Василий Справедливый

Конники вышли, как говорится, на оперативный простор. Ночью миновали Шполу. По заснеженному шоссе двинулись дальше, к районному центру Ольшана.

Наша и вторая пушечная батарея старшего лейтенанта Дьяченко были вместе, поддерживали 223-й кавполк. Ченчик и Дьяченко ехали рядом. Оба в бурках. Оба на рыжемастных лошадях. В остальном у комбатов было мало сходства. Иван Ченчик, бледнолицый, острый на язык крепыш, очень любил подзадорить чернявого рассудительного во всем Василия Дьяченко.

Тогда, на дороге к Ольшане, Ченчик вдруг и полюбопытствовал:

— Слушай, Василий, чего это тебя Справедливым называют?

Двигаясь чуть поодаль, я слышал, как Дьяченко грозно парировал:

— Каждый от меня по заслугам получает. И ты, Иван, свое получишь за шпильки...

Чего он тогда разъярился, я так и не понял но сей день. Дьяченко слыл в полку одним из лучших командиров. Умел быстро подбирать ключи к солдатскому сердцу. Самых отпетых разгильдяев переводили к нему в батарею на исправление. И он исправлял.

...Был у нас боец Самсонов. Ездовым в хозвзводе полка числился. Одни неприятности командирам доставлял [49] — то спиртное употребит, то драку затеет, то на час-другой и вовсе куда-то исчезнет. Все кругом разводили руками: что с ним сделаешь? Детдомовский, рос сиротой. И вот направили Самсонова к Дьяченко на батарею. Тот без колебаний определил нарушителя в орудийный расчет, стал готовить из него заряжающего. Спуску не давал. Провинится Самсонов — командир орудия накажет, отличится — поощрит. Весь расчет взялся за новичка. Отменным бойцом его сделали.

Офицеры, бывало, не раз просили старшего лейтенанта Василия Дьяченко поделиться опытом воспитательной работы. Но в ответ всегда слышали одну и ту же фразу: «У меня все по справедливости». Так в шутку и прозвали командира пушечной батареи Василием Справедливым...

Так вот, по дороге к Ольшане разговор между Дьяченко и Ченчиком грозил окончиться неприятной стычкой. Но Ченчик не успел ответить своему другу. Недалеко в кювете разорвался снаряд. Кони шарахнулись в сторону. Кто-то крикнул: «Слева — танки!»

Колонна остановилась. Дьяченко мигом развернул батарею на пригорке справа от дороги. Ченчик, взяв с собой разведчиков, поскакал к командиру полка. Мне велел выбрать огневую позицию за пушками на небольшом удалении.

Осмотревшись, я заметил неглубокий овраг метрах в трехстах от дороги. Туда и направил упряжки с минометами.

Близился вечер. В серой пелене сумерек угадывались контуры трех вражеских танков.

— Рвутся, гады, на шоссейку, — услышал я хриплый голос коновода.

Первое и второе орудия из батареи Дьяченко открыли огонь. Головной танк загорелся. Два других, застыв на месте, не прекращали стрельбы. [50]

В обоих расчетах вышли из строя наводчики. Орудия остались без щитовых прикрытий: их снесли вражеские снаряды.

Вместо наводчиков к панорамам встали заряжающие. И тот самый Самсонов, которого в хозвзводе считали отпетым человеком, подбил танк.

— Так держать! — прокричал Дьяченко, но тут же мысленно прикинул: «Без щитов расчетам не устоять!..»

С наступлением темноты гитлеровцы не решились продолжать атаки. Батарея выдержала единоборство с танками. Но Дьяченко понимал: это лишь первый натиск.

Ольшана оказалась совсем близко. Ченчик передал по телефону с наблюдательного пункта:

— Вижу крайние хаты... Скопление пехоты... Готовьтесь к открытию огня!

Ударили наши минометы. Накрыли одну цель, вторую. Потом поступила команда оборудовать огневую по всем правилам.

Стали зарываться в мерзлую землю. А тут — посыльный от Дьяченко:

— Вы старший на батарее?

— Я.

— Комбат просил прислать артмастера.

— А где ваш собственный?

— На месте. Работы больно много. Одному не управиться. Как-никак два щита требуется поставить...

Вызвал артмастера. Младший сержант Данцев с сумкой через плечо, до отказа набитой инструментами, последовал за посыльным.

Противник не проявлял активности. Земляные работы на огневой шли полным ходом. «А почему бы мне не побывать у Дьяченко, не узнать самому, что к чему?»

Комбат два в стороне от орудий отдавал старшине какие-то распоряжения. Увидев меня, поинтересовался:

— Видал, как щиты полетели? [51]

— Да.

— Такая же штука приключилась у меня с одной пушкой на Северном Кавказе, под станицей Александровской... Только днем. Сейчас, в темноте, дело проще. Наладим. Людей вот не вернем, — вздохнул комбат, — а щиты поставим. — И снова обратился к старшине: — В помощь артмастерам выделить по два человека из третьего и четвертого расчетов. Задачу поставлю сам.

Старшина ушел. Дьяченко обрисовал обстановку, высказал предположение, что утром будет жарковато.

— Потому и артмастера попросил. Тороплюсь. Утром танки наверняка наведаются...

Один за другим подошли четыре солдата.

Вернулся старшина. Обвел взглядом бойцов. Подошел к комбату. Что-то шепнул ему. Дьяченко от неудовольствия покачал головой. Отвел старшину в сторону. Вполголоса проговорил:

— Прошу вас, старшина, не делать исключений...

— Товарищ старший лейтенант, — настаивал старшина, — можно же обойтись без старика. Гляньте, — кивнул он в сторону одного из бойцов, — устал старик. А ему броню тягать...

При свете луны я присмотрелся к скуластому бойцу с задумчивыми темными глазами и, признаться, ничего старческого в нем не заметил. Усталости тоже. На вид ему было под пятьдесят.

Дьяченко махнул рукой. Дал понять старшине, что разговор окончен. А тот не унимался:

— Не тоже, не тоже, товарищ комбат. Пойду взгрею командира расчета. Я ж ему наказывал не трогать старика...

— Товарищ старшина, — тоном, не терпящим возражений, отрезал Дьяченко, — в батарее все солдаты на одинаковом положении. Понятно? Ни у кого нет привилегий. Последний раз предупреждаю. Идите! [52]

Происшедшее было мне непонятно. Хотел расспросить старшину. Но тот, буркнув что-то под нос, растаял в темноте.

За мной прибежал коновод: комбат Ченчик приказал по телефону — немедленно менять огневую позицию.

На темном небосводе то тут, то там полыхали пожары. Причудливые фигуры вырисовывали трассы пуль. Вдали вспыхивали мутно-желтые немецкие ракеты. Мы двигались в район новой огневой...

Артмастер Данцев пришел утром. Сбросил тяжелую сумку с инструментом, стряхнул снег с шинели, сказал:

— Уморился за ночь порядком. Да не зря. Наши пушкари такого перца фрицам задали! Эх, кабы вы видели, товарищ старший лейтенант...

Кое-что я уже знал. На рассвете батарея Дьяченко подбила пять танков. Эскадроны 223-го кавполка на плечах у противника ворвались в Ольшану. На ее восточной окраине завязался ожесточенный бой...

Только одного я не мог уяснить: почему так строго говорил комбат два со старшиной?

До позднего вечера батарея вела огонь по сахарному заводу, где засел противник. Позже опять меняла огневую, ближе к боевым порядкам эскадронов.

Давала себя знать распутица. Колеса по ступицы вязли в липкой кашице, и мы с превеликим трудом добрались до места.

Эскадроны залегли под сильным артогнем. Гитлеровцы, укрепившись в селе Вербовка, что вплотную примыкало к Ольшане, отчаянно сопротивлялись.

К ночи стрельба утихла. Ченчик пришел на огневую: комбата интересовало, как мы устроились на новом месте.

Я, между прочим, поведал ему о бойце, из-за которого у комбата два разгорелся сыр-бор со старшиной. [53]

— Так и сказал: ни для кого нет привилегий? Ну и Василий Романович... Ну и Справедливый! — от души хохотал Ченчик.

Мне было невдомек, что все это означало. Заметив мое недоумение, комбат пересилил смех:

— А знаете, кто тот боец?.. Батько Справедливого — Роман Леонтьевич Дьяченко... [54]