Вспомогательный удар
Магические слова «Хозяйство Литвинова», выведенные где мелом, а где углем, привели наш «второй эшелон» к реке Прут. А тут новая заминка: путь бричке преградили два сержанта в зеленых форменных фуражках пограничников.
— Документы! — потребовал тот, что был с красной повязкой на рукаве.
Писарев достал из бокового кармана красноармейскую книжку.
— Что военнослужащий, мы и так видим. Куда держишь путь?
Пришлось рассказать всю историю. Не поверили.
— Под Уманью, говоришь, отстали? — нахмурил брови один из пограничников. — Так то в марте было. А сейчас — конец мая. Может, дезертировали, голубчики?
— Брось шутить. Не в тыл — на фронт едем, — разозлился Писарев. — Веди меня к офицеру.
Капитан рассеянно выслушал объяснения.
— Старая песня, — перебил он Писарева. — Мины откуда? Только правду!
— Наши, с батареи. Почему не верите, товарищ капитан?
— Граница есть граница. Пропуск нужен.
— Пропуск, говорите? А это разве не пропуск?! — большими шершавыми пальцами Писарев бережно вынул из нагрудного кармана партийный билет. [73]
...В середине июня в нашем полку произошли перемены. Хозяйство Литвинова стало хозяйством Кодака. При первом же знакомстве новый командир полка Мефодий Константинович Кодак произвел на всех впечатление человека крутого, не терпящего малейших послаблений по службе. Узнав про отставшую бричку, он не стал допытываться о подробностях, а велел комбату написать объяснение.
Но не успел Ченчик изложить всю историю на бумаге. Его срочно отозвали из полка: резкая потеря зрения не позволяла дальше находиться на строевой должности. Работу ему подыскали в тылах дивизии.
Жаль было расставаться с Иваном Ченчиком. Фронтовые годы крепко сдружили нас, однако с врачами не поспоришь.
— Одно точит душу, — сказал он мне на прощание. — Неужели ошибся я в Писареве?..
Командиром батареи назначили меня. А Семен Локтионов занял мое место — возглавлял теперь огневые взводы при стрельбе.
И надо же тому быть, что первой «рогаткой» на поприще комбата оказалась для меня пропавшая злополучная бричка. Что писать в объяснительной записке? Как-никак прошло более трех месяцев. Да и чем объяснишь то, что случилось с Писаревым и Бабаевым?
Казачий корпус был к тому времени выведен из боя. Дивизии расположились в тылу фронта, в живописных лесах. Начался период занятий, учений, боевых стрельб.
Однажды во время боевых стрельб Локтионов сообщил мне на НП, что на огневой позиции кончаются боеприпасы. «Возьмем у соседей пару десятков мин, — подумал я, — а там подвезут...»
Соседняя батарея выручить нас не смогла — сама не имела запаса. Докладывать Кодаку я не решался — очень не хотелось выглядеть непредусмотрительным в глазах [74] нового командира полка. Пока мучительно раздумывал, как поступить, телефонист снова протянул мне трубку:
— Товарищ комбат, прибыли сержант Писарев и рядовой Бабаев, — услышал я взволнованный голос Локтионова. — Бричка в порядке. Боеприпасы доставлены в полной сохранности. Все восемь ящиков.
Нет, не ошибся в Писареве наш бывший комбат Ченчик. Не ошибся!
О «втором эшелоне» вскоре забыли. Жизнь наша была заполнена более важными событиями: корпус усиленно готовился к Ясско-Кишиневской операции.
При нашем полку была создана своеобразная школа — собраны на месячные сборы сержанты-артиллеристы из дивизии. Тренировки с огневиками проводили лучшие командиры взводов — Василий Прокуран, Семен Локтионов, Владимир Кубанцев. С разведчиками занимались Николай Тишаев и Валентин Соколов, которого недавно назначили командиром штабной батареи. Всей партийно-политической работой с сержантами руководил майор Завьялов.
На сборах часто бывал командующий артиллерией дивизии полковник Василий Константинович Смертин. Прекрасный рассказчик и весельчак, он умел остроумной шуткой привлечь внимание бойцов. Вместе с ним дважды приезжал гвардии генерал-майор артиллерии Михаил Яковлевич Лев — наше «корпусное начальство». Он лично организовывал летучки, чтобы определить степень выучки сержантов.
В расчетах развернулось движение за полную взаимозаменяемость. Инициаторами этого доброго дела стали наводчики Федор Борщов и Николай Сазонов. Оба подготовили себе достойную замену в лице заряжающих Ивана Кобелева и Владимира Какуаридзе. Почин Борщова и Сазонова подхватили во всех батареях.
Не отставали и ездовые. Грязнов и Хамов взялись [75] раньше срока «ввести в строй» новую партию лошадей. Они занимались и выездкой, и кузнечным делом, и ремонтом амуниции. Их примеру последовали многие ездовые.
Работа кипела во всех звеньях полков и дивизий.
...В ночь на двадцатое августа корпус подошел к месту прорыва. Сюда прибыли и части 23-го танкового корпуса. Вместе мы составляли конно-механизированную группу, которой предстояло взаимодействовать с 7-й гвардейской армией. По замыслу командующего 2-м Украинским фронтом, о котором в те дни знали немногие, эта армия и наша группа с началом операции наносили вспомогательный удар на юг, вдоль обмелевшей за лето реки Серет.
Теплое августовское утро огласилось грохотом тысяч орудий, сотрясавших землю и воздух. Плотность артиллерии, сосредоточенной для прорыва вражеской обороны, была невиданно высокой.
Перейдя в наступление, 7-я гвардейская армия (действовала она на правом крыле фронта) быстро продвигалась к городу Тыргул-Фрумос. А наша конно-механизированная группа, развивая успех в глубину, — к городу Роман.
Разбитые части противника отходили. Дорога, по которой мы вели преследование, то приближалась вплотную к Серету, то, отдаляясь от реки, поднималась в горы, сплошь покрытые деревьями.
— Устроят там немцы засаду — попробуй их накрыть! — повернулся ко мне Дьяченко. Задрав голову, мы вместе смотрели на видневшиеся высоко над дорогой кроны деревьев.
— Накроем, Василий Романович. Нам не привыкать... — спокойно сказал Завьялов.
Наши батареи (пушечная и минометная) двигались с 214-м кавполком в голове дивизии. Замполит ехал рядом с комбатом два, а я нагнал их, чтобы уточнить обстановку. [76] Не узнав ничего нового, придержал коня, стал дожидаться подхода батареи.
Время перевалило за полдень. Снова начался спуск к реке. Справа от дороги желтело залитое солнцем кукурузное поле. За ним отсвечивали белизной несколько домишек. Оттуда ударил пулемет...
«Не иначе как заслон противника, — подумал я. — Дьяченко наверняка развернет одно-два орудия и заставит пулемет замолчать»...
Так и случилось. Дьяченко приказал развернуться первому огневому взводу. Но не успели упряжки съехать с дороги, последовал сигнал «Воздух»: на колонну пикировали «юнкерсы».
Первый пушечный взвод замешкался. А пулемет у домиков не умолкал. К нему присоединился еще один.
Завьялов и Дьяченко бросились к огневикам. Увидев замполита и комбата, расчеты воспрянули духом. Их уже не могли остановить ни разрывы бомб, ни пули.
Пушки сделали по выстрелу. Один немецкий пулемет захлебнулся. Дьяченко приказал снова зарядить и тут же прокричал «Ложись!», но сам не успел прижаться к земле.
Опоздал сделать это и Завьялов. Обоих ранило осколками небольшой бомбы.
Держа на весу руку, из которой сочилась кровь, замполит сетовал, что ранило его очень некстати.
«А когда они, ранения, бывают кстати?!» — хотелось мне сказать ему.
Бомбежка кончилась. Раненых отправили в тыл.
На пути к городу Роман эскадроны разгромили еще четыре вражеских арьергарда. У самого города пришлось и мне развернуть батарею. Заставила обстановка.
Танкисты завязали бой на окраине. Следовавшие за ними конники обходным маневром продвинулись чуть дальше, к центру города. Между нашими танками и эскадронами находилась мощная огневая точка противника. [77]
Гитлеровцы засели в толстостенном кирпичном здании, что возвышалось на перекрестке улиц, вели огонь из пушки и пулеметов. Хотя положение их было безнадежным, уходить они явно не собирались.
Вместе с разведчиками — сержантом Иваном Кнышовым и ефрейтором Петром Афанасьевым — я обосновался недалеко от здания, на крыше полуразрушенного амбара. Нам были видны и пушка и пулеметы, а потому пристрелку завершили быстро. Не хватало одного — надежной связи с огневой позицией. Телефонный кабель, что соединял нас с Локтионовым, нещадно рвали проходившие танки.
— Подтащить бы сюда минометы, — несмело предложил Кнышов, — да и шарахнуть прямой наводкой...
Предложение было заманчивым, хотя и довольно рискованным. Я решил сменить огневые позиции только для двух минометов — первого и второго.
Афанасьев через дворы скрытно провел расчеты. Минометы установили за амбаром. Прямой наводки не получилось. Зато, находясь рядом с разведчиками, Заваляев и Писарев могли сами корректировать огонь.
Расчеты стреляли на минимальной дальности. Огневая точка противника была подавлена. На сей раз у первого миномета за наводчика действовал Какуаридзе — при смене позиции Сазонов сильно ушиб ногу. Вот когда мы на деле увидели, что такое взаимозаменяемость!
Эскадронцы штурмом овладели и этим, и еще несколькими зданиями, подготовленными гитлеровцами к длительной обороне. Вскоре город был полностью очищен от врага. Остатки разбитых немецких частей поспешно отходили к другому крупному узлу обороны — Бакэу.
Конники и танкисты преследовали противника по пятам. Наши колонны шли по широкому шоссе. Был знойный день. В ушах не умолкал цокот копыт и лязг гусениц. [78]
На подступах к Бакэу батарея снова заняла огневую позицию. Стрелять не пришлось. В сопровождении Смертина и Кодака подъехал начальник политотдела нашего корпуса гвардии полковник Привалов. Предупредил: огня не открывать.
Мы недоумевали, в чем дело. Привалов, привстав на стременах, указал на рощу, что была возле самого города. К ней в походном строю приближались всадники. Это в полном составе переходила на нашу сторону румынская дивизия. Немецкие же части, оставив Бакэу, продолжали отступление.
От Никифора Ивановича Привалова мы узнали, что после взятия Ясс основные силы 2-го Украинского фронта ушли далеко вперед, а нам в ближайшие дни предстоит преодолеть горные перевалы, на неприступность которых гитлеровцы возлагали большие надежды. [79]