Прорыв

Георгий Хурция рысил за вторым минометом на низкорослом буром коне. Черные, как угли, глаза парня светились радостью...

Час назад был привал. Шустрый ростовчанин Иван Кобелев, перехватив у полкового почтальона увесистый бумажный треугольник, показал его Георгию:

— Из Манглиси. Давай лезгинку, комсорг!

И Хурция плясал. Плотное кольцо взвода притопывало, присвистывало, хлопало в ладоши. А когда Хурция стал уставать, в круг втолкнули здоровяка Какуаридзе и маленького застенчивого Пирамидзе. Пляска разгорелась с новой силой...

— Шибче, шибче! — подбадривал Кобелев. И сам не выдержал, птицей полетел но кругу...

Письмо Хурция читал не спеша. На его высоком выпуклом лбу появлялись и исчезали складки. Красиво очерченные губы застыли в улыбке.

— Маманя пишет? — как бы невзначай спросил Кобелев.

Хурция кивнул.

— После боя ответишь, комсорг.

После боя... Это звучало необычно.

Минуло полгода, как Георгий Хурция и его земляки — грузины — прибыли на батарею. Каждый день — занятия. Бесконечные тренировки у минометов. Угломер... [17]

Прицел... Уровень... Он часто слышал эти слова — готовился стать наводчиком.

Корпус уже передислоцировался на донецкую землю, оставив позади изъеденные траншеями крепости-холмы у реки Миус. «Когда же в бой? — спрашивал себя Хурция. — Когда доверят вести огонь по настоящим целям?» И вот вчера сообщили: корпус вводят в прорыв...

Перед выходом на марш Хурция собрал комсомольцев батареи.

— Товарищи! Завтра — бой. Предлагается накоротке провести собрание с повесткой дня: «Личный пример комсомольца в бою».

Голос комсорга звучал приподнято. Говорил Хурция с легким акцентом. На батарее знали: он упорно изучал русский язык — собирался учительствовать в Манглиси.

Выступавшие были немногословны. Командир батареи старший лейтенант Ченчик обрисовал одну из возможных задач, которую придется выполнять. После него взял слово Хурция.

— Мы, огневики, медленно окапываемся. Так ведь, товарищ лейтенант? — Он посмотрел в мою сторону, — А надо быстрее зарываться в землю, быстрее... Живучесть батареи — в наших руках. Нам ли, комсомольцам, не подружиться с лопатой?!

Сейчас, когда я увидел ехавшего за минометом Хурцию, мне вспомнилось его вчерашнее выступление и невольно подумалось: «А комсорг молодец! Умеет зажечь людей...»

Давно перевалило за полдень. На широченной грунтовой дороге, отутюженной колесами и гусеницами, стоял несмолкаемый гул. Рядом двигалось несколько колонн. Слева, поднимая столбы пыли, прижатую к кювету колонну полка обгоняли танки. В редких просветах между ними сквозь пылевую завесу просматривались тяжелые артиллерийские поезда. Справа от дороги гуськом шла по [18] тропке пехота. Где-то впереди ухали бомбы: наша авиация обрушилась на тылы противника. Над головой вспыхивали белые облачка разрывов — это корпусные зенитки отгоняли внезапно появившуюся «раму».

Все напоминало: линия фронта проходит рядом...

— Командиры взводов, к комбату! — передали по колонне.

Ченчик, на ходу раскрыв карту, объяснил: корпус вводится в прорыв на узком участке только что взломанной вражеской обороны по реке Кальмиус. Батарея действует в составе полка...

За поворотом дороги показалась обмелевшая за лето река. За ней — изуродованное окопами и воронками обширное холмистое плато. Нежаркое сентябрьское солнце оттеняло на нем каждую морщинку.

Хурция догнал меня на своем буром коньке.

— Смотрите, смотрите, товарищ лейтенант. Совсем недавно тут были фрицы.

У дороги тлели снарядные ящики. Валялись гранаты с длинными белыми ручками. Чуть поодаль из развороченного окопа торчал ствол немецкой пушки. Под ним разостлано серое одеяло, на одеяле валяются открытые консервные банки.

— Совсем мала река. А смотрите, как за нее держался... Не зря говорят: Кальмиус — путь к сердцу Донбасса. Остановимся, расскажу об этом комсомольцам. — Хурция придержал бурого, занял место за минометом.

Не умолкая, стреляли наши зенитки... Батарея еще долго шла ускоренным аллюром. Миновали охваченное пламенем село Староласпу. Выскочили на пригорок. Перед лесопосадкой развернулись.

— Оборудуйте огневую, — бросил мне Ченчик. — Я подался на НП. Вон зеленый бугор... Видите? — Комбат протянул руку по направлению высотки с кустарником. — За ним, в трехстах метрах, залегли эскадроны. Правильно? [19] — Он оглянулся на сопровождавшего его разведчика. Тот кивнул.

Вокруг трещали пулеметы, глухо рвались снаряды. Мимо огневой медленно, переваливаясь с кочки на кочку, проехал грузовик. Из кузова донеслись стоны раненых.

Работали споро. Сжимая, как посох, черенок огромной лопаты, Хурция обошел все расчеты. Потом принялся рыть окоп сам.

— Не чини беспокойства молодежи, комсорг! — весело подмигнул ему Кобелев. — Помирать никому не охота. Землицу покидают, как пить дать.

Рядовой Кобелев был заряжающим в соседнем расчете. Хоть ростом не удался, а силенку имел приличную и, главное, проворство.

Я наблюдал за ним. Удивлялся, как ловко он расстелил на траве выгоревший кусок брезента, как разложил, словно рыбины для сушки, десяток пудовых мин и у каждой — матерчатые кольца с зарядами.

Лесопосадка не спасала от солнца. Его косые лучи золотили верхушки деревьев, били в лицо. Взмокнув от пота, кое-кто пытался снять гимнастерку...

Вдруг телефонист с наблюдательного пункта громко продублировал команду:

— Батарея, к бою!

Все бросились к минометам.

Хурция слился с прицелом. Одно, второе, третье движение, и до меня долетело:

— Готово!

За несколькими пристрелочными выстрелами последовала очередь беглого огня. Минутная пауза. И снова очередь беглого огня.

Ченчик остался доволен. Велел передать огневикам «Молодцы!» и временно прекратить огонь.

Похвала комбата обрадовала нас. Особенно Хурцию. Этот большой плечистый детина пришел в неописуемый [20] восторг. Подскочил к моему окопчику, проскандировал:

— Хорошо начали первый бой! Хорошо! Совсем хорошо! — И, насвистывая лезгинку, пританцовывая, вернулся к миномету.

В воздухе послышался противный нарастающий вой. Ребята инстинктивно прижались к земле. Перед самой огневой, в лесопосадке, разорвалась мина.

— Никак, калибр сто девятнадцать миллиметров. — Кобелев подбрасывал на ладони кусочек сизого с зазубринами металла. — Во-о-на осколочек какой... Ихняя мина чуток поменьше нашей...

Телефонист (он воевал еще под Моздоком) спокойно перенес аппарат с бруствера в окоп, деловито прозвонил линию и как бы между прочим заметил:

— Видать, в вилку возьмет. Ему зараз спидручно... Сонце аккурат высвитило огневую...

К началу открытия огня в расчетах успели отрыть ровики глубиной в два-три штыка. Окопы для минометов только растрассировали. «Надо продолжить работу», — подумал я. Но сделать ничего не удалось...

Дробь пулеметов участилась. С НП поступила команда. Батарея вновь произвела очередь по первой цели.

— Проверить установки! — передал телефонист распоряжение комбата.

Наводчики припали к прицелам. Хурция смотрел на угломерное кольцо и, жестикулируя, что-то доказывал своему командиру миномета.

Опять противный вой. Все громче, громче. Чувствовалось: на огневую нацелены сразу несколько мин.

— Расчеты, в укрытия! — крикнул я.

Мощные разрывы, слившись в один громовой раскат, тряхнули землю. С визгом прошуршали осколки, а там еще разрывы, еще... Так длилось минуты три.

Высунул голову из окопа. Едкий пороховой дым ударил [21] в нос, заслезились глаза. Услышал чей-то пронзительный крик:

— Хурция убит!..

Георгий распластался всего в полушаге от ровика. Угольки его глаз тускло глядели в небо. Подернутые синевой губы словно застыли в улыбке.

— Где ж ему было уберечься, — тихо сказал Иван Кобелев. — Как ошалелый маячил у прицела — на совесть установки выверял. А мина по самой земле вона как сечет... — Кобелев поднял валявшуюся у ног Хурции лопату. — Осколки начисто черенок искромсали...

— Намедни окапываться агитировал, — раздался за моей спиной голос телефониста, — а сам себя не сберег...

Дым быстро рассеялся. Вражеские минометы молчали. Я обошел огневую — больше никаких потерь.

Батарея сделала еще два огневых налета. Ченчик дал сигнал «Отбой». Сообщил: противник начал отход. Затем приказал подтянуть огневые взводы к дороге, подготовиться к движению.

Хурцию хоронили в лесопосадке. Тело его, завернутое в принесенный Кобелевым брезент, Какуаридзе и Пирамидзе осторожно опустили в могилу. Огневики пригоршнями бросали землю. Салютовали автоматными очередями. Клялись отомстить.

В маленький холмик у ветвистого дерева Иван Кобелев вонзил вешку с деревянной табличкой. Чернильным карандашом на табличке было выведено: «Здесь похоронен ефрейтор Георгий Хурция. Рождения 1925 г. Комсорг батареи».

Раскаленный пятак солнца уходил за горизонт. Батарея вытягивалась в колонну. За вторым минометом на буром коньке молчаливо сидел маленький Пирамидзе.

С наступлением темноты полки вышли на свои маршруты. Двигались всю ночь. Донской казачий корпус развивал успех. Впереди был крупный железнодорожный узел Волноваха... [22]