Мы держим экзамен
Над оккупированной Европой
Вернемся к весне 1942 года. После провала плана Гитлера — захватить с ходу Москву — и разгрома немецко-фашистских армий в декабре-январе, на фронтах наступило относительное затишье. Боевые полеты, однако, продолжались. Мы бомбили передний край и ближайшие тылы вражеских войск, «обрабатывали» железнодорожные узлы, аэродромы и укрепленные районы фашистов, время от времени сбрасывали подкрепления, боеприпасы и медикаменты партизанам.
В середине апреля командующий Авиацией дальнего действия генерал-лейтенант Александр Евгеньевич Голованов вызвал неожиданно в штаб командира корабля Сергея Александровича Асямова, штурманов Александра Павловича Штепенко, Сергея Михайловича Романова и меня.
В кабинет командующего адъютант пригласил нас всех вместе. Поздоровавшись со всеми и рассадив нас, генерал стал медленно прохаживаться по мягким коврам кабинета. Остановившись перед нами и внимательно вглядываясь в наши лица, он приступил прямо к делу.
— Вам поручается выполнение важного задания, — полетите за границу. Тщательно проверьте материальную часть, чтобы ни сучка, ни задоринки. О готовности доложите. Срок вылета будет дан дополнительно.
За границу? Куда? Зачем? Идя к командующему, мы и представить себе не могли, что получим такое задание.
Посмотрев еще раз на наши удивленные лица, генерал улыбнулся и, пожав всем руку, отпустил.
... Много лет спустя выяснилось, что это задание генерал Голованов дал нам по поручению И. В. Сталина.
После одного из совещаний Верховный Главнокомандующий Сталин, отпустив всех остальных, спросил у Голованова:
— Как вы считаете, сколько нужно времени, чтобы долететь до Квебека, остановиться там на пару дней и вернуться обратно?
Генерал ответил, что при самых благоприятных условиях это займет дней десять-двенадцать.
— А при неблагоприятных?
— На этот вопрос вряд ли вообще можно ответить, товарищ Сталин. Даже умеющему летать в любых условиях погоды летчику могут отказать в разрешении на посадку, — ответил Голованов.
Удовлетворил ли такой ответ Верховного Главнокомандующего, осталось неизвестным, но несколько недель спустя, оставшись с глазу на глаз с Головановым, он снова спросил:
— Как лучше и скорее добраться на самолете до Вашингтона?
Генерал не смог сразу ответить и попросил время для разработки возможных вариантов такого полета. Сталин согласился, наказав держать этот разговор в строжайшем секрете.
Выполнить это последнее условие было не просто. В кабинет командующего круглые сутки заходили десятки офицеров. А если на столе генерала лежит карта обоих полушарий, то без особой проницательности можно понять, что предстоит нечто до сих пор небывалое.
Взвесив возможные варианты выполнения такого полета, Голованов остановился на кратчайшем, хотя весь путь Москва-Англия проходил над оккупированной врагом территорией. Он считал этот вариант самым безопасным именно потому, что полет совершался над вражеской территорией. Даже в том случае, если враг узнает о предстоящем полете, никому не придет в голову, что самолет полетит по такому опасному маршруту.
Такое предложение Голованова вызвало в Кремле резкий протест: «Как? Через вражескую территорию? Не может быть и речи...»
Но Сталин рассудил иначе. Выслушав все «за» и «против», он счел вариант, предложенный командующим Авиацией дальнего действия, разумным и предупредил всех присутствующих: об этом полете никто не должен знать.
Даже сам Голованов не знал тогда, что президент США Франклин Д. Рузвельт предложил Сталину послать в ближайшее время в Вашингтон В. М. Молотова, на что 20 апреля 1942 года было отвечено:
«Советское Правительство согласно, что необходимо устроить встречу В. М. Молотова с Вами для обмена мнений по вопросу об организации второго фронта в Европе в ближайшее время. В. М. Молотов может приехать в Вашингтон не позже 10–15 мая с соответствующим военным представителем.Само собой понятно, что Молотов побудет также в Лондоне для обмена мнений с Английским Правительством...»{12}
... В тот же вечер Сережа Асямов сообщил мне под величайшим секретом, что наше правительство, якобы, закупило у союзников партию бомбардировщиков и что нам предстоит в ближайшее время перебросить в Англию экипажи ГВФ для перегонки этих самолетов в Советский Союз. Нас же посылают для того, чтобы выяснить, насколько этот маршрут пригоден для этой цели и как мы сумеем его преодолеть.
В радостном возбуждении мы начали подготовку своих кораблей к этому ответственному полету. Латали дырки, полученные в боях, с помощью инженеров и техников проверяли и перепроверяли каждую гайку и шайбу, каждый шплинт, прослушивали работу моторов. Через пару дней наши вычищенные до блеска красавцы были готовы к старту.
Стало официально известно и направление полета: Англия.
Вечером 26 апреля мы с Асямовым доложили командиру полка о готовности экипажей и кораблей к полету.
Выслушав, он ошеломил нас сообщением, что полетит только один корабль и именно корабль Асямова. Настроение мое упало. И, видимо, на моем лице было слишком много написано, так как Лебедев поспешил добавить:
— Ну-ну! Что нос повесил? Полетите оба. И штурманы ваши тоже... Если паче чаяния откажет матчасть на корабле Асямова, полетит ваш корабль, ваш экипаж. Командовать будет тот из вас, чей корабль пойдет в полет.
Вылет был назначен на 28 апреля. Маршрут: Москва-Данди. К вечеру прибыли и пассажиры, как мы узнали позже, — работники Наркомата иностранных дел СССР.
Погода в тот день стояла октябрьская: низкие угрюмые облака проносились над аэродромом, время от времени накрапывал дождик. Наступившие сумерки еще более снизили видимость.
Медленно катится за трактором самолет Асямова. Мой сиротливо стоит на опушке. И там все в стартовой готовности: подогреты и опробованы моторы, готов к вылету экипаж. Вот самолет Асямова на старте.
— По местам! — подает он команду.
Экипаж — двенадцать человек — быстро занимает места, помогает взобраться в самолет и устроиться пассажирам. Одевая парашют, вижу довольно улыбающегося Федора Масюка — бортмеханика — полетит ведь его самолет.
— Запустить моторы! — звучит очередная команда. Один за другим начинают вращаться громадные винты.
— Корабль к полету готов, — докладывает Масюк. Опробовав еще раз все моторы, командир объявляет по телефону:
— Иду на взлет, — и отпускает тормоза.
Все быстрее и быстрее несется самолет по плитам бетонной полосы. Навстречу нам угрожающе несется темный лес... Но мы уже в воздухе и набираем высоту.
— Поднять шасси!
Громадные, диаметром в рост человека, колеса подтягиваются и на приборной доске летчиков загораются красные лампочки.
Вокруг — тьма тьмущая, ни огонька, ни звездочки. Летим «в слепую», по приборам.
— Прошли ИПМ, — докладывает штурман Сергей Романов, когда мы все еще набирали в облаках высоту.
— Интересно, кто это тебе сообщил, — усмехнулся язвительно командир, — я пока ничего не вижу.
— Радиомаяк прошли, — объясняет штурман.
— Так бы и сказал сразу, — добродушно ворчит Асямов. Самолет забирается все выше и выше. Монотонно успокаивающе гудят моторы. Все идет нормально. Как всегда.
В кромешной тьме ночных облаков изредка появляются и тут же исчезают яркие звезды. Еще десяток минут и мы несемся над темно-серыми куполами облаков. Над нами, в бездонной черно-синей дали, мириады сверкающих звезд. Спокойно и тихо. Ровный гул моторов не в счет. Тревожно становится летчикам лишь тогда, когда в этот равномерный гул врываются новые тона.
Теперь, в часы спокойного полета, мы думали о том, что творится внизу, под этими темными холмами холодного пара, укрывшими от наших взоров полыхающие в огне беспощадной войны деревни и села, поселки и города. Перед мысленным взором возникают жуткие картины виселиц, полузанесенные снегом трупы, пепелища с одиноко торчащими трубами печей, глазницы окон в стенах разрушенных городов... Как наяву — панорамы проходящих под нами ожесточеннейших сражений, где миллионы советских людей отбивают натиск бронированных полчищ фашистских головорезов.
... Судя по времени — под нами линия фронта. Так и есть: то тут, то там возникают в облаках светлые пятна — прожекторные лучи и разрывы пущенных наугад зенитных снарядов. Все это обычно, как в каждый боевой полет, и мало нас волнует.
Облака поднимаются выше. Забираемся выше и мы. Где-то над серединой Балтийского моря высотомер показывает уже 7500 метров. Время от времени задеваем вершины облаков.
Справа впереди в темных окнах облачной мути засверкали огни: юг Швеции. Живут же люди, как в доброе мирное время. А мы уже забыли, как выглядит ночью сверкающий миллионами огней большой город. Глядя теперь на проплывающие внизу большие и малые сплетения уличных огней нейтральной Швеции, снова и снова вспоминаем землю Родины, где темень ночей уже почти год зловеще озаряют всепожирающие пожары.
Вот уже и Норвегия. Я думаю о том, как могли допустить гордые потомки викингов, наследники и соотечественники Фритьофа Нансена, Генриха Ибсена и Эдварда Грига, что их неприступные скалистые берега немецко-фашистские палачи захватили всего лишь за несколько дней. Ведь даже маленькая Эстония несколько месяцев удерживала на своих разбросанных в море островах превосходившие силы врага...
Сквозь большой разрыв в облачном покрове виден огромный пожар. Пламя его, то утихая, то вздымаясь ввысь, высвечивает из темноты опушку леса и отражается багровым пятном на зеркальной глади вдающегося в берег извилистого фиорда.
— Фрицы жгут непокорных, — доносится чей-то голос в наушниках.
— Думаю, что наоборот, — непокорные жгут фрицев, — отвечаю я, желая от всей души, чтобы это было именно так.
Осталась позади и Норвегия. Далеко слева, на берегу Дании,, ощупывает небо одинокий прожектор. Прямо по курсу, на темно-серой равнине Северного моря, появились огни.
— По курсу — корабли, — сообщает штурман.
— Обойдем справа, — решает командир.
Уже видны силуэты кораблей. Один... еще один... четвертый, пятый. Целый караван судов идет к берегам Норвегии. На клотиках мачт горят яркие огни. Фашисты. Чувствуют себя как дома.
— Отметьте координаты, курс, количество, — приказывает Асямов.
— Уже отметили, — отвечает Романов.
Погода улучшается. Впереди, далеко-далеко на горизонте начинают поблескивать огни маяков Англии.
Синоптики предсказали нам сильный встречный ветер. По договоренности с англичанами, нам полагалось садиться на рассвете. В соответствии с этим было рассчитано и время вылета. Но встречного ветра нет и мы оказались над шотландским берегом задолго до рассвета.
На аэродроме Тилинг, что под Данди, в тот ранний предутренний час не видно никаких признаков жизни. Немного южнее, вблизи Эдинбургского залива, виден ночной аэродром. То зажигаясь, то потухая, моргает там большой зеленый глаз посадочного прожектора, как-будто приглашая нас к себе.
— Может, попробуем, осторожно предлагаю я Асямову. Тот молча кивает головой и направляет корабль на этот зеленый глаз. Делаем круг, снижаемся и пролетаем низко над посадочной полосой. Она оказывается для нас явно короткой и Сергей дает полный газ моторам. Уходим снова вверх.
— Не получается, — говорит он, и мы начинаем крейсировать взад-вперед вдоль шотландского берега. Время от времени подлетаем к аэродрому под Данди и с нетерпением всматриваемся в него, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, говорящее о приготовлениях к нашему приему. Уже светает и мы с ужасом видим, что аэродром только еще строится! Взлетно-посадочная полоса вроде уже готова, но и на ней и по всему полю стоят и двигаются десятки катков, грейдеров и других дорожно-строительных машин. Становится совсем светло и, наконец-то, на одном конце полосы расстилают посадочное «Т». Не мешкая, заходим на посадку и приземляемся. Знали бы мы тогда, что для Сережи Асямова это — последняя посадка в его жизни...
В старой Англии
Встречающих было значительно больше, чем нужно. Каждый из них считал своим долгом махать нам флажком, руками и кричать что-то, непонятное для нас из-за шума моторов. Разобраться в этом хаосе указаний было просто невозможно и все их старания пропадали даром. Наконец по повязке на рукаве определяем в толпе встречающих дежурного офицера, и, оставляя всех остальных вне внимания, благополучно заруливаем на указанное место.
С удовольствием потягиваемся, сбрасываем с себя тесную сбрую парашютных ремней и сходим на землю. Тесным кольцом нас окружают встречающие и мы, с трудом удерживая улыбку, рассматриваем волосатые коленки и коротенькие клетчатые юбки шотландских офицеров...
Командующий авиацией округа колонель (полковник) Уильямс приглашает нас на чашку кофе. После 30–35 градусного мороза, гулявшего вокруг нас в течение почти десяти часов полета, чашечка горячего кофе пришлась как нельзя к месту. Тем более, что к ней предлагалась рюмочка более крепкого напитка.
Городок летчиков был, как нам казалось, совсем рядом, однако мы ехали довольно долго. Дорога, узенькая до того, что со встречным невозможно разминуться, петляла между крохотными лужками и пашнями как заячий след. Не поняв необходимости таких зигзагов, спросили об этом Уильямса.
— Ничего нельзя сделать... земля принадлежит фермерам. Правительство не может построить дорогу через их владения и поэтому ее провели по межам между полями.
— А как же на фронте? Чтобы вырыть окопы и построить укрепления, необходимо тоже спрашивать разрешения у хозяев земли? — наседал я.
Переводчик, видимо, усмотрел в вопросе явную пропаганду и сделал вид, что не расслышал...
Внешне городок истребителей выглядел неказисто. Постройки барачного типа, покрытые толем, с широкими окнами. Кучи строительного мусора, песок, щебень, опилки. Но порогом картина резко изменялась. Ковры, мягкая мебель, картины на стене, оленьи рога вместо вешалки. В обширной комнате ярко пылает камин и все мы с нескрываемым удовольствием толпимся вблизи этого приятного источника тепла.
Тут же вошел солдат-денщик с подносом, где было все для кофе и сам кофе, а также под кофе...
Колонель наполнил объемистые рюмки и торжественно провозгласил тост в честь Красной Армии — за победу над гитлеровской Германией и традиционное для летчиков «happy landings» ( «счастливых посадок»).
Вдруг все встали. Встали и мы. В гостиную вошел седой, небольшого роста офицер Королевского воздушного флота, по всей видимости высокого ранга. Подойдя к нам, пожал всем руку.
— Командующий Северным воздушным округом, вицмаршал Эндрюс, — представил его нам переводчик.
— Как долетели? Какова погода? — начал разговор вицмаршал.
Когда Асямов, рассказывая о полете, упомянул о караване вражеских судов, командующий попросил уточнить их координаты и приказал что-то адъютанту. Тот поспешно вышел...
Вскоре нам сообщили, что самолет для нас готов к старту. Быстро допили кофе и, поблагодарив хозяев, вернулись на аэродром все той же «заячьей тропой».
Десятиместный пассажирский самолет «Фламинго» выглядел так же, как и одноименная розовая птица: шасси его были неимоверной высоты. Внутри — все удобно и практично. Пассажир, привязываясь ремнями, одновременно оказывался и снабженным парашютом. Лишь вставая с места, он чувствовал его за спиной.
Мы с Штапенко уселись у иллюминаторов правого борта, зная, что слева море и смотреть нам нечего.
Пробежав совсем немного, наш длинноногий самолет легко взмыл ввысь. Летим низко, метров 400–500 над землей и с любопытством вглядываемся вниз. Видим, что возделан каждый клочек земли. Участки ограждены друг от друга внушительной ширины стенками из камня. Мда-а! «Мой дом — моя крепость». Ясно видны работающие на полях и огородах мужчины. Женщины встречались редко. Здоровенные мужики спокойненько мотыжат землю, растят цветную капусту. «Так вот какая у них война, второй фронт...», — думаю я с горечью.
А у нас? Все, кто в силах держать в руках винтовку, даже золотой фонд страны — седовласые ученые и академики, профессора и инженеры дерутся с оружием в руках с ненавистным врагом. А кормят, поят, куют оружие, лечат раненых и больных — женщины, старики и подростки. Вся наша страна, от мала до велика, охвачена одним неистребимым желанием — разгромить врага, не щадя во имя этого своей жизни.
— Эндель, — прерывает мои мысли Штепенко. — Смотри, как много аэродромов.
Действительно, в пределах видимости все время встречались две-три взлетно-посадочные полосы. Переводчик, заметив наш интерес, самодовольно изрек:
— У нас аэродромов так много, что летчик при любой неисправности моторов сможет дотянуть до одного из них.
Наверное так и есть. Только вскоре нам с болью в сердце пришлось убедиться, что эту возможность не всегда можно использовать...
День стоял яркий, солнечный. Знаменитые по Чарльзу Диккенсу туманы не показывались нигде. В полном разгаре весна. Воздух прозрачен и чист. Весь остров просматривается от края до края. Далеко на западе темнеет Атлантический океан.
Летим над утонувшими в облаках дыма заводами и фабриками промышленных районов южной Англии. Возведенные из красного кирпича строения четко выделяются на фоне то темных, то светлых пятен зелени. Изредка под нами проплывают грузные и мрачные, покрытые многовековой патиной{13}, средневековые замки и крепости, где и сейчас еще гордясь генеалогическими корнями предков, живут лендлорды и пэры Англии. Столетия покрыли эти угрюмые строения не только патиной. Нередко на их башнях, стенах и крышах — мох, цветы, кусты и даже деревья.
На третьем часу полета внизу показались однообразные коробки домов. Широкие улицы. Много зелени, деревьев. — Лондон, — сообщает переводчик.
«Фламинго» крутой спиралью идет к земле. Чуть не задевая крылом за высокие трубы и островерхие крыши, летчик лавка сманеврировав между ними, мягко посадил самолет на крошечный аэродром. Подруливая к зданию аэропорта, читаем на скате высокой крыши: Hendon. Это часть Большого Лондона, окраина — его, находящаяся от центра города в часе езды.
К нам двинулась шеренга автомашин, среди них и наши, советские. Тут же мы оказались в тесном кольце людей, приветствующих нас на чистейшем русском языке. Первым обнял меня Костя Стукалов, теперь уже полковник, с кем мы когда-то вместе учились в 3-й Военной школе летчиков имени К. Е. Ворошилова. После взаимных приветствий среди встречающих возникли «разногласия»: автомобилей оказалось больше, чем нас, а каждый встречавший хотел заполучить пассажира...
Минут через сорок, свернув с магистрали в тенистый бульвар, мы въехали в распахнутые настежь массивные ворота. Миллионайре стрит, дом 13. Советское посольство. Нам объяснили, что этот «несчастный» номер, возможно, единственный не только в Лондоне, но и во всей Англии, ибо никто не желает жить под этим номером, а на домах и в номерах гостиниц цифра «13» заменяется «12а».
В вестибюле посольства нас радушно приветствовали хозяйка дома Агния Александровна Майская и К. В. Новиков — советник посольства.
С этого момента мы оказались «в плену». Как град, посыпались вопросы: как Москва? Удержится ли Ленинград? Как с питанием? Со снабжением? Все работники посольства были озабочены судьбой Родины. С надеждой глядели они на нас, ожидая услышать хоть что-нибудь утешительное. Мы ведь были первыми из Москвы, посетившими посольство после начала войны. Отвечали на все вопросы как умели, как могли.
В столовой собрались все сотрудники посольства и наш обед, похожий на пресс-конференцию, затянулся часа на два.
Устали мы порядком и когда нас отвезли в отель «Кларидж», едва прислонившись к подушке, мгновенно уснули. Как никак, а не опали мы уже полтора суток.
Утром нас принял посол Иван Михайлович Майский. Поздравив с благополучным прилетом и задав несколько вопросов о положении на фронтах, он пригласил нас на торжественное заседание в честь 1 Мая.
— Наши офицеры, да и англичане очень хотели бы ознакомиться с вашим воздушным кораблем. Я думаю — это возможно? — обратился посол к Асямову.
Асямов кивнул головой.
Желающих увидеть наш самолет, оставшийся в Данди, оказалось куда больше, чем мест в предназначенном для этого полета самолете. Многим пришлось отказаться. Кто-то из нас четырех должен был сопровождать улетающих. Асямов вытащил из кармана коробку и, вынув четыре спички, отломал у одной головку.
— Кто вытянет обломанную, тот и полетит, — сказал он и, перемешав их за спиной, зажал между пальцами.
Не повезло самому командиру — обломанная спичка осталась у него. Не смогли мы тогда предугадать, что крылось за этой обломанной спичкой...
— Ладно, полечу сам. Покажу гостям самолет, а заодно распоряжусь, чтобы экипаж готовил корабль в обратный путь.
Асямов ушел к военному атташе полковнику Пугачеву, а мы втроем, — Романов, Штепенко и я, сопровождаемые Костей Стукаловым, покатили на автомашине осматривать Лондон.
Бросался в глаза бешеный темп уличного движения. Громадные автобусы — бассы — на большой скорости ловко лавировали среди потока автомашин, трамваев, троллейбусов. Словно пьяные, качаясь из стороны в сторону, ни на что не обращая внимания, упорно мчались вперед двухэтажные трамваи. На легковых машинах виднелись надутые до круглого сечения или сплющенные в лепешку, матрацояодобные полосатые мешки. В них — газ. Шофер сказал нам, что такого мешка хватит на 50–60 километров езды.
Проезжаем Вестминстерское аббатство, где издавна коронуются английские короли и королевы. На набережной Темзы — здание парламента. Над каменно-кружевными стенами высится Биг-Бен, так же регулярно отбивающий время, как и часы на Спасской башне Кремля. Против собора Святого Павла — колоссальная фигура королевы Виктории. А вот уже и первые следы войны: то справа, то слева лежат в руинах разрушенные фашистскими бомбами здания.
Массированные удары авиации к весне 1942 года прекратились, но следы прошлогодних бомбежек встречались на каждом шагу. Подъезжая к Сити — центру деловой жизни не только Лондона, но всей необъятной Британской империи — в руинах лежали целые кварталы.
— Дороговато обошелся англичанам Мюнхен, — заметил Стукалов, когда мы выбирались из лабиринта обломков гранита и битого кирпича. — Не хватило у Чемберлена ума, когда он запустил этот бумеранг. А бумеранг ведь возвращается обратно...
Со времени последнего опустошительного налета вражеской авиации минул почти год. За это время два субсидируемые правительством треста сумели очистить лишь проезжую часть магистральных улиц.
Проехали Гайдпарк. Тут же рядом Букингемский дворец — резиденция королей. Над дворцом развевается флаг. Стало быть, король Георг VI изволит пребывать дома.
Англичане по сей день живут традициями. Расцвет страны когда-то начался с разведения овец, а посему спикер нижней палаты парламента и сейчас восседает на мешке с шерстью. В Гайдпарке пасутся королевские овцы, и, благодаря этой «высокородной» скотине, там и людям разрешается шагать по лужайкам, лежать на траве — видимо, все то же, что могут делать там королевские овцы...
Возвращаемся, чтобы успеть к обеду. Едем вдоль набережной грязно-бурой Темзы. Множество мостов — и древних, и современных. Есть и парные мосты, почти рядом. Это на случай, если один будет разбит. Проезжаем район фабрик и заводов. Перед каждым из них — многоэтажные стеллажи с тысячами велосипедов — транспортом рабочих. До скуки однообразные жилые дома — казармы. На верандах развешано залатанное белье. На улице носится чумазая детвора.
Отобедав, пошли снова в город. Пешком. Покупать сувениры-подарки родным и близким.
В первом же магазине, куда мы зашли, нам сообщили, что вместе с фунтами и шиллингами нужны еще и талоны на покупки. Талоны нужны буквально на все, будь то одеколон или булавки. Выручил нас местком посольства, выделив некоторую толику талонов. Научили нас также запастись бумагой для упаковки, ибо в магазинах покупки выдавались без обертки. Мы воспользовались газетой «Тайме», издававшейся по-прежнему на 24 страницах. Романов, который знал английский язык, выяснил, что главной темой дня стала животрепещущая проблема: разрешить или нет женщинам-служащим носить на работе брюки? Этично это или неэтично? И как выйти из положения, если нет в продаже чулок?
В парфюмерном магазине купили по флакончику духов. Просили дать нам самых лучших, какие нравятся молодой продавщице. Она улыбнулась, завернула покупку в лист «Таймса» и мы расплатились. Велико же было наше изумление, когда развернув покупку вечером в гостинице, обнаружили, что духи-то наши, советские, «ТЭЖЭ», Москва!
Гибель Сережи Асямова
Вечером весь состав советской колонии собрался на торжественное заседание, посвященное Первому мая. После доклада мы «откомандировали» на трибуну Сашу Штепенко. Под громкие аплодисменты присутствовавших он передал наше приветствие и обещание сделать все от нас зависящее для победы над врагом. После небольшой самодеятельности ужин и танцы.
Нас стало тревожить отсутствие Асямова, который должен был вернуться к вечеру. Забравшись в уголок, мы наблюдали за танцующими, то и дело поглядывая на часы. Вдруг слышу негромкий голос:
— Вас просит к себе товарищ Майский.
Перескакивая через две ступеньки, я устремился на второй этаж, в кабинет посла.
— Товарищ Пусэп, с Асямовым — несчастье...
— Что... что случилось?
— Всю вторую половину дня англичане чего-то не договаривали. У них всегда так... Сперва сообщили, что самолет сделал где-то вынужденную посадку. Несколько часов спустя передали, что произошла авария. И только что, после моих настоятельных требований, сообщили, что самолет взорвался в воздухе и все погибли...
Иван Михайлович умолк и зашагал по кабинету. Пораженный несчастьем, онемел и я.
— Из Москвы получено распоряжение завтра вылетать обратно. Но теперь это невозможно, погиб командир, — сказал Майский после долгой паузы.
— Товарищ посол, я могу полететь один. У нас дублированный экипаж: два командира-летчика, два штурмана, два радиста. Будет труднее, но что ж поделать. Уверяю вас, все будет нормально.
— Хорошо... Пусть будет так, — протянул он мне руку, — значит завтра вечером старт. Перед отлетам прошу зайти ко мне.
... Не стало Сережи Асямова, всегда веселого, жизнерадостного, доброго и милого человека, с кем мы рядом не один год бороздили небо Арктики. В суровые дни начала войны наши экипажи соревновались — кто нанесет больший урон врагу. То его, то мой экипаж слыл лучшим в полку.
Не мог я тогда знать, что нас «спарили» сознательно и умно, учитывая наши характеры и личные качества. Главный маршал авиации Голованов писал об этом печальном случае в своих мемуарах: «Выбор остановился на Сергее Алексадровиче Асямове, которого я хорошо знал по совместной работе в Восточной Сибири.
По характеру Асямов был чкаловского «покроя», безупречно владеющим полетом в любых условиях и не теряющимся в самой сложной обстановке. Три года работали мы вместе на Севере, и я не знал ни одного случая, когда в чем-либо можно было упрекнуть Асямова, разве только в том, что был он весьма напорист в полетах, но никогда эта напористость не была причиной каких-либо происшествий. В последнее время он работал в Полярной авиации. Она ему, как видно, была больше по душе. Вторым пилотом к Асямову мы определили более спокойного по характеру, тоже полярного летчика Пусэпа, а штурманами назначили Штепенко и Романова».
... Я вошел в зал, где на меня настороженно уставилось множество глаз. Видимо, на моем лице можно было прочесть все, что я чувствовал. Подсел к Штепенко и Романову и сообщил им печальную весть. Праздника для нас не стало... Извинившись перед хозяевами и сообщив, что завтра улетаем, мы покинули посольство.
... В эти же часы генерал Голованов докладывал Верховному Главнокомандующему о гибели Асямова. Сталин был этим крайне удручен. Долго молчал. Наконец спросил:
— Что же нам делать теперь? Встреча с Рузвельтом должна обязательно состояться. Вы еще можете что-нибудь предложить?
— Могу, товарищ Сталин. Летчик Пусэп, находящийся сейчас в Англии, является тоже командиром корабля. Он — полярный летчик, привыкший по многу часов подряд летать на Севере без посадки, да и во время войны ему приходилось подолгу бывать в воздухе, поэтому он один приведет самолет домой. Здесь мы пополним экипаж и можно будет отправляться в путь.
— Вот как! А вы в этом уверены?
— Да, уверен, товарищ Сталин!
— Ну, что ж, действуйте!
... Утрам, как было условлено, зашли к послу. Он сообщил нам, что для расследования причин взрыва самолета назначена советско-английская комиссия под председательством адмирала Н. М. Харламова, главы военной миссии СССР в Англии.
— Мне необходимо отправить в Москву дипломатическую почту. Сможете вы это сделать? Имейте в виду, что она не должна попасть ни в чьи посторонние руки.
Мы заверили посла, что доставим все в целости и сохранности. Если же случится непредвиденное — уничтожим ее в первую очередь.
Пожелав нам счастливого пути и попросив передать привет Родине, посол отпустил нас.
Позавтракав и получив запечатанные мешки с почтой, попрощались с работниками посольства и помчались на аэродром Хен-дон. По пути нас задержало происшествие, из-за которого мы чуть не опоздали к вылету в Шотландию. Наша автомашина сбила собаку. Мигом окружила нас орущая и жестикулирующая толпа. Ушло с четверть часа, пока сопровождавшему нас сотруднику посольства удалось уговорить хозяина собаки и прибывших на место происшествия полицейских отложить «суд да дело». По пути шофер-англичанин уведомил нас, что по законам Англии наезд на животное может обойтись виновному дороже, чем на человека, ибо человек должен знать правила уличного движения, а собака — не может этого знать.
Самолет был готов к вылету и ждал нас. Но опять задержка: на аэродром привезли столько различных по объему и весу пакетов, ящиков и свертков, посылаемых от советской колонии сражающимся на фронтах бойцам Красной Армии, что взвесив все это добро, англичане не смогли его разместить! Пришлось подготовить другой, более емкий и грузоподъемный самолет. Мы утешались тем, что для нашего корабля это — мелкий груз.
Обе эти задержки перечеркнули бы срок нашего вылета из Данди, если бы не привычка обеспечивать всегда себя запасом времени. Назначая сроки, я и в этот раз имел «свой» запасной час. А «собачья эпопея» и смена самолета уместились в него как раз.
Когда мы уселись в самолет, нам вежливо, но весьма настойчиво навесили парашюты. На мой вопрос: «Почему этого не сделали сами члены экипажа?» — переводчик сказал:
— Мы не сомневаемся, что все будет в порядке, но нам приказано оберегать вас от любых возможных случайностей.
Через два с половиной часа мы благополучно приземлились на аэродроме Тилинг, где стоял готовый к отлету наш четырехмоторный гигант.
О гибели Асямова экипаж уже знал от коменданта аэродрома. Тот долго пожимал нам руки, выражая искреннее сочувствие, просил быть его гостем, если случится снова прилететь в Англию. Тогда мы еще не знали, что случится это довольно скоро.
Пока загружали корабль, я думал о пустующем теперь месте второго пилота. Дав команду: «По местам!», я, чуть помедлив, добавил:
— Майор Романов — на место второго пилота!
Сергей Романов немедленно взобрался наверх. Я знал, что Асямов тайно, обычно при возвращении с боевых заданий, тренировал своего штурмана в пилотирование самолета, хотя это не поощрялось командованием. Романов, первоклассный навигатор, запросто обращался на «ты» с такими мадоннами Вселенной, как Кассиопея, Венера и Дева, помогавшим ему вести самолет на любую цель; однако он отнюдь не брезговал и радионавигацией и другими способами из штурманского арсенала. То, что он умел к тому же еще я пилотировать самолет, было весьма кстати.
Английские офицеры-летчики, наблюдавшие внизу, удивленно перебрасывались неслышными нам замечаниями, когда за моей спиной деловито устраивался Романов.
Опробовав еще раз уже подогретые моторы, вырулили на старт. Взлетная полоса была коротковата, но если моторы не подведут — оторвемся. Если же... Но об этом лучше не думать.
Пошли на взлет. Пробежав до конца бетона, пришлось потянуть штурвал на себя. Машина оторвалась, но бешено вращающиеся колеса все же чуть-чуть задели верхушки промелькнувших под нами кустов... Уфф-ф! Пронесло.
— Убрать шасси!
Развернувшись сразу на 180°, стали на курс. Домой! Через несколько минут под нами уже вздымались свинцово-серые волны Северного моря.
Время взлета было рассчитано так, чтобы встретить западный берег Норвегии в темноте. Шли с набором высоты. Высота — безопасность и от врага, и от капризов погоды.
Сережа Романов, точно выдерживая и курс, и скорость, усердно шуровал штурвалом и педалями. Когда я хотел было включить автопилот, он уговорил меня разрешить ему «еще немножко». Ну что ж, нравится — пусть ведет.
Время от времени, передавая управление мне, он открывал «фонарь» над головой и ловил в окуляр секстанта звезды. Саша Штепенко крутил ручки и верньеры радиохозяйства, вырывая из хаотического треска эфира нужные ему точки и тире, а то и веселую музыку. Радионавигация была его «коньком».
Отлично! Внизу — облака. Они надежно скрывали нас от ненужных любопытных глаз внизу. В редких просветах уже видны извилистые фиорды Норвегии. Нас окутывают густые сумерки и вскоре все тонет в ночной темноте. Только на севере еще тлеет вечерняя заря. Майские ночи коротки. Забираемся все выше и выше. 6000 .. . 7000... 8000 метров.. Да, холодновато! Минус 48°. Как в Арктике. Возникает знакомое ощущение, будто нет на мне ни мехового комбинезона, ни унтов... одно лишь нижнее белье! Приходится включить электрообогрев.
Внизу резко оборвалась облачность.
— Остров Гогланд, — лаконично сообщил Штепенко. Начинается рассвет и вскоре впереди нас высовывается яркий краешек солнца. Такая погода нам совсем не кстати. С земли нас видно как на ладони. Но выручает ветер, который дует с запада, и путевая скорость — более 450 километров в час. Балтийское море остается позади. Под нами уже Рижский залив. И... к всеобщему удовольствию, затягивается пеленой облаков. Но радость наша коротка — поднимаясь все выше, яркое солнце вскоре рассеивает этот спасательный покров.
— Стрелки! Смотреть во всю! — предупреждаю я пушкарей и пулеметчиков.
— Есть, смотреть во всю, — отвечают те наперебой.
До линии фронта остается совсем немного, километров сто, минут двенадцать — пятнадцать полета.
— Сзади нас нагоняет истребитель, — докладывает густым басом из центральной башни пушкарь Кожин.
«Начинается», — думаю я с досадой и, нажав на штурвал, увеличиваю скорость. Если уж драться, то над своими. Дома и стены помогают.
— Не подпускать, открыть предупредительный огонь! — даю команду.
Тут же корабль охватывает дрожь — значит заработали пулеметы и пушки.
— Вот зар-р-раза, чуть не убил, — возмущается Штепенко, — шуганул мне прямо под пятку.
Я не сразу сообразил, под какую пятку. Позже выяснилось, что снаряд из пушки вражеского истребителя ударил под пятку антенной рамки радиокомпаса. Ну, это беда не так уж и велика. Прибавив еще скорость, проскакиваем через линию фронта. Вздыхаю с облегчением — летим над своими.