Это начали атаку посланные в обход кавалерийские полки.

Маневр, задуманный командиром дивизии, удался. Под угрозой окружения противник был вынужден оставить Ойтуз. На дорогу через перевал вышли эскадроны.

Мы готовились сменить НП. Появился знакомый капитан. Его автоматчики конвоировали двух пленных в лохмотьях. Судя по их показаниям, противник рассчитывал задержать у Ойтузского перевала советские войска по крайней мере на две-три недели. Не вышло!

...Дивизия ускоренным маршем двигалась по живописным дорогам Трансильвании. Далеко позади остались Ойтузский перевал, десятки освобожденных румынских городов.

В те дни, когда мы подошли к самой границе с Венгрией, я получил письмо от лейтенанта Никулина. «Могло быть и похуже» находился на излечении в одном из госпиталей Тбилиси. О себе он писал скупо. Просил сообщить, кто отличился в памятном для него бою у перевала. Я написал, что за смелость и находчивость в том бою медалью «За боевые заслуги» награждена санинструктор Наташа Радченко. [87]