Разведчик Иван Кнышов
Марш длился месяц. Начался он под новый, 1944 год у Каховки, где корпус стоял на отдыхе. Завершился у Шполы, что на Черкасщине.
Переход был тяжелым, изнурительным. Двигались ночью и днем. В стужу и слякоть. В пургу и гололедицу.
Морозным утром 28 января услышали наконец взрывы снарядов, пулеметную дробь. Где-то совсем рядом шел бой.
Подкованные на шипах, мохнатые заиндевевшие кони с натугой тащили по ледяной корке булыжника артиллерийские орудия и минометы. С головы колонны покатилось настороженное «Входим в прорыв». Где? Какой? — об этом знали немногие.
Три дня назад танковая армия генерала П. А. Ротмистрова прорвала вражескую оборону. На Правобережной Украине началась грандиозная Корсунь-Шевченковская операция. Нашему корпусу предстояло развивать наступление танкистов в глубине обороны противника.
В прорыв мы не вошли. Крупными силами пехоты и танков немцам удалось заткнуть брешь в своей обороне. Два танковых корпуса из армии Ротмистрова оказались отрезанными от главных сил фронта.
В конце второго дня нашего наступления начальник штаба полка капитан Падалко докладывал командиру полка майору Литвинову положение дел. [40]
— Что-о-о? Никак не пробьемся к нашим танкистам? — сердито переспросил Литвинов, и его смуглое лицо совсем потемнело. — Вы понимаете, Александр Федорович, чем это пахнет? — Майор нервно постучал коротким стеком по отполированному буркой голенищу. Вся его невысокая, но необыкновенно подвижная фигура, состоявшая, казалось, из одних мускулов, выражала негодование. — Вы понимаете, понимаете, — повторил он, — во что обходится нам топтание на месте? А почему топчемся? Мало подавляем целей... Эскадроны без нас, артиллеристов, вперед не пойдут. А мы не можем справиться с паршивенькими самоварами...
Порывы ледяного ветра обдавали КП снежной пылью. Литвинов поминутно смахивал с лица колючие крупинки. Может, поэтому он злился все больше.
Свидетелем разговора командира полка с начальником штаба я стал по чистой случайности: поздно вечером прибежал на КП, чтобы вручить капитану Падалко запоздалое донесение от Ченчика.
Задубевшими на ветру пальцами Литвинов долго вертел клочок бумаги, переданный ему начальником штаба, и приговаривал:
— Хитер комбат четыре, хитер — ничего не скажешь. Прошляпил с донесением — решил старшего на батарее прислать. Авось обойдется... Так вот, Александр Федорович, — заключил Литвинов, — передайте Ченчику: я жду от него очередного донесения. Какого — сам знает. И вовремя!..
Ченчик не прошляпил... В полдень командир полка лично поставил ему задачу: подавить батальонные минометы противника, те самые «паршивенькие самовары», о которых он упомянул. Много хлопот доставляли они наблюдательным пунктам полка. Не было от них покоя ни разведчикам, ни связистам.
Назойливые разрывы-хлопки маленьких мин, оставлявших [41] после себя рыжие отметины на снегу, не смолкали ни на минуту. Осколки не давали поднять головы, секли телефонный кабель.
Минометов у гитлеровцев было четыре — шесть штук. Но упрятать их сумели надежно. Сколько Ченчик ни пристреливал цель, накрыть ее никак не удавалось: самих минометов никто не видел, они безнаказанно продолжали делать свое дело.
— Не иначе, из ямы палят, — уверял Ченчика командир отделения разведки младший сержант Кнышов. — От бисови души... Ну, хоч бы дымок засикты, — приговаривал он, медленно вращая стереотрубу и просматривая каждый подозрительный бугорок.
После длинной очереди беглого огня «паршивенькие самовары» (у нас они значились как цель № 11) умолкли. Ченчик с облегчением вздохнул. Теперь бойцам не угрожали больше вражеские мины. Теперь он мог без зазрения совести написать в донесении, что минометы противника подавлены.
Комбат поудобнее устроился в окопе. Достал из пухлой кожаной сумки блокнот, карандаш. Начал писать, но остановился на первой же фразе. Слух уловил едва различимые в пулеметной трескотне звуки, похожие на старческий кашель: снова открыли огонь минометы врага.
— Ну и ну... — От досады Ченчик сломал карандаш. Скомандовал батарее возобновить стрельбу по цели № 11.
Часа через три комбат прислал ко мне телефониста с донесением, которое надо было немедленно доставить командиру полка. Злополучная цель оставалась неподавленной.
...С КП командира полка я вернулся на огневую. Ветер утих. Подмораживало. Луна мягко высвечивала на снежном ковре глазницы воронок.
По телефону я сообщил Ченчику, что выполнил его приказание и передал донесение командиру полка. О реакции [42] Литвинова распространяться не стал. К чему было волновать комбата!
Ночь прошла относительно спокойно. А чуть забрезжил рассвет, снова «закашляли» немецкие минометы.
Нелегко было комбату разделаться с ними. По артиллерийским канонам, поскольку цель ненаблюдаема, предстояло вести огонь по площади. Это означало, что будет ухлопано много времени и боеприпасов. Ченчик не мог позволить себе такую роскошь: батарея привлекалась для стрельбы по многим целям. Нужен был иной выход.
«А что, если сделать минометы противника наблюдаемыми?» — эта мысль не покидала Ивана Кнышова. Затянутый в белый маскхалат, младший сержант несколько раз отползал в сторону от НП, забирался на подбитый немецкий танк, вскидывал к глазам бинокль, изучая местность.
Утром на огневую пришла запоздалая весть: танкисты Ротмистрова овладели Шполой, позавчера достигли Звенигородки. Выходит, пока мы отражали атаки гитлеровцев, наши танкисты успешно действовали у них в тылу.
Парторг батареи Кириченко начал беседовать с людьми. «Ай да танкисты, ай да молодцы! — в один голос твердили солдаты. — Далече ушли... А мы заладили «цель номер одиннадцать» и — ни с места!..»
Беседу парторга прервала очередная бомбежка. В разгар бомбежки позвонил комбат. Приказал встретить младшего сержанта Кнышова и выделить в его распоряжение телефониста с двумя катушками кабеля.
— Будем занимать боковой НП, — заключил комбат.
Я невольно пожал плечами. Зачем? Какой боковой? Или не расслышал? От грохота взрывов звенело в ушах...
Все стало понятно с приходом Ивана Кнышова. Командир отделения разведки обнаружил ничейную высотку, откуда наверняка просматривались минометы противника. [43]
Напрямую к высоте не добраться: каждый метр пристрелян вражескими пулеметчиками. Кружной путь лежал через огневую, далее по глубокой балке, что отходила от лощины.
Наши зенитки напугали немецкие самолеты. На несколько минут воцарилась тишина. Мы с Кириченко слушали Кнышова.
— Тэмный я чоловэк, товарищ старший лейтенант, — ввернул под конец Кнышов свою излюбленную поговорку. — Лупцевать меня треба. Два часа глядив на тот бугор, а тильки опосля смекнул: ничейный он. Заберысь туды намедни — каюк фрицевским «самоварам»...
Кириченко подмигнул мне. Парторг, как и я, воспринял признание Кнышова как шутку. Мы оба понимали: не впустую потратил он два часа. «Тэмный чоловэк» считался лучшим разведчиком в полку. По-юношески долговязый младший сержант с приятной застенчивой улыбкой отличался природным умом, находчивостью, расторопностью. К тому же за его плечами была десятилетка. Но парень старался ничем не выделяться среди других и даже изъяснялся, как его земляки, на этаком ростовско-украинском диалекте.
Вместе с телефонистом Кнышов двинулся в сторону балки. За ними, извиваясь, ложилась на снег черная жилка кабеля.
— Хлопец не промах! — бросил мне Кириченко, наблюдавший за Кнышовым. — И ориентируется, видать, правильно...
Час назад у входа в балку Кириченко заметил группу автоматчиков в маскхалатах. Когда справился, кто и откуда, выяснилось: дивизионные разведчики.
Комбат не давал огневикам скучать. Пока боковой НП не вступил в действие, батарея стреляла по вражеской пехоте, накапливавшейся для атаки. Залпы следовали один за другим. [44]
В лощине, где располагалась огневая, стало сумрачно. Голубизну неба затягивало непроницаемой пеленой. Утренний морозец сменялся оттепелью.
Кнышов дал знать о себе не скоро. Нелегко было идти по заснеженной балке. Взбираться на ничейную высотку пришлось к тому же под сильным орудийным огнем. Они с телефонистом ползли, ощущая под собой размякшую землю. А над головой с визгом проносились осколки снарядов.
— Шибче, шибче! — подгонял Кнышов телефониста. Ему не терпелось быстрее достичь кустарника на правом скате высотки, за которым, казалось, удобнее всего будет укрыться и обозревать местность.
Чутье не обмануло разведчика. Четыре вражеских миномета оказались перед ним как на ладони. Стоят в глубокой выемке. Тут же два бронетранспортера с боеприпасами.
— Связь есть! — доложил телефонист, укрепляя аппарат у корневища кустарника.
Четко провел Кнышов трудную для артиллеристов пристрелку с большим смещением. Сразу же перешел на поражение.
— Каюк, каюк вам, бисовы души, — приговаривал он. глядя в бинокль.
А на огневой кипела работа. Кириченко носился от расчета к расчету, проверял установки, маркировку мин. Глаза, как всегда, лучились, губы шептали:
— Браво Кнышов! По-комсомольски действует...
Вскоре с бокового НП поступила команда «Стой! Записать!».
Цель №11 больше не существовала.
Кнышов ликовал. Не зря тащились они сюда, утопая в снегу! Не зря размотали километр кабеля! А ежели попробовать и другие цели?.. Еще раз оглядел в бинокль [45] местность. Ничего особенного!.. Другие цели побывали уже под обстрелом других батарей.
Час спустя Ченчик приказал оставить боковой НП. Причину объяснил просто: активность противника иссякла. Кнышов и сам это заметил. Даже на ничейной высотке, под боком у позиции гитлеровцев, больше не рвались снаряды.
Телефонист отключил аппарат.
— Погоди, — тронул его за плечо Кнышов. — Не разберу, шо воно за штука. — Бинокль его был направлен в сторону группы деревьев, торчавших у выхода из балки. — Танк, чы шо?
— Видать, немецкая самоходка, — наобум подсказал телефонист. — Пушка ее...
— Тьфу, — перебил Кнышов. — Тэмный я чоловзк. Та цэ ж наша тридцатьчетверка. Вот штука... А чого вона тут? — И быстро бросил телефонисту: — Жди!
Побежал вниз. Кубарем скатился в балку. Встал. Проверил автомат. И — дальше... Тонкие почерневшие стволы деревьев чуть-чуть прикрывали стальную махину. От нее тянулся трос. За пригорком стоял тягач. Двое в овчинных полушубках и танкошлемах копошились у кормовой части.
«Наши!» — уверил себя Кнышов и вышел из-за укрытия.
Танкисты оказались ремонтниками из 20-го корпуса армии Ротмистрова. Они вернулись из Шполы за командирской боевой машиной, что вышла из строя во время атаки. Машина получила незначительные повреждения, и ребята рассчитывали доставить ее в часть своим ходом.
Рассказ танкистов-ремонтников немало удивил Кнышова. «Не иначе как разыгрывают, черти», — решил он, а вслух произнес:
— Буде, хлопци, дурака валять. Немцы загодя дорогу перекрыли. Як же вы из Шполы сюда?.. [46]
— И этот не верит! Русским языком тебе говорю: шли на тягаче из Шполы через Лебедин. Всего-то расстояние двадцать пять километров. И никаких немцев не повстречали, — в сердцах сказал один из танкистов.
— Стало быть, имеется коридор? — ни к кому не обращаясь, произнес Кнышов.
Ему не ответили. У парней в полушубках были свои заботы.
С налитого свинцом неба густыми липкими хлопьями повалил снег. Кнышов разыскал телефониста, сказал, чтобы тот собирал свое хозяйство и возвращался на нашу огневую позицию, и сам быстро зашагал в том же направлении.
Увидев разведчика, мы поняли, что большую часть пути он не шел, а бежал: юноша еле держался на ногах. Но лицо его светилось счастьем.
— Есть коридор. Через него пройдет вся дивизия, весь казачий корпус!
Вскоре позвонил Ченчик. Он приказал мне вместе с Кнышовым отправиться на командный пункт полка.
Выслушав доклад разведчика, майор Литвинов спросил капитана Падалко:
— То же самое, по-моему, утверждают дивизионные разведчики. Не так ли, Александр Федорович?
— Так. Полчаса назад из штадива сообщили...
Кнышов побагровел:
— Тэмный я чоловэк. Семь потов согнал с себя. А за ради чого? — буркнул он мне и уже совсем другим тоном спросил у командира полка: — Разрешите идти, товарищ майор?
— Погодите. — Литвинов крепко пожал руку младшему сержанту. — Благодарю за находчивость, за выбор бокового НП. Важную вы уничтожили цель. — И, повернувшись ко мне, добавил: — Передайте Ченчику, чтоб представил реляцию. Буду ходатайствовать перед комдивом [47] о награждении младшего сержанта Кнышова орденом Красной Звезды.
Под вечер, снявшись с огневых позиций, полк вслед за эскадронами двинулся на Шполу. Через узкий коридор, простреливаемый артиллерией противника, прошла вся наша 63-я кавдивизия. [48]