Чумы в лесу

1

Яркая полная луна начинает блекнуть. На смену уходящей ночи с востока пробивается новый день. Утренний морозец рассыпает по телу колючки, зубы начинают выбивать мелкую дробь. Толкаем друг друга, боремся, чтобы хоть немного согреться.

Мы находимся в небольшой котловине, защищенной со всех сторон от ветра высокими соснами. Место для лагеря подходящее. Надо скорее строить жилье.

Застучали топоры, раздался треск ломающихся сучьев. Мы предпочли бы не нарушать тишины. Но еще не придуман способ бесшумно валить деревья. Увязая в снегу, бойцы заготавливают материал. От них валит пар. Лица раскраснелись — будто только из бани.

И вот в лощине лежит груда очищенных от веток жердей длиной в четыре — пять метров.

Ставим тонкие стволы вертикально, связываем их [47] верхние концы, а нижние разводим. Образуется нечто похожее по форме на остроконечный колпак. Поверх жердей, на специально оставленные сучки, накладываем еловые ветви и присыпаем снегом. Все очень просто и неприхотливо.

Мы построили три таких жилища и назвали их чумами.

Внутреннее убранство наших шалашей также не отличалось роскошью. В середине их вырыли небольшие углубления для костров (для дыма оставили отверстия вверху). Постели — те же еловые ветки.

Скромные строения придали лесному уголку своеобразную привлекательность, обжитой вид.

С наступлением темноты в лагере затеплилась жизнь. Над чумами поднялись клубы дыма. Брызги искр рассеивались и угасали на лету.

Проверив дозоры, я решил посмотреть, как устроились товарищи. Подходя к шалашу, в котором расположилось отделение Петра Широкова, услышал недовольный голос Хаджибатыра Бадоева:

— Да ты что, понимаешь, люди тут или комары? Ты что, понимаешь, дыму напустил? Поговорка есть — дым без огня не бывает. У Ивана Палихи один дым, огня нет ничего. Дышать, понимаешь, нечем.

— Спи, Батыр, спи, — успокаивал Палиха. — Нечего антимонию разводить. Не на курорте.

Захожу в чум. Дышать действительно нечем. Над спящими бойцами висит плотное облако. Лежащие кучей еловые поленья не горят, а тлеют. С трудом различаю фигуру дежурного. На груди у него автомат, а в руках палка.

— Зачем вам палка, — спрашиваю, — золу, что ли, разгребать?

— Никак нет, товарищ капитан, — отвечает Палиха. — Малая механизация для сохранения сапог.

Дежурный выражается витиевато, однако суть дела ясна. Бойцы спят вокруг костра, ногами к нему. Каждый норовит, конечно, подвинуться поближе к огоньку. В инстинктивном влечении к теплу сонный человек может попортить, сжечь сапоги.

— Вот я и придумал, — подытожил Палиха. — Как увижу, у кого от подошвы пар идет, постучу легонько [48] палкой — он сразу и подберет ноги. Иначе нельзя. Голосом людей разбудишь, а тут — автоматически...

— Действует?

— В лучшем виде, товарищ капитан. Опять же палкой будить сподручнее, чтобы чаще с бока на бок переворачивались. Не то и примерзнуть недолго.

Да, неплохо придумано. Но надо как-то избавиться от дыма. Невыносимо щиплет глаза, тесно в груди.

Мы с дежурным поставили поленья вертикально, и пламя разгорелось. Дымок мало-помалу начал подниматься кверху и рассеиваться. В шалаше стало теплее, уютнее. Мучительный кашель сонных бойцов прекратился.

Я вернулся в свой чум, штабной. Здесь костер горел нормально. Подкатив к нему бревно, устроился поудобнее и, прежде чем растянуться на еловом матрасе, решил коротко отметить в дневнике события сегодняшнего дня.

— Товарищ капитан, разрешите доложить.

Это вернулся связной из Забелья.

— Ну, что там слышно?

— Никакого движения ни на хутор, ни с хутора не замечено.

— Хорошо, отдыхайте.

Глезин, Корабельников и Чернышов спят, вытянув ноги поближе к огню. Того и гляди поджарят подошвы. Надо, пожалуй, использовать опыт Палихи.

2

За три недели в тылу врага отряд записал на свой счет лишь один мост, взорванный близ станции Опухлики. Почти все время ушло на переход и организацию надежной базы. Однако в эти дни мы все же почти непрерывно вели разведку и успели собрать немало сведений, представлявших, по нашему мнению, значительный интерес не только для нас, но и для Верховного Главнокомандования.

С помощью местных жителей удалось установить, что на окраине города Полоцка немцы создали большую базу горючего. Мы ознакомились с состоянием железнодорожных путей и получили некоторое представление о грузах противника. Заслуживали серьезного внимания и другие данные. У руководства отряда появились конкретные [49] предложения, возникла необходимость посоветоваться с Москвой.

У нас имелась радиостанция «Белка». Однако связь с центром по рации поддерживалась редко. Во-первых, «Белка», как ее ни лелеяли, была не совсем исправна, во-вторых, большая часть электрических батарей, предназначенных для ее питания, отсырела в пути и разрядилась. Кроме того, вести длинную передачу опасно: немцы могут запеленговать.

При таких условиях отсутствовала уверенность, что с помощью радиостанции удастся передать в столицу все важные сведения и вопросы и получить оттуда достаточно обстоятельную консультацию.

Поэтому мы решили послать в Москву людей и составили донесение. Чернышову вместе с бойцом Индыковым поручили проводить связных через наиболее опасную зону.

К вечеру двадцать восьмого марта все подготовили. Документы упаковали так, чтобы в случае опасности их можно было немедленно взорвать.

Как обрадовались бойцы, узнав приятную новость: в Москву идут связные и всем разрешено послать письма родным.

Присев на корточки, согревая дыханием стынущие пальцы, люди торопились при свете костров, лучин передать на клочках бумаги своим близким слова любви и привета.

Один лишь Демченко ничего не писал. Он бродил от чума к чуму и смотрел на товарищей, склонившихся над листками. Ему некуда писать. Его родная Украина, как и Белоруссия, оккупирована фашистами. Что стало с отцом, матерью, с белым домиком на краю села? Где теперь Оксана с глазами-вишенками, бровями-шнурочками, чуть вздернутым носиком, такая веселая и задорная? Может, она, как и тысячи ее сверстниц, увезена в рабство в Германию?..

Ровно в полночь связные — автоматчики Волков и Челноков, а также сопровождающие их Чернышов и Индыков собрались в дальнюю дорогу. Все вышли попрощаться с товарищами, пожелать им доброго пути.

— Привет Москве, — слышится с разных сторон. — Да не забудьте письма передать! [50]

Легкий скрип лыж — и фигуры в белом скрылись между деревьями. В лагере стало необыкновенно тихо.

* * *

Незадолго до рассвета в штабной чум влетел, задыхаясь, Алексей Зенюк, находившийся в дозоре на дальних подступах к лагерю.

— Товарищ капитан, со стороны деревни Осиновки слышна ружейно-автоматная стрельба.

Что это означает? Там идет бой? Нас охватывает беспокойство. Ведь всего несколько часов назад ушли связные. Правда, приняты, кажется, все меры предосторожности. Группе дано строгое указание обходить населенные пункты. Но мало ли что может быть!..

Через некоторое время автоматчик Лев Друц доложил:

— К лагерю приближаются два вооруженных человека на лыжах!

Спешим навстречу лыжникам. Смотрю: ну конечно это наши. По одежде и походке узнаю Волкова и Челнокова. Бойцы подходят. У Челнокова левая рука висит плетью, на снег капает кровь.

— Возьмите, товарищ капитан. — Бледный, осунувшийся Волков подал документы, предназначавшиеся для доставки в Москву.

— Челноков, вы ранены?

— Зацепили, гады!

Павлюченкова начала быстро перевязывать рану.

— А где же Чернышов, Индыков? Что случилось?

Немного отдышавшись, Волков стал рассказывать.

— Шли хорошо, спокойно. Приблизились к Осиновке. И тут начштаба захотелось ускорить движение — завернуть в деревню, взять лошадь и сани. На краю села постучали в одну избу. Оказалось, коня нет: отобрали фашисты. «У кого здесь есть?» — спрашиваем. «Через пять домов на левой руке, там пока уберегли», — отвечают нам. Пошли туда, верно: лошадь имеется. Хозяин согласился помочь. Выезжали из села — на улицах ни души. Думали, все в порядке. Но проехали километра два — три — из-за поворота наперерез группа полицейских на санях. И сразу дали по нас залп из винтовок. Челнокова ранили. [51]

— Мы все четверо залегли в снег, — продолжал Волков, — ведем огонь из автоматов. Противник отвечает. Вдруг слышу стон. Оглянулся: лежит Чернышов пластом и хрипит. Чуть приподнялся, крикнул: «Гранатой их, сволочей!» Метнул я гранату. Смотрю: удачно — двоих, наверно, убил, остальные прекратили огонь, отползают подальше... Бросились мы к начштаба...

— Ну и что он? — заторопил Глезин.

— Ранен в живот... тяжело.

— Где же он сейчас?

— Мы его перевязали, как могли, положили на лыжи — и сюда. Когда добрались до нашего охранения, я и Челноков поспешили за фельдшером. А Чернышова Индыков с Безбородовым везут.

— Так что ж вы сразу не сказали? — Павлюченкова схватила санитарную сумку, встала на лыжи и побежала встречать раненого.

Но она не успела отойти далеко. Индыков и Безбородое с Чернышовым уже приближались к лагерю.

Наш начальник штаба лежал неподвижно, с открытыми глазами, бледный, обескровленный. Военфельдшер взяла его руку, поискала пульс, потом, расстегнув на груди пропитанную кровью одежду, приложила ухо к сердцу. По выражению ее лица стало ясно: все кончено.

Павлюченкова медленно встала и сняла шапку. Глаза ее наполнились слезами.

* * *

Хоронили Чернышова первого апреля. День был светлый, теплый. Начиналась весна. Яркое солнце будто хотело развеять наши грустные думы.

Мы, конечно, несли потери и потом. Но потери неизбежные, без которых войны вообще не бывает, без которых нельзя достигнуть победы над врагом. В данном же случае у нас отсутствовала убежденность в том, что эта смерть оправдана. Понятны добрые намерения Чернышова — поскорее вывести бойцов к линии фронта. Однако поступил он неосмотрительно: заходить в деревню в это время не следовало.

В середине дня тело Александра Арнольдовича Чернышова положили на самодельные носилки и медленно понесли к возвышенности, где между двумя огромными соснами была вырыта могила. [52]

— Сегодня мы прощаемся с нашим боевым другом, — сказал комиссар, когда все собрались, — и полны невыразимой скорби, но она вызывает еще большую ненависть к оккупантам. Так дадим же еще раз слово истреблять фашистов без пощады!

Боль тяжелой утраты прозвучала в словах Корабельникова, Широкова, Волкова. Я тоже выступил и в конце своей речи призвал товарищей к стойкости, бдительности, осторожности, которые совершенно необходимы, чтобы наносить врагу чувствительные удары.

Тело завернули в плащ-палатку и опустили в могилу...

Раненого Сергея Челнокова мы отправили к Эдуарду Соломону на хутор Забелье, а находившийся там Николай Федоров вернулся в отряд.

Учитывая сложившуюся обстановку, решили связных в Москву пока не посылать, а попытаться максимально использовать радиостанцию.

* * *

Почему же все-таки полицаи выследили группу Чернышова? Ведь она зашла в село ночью, соблюдая осторожность.

Несколько позднее мы получили сведения о том, что во время перехода отряда из Великолукской области к хутору Забелье фашисты узнали о нашем существовании и пытались нас уничтожить. В деревнях Сычеве и Крутелеве, где мы останавливались, немцы учинили жестокие допросы. На этих допросах местные жители сильно преувеличили нашу численность и вооружение. По-видимому, они хотели подчеркнуть лживость гитлеровской пропаганды, раззвонившей во все колокола, что Красная Армия уже почти разгромлена.

Побуждения у жителей были, конечно, благородные. Но их рассказы вызвали повышенную бдительность у противника. Гитлеровцы расставили посты и засады в большинстве населенных пунктов, постарались взять под контроль каждого человека. Поэтому, вероятно, наших связных и заметили в Осиновке.

3

Охранение задержало неизвестного, который шел на лыжах по направлению к лагерю. [53]

Смотрю: молодой человек лет двадцати двух. На нем подшитые валенки, овчинный полушубок, вязаные рукавицы, шапка-ушанка. Синяки под глазами, впалые щеки, бледные губы. Одна лыжная палка сломана и перевязана бечевкой. Видно парень не один день скитается по лесу.

Никаких документов нет.

— Кто вы?

— Иван Майский, учитель. Услышал о появлении советских лыжников и пошел вас искать.

— Зачем?

— Хочу вместе с вами бороться против оккупантов.

Возможно, он говорит правду. Но не исключено также, что это вражеский лазутчик. Сразу вспоминается гибель Чернышова. Вдруг учителя послали немцы и, если он не вернется, пойдут по его следу?.. Я внимательно смотрю на него, и мне кажется: нет, не могут лгать такие ясные, чистые глаза.

В конце концов решаю оставить пока молодого человека в отряде под присмотром Хаджибатыра Бадоева.

Корабельников после длительной беседы с Майским доложил: по словам парня, он круглый сирота, воспитывался в детском доме, родных не имеет.

Это настораживает: так нередко говорят, когда хотят затруднить проверку.

В то же время учитель сообщил весьма важные сведения о гитлеровцах. Причем кое-что совпадает с данными нашей разведки.

Через два дня Глезин, Корабельников и я собрались с целью окончательно решить, как быть с Майским. Интересно, много ли он знает о нас?

Позвали учителя. За время пребывания в лагере он отдохнул, посвежел.

— Скажите, что вам известно об отряде?

— В деревнях говорят, будто лыжников не менее двухсот пятидесяти. Но здесь вижу только человек тридцать — сорок.

— Это все?

— Еще полагаю, среди вас есть работники НКВД.

Час от часу нелегче. Пожалуй, он знает о нас больше, чем мы о нем.

— Фантазер вы, молодой человек, — заметил Глезин. — Вам бы фантастические романы писать. [54]

— Возможно, я и ошибаюсь, но по моим наблюдениям получается именно так. Когда этот товарищ, — Майский кивнул в сторону Корабельникова, — допрашивал меня, то предупредил об ответственности за дачу ложных показаний по статье девяносто пятой Уголовного кодекса РСФСР. Помню, был однажды в управлении НКВД Витебской области, вызывали в качестве свидетеля по одному делу. И предупреждали точно таким же образом.

Парень совершенно спокоен. Никакой заминки, ни тени смущения.

— Понимаю, вам трудно мне поверить, — сказал он. — Время такое. Но чем я могу доказать, что пришел к вам по призыву своего сердца?.. Воля ваша. Поступайте со мной, как найдете нужным.

Мы все-таки поверили Майскому и приняли его в отряд, поручив Хаджибатыру Бадоеву — отличному снайперу и разведчику — готовить новичка к боевой работе и некоторое время по-прежнему присматривать за ним.

Несколько забегая вперед, скажу: мы не ошиблись. Молодой белорусский учитель прошел свой партизанский путь, как истинный советский патриот. Вместе с группой подрывников он пустил под откос двадцать эшелонов с войсками и техникой противника, а также совершил много других славных дел.

4

Предрассветную тишину внезапно нарушили разрывы мин.

Отряд поднят на ноги, приведен в боевую готовность. Неужели наше охранение проглядело врага?

Но вот с северо-востока торопятся дозорные. Не снимая лыж, Борис Табачников подходит ко мне и докладывает:

— Сотни три — четыре гитлеровцев с разных сторон подошли к Забелью и открыли по нему минометный огонь.

Интересно, чем это вызвано? Охватывает беспокойство за Эдуарда Соломона и Сергея Челнокова, которые следили за Адамовичем. Удалось ли им уйти с хутора?

Но тревога за товарищей оказалась напрасной. Через некоторое время Соломон и Челноков пришли в лагерь. В самом начале обстрела они успели выскочить из дома [55] и скрыться в лесу, а затем кружным путем добрались до нас. Спасся и Придеин с женой и ребятишками. Адамовичей не видели. Вероятно, они остались в Забелье.

Что же делать дальше? Над отрядом нависла серьезная угроза. Если немцы нагрянут в лагерь, достаточно нескольких мин, чтобы нанести нам серьезное поражение. Принимать в такой обстановке бой с противником, во много раз превосходящим наши силы, нелепо. Самое разумное — уйти в другое место, поглубже в лес.

С целью дезориентировать врага разделились на несколько групп. Каждая получила свой маршрут. Договорились встретиться ночью в определенной точке.

Жаль расставаться со своими чумами. Мы уже привыкли к ним. Удивительно уютными кажутся эти прокопченные дымом костров незатейливые жилища, «постели» из еловых веток, чурбаки вместо столов и стульев.

— Разведчики, вперед!..

Поздно ночью группы сошлись в условленном месте. Удалились от старой базы более чем на десять километров, а лес все такой же. И ложбинка будто та самая. Только наших шалашей не видно.

Уточняю по карте, куда мы забрались. Населенных пунктов и дорог поблизости нет. Обсуждаем: создавать ли здесь новую базу? Пожалуй, пока не стоит. Надо подождать. Возможно, гитлеровцы не обнаружат наш лагерь. Тогда вернемся обратно. К тому же сейчас люди очень устали.

Выставив дозоры, начали, готовить «постели». И тут неожиданно разгорелась дискуссия. Спорили о том, где лучше спать: на снегу или на голой земле? Одни утверждали, что в сугробе теплее, другие им возражали.

Я, откровенно говоря, не знал, чему отдать предпочтение, хотя уже имел сравнительно большой опыт. Приходилось ночевать и на снегу и на скованной морозом земле. Ни в том ни в другом случае не испытывал особого удовольствия. Больше всего, конечно, подходит хорошая домашняя кровать. Но этот вариант надолго исключен.

Чтобы примирить спорщиков, я порекомендовал очистить площадку от снега, но не до конца, и покрыть ее толстым слоем еловых веток. Так и поступили.

— О цэ постеля для партизан — краще нэ бувае, — заметил Иван Демченко. [56]

— Это почему же? — заинтересовался лежавший рядом с ним Майский.

— Ну как почему? — послышался голос Табачникова. — В такой постели не может быть никакого зверья.

— Это само собой, — отозвался Волков. — Не в том суть. Главное дело — маскировка хороша. В белых костюмах на снегу и в открытом поле никто не увидит.

— Та ни про то вы, хлопци, балакаете. — Демченко махнул рукой и подгреб под голову кучу веток.

— А ты про что? — спросил Майский.

— Не приставай, утром скажу, — недовольно буркнул Иван.

— Почему утром? Начал, так говори.

— От приставучий народ! Як той репейник. — Демченко неохотно повернулся, потер глаза. — Ты в армии служив?

— Нет.

— Оно и видать. Сосунок — потому и ни знаешь.

— Ну я служил, ну и что? Я тоже не знаю, — сказал Зенюк.

— Значит, муровый з тебе солдат, — резюмировал Иван. — Ось слухай. Здесь тем дюже хорошо, что наряд ни схватишь за плохо заправлену койку. Понятно?

Кругом засмеялись.

А потом незаметно как-то наступила полная тишина. Лишь изредка хрустели ветки: бойцы ворочались с боку на бок, чтобы не замерзнуть.

Зато утром не потребовалось подавать команду на подъем. С рассветом все были на ногах. Скорее бы согреться!

Демченко подозвал Майского:

— Ось тоби другое, як бы сказать, преимущество.

— Какое?

— Хиба сам не бачишь? Попробуй-ка прозивать подъем с такой постели!..

* * *

Через сутки вернулись с интересными новостями разведчики, посланные к Забелью.

Оказывается, гитлеровцы каким-то образом узнали о нашем появлении на хуторе и считали, что отряд расположился там. Батальон моторизованной пехоты с минометами решил внезапным ударом уничтожить нас. Окружив [57] Забелье, фашисты открыли сильный минометный огонь и сожгли хутор дотла. Там не осталось ни одного клочка неизрытой земли.

Адамовичи, спрятавшиеся в подполье, были убиты.

А в наш лагерь гитлеровцы не заходили.

Выслушав это сообщение, мы решили вернуться на старую базу.

Когда увидели свои чумы, корявые чурбаки, углубления с золой от костров, нами овладело такое чувство, будто попали в дом родной.

* * *

Пришло время по-настоящему связаться с местными жителями. Пора привлечь в отряд новых, разумеется, надежных, проверенных людей. Кроме того, почти нечего есть. Наши скромные запасы мяса и хлеба кончились. Последние дни питались главным образом клюквой, заваренной кипятком. Клюква, конечно, приятная и полезная ягода, содержит много витаминов. Но одними витаминами прокормиться невозможно. Надо раздобыть хотя бы немного хлеба, картошки. Наконец, мы очень соскучились по улыбкам, которыми встречали нас в деревнях и селах измученные оккупантами крестьяне.

В ближайшие населенные пункты были направлены группы бойцов. Им поручалось изучить обстановку, выяснить, имеются ли желающие стать партизанами.

Наши посланцы принесли хорошие вести. Чаша терпения народа, подвергающегося чудовищным издевательствам фашистов, переполнена. Немало молодежи, горящей желанием сражаться против гитлеровцев, уже ушло в леса.

Но в некоторых селах настроение у людей подавленное. Там с огорчением рассказывают, что немцы разгромили отряд лыжников, «порешили минами всех до одного».

Откуда такие сведения? Оказывается, оккупанты выпустили листовки, извещавшие население о том, что в первых числах апреля на хуторе Забелье наш отряд ликвидирован.

Эти листовки и повеселили и обрадовали нас. Если отряд считается уничтоженным, можно жить и работать спокойнее. [58]