«Был «юнкерс» — и нету!»

Есть в низовьях Днепра, у самого лимана, небольшой уютный городок Голая Пристань. Откуда появилось такое название, сказать трудно. Возможно, когда-то здесь и было пустынно. Но в осеннее утро 1943 года городок показался нам очень зеленым и шумным.

Много народу высыпало встречать наш кавалерийский корпус. Ликующие жители вынесли на улицы бутыли вина, корзины фруктов, всякую снедь.

Колонна шла сквозь живой людской коридор.

Девушка в нарядной украинской одежде выбежала на дорогу как раз в тот момент, когда мимо на двух бричках проезжали пулеметчики батареи. Она смущенно протянула худощавому немолодому сержанту букет ярких цветов.

Сержант взял цветы и под одобрительные возгласы чмокнул девушку в щеку.

— Молодец, Заварзин! Не посрамил нашего брата, — услышал я окающую речь командира пулеметного отделения Ивана Прокаева.

— А то как же, товарищ старший сержант, — сверкнул ослепительно белыми зубами Николай Заварзин. — Нам плошать не тоже...

Заварзин хотел сказать еще что-то, да не успел. Над колонной прокатилось тревожное: «Воздух!»

— Пулеметы — к бою! — Прокаев задрал голову. Желтые кроны деревьев заслоняли небо. Он махнул рукой в сторону ветхой изгороди. [34]

Ездовые поняли командира. Несколько секунд — и обе брички оказались на огороде, по ту сторону изгороди.

— Ну-ка, Дегтярев — Шпагин крупнокалиберный, покажи себя, дружище! — скороговоркой выпалил Заварзин и начал готовить пулемет к ведению зенитного огня.

У другого пулемета той же марки ДШК встал Прокаев.

«Воздух! Воздух! Воздух!» — дублировали сигнал наблюдатели на батарее.

Цокот копыт и грохот тяжелых бричек заглушили рев моторов. Колонна рассредоточилась. Жители разбежались.

Вместе со взводом я залег у дороги, в кювете. Ввысь нацелили карабины и автоматы. Прямо над нами почти на бреющем полете пронесся огромный трехмоторный транспортный самолет с крестами на крыльях.

Размеренная пулеметная дробь перекрыла автоматные очереди, выстрелы карабинов.

Самолет взмыл ввысь, но курса не изменил. В синеве утреннего неба вспыхивали белые, как вата, облачка — это рвались снаряды корпусных зениток.

Заварзин прекратил стрельбу. С досады сплюнул, махнул рукой.

— Мазилы! — крикнул кто-то из кювета. — Таким в обозе тащиться, а не за пулеметы браться.

Это было слишком. Погрозив кулаком в пространство, Заварзин подбежал к Прокаеву, пустился в объяснения...

Прозвучал «Отбой». Улица вновь ожила. Внезапно прискакал посыльный из штаба. Передал приказ — расположиться на дневку.

Комбат послал меня к пулеметчикам: «Решите, где им лучше выбрать огневую позицию».

— Только не здесь, товарищ лейтенант, — доказывал мне Николай Заварзин. — Видали, как низко шел? Поди сбей его, коли он мигом за домами скрывается. Нам высотка нужна... [35]

— Высотка... Оно, конечно, хорошо, — заокал Прокаев. — А сыщи ее...

Вокруг — дворы, забитые войсками. Лишь метрах в ста пятидесяти от нас, перед двухэтажным зданием, была обширная пустая площадка.

Направились туда.

— Годится? — спросил я у Прокаева.

— Пожалуй.

— Нет, товарищ лейтенант. Не то, — блеснул острыми глазами Заварзин. — Тут, ежели он со стороны здания зайдет, не узреешь...

— На крыше здания должен быть наблюдатель.

— Какой там наблюдатель, товарищ лейтенант, когда наводчику ничего не видно! Наводчику первым делом обзор требуется. Нас в Коврове учили...

— Постойте, сержант, — вмешался было Прокаев.

Но Заварзина трудно было переубедить. Человек он был дотошный, любил, как говорят, в каждом деле до истины докопаться. Я понял это еще три месяца назад, когда Заварзин и Прокаев только прибыли на батарею из Ковровской кавалерийской школы младших командиров. Получили они тогда для отделения два новеньких пулемета ДШК. Никто не знал, как к ним подступиться. Взял Заварзин в руки формуляр. Прочитал. Засел за пулемет. Через два дня каждый винтик на память знал, с закрытыми глазами производил разборку и сборку.

— А что, коли мой пулемет установить на крыше, — предложил вдруг Заварзин. — В том месте, где жесть содрана. — Сержант показал на узкое чердачное окошко, под которым зиял черный прямоугольник.

— Оно неплохо, — согласился Прокаев.

— Тогда действуйте, — заключил я.

Пулемет Заварзина по частям затащили на чердак. Второй ДШК остался на площадке перед домом. Оба пулемета подготовили к открытию огня. [36]

Только я разобрался с пулеметчиками, вызвали на совещание к комбату.

Ченчик собрал всех коммунистов. Так он поступал всегда, когда предстояло что-то важное.

— Командир полка просил передать: выступаем вечером. Всем быть начеку. Не расслабляться. На том берегу Днепра — Херсон. Гитлеровцы по воздуху связаны со своими войсками в Крыму. Самолеты курсируют... Понятно? — Ченчик задержал взгляд на Прокаеве: — Особенно это надо учесть вам, старший сержант. Установите дежурство.

Проверив порядок у огневиков взвода, я снова направился к пулеметчикам. Издали приметил Заварзина. Он возился у треноги пулемета, вросшей в чердачное перекрытие.

— Как устроились?

— Отлично, товарищ лейтенант.

Заварзин не преувеличивал. Облюбованное им место вполне подходило для наблюдения и стрельбы.

У входа в здание я увидел ту самую девушку, что вручила Заварзину букет цветов на дороге. Она старательно очищала от грязи ступеньки крыльца.

От девушки я узнал, что раньше в этом доме была школа. Гитлеровцы устроили здесь госпиталь, а перед уходом из городка привели дом в полную негодность.

Мне захотелось осмотреть здание. Но едва вошел внутрь, сверху послышался голос Заварзина:

— Воздух! Воздух!

Я выбежал во двор.

— Опять транспортный, — сказал Прокаев, прислушавшись к звенящему гулу моторов. — Из Крыма...

— «Юнкерс-52», — подтвердил Заварзин, наводя пулемет на цель. — Ишь, стервец, идет без прикрытия.

— Оно верно, — согласился Прокаев. — С прикрытием у фашистов нынче туго! Это тебе не сорок первый... [37]

Лучи полуденного солнца спроектировали на земле слегка смазанные контуры трехмоторного самолета. Шел он гораздо выше, чем первый. Видимо, утром гитлеровцы еще считали Голую Пристань своей территорией.

— Ну-ка, Дегтярев — Шпагин крупнокалиберный, покажи себя, дружище! — повторил Заварзин излюбленную фразу и нажал на спуск.

К цели потянулись красные трассы со смертоносными жалами пуль.

— За лентой следите, Шумаков! — крикнул Прокаев помощнику Заварзина, который, не отрываясь, глядел на самолет.

Снизу я видел слившегося с пулеметом Заварзина. На сухощавом лице сержанта прыгали желваки.

Очереди становились все короче, будто что-то сдерживало стрельбу. А самолет безнаказанно удалялся, пока его не «приняли на себя» корпусные зенитки.

Потом пулемет заглох.

— Что за чертовщина? Заедает... А не должно. — Заварзин пощупал рукой люльку пулемета. — Давай-ка, Шумаков, тащи сюда формуляр...

— Погодите там с формуляром. Стрелять-то кто будет? — сердито бросил Прокаев.

Заварзин показал на пулемет, установленный на площадке перед домом.

Прокаев согласно кивнул: так или иначе неисправность надо было устранять.

Заварзин придирчиво осмотрел направляющие пазы люльки и сразу понял, в чем дело: в пазы попала грязь во время сборки пулемета на крыше здания.

— А ведь вы докладывали «Все в порядке!». Не так ли, Шумаков? — строго посмотрел сержант на своего помощника.

Тот виновато молчал. [38]

Пазы промыли. Заварзин тщательно проверил и слегка смазал каждый. Завершив сборку, доложил командиру отделения: «Пулемет к стрельбе готов».

У меня выдалось несколько свободных минут. Подсчитав оставшиеся в огневых взводах боеприпасы, я было направился к комбату с цифровыми данными. Слышу, снова гудят самолеты.

— Повадились, проклятые, летать среди бела дня, — буркнул Прокаев.

Воздух распорола короткая встречная очередь. Потом, когда цель оказалась над домом, прозвучала еще и еще одна. Потом случилось то, чего так жаждал каждый из нас: за самолетом потянулся длинный огненный шлейф.

— Есть! — Заварзин от радости подпрыгнул на крыше и так хлопнул Шумакова по плечу, что тот чуть не рухнул вниз. — Был «юнкерс» — и нету! Уразумел? Доставай бумагу. Будем составлять акт...

Корпусные зенитки не умолкали. Немецкий самолет, весь охваченный черным дымом, шел на снижение...

— Товарищ лейтенант! Подпишите, пожалуйста, акт! — подбежал ко мне возбужденный Заварзин и протянул лист бумаги.

— С удовольствием подпишу, сержант. Вы заслужили награду. Сомнений нет: именно ваши меткие очереди зажгли самолет. Это все видели.

— Видеть-то видели, а оформить все равно надо по всей строгости, как водится у зенитчиков, — скороговоркой бросил Заварзин и помчался к группе кавалеристов, проезжавших невдалеке от школьного двора.

Вечером полк вытянулся в колонну. Батарейцы собрались у пулеметных бричек. Сержант Заварзин — в который раз! — пересказывал подробности минувшего дня.

Корпус навсегда покидал Голую Пристань. Путь наш лежал на Каховку. [39]