Таких не сломить!

1

Боевые друзья — разведчики-подпольщики, товарищи, бежавшие из фашистского плена, рассказывали нам о страшных преступлениях гитлеровцев. Враг не гнушался никакими средствами, чтобы сломить дух советских людей. Но и в условиях кровавого фашистского террора, под пытками и пулями, наши люди до конца оставались советскими патриотами.

Двадцать пятого июня карательная экспедиция, двигавшаяся со стороны Невеля, приблизилась к партизанским селам.

У деревень Козьи Горки, Сухой Бор, Поташенки наши отряды встретили противника довольно интенсивным огнем. Фашисты попробовали нас окружить, но мы, усилив фланги, отбили атаки. Тогда немцы залегли. Стрельба стихла. Стало ясно: враг что-то замышляет.

Через некоторое время разведчики донесли: к нашим [101] позициям приближаются толпы людей в гражданской одежде.

Сначала было неясно, кто это идет. Возможно, полицейские: гитлеровцы нередко посылали их впереди себя. Но вскоре прибежавший из засады Борис Табачников, сильно волнуясь, доложил:

— Товарищ капитан, народ гонят! Народ из соседних деревень!

И вот перед отрядом, в котором я находился, появилась толпа стариков, женщин и детей. За их спинами мелькали каски немцев. Раздавались выстрелы. Это убивали тех, кто останавливался.

Мы знали, что фашисты пользуются самыми бесчеловечными приемами, но в тот момент были потрясены.

Как сообщили связные, то же самое происходило и перед позициями других оборонявшихся отрядов.

Я приказал всем партизанам отойти на северо-запад, не открывая огня.

Воспользовавшись этим, гитлеровцы ворвались в деревни Козьи Горки и Поташенки и расстреляли там двадцать два человека.

Над отцом, матерью и сестрой нашего партизана Алексея Павловича Янусова палачи учинили зверскую расправу. Они потребовали от Янусовых рассказать все, что им известно о партизанах. Но мужественные патриоты не проронили ни слова. Тогда немцы посадили их в погреб.

— Ничефо, — сказал гестаповский офицер, — сафтра будем лутше говориль.

На другой день два фельдфебеля вывели арестованных на улицу и на глазах у отца и матери стали избивать их дочь Акулину резиновыми палками, специально изготовленными в Германии для расправы с советскими людьми. Офицер наблюдал за экзекуцией, откинувшись на спинку стула и аппетитно затягиваясь ароматной сигаретой. После каждых десяти ударов он вежливо кланялся старикам и с улыбкой спрашивал:

— Будем говориль? Нет? Кароший девочка, а папа-мама некарош — девочка не жалейт.

Но отец и мать молчали. Стиснув зубы, молчала и Акулина. Когда от нестерпимой боли она теряла сознание, ее приводили в чувство, обрызгивая водой. И снова в воздухе [102] мелькали резиновые палки. И снова та же гнусная улыбка.

— Папа-мама, ай-ай, некарош. Будем говориль?..

Потом по приказу гестаповца град ударов обрушился на стариков. А офицер обратил свой взор на едва живую Акулину.

— Девочка некарош. Не жалейт папа-мама. Будем говориль?

Еще день — новые пытки. Девушку вывели и посадили так, чтобы отец и мать видели ее обнаженную спину. Девичья спина была изуродована: исколота, изрезана, вспухла от ран. А где же длинные косы Акулины? На голове у нее почти не осталось волос. Мать закричала, закрыла лицо руками.

— Сачем так? — гестаповец улыбнулся. — Мама надо смотрейт на дочка. — И он кивнул своим помощникам. Те бросились к старухе, оторвали ее руки от лица.

Но и от этих страшных мучений не дрогнули сердца патриотов.

— Нох айн момент! — Офицер вскочил со стула, театрально поднял руку и что-то скомандовал своим подручным.

Один из них взял девушку за плечи, а другой стал поворачивать ее голову в сторону.

— Красивый головка, — сказал гестаповец. — Будем поворачивайт, пока папа-мама не будет говориль.

Однако все по-прежнему молчали.

— Капут! — с пеной у рта закричал палач.

Раздались три выстрела. Мучения кончились.

Пусть запомнит читатель этих гордых советских людей из маленькой белорусской деревни Поташенки — Акулину Павловну, Павла Васильевича и Марию Семеновну Янусовых. Непоколебимой стойкостью своей они заслужили бессмертную славу.

* * *

Дорого заплатили каратели за свои зверства. Мы организовали засаду около деревни Таковенец, подстерегли возвращавшихся к себе в гарнизон фашистов и уничтожили восемь автомашин с семью десятками солдат и офицеров противника.

Это взбесило оккупантов. Через несколько дней на нас двинулась вторая экспедиция, на сей раз с артиллерией. [103]

По пути гитлеровцы грабили население беззащитных сел, отбирали все, что только можно было взять, — остатки одежды, обуви, постельных принадлежностей, угоняли скот.

Наши отряды встретили врага в трех километрах северо-западнее Дретуни. Завязался бой. Мы потеряли несколько человек. Отличный сапер и бесстрашный воин Лев Константинов получил тяжелое ранение. Но противник понес гораздо больший урон. Действуя в разных направлениях мелкими группами, партизаны наносили фашистам весьма чувствительные внезапные удары.

В конце концов каратели вынуждены были отступить, бросив подбитые машины, подводы с награбленным имуществом и стадо — тридцать три коровы.

Надо вернуть жителям их добро. Но где искать владельцев? От Невеля до Дретуни много населенных пунктов. Чьи это зипуны, скатерти, валенки, подушки? Наконец, чьи животные? Ведь корова — целое богатство для крестьянской семьи!

Размышляя таким образом, я услышал стон, доносившийся из кустарника. Подошел ближе, смотрю: лежит седой бородатый старик.

— Вы что, дедушка?

— Раненый я, милок! Ох, конец мне, видно.

— Ну-ну, еще поживем! — подбодрил я его. Подбежала Павлюченкова, осмотрела пострадавшего.

Рана оказалась легкой: пуля только поцарапала кожу на бедре. Но кровь шла сильно, это и напугало старика.

— Пустяки, дедуся, — успокоила его Павлюченкова. — Не волнуйтесь. Сейчас ранку промою, йодом помажу — и все будет в порядке.

— Спасибо, внучка, — поблагодарил старик. — А я-то думал, время представиться господу-богу. Дай тебе Христос здоровья.

Откуда взялся этот дед? Стал я его расспрашивать. Старик оказался Андреем Афанасьевичем Сагаенком, жителем деревни Стайки. Каратели, следовавшие, по-видимому, из Невеля, заехали в деревню и нагрузили две машины домашним скарбом крестьян. За околицей фашисты наткнулись на стадо, которое пас Андрей Афанасьевич. Обрадовались немцы добыче. Заставили старика вывести стадо на дорогу и гнать его вслед за их обозом. [104]

Теперь мы узнали, где фашисты награбили добро. Я немедленно выделил группу во главе с командиром штабного отряда Гриненко и поручил ей вернуть стадо и вещи крестьянам деревни Стайки.

* * *

Весть о том, что мы отбили у гитлеровцев награбленное добро и возвратили его хозяевам, быстро разнеслась по всей округе. Доверие, симпатии к партизанам еще более возросли. Оккупанты пришли в ярость. Они пустились на новые чудовищные провокации.

Немецкое командование организовало специальные отряды полицейских и послало их под видом партизан в деревни. Ничего не подозревавшие крестьяне, естественно, встречали гостей с радостью и делились с ними последним куском. Но буквально через день-два в тех же селах вновь появлялись «спасители», «защитники» — на этот раз другие банды переодетых полицейских. Они тоже требовали хлеба, мяса, картофеля.

— Вчера были ваши товарищи, мы им отдали последнее, — робко объясняли жители.

— Ах так, не желаете помогать партизанам?! — орали провокаторы и избивали, расстреливали людей.

После этого фашисты выпускали листовки, в которых извещали граждан, что фюреру известны кровавые злодеяния партизан и он принимает все меры к тому, дабы защитить от них народ Белоруссии.

Мы, конечно, разоблачали подлую ложь, раскрывали коварство гитлеровских убийц и грабителей.

Враг изощрялся изо всех сил.

Ранней весной сорок второго года в деревне Луначарское, Дриссенского района, появилась листовка.

«Верьте в скорый приход Красной Армии», — говорилось в ней. А внизу подпись: «Капитан Красной Армии Сизов».

Эти листовки, написанные от руки на тетрадочных листах, стали видеть на заборах и в других селах. Люди радовались им. Фамилия таинственного капитана передавалась из уст в уста.

Как-то несколько крестьянок деревни Заборье шли с бидонами по дороге. Возле леса им преградил дорогу человек в военной форме. Из-под лихо заломленной пилотки выбивались черные кудри. [105]

— Куда идете, бабоньки, что несете? — спросил неизвестный.

— Молочко несем в гарнизон, — ответили перепуганные женщины.

— Молоко? Фрицам?

— Что ж делать: приказ, — оправдывались крестьянки. — Молоко не понесешь — головы не снесешь.

— Не смейте больше кормить этих гадов. Есть такое указание из самой Москвы. Это говорю вам я — капитан Красной Армии Сизов. Не слыхали?

— Как не слыхать! — заулыбались женщины. — Повсюду кругом только о тебе и разговор. Куда ж его сейчас, молочко-то, домой нести, что ли?

— Зачем домой? Валяйте туда, в лесок, мои ребята примут.

Слух о том, что бабы своими глазами видели храбреца и даже беседовали с ним, быстро разнесся по всей округе. Мы попытались связаться с Сизовым, но ничего не получалось.

В это время в Барсуковских лесах собралось несколько советских солдат и офицеров, вырвавшихся из плена. Они создали небольшой партизанский отряд. Он понемногу рос. Люди шли в него отовсюду. Оказался здесь и некто Гомелько, назвавшийся бежавшим из фашистского плена советским офицером. Возглавил отряд Николай Павлович Сутырин, сражавшийся на острове Эзель. Когда гитлеровцы захватили остров, Сутырин чудом спасся, переправившись на шлюпке через пролив, и долго пробирался по лесам, пытаясь выйти к своим. Так он и оказался в Белоруссии.

Все было хорошо, пока Гомелько не вздумалось испробовать захваченный у немцев пулемет. Делать это он вздумал, когда большинство партизан ушло на задание. Первую же пулеметную очередь Гомелько направил на командира отряда и сразил его наповал. Партизаны кинулись к убийце, но он, вскочив на пень, крикнул:

— Назад! Я капитан Красной Армии Сизов. У меня есть сведения, что Сутырин — предатель и послан сюда для подрыва нашего святого дела. Вы проявили близорукость, слепо подчинялись предателю. Мне приказано вас распустить. Когда будете нужны — позову.

Пока ошеломленные партизаны недоумевали, убийца с несколькими своими приближенными исчез в лесу. Через [106] несколько дней в этом районе появились каратели. В их руки попались многие партизаны отряда Сутырина.

«Капитан Сизов» продолжал свое черное дело. Появляясь в деревнях, он объявлял о создании партизанских отрядов. Крестьяне откликались на призыв, приходили к нему, он записывал их имена и распускал по домам, говоря: «Ждите особых распоряжений». Потом он исчезал, а вслед за ним спешили полицейские, вылавливали патриотов, «записавшихся» в партизаны.

Так продолжалось, пока «капитан Сизов» не попался в руки уцелевших партизан отряда Сутырина. Они доставили проходимца в штаб партизанской бригады под командованием бывшего секретаря Дриссенского райкома партии Герасимова.

— Как твоя настоящая фамилия? — спросил секретарь райкома.

— Гомелько он, — сказал партизан Федоров, один из тех, кто участвовал в поимке самозванца.

— Гомелько? — насторожился Герасимов. — А у нас тоже есть Гомелько, даже двое — отец с сыном. Ну-ка позовите сюда кого-нибудь из них.

В землянку вошел крепкий старик с окладистой бородой, в которой чуть-чуть пробивалась седина. Завидя «Сизова» он обрадованно кинулся к нему:

— Сынок! Живой!

Но узнав правду о сыне, старик побледнел и молча вышел из землянки.

На рассвете, неузнаваемо постаревший, с бородой, ставшей почти совсем белой, он явился к Герасимову. Старик уже знал, что ночью состоялся суд над бандитом. Фашистского наймита ждала заслуженная кара.

— Просьба у меня есть, товарищ командир, — начал Гомелько-старший.

— В чем дело, отец?

— Разрешите мне. Сам я народил ирода, сам и...

В полдень в присутствии всех партизан отец — суровый и торжественный — своими руками привел в исполнение смертный приговор, вынесенный народом предателю.

Немало бед принес нам фашистский лазутчик, выдававший себя за советского офицера. Но даже такие подлые методы не помогли оккупантам обмануть народ. Те из, партизан, которые явились жертвой провокаций Гомелько, быстро поняли, в чем дело. Михаил Чеверикин, Александр [107] Валентик, Константин Мышко, Александр Кульшин и другие бойцы из отряда Сутырина приложили все силы, чтобы поймать и разоблачить предателя. После эти товарищи отважно сражались в рядах нашей бригады.

С каждым днем местные жители все более и более убеждались, что единственно правильный путь для них — это путь активной борьбы с оккупантами. Ряды партизан непрерывно росли.

2

Одним из новых наших отрядов командовал Иван Васильевич Якимов, бежавший из плена. Его судьба похожа на судьбу многих других военнопленных, которые вырвались из лагерей смерти и сражались в тылу врага.

Старший лейтенант Якимов в апреле сорок второго года был ранен недалеко от Вязьмы и в тяжелом состоянии захвачен гитлеровцами.

На станции Тёмкино фашисты произвели «сортировку» военнопленных. Она заключалась в том, что коммунистов отделили от остальных и тут же расстреляли. Якимову удалось спрятать свой партийный билет, и лишь благодаря этому он остался жив.

В ночь на 1 мая всех командиров, захваченных в районе Вязьмы, отправили в лагерь, находившийся близ станции Боровуха-1-я (недалеко от Полоцка).

Трое суток битком набитые, наглухо закупоренные вагоны без нар, в которых можно было только стоять в страшной тесноте, шли к месту назначения. За это время двери ни разу не открывались. Трое суток без воды и пищи, в спертом воздухе! В пути многие погибли от жажды, голода, заражения крови, от недостатка кислорода. Живые находились в полуобморочном состоянии.

Когда поезд прибыл к месту назначения, никто не смог самостоятельно выбраться из вагонов. Снова началась «сортировка». Трупы выбрасывали в одну сторону, живых — в другую. Лагерь был недалеко, примерно в пятистах метрах от станции. Но и такое небольшое расстояние истощенные, обессилевшие люди преодолели с трудом.

— Дафай, дафай! — покрикивали конвоиры, подталкивая [108] отстающих прикладами. — Скоро есть, скоро пить...

В лагере пленных угостили со всей фашистской «щедростью». Посреди двора стояло несколько бочек с прокисшей, пенящейся баландой. Двести пятьдесят граммов этой жидкости и сто граммов хлеба-суррогата на человека — вот как потчевали людей, у которых трое суток не было во рту маковой росинки.

Загнали пленных в бараки. Спали прямо на полу. Лежали на боку, на спину лечь не хватало места.

В лагере Якимов подружился со старшим лейтенантом Трофимом Михайловичем Шинкаревым. Они решили во что бы то ни стало бежать — ведь каждый день приближал их к мучительной смерти.

Когда все уже подготовили, Иван Васильевич вдруг заболел дизентерией. Побег пришлось отложить. Каждую минуту смерть подстерегала Якимова. «Ну чем, чем помочь?» — думал Шинкарев. Чтобы поддержать силы друга, он стал отдавать ему свой крохотный паек хлеба-суррогата, предварительно высушивая его в сухарь. Так продолжалось три недели. Якимов выжил, стал поправляться. Это был редкий случай: обычно больные умирали. «Медицинская помощь» сводилась к тому, что похоронные команды выбрасывали трупы через окна и на тележках отвозили их в траншеи, выкопанные рядом с лагерем.

Бежать, бежать!..

Однако на друзей обрушилось новое несчастье: теперь Шинкарев заболел тифом и его поместили в изолятор, откуда, как правило, не возвращались.

Но и Трофим Михайлович победил смерть. Он, правда, не пришел, а приполз в общий корпус, но все же начал выздоравливать. Теперь Иван Васильевич отдавал ему свой хлеб.

Так, помогая друг другу, они выжили. Мысль о побеге овладела ими с новой силой.

Однако к этому времени вырваться из лагеря стало почти невозможно.

Фашисты обнесли его высокой оградой из нескольких рядов колючей проволоки и усилили охрану. По. ночам через проволоку пропускался электрический ток. Круглые сутки патрулировали полицейские с собаками. [109]

Широкую полосу вдоль всей ограды усыпали колючками и битым стеклом. У пленных отобрали обувь.

Малейшее подозрение на побег грозило смертью. И все же люди не расставались с мыслью обрести свободу.

В начале июня прошел слух, что узников собираются перевезти в другой лагерь. Якимов и Шинкарев задумали бежать в пути. К ним присоединился еще один товарищ — майор Борзых.

Пленных возили только в наглухо закрытых вагонах, и следовало запастись хоть каким-нибудь ножом, чтобы попытаться прорезать доски. Шинкареву удалось соблазнить одного охранника-полицейского диагоналевыми брюками, и тот отдал ему в обмен холщовые штаны и садовый нож. Его хранил у себя в левом борту шинели Якимов. Каждый день при перекличках, обысках он рисковал жизнью. Эсэсовцы обходили ряды, шарили в карманах, ощупывали одежду. Найдут недозволенную вещь — расстрел на месте.

Иван Васильевич сумел обмануть гитлеровцев: распахивая шинель, он брался за ее борта, прикрывая нож рукой.

В середине июня пленных под усиленным конвоем отвели на станцию и посадили в вагоны. Как только поезд тронулся, Якимов, не теряя времени, приступил к работе. Рядом встали Шинкарев и Борзых. Садовый нож действовал отлично. Когда миновали станцию Борковичи, Иван Васильевич уже прорезал доски и ударом ноги вышиб их. Можно пролезть!

Стучат колеса. Эшелон набирает скорость. В вагон врываются струи свежего воздуха. Скоро должен быть мост через Дриссу. Якимов выглянул в щель. Ночь темная. Поезд идет по высокой насыпи. Реки пока не видно.

Иван Васильевич выпрыгнул первым, сильно ударился о землю и сразу потерял сознание. Майор Борзых несколько замешкался и выскочил почти у самой реки. Как потом стало известно, его заметили гитлеровцы, охранявшие мост, и тут же застрелили.

За Дриссой из вагона выбросились почти все пленные.

— Я пришел в сознание лишь на рассвете, — рассказывал нам Якимов. — Осмотрелся. Недалеко мост. Около него немцы. Направо лесок. Добрался туда и пролежал [110] до вечера. Когда стемнело, пошел и вскоре увидел деревню. Постучал в крайний дом. Дверь открыл пожилой мужчина и пригласил в хату. Встретили по-братски: накормили, уложили спать. Утром по просьбе хозяина один человек перевез меня на лодке на другой берег Дриссы...

Вскоре после этого Иван Васильевич пришел к нам.

Почти одновременно появились у нас и друг Якимова Шинкарев, и старший лейтенант Анатолий Семенович Меркуль, и многие другие вырвавшиеся из плена.

* * *

Иван Иванович Скрыпарь и Иван Васильевич Платонов бежали из лагеря в городе Остров, Псковской области. Они сумели каким-то образом раздобыть маленькую лопату и с ее помощью стали делать подкоп с территории лагеря за ограду из колючей проволоки. Друзья оторвали в полу барака доску и начали рыть, подвергая себя каждую секунду смертельной опасности. Когда они забирались в подполье, их товарищи клали доску на место и садились на нее, чтобы она не привлекла внимания гитлеровцев.

Много суток настойчивые люди прокладывали изуродованными, вспухшими руками дорогу к жизни, выносили в карманах вырытую землю и осторожно разбрасывали ее на территории лагеря. И когда вынули наконец последние пригоршни грунта и очутились за оградой, то не поверили своему счастью.

Фашисты не могли пожаловаться, что Скрыпарь и Платонов забыли «отблагодарить» их за «хлеб-соль». Эти славные партизаны уничтожили десятки гитлеровских солдат и офицеров.

3

Полоцкий военный комендант полковник фон Никиш был очень недоволен своими подчиненными.

— Бездельники! За что фюрер платит вам жалованье? Где головы партизанских вожаков? Где люди для наших шахт в Руре, в Бельгии?

Комендант, конечно, имел основания негодовать. Несмотря на все усилия карателей, борьба населения против [111] оккупантов разгоралась с каждым днем. Голов партизанских вожаков никто не приносил. Военнопленные продолжали убегать из лагерей. В рабство советские люди не шли. Ни один приказ немецкого командования о явке на сборные пункты для отправки в Германию местные жители в районе наших действий не выполняли.

— На кой дьявол мы шли в эту Россию? — свирепствовал фон Никит. — Собирать васильки или заставить ее служить высшей расе? Вам нужны войска? Требуйте! — обращался он к руководителям карательных органов.

И те требовали войск. Им давали. А толку никакого. Если под давлением превосходящих сил противника мы вынуждены были отходить, то, как правило, почти все крестьяне укрывались в лесах.

Тогда гитлеровцы изменили тактику. Волки вырядились овцами. Газеты и листовки, издаваемые оккупантами, стали призывать местных жителей «забыть мелкие недоразумения» (имелись в виду грабежи и убийства!) — это, мол, случайные эпизоды, виновные наказаны. Фюрер обожает белорусов и желает им счастья. Никто их больше не тронет. Поэтому крестьянам незачем уходить в леса с детьми и кормить комаров.

И действительно, некоторое время фашисты, появляясь в селах, никого не трогали и вели себя необычайно учтиво.

Такое поведение оккупантов могло в какой-то степени обмануть людей, привыкших к тому, что каждый приход немцев сопровождается грабежами, насилиями, убийствами.

Второго июля сорок второго года я издал по этому поводу специальный приказ, в котором личному составу отрядов и всем местным жителям разъяснялся коварный план гитлеровцев. Фашисты идут на хитрость, предупреждало партизанское руководство, они хотят, чтобы крестьяне не покидали села при их приближении. Если население попадется на эту удочку, молодых и здоровых немцы заставят работать на себя, а остальных уничтожат.

И все же некоторые жители поверили велеречивым излияниям оккупантов.

Выбрав удобный момент, гитлеровцы в нескольких селах схватили доверчивых людей. Всех трудоспособных [112] отправили в Германию, а стариков, больных и детей заключили в лагеря.

* * *

Широко известны фабрики смерти в Майданеке, Освенциме, Бухенвальде... Но мало кто знает, что и на окраине города Диена, расположенного при впадении реки Диена в Западную Двину, совершались чудовищные преступления. Фашисты организовали здесь лагерь и поместили в него сотни мирных советских граждан.

Несколько месяцев несчастные люди томились в землянках и бараках под охраной двуногих и четвероногих псов фюрера.

Седьмого ноября сорок второго года по приказу начальника лагеря оберштурмбаннфюрера Адольфа Гейнца всех узников вывели во двор. К ним вышел Гейнц:

— Сегодня, уважаемые граждане, советский праздник, не так ли? В связи с этим мы посоветовались с богом. И он пожелал, чтобы сегодняшний день стал последним днем жизни каждого из вас.

Стон прокатился по толпе. Матери умоляли пощадить хотя бы детей.

— Кого вы просите? — обратился к женщинам высокий худой человек. — У палачей нет сердца, разве вы не знаете?

Его поддержали и другие. Узники гневно кричали гитлеровцам:

— Вам не уйти от виселицы!

— Будьте прокляты!

Адольф Гейнц дал знак рукой. Раздались автоматные очереди. В течение двух дней шли расстрелы, пока все заключенные не были уничтожены.

Упорство советских людей бесило и пугало гитлеровцев. Они все более убеждались, что таких людей им не удастся поставить на колени. [113]