В распутицу
Отгремели бои у Корсунь-Шевченковского, и наш гвардейский казачий корпус устремился к Южному Бугу.
Кавалерия в ту весеннюю пору 1944 года была в особом почете. Распутица невообразимая. По раскисшей земле с трудом ковыляла уставшая пехота. В грязном месиве надолго застревали машины с техникой. Даже танки старались обходить его стороной.
А лошадки топали. Топали день и ночь, по дорогам и бездорожью. Им не давали отдыха. Нельзя было допустить, чтобы противник закрепился на Южном Буге.
...На подступах к Умани нашу колонну на марше проверял командир дивизии генерал-майор К. Р. Белошниченко. Батарея на рысях промчалась мимо него. Вдруг на пути ветхий мост через канаву. Перешли с рыси на шаг. Колеса уже начали считать доски. Ну, думаю, пронесет. Не тут-то было!..
Сразу за мостом нагнал меня командир второго расчета сержант Писарев.
— Товарищ старший лейтенант, беда!
— Что случилось?
— Бричка Бабаева застряла...
Повернули коней назад. Поскакали к мосту. Оттуда доносилось многоголосое: «Разом взяли-и-и!», «Еще взяли-и-и!».
Бойцы, облепив бричку, пытались вытащить задние [63] колеса, которые по самые ступицы провалились в яму у въезда на мост.
— Ну-ка еще разок взяли! — завопил какой-то верзила и уперся плечом в задок брички. — А ты не спи, красавец, — цыкнул он на Бабаева. — Погоняй лошадей, зевака...
— Вперед, вороные! Вперед! — на высоких нотах прокричал Бабаев. Он был явно растерян, этот щуплый черноглазый паренек, и, может, потому казался в тот момент совсем малышом в толпе рослых солдат.
Сильная пара вороных рванула бричку. Что-то заскрипело, хрустнуло...
— Стой! Стой! — гаркнул басом Писарев.
Но было поздно. От брички отвалилось заднее правое колесо, сломалась ось.
— Теперь форменная пробка, товарищ старший лейтенант. Глядите, что делается. — Писарев ткнул рукой в сторону длиннющего хвоста колонны, растянувшейся за мостом.
К бричке приблизился генерал.
— Ваша? — спросил он меня. И, не дожидаясь ответа, распорядился: — Освободите проезжую часть моста.
Я велел солдатам разгрузить бричку. Восемь ящиков с минами быстро перенесли на землю, в сторону от дороги. Туда же легко подтащили и самое бричку. Яму у моста засыпали. Колонна двинулась дальше. Вскоре прогромыхал ее хвост. Уехал и командир дивизии.
День был на исходе. Затянутое непроницаемой пеленой небо предвещало дождь.
— Что делать будем? — с тревогой спросил Бабаев. — Нужна кузница.
— Найдем кузницу, — успокоил его Писарев. — Мы с сержантом уже успели, так сказать, оценить обстановку. Часа через два сюда подойдут тылы полка. Тогда нетрудно будет отремонтировать бричку. [64]
— Догоняйте колонну, да побыстрее! — крикнул я Писареву с Бабаевым и пришпорил коня.
— Ничего, не впервой. Справимся, — долетел вдогонку густой бас сержанта.
Проскакав добрый десяток километров, я настиг батарею, доложил Ченчику о случившемся.
— С бричкой оставили Писарева?
— Так точно.
— Правильно. Этот черта из пекла вытащит...
К Петру Писареву, «потомственному казаку», как он сам любил себя называть, комбат питал особую симпатию. В трудный момент боя под Моздоком сержант бутылками с горючей жидкостью поджег два фашистских танка. С той поры за ним утвердилась слава человека решительного и мужественного.
...Спустя два дня корпус разгромил сильный немецкий арьергард в районе Голованевска и подошел к Южному Бугу. Противник оборонялся ожесточенно, особенно в районе Первомайска. С ходу переправиться на противоположный берег конникам не удалось.
Батареи полка заняли огневые позиции на открытом склоне. Не успели «зарыться в землю», попали под перекрестный огонь вражеской артиллерии. Многие орудия били прямой наводкой. Казалось, стрелял весь берег — так плотно он был «утыкан» вражескими пушками и минометами.
Наши действия сковывала и немецкая авиация. Лошади служили прекрасной мишенью, а непролазная грязь мешала быстро их рассредоточить. Группы «юнкерсов», развернувшись над огневыми позициями, переходили в пике...
После очередной бомбежки на батарею пришел замполит Алексей Захарьевич Завьялов. На днях он стал майором, и все мы с радостью поздравляли его с новым званием. [65]
Завьялов поинтересовался, прибыла ли отставшая бричка.
— О ней, между прочим, даже комдив знает, — напомнил он.
— Это наш второй эшелон, — пошутил Анатолий Заваляев. — Движется на нужном удалении, товарищ майор...
Продолжать разговор не пришлось. С наблюдательного пункта поступила команда Ченчика. Батарея открыла огонь.
С трудом вытаскивая ноги из глинистой жижи, Завьялов обошел огневую позицию, осмотрелся. На прощание сказал, что батареи полка расположены слишком скученно и близко к реке.
— Надо изменить боевой порядок, — заключил майор. — Иначе понесем неоправданные потери.
Командир полка, очевидно, согласился с доводами замполита. С наступлением темноты огневые взводы минометных батарей стали перемещаться на один-два километра в тыл.
Время на смену позиций было ограничено до предела. По решению комдива ночью эскадронам 223-го кавполка предстояло вести бой за плацдарм на западном берегу реки, и батареям следовало их поддержать.
Как ни старались Грязнов, Хамов и другие ездовые, передвижение на новые огневые позиции затянулось. Виной всему были дороги: вязкий грунт засасывал колеса, приходилось на руках перекатывать минометы от рубежа к рубежу, подкладывая под колеса хворост.
Бой за плацдарм у села Подгурье разгорелся незадолго до рассвета. Начали его разведчики кавполка.
Их было трое из одного эскадрона — старшие сержанты Иван Есин, Григорий Хохлов и младший сержант Иван Коротков. В темноте все трое вышли к реке, спустили на воду маленький самодельный плотик. Наспех [66] сколоченное шаткое сооружение из тоненьких бревнышек едва вместило дюжих бойцов. Не мешкая, отчалили. Чтобы не маячить, прижались к бревнам. Оружие держали наготове.
Все внимание — противоположному берегу. Там пока спокойно. Противник не ожидает, что кто-то рискнет переправляться в самом широком месте реки. Поэтому осветительные ракеты озаряют небо значительно выше по течению.
Гребут тихо-тихо. Берег все ближе. Видны его очертания, камни.
Иван Есин разглядел за скальной глыбой две большие лодки. Вот бы завладеть ими да перегнать к своим!
У самого берега плотик перевернулся. Продрогшие разведчики выбрались из воды и сразу — к лодкам. Долетела немецкая речь: лодки охранял пулеметный расчет. Снять охрану удалось без единого звука. Лодки быстро подтащили к воде.
Есин приказал Короткову занять позицию на берегу и приготовиться к стрельбе из трофейного ручного пулемета. А сам с Хохловым направился к лодкам. Не успели разведчики покрыть и трети расстояния до своего берега, их обнаружили немцы. И тут началось...
Группа гитлеровцев, строча из автоматов, бросилась к воде. Здесь их встретил кинжальным огнем Иван Коротков. Времени хоть и было в обрез, позицию младший сержант выбрал удобную: прополз с пулеметом вверх по берегу, расположился у вросшего в землю камня.
Несколько автоматчиков рухнули у самой кромки воды. Остальные отпрянули.
При тусклом свете вражеских ракет, повисших над рекой, Коротков увидел лодки. Вокруг них от стрельбы вражеских пушек поднимались фонтаны. «Только бы доплыли!»
Не успел оторвать взгляд от реки, снова послышался [67] треск автоматов. Прямо на позицию пулеметчика надвигалась плотная цепь гитлеровцев. Ракеты не гасли, и Коротков отчетливо различал темные фигуры автоматчиков.
«Подпущу поближе, ударю наверняка. А вдруг не успею! Их много. Пора...» И младший сержант нажал на спуск. Пулемет не подвел. Цепь автоматчиков быстро редела.
Коротков нет-нет да оглядывался назад — ожидал нападения с тыла. «Поняли, наверное, немцы, что я тут один-одинешенек. Только живым не дамся!»
Нет, не один был на вражеском берегу младший сержант Иван Коротков. Не оставили мы без помощи в трудную минуту боевого товарища, прикрыли его.
Прикрытие было надежным. Генерал Белошниченко приказал нашему полку непрерывно держать под обстрелом противоположный берег. Пушечные батареи подавляли огневые точки противника, а минометные препятствовали атакам гитлеровцев на клочок земли, обороняемый Коротковым. Это требовало от нас, минометчиков, особой точности в стрельбе — малейшая оплошность грозила гибелью смельчаку разведчику.
Огонь батарея вела в темпе. Больше всех доставалось первому и второму расчетам. Место Писарева занял ефрейтор Федор Борщов, грамотный наводчик, заменивший погибшего Хурциго на посту комсорга. Борщов уверенно дублировал мои команды, следил, чтобы заряжающий проверял все основные и дополнительные заряды: в мокрую погоду порох мог легко отсыреть.
Есину и Хохлову чудом удалось причалить. Лодки не сразу заполнили эскадронцы — мешала артиллерия противника. Бойцы пробирались к ним сквозь огонь по одному, по двое.
Плыть обратно было тоже не легко. Вода бурлила и пенилась от бесчисленных осколков раскаленного металла. [68] По-прежнему светили вражеские ракеты. На середине реки осколком снаряда продырявило лодку Есина.
— Быстро черпать воду! — приказал старший сержант. — А сам, не выпуская автомата, продолжал наблюдать за берегом.
Положение Короткова было по-прежнему тяжелым. Более часа длилось его единоборство с врагом. Несколько раз, благо позволяла темнота, менял он позицию. Во время одной из вражеских атак его ранило в голову. Сгоряча подумал: «Пустяк, царапина». Достал из кармана индивидуальный пакет, как мог обмотал бинтом голову. А рана не давала покоя, кровоточила. К тому же кончались патроны. Но он знал: товарищи спешат на помощь, и это придавало силы.
Гитлеровцы все же попытались подобраться к нему с тыла. Подкрались, с гиканьем бросились вперед. Коротков швырнул в них из-за камня последнюю гранату...
Утром на огневую вновь пришел майор Завьялов. Он-то и рассказал подробности боя за плацдарм. Коротков выстоял. Огнем пулемета помог высадиться лодочному десанту. Затем начали переправу эскадроны. Есин с Хохловым присоединились к младшему сержанту, и все трое уже не покидали занятую позицию.
— Герои! — выразил общее мнение о разведчиках Федор Борщов.
Завьялов призвал батарейцев равняться на тех, кто совершил подвиг, и закончил беседу словами:
— Родина высоко оценит их мужество.
Замполит не ошибся. Несколько позднее младший сержант Иван Никонович Коротков был удостоен звания Героя Советского Союза, а старшие сержанты Иван Дмитриевич Есин и Григорий Павлович Хохлов награждены орденом Красного Знамени.
...Несмотря на распутицу, плацдарм на западном берегу Южного Буга расширялся с каждым часом. Вслед за [69] 223-м кавполком реку форсировал 214-й. Пришло время, и генерал Белошниченко приказал двигаться к переправе артиллерии и минометам.
Комбат с НП передал мне по телефону:
— Вытягивайте батарею на дорогу к переправе. — И, немного помолчав, спросил: — Ну как там Писарев? Не появился?
— Пока нет. Ждем. Не провалилась же их с Бабаевым бричка сквозь землю.
Бои за плацдарм ускорили освобождение Первомайска. Судьба города, который атаковали части 5-й гвардейской армии, была предрешена. Гарнизон противника не выдержал натиска советских войск.
От Первомайска наш корпус ускоренным маршем двинулся к Днестру. В пути останавливались лишь на два-три часа, чтобы поесть, покормить лошадей. А там снова вперед, по слякотной, исковерканной рытвинами дороге.
...В то время (это я узнал потом) наш «второй эшелон» был еще далеко от Южного Буга: дважды подводила Писарева и Бабаева ось колеса. Не одну бессонную ночь провозились они, прежде чем отремонтировали бричку. А путь казался им все длинней и длинней. Растянулись на том пути бесконечные колонны полков, дивизий, корпусов. Были у них свои маршруты, свои задачи. А Петр Писарев правильно вел свой «второй эшелон». Полагался он лишь на собственную смекалку да острый глаз, способный среди сотен надписей на стенах домов разглядеть одну, нужную — «Хозяйство Литвинова».
В конце марта казачий корпус форсировал Днестр. Миновав аккуратный молдавский городок Сороки, мы круто повернули на юг, на Оргеев. Гитлеровцы прочно удерживали там оборону.
— Ну и темпы, — поделился со мной Ченчик. — Где тут Писареву нас догнать! [70]
Мы долго ехали рядом. Прикидывали: когда он нагонит батарею и вообще возможно ли это.
В один из первых дней апреля колонна приближалась к Оргееву. Позади остались населенные пункты Казанешты, Вадулека, Банешты, где противнику не удалось нас задержать. Внезапно крупными хлопьями повалил снег. Сугробы росли на глазах. Справа затрещал пулемет. Один, второй. Полк вступал в бой...
Огневую позицию я выбрал на открытом месте, недалеко от дороги. Метрах в пятидесяти начинался овраг. Установи мы в нем минометы — лучшего и желать нельзя. Но добраться до оврага было невозможно из-за грязи.
Стреляли весь день. Подавили несколько целей. Эскадроны же не продвинулись ни на шаг: у противника были заблаговременно подготовлены и разветвленная сеть траншей, и система огня.
К вечеру стало подмораживать, а снегопад не прекращался. Все только диву давались: апрель, юг и такие сугробы!
Помкомвзвода Спринцын обратил мое внимание, что на взгорье, у лесной опушки, передвигаются какие-то люди.
Я высказал предположение, что это, возможно, немцы, поскольку эскадроны залегли ближе.
— Ох и худо же нам будет, — покачал головой Спринцын. — Оттуда наша огневая как на ладони.
Единственный выход я видел в том, чтобы ночью оборудовать огневую позицию в овраге. Правда, сделать это было невероятно трудно. Раньше помехой служила грязь. Сейчас — снежные завалы. Придется всю ночь расчищать снег, чтобы подтащить минометы к оврагу. «А стоит ли? Люди выбьются из сил. И не исключено, что сработают впустую: завтра же могут приказать сниматься с этого места».
Прикинув все это, я решил позицию не менять. [71]
На другой день с места мы не сдвинулись. Как только растаял утренний туман, с лесной опушки по нашей огневой ударила вражеская самоходка.
Один из снарядов угодил в бруствер моего неглубокого окопчика. Осколок продырявил шапку. Я потерял сознание. Когда очнулся, увидел склонившегося надо мной Спринцына. Он что-то говорил, а я ни слова не мог расслышать.
Полностью слух вернулся недели через две. Контузия была, видимо, минимальной расплатой за мои неверные действия.
...В изнурительные бои у Оргеева втянулась подошедшая пехота. Казачий корпус снова двинулся на запад. Дороги начали подсыхать, суточные переходы стали большими.
Солнечным апрельским утром наш полк подошел к реке Прут. Сколько было радости — не передать! От головы в хвост колонны поскакали Завьялов и Тишаев, оповещая на ходу:
— Вышли к государственной границе СССР! Впереди — Румыния!
Волнами покатилось дружное «ура».
Первые километры по румынской земле прошли рысью. Гитлеровцы в панике бежали. Нагнали мы их только в предгорьях Карпат. Но сбить врага с занимаемых рубежей сразу не удалось. Наступил период длительных боев в обороне. [72]