Хутор Забелье

1

Пять суток странствуем мы по лесам и болотам... На родной земле вынуждены чувствовать себя чужаками. Движемся ночью, вдали от дорог и населенных пунктов. Днем останавливаемся в глухих чащах.

И все-таки нет, не чужие мы здесь, а хозяева!

Поздним вечером подошли к хутору. В густом бору — небольшая полянка, два рубленых дома, пристройки. По всем данным, это и есть то самое Забелье, где отряд наметил организовать свою базу.

Оставив «главные силы» в лесу, двумя группами отправляемся в разведку. Со мной — Валентин Никольский и Борис Табачников. Вторая группа — лейтенант Щенников, Иван Попов и Иван Демченко. Идем гуськом, оружие наготове. Часто останавливаемся, прислушиваемся... Тишина. Встречный ветерок доносит запах дыма. Значит, есть на хуторе люди. Но кто? Может, это немцы [37] зажаривают последнего поросенка, отобранного у крестьян?

Нервы напряжены. Малейший шорох кажется удивительно громким.

— Тише ты, — шепчет Никольский Табачникову, хрустнувшему сломанной веткой.

— За собой лучше следи, — ворчит Борис. — Пыхтишь, как паровоз.

Убедившись, что вокруг никого нет, подходим к первому дому. Темные окна разрисованы ледяными узорами. Тропинка к дверям запорошена снегом. На нем свежие следы. Присматриваемся: от валенок. Отпечатков подков и гвоздей не видно. Вероятно, гитлеровцев на хуторе нет.

Пробую дернуть дверь за ручку — не открывается. Заперто изнутри, значит, в избе есть люди. Легонько стучу. Никакого результата. Снова стучу — сильнее, требовательнее. А у второго дома, к которому направилась группа Щенникова, совсем тихо. Там, по-видимому, никаких осложнений нет.

Я стучу еще и еще. В окне замерцал огонек. Наконец-то! Сейчас откроют. Но лишь после того как мы еще раз напомнили о себе, из-за двери послышался басистый мужской голос:

— Кто там? Подождите.

Слишком уж долго нас заставляют ждать. Из дома доносятся приглушенный шепот, звяканье склянок. После длинной паузы тот же голос:

— Кто там?

— Свои, откройте.

— Что за свои? Как это понимать?

Больших усилий стоило сдержаться и сохранить спокойный тон.

— Ну свои люди, русские.

— А какие русские? Они разные бывают.

— Мы свои, понятно?

Хозяин плотнее прихлопнул дверь, задвинул засов и сердито сказал:

— Прошу по ночам не беспокоить. Приходите утром.

Это было совершенно неожиданно. За время своих странствий, правда пока недолгих, по оккупированной территории мы уже успели привыкнуть к радушному отношению местных жителей. И вдруг — на тебе. [38]

Пришлось несколько поступиться принятыми в хорошем обществе манерами и разъяснить хозяину, что, если он будет вести себя так нелюбезно, нам придется ответить ему тем же — сломать дверь.

Это произвело впечатление. Щелкнул крючок, с грохотом упал засов. Вошли в душную комнату. При свете керосиновой лампы я увидел худощавого рыжеватого человека лет под пятьдесят с изрядно заросшим щетиной лицом.

— Здравствуйте.

Увидев вооруженных людей, строптивый хуторянин изобразил на своем хмуром лице нечто вроде улыбки.

— Мое почтение, — сказал он, поклонившись. — Вот ведь какая досада! Думал, мало ли кто? Теперь всякий народ по ночам бродит. Уж извиняйте... Так по каким делам? Чем обязан?

— А позвольте узнать, кто вы?

— Лесник.

— Очень приятно, вот и познакомились. Почему не хотели открывать? Мы же сказали — свои.

Наступила короткая пауза.

— Потому и не хотел, что свои, — начал оправдываться хозяин. — Видите... — Он распахнул дверь в соседнюю комнату. Там на кровати стонала женщина с компрессом на лбу. На столике возле нее стояли пузырьки, баночки. — Жена больна тифом. Неподходящее дело...

Припомнилось звяканье склянок. Не приготовлен ли этот парад лекарств наспех, пока мы стучались? Но вполне возможно, что хуторянин говорит правду. Ведь тиф на оккупированной территории стал распространенной болезнью. Однако в данную минуту меня больше всего интересовали гитлеровцы.

— Бывают у вас немцы?

— Почти каждый день.

— А как они сюда добираются: пешком, на лыжах, на машинах?

— По-всякому.

Бегло окинул взглядом комнату: занавески на окнах, шуба на вешалке, валенки возле печки. Не похоже, чтобы здесь хозяйничали фашисты.

— Ну что ж! — сказал я. — Мы намерены у вас остановиться. Вероятно, ненадолго. [39]

— Как можно! — мужчина сокрушенно покачал головой. — Понимаете, тиф! Людей погубите!

— За заботу спасибо. Мы, с вашего разрешения, займем эту комнату, а вы с женой поместитесь в другой. В тесноте, да не в обиде. Время такое!

Затем я послал Никольского дать сигнал отряду, и вскоре остальные товарищи присоединились к нам.

Наконец-то — снова человеческое жилье. Для нас это праздник. Можно снять с плеч вещевые мешки, свободно вытянуть руки, вздохнуть полной грудью, прилечь в теплой комнате... Мне захотелось сразу же прикорнуть возле печки. Но сейчас нельзя. Нужно немедленно поговорить с Глезиным, Корабельниковым, Чернышовым, выставить охранение.

Мы вчетвером вышли на улицу.

— Саня, — позвал Корабельников военфельдшера Павлюченкову. — Тебе предстоит серьезная работенка.

— Какая, Павел Алексеевич?

— Тут, видишь ли, особое дело, — пояснил начальник разведки. — Хозяйка, говорят, больна тифом.

— Что вы! — всплеснула руками Павлюченкова. — Так нам же нельзя здесь оставаться ни минуты.

— Подожди, — успокоил Корабельников. — Есть предположение, что это не тиф, а только миф. Посмотри-ка больную.

Интересно, а как дела в другой избе?

— Никольский, попросите товарища Щенникова.

Через несколько минут лейтенант пришел, довольный, улыбающийся.

— Ну, чем порадуете?

— Все в порядке. Приняли нас, как родных. Хозяин — фамилия его Придеин — милейший человек. Работает здесь объездчиком. Его жена угостила хлебом и вареной картошкой. Постели устроили из сена. Демченко говорит, что на таких перинах спят только цари да президенты.

Щенников очень обрадовал нас. Значит, есть на хуторе и хорошие люди. Половина личного состава отряда вместе с комиссаром пошла на ночлег к Придеину. Остальные улеглись в доме негостеприимного лесника.

— Товарищ капитан, — тихо окликнула меня Павлюченкова. — Осмотрела хозяйку.

— Ну и что? [40]

— На столе целая аптека, а температура нормальная.

— А тиф бывает без температуры?

— Нет, не бывает... Может быть, правда, больная уже поправляется и жар спал. Но тогда почему она сильно стонет? Вернее всего, это симуляция.

Павлюченкова, пожалуй, права. Тифом хотели запугать неугодных квартирантов.

— На всякий случай будьте все же осторожней. Старайтесь по возможности держать бойцов подальше от хозяйки, — посоветовал я.

Все, кроме меня и Корабельникова, уже крепко спали прямо на голом полу в душной комнате с наглухо закрытыми окнами. Нам тоже очень хотелось хотя бы немного вздремнуть. Но мы решили прежде повнимательнее обследовать окрестности.

Побродили вокруг домов, сараев, присмотрелись к каждому пятнышку на снегу — нет, не видно характерных для гитлеровцев следов. Не похоже, чтобы немцы бывали здесь почти каждый день.

— Зайдем к Придеину, — предложил Корабелышков.

— Просим, товарищи, просим, — засуетился объездчик, открывая дверь. — Будем знакомы. Раздевайтесь, садитесь, у нас тепло. Вот только... — Он виновато улыбнулся. — Покушать бы и вам... Так ведь какое дело: что было — товарищам вашим отдали.

— Спасибо, не надо...

Есть хотелось до смерти. Но хорошо, хоть бойцам повезло. Шутка ли! Поели горячей картошки с хлебом и видят уже третий сон, утонув в мягком, душистом сене.

— Как живете, товарищ Придеин?

— Какая наша жизнь? Только и знают паразиты: «Матка, давай яйки, матка, давай млеко». Нету ничего — душу давай... Неподалеку тут в деревне пятерых расстреляли. Лазали по курятникам да сараям, не нашли ничего, ну и... О себе ладно, детишек жалко. Двое их у нас...

Придеин замолчал.

— Скажите, а как часто вас немцы навещают?

— Да вот уж недели две носа не кажут, а страхом живем каждый час. В соседних деревнях бывают частенько. [41]

— А что за человек ваш сосед?

— Как сказать про него?.. По должности лесник, фамилия Адамович, живет здесь давно, больше меня. Я к нему теперь не хожу, он ко мне тоже. А немцы его будто уважают. Слыханное ли дело, чтобы фашист у кого крошки не взял! Меня сразу как липку ободрал, а его и не тронул. Вот и соображайте.

Мы с Корабельниковьш переглянулись.

— У Адамовича сейчас горе большое, — как бы невзначай заметил Павел Алексеевич.

— Какое горе? — удивился Придеин.

— Ну как же? Жена тифом болеет.

— Не слыхал. Видел ее на днях — ничего. Конечно, болезнь эта липучая, может, и пристала...

Мы вернулись в дом лесника. Бойцы по-прежнему спят. На перевернутом ведре, уронив голову на санитарную сумку, сидя дремлет Павлюченкова. Из соседней комнаты доносятся стоны.

От усталости перед глазами плывут круги, шатает из стороны в сторону. Надо отдохнуть хоть пару часов.

Как приятно снять снаряжение, облегчить уставшие плечи. Сунув маузер в левый рукав, я прилег возле двери.

Корабельников прикорнул рядом.

* * *

Что такое? Кто меня толкает? Открываю глаза: это один из бойцов, выделенных в охранение.

— Товарищ капитан, в шесть часов вы просили разбудить.

Да, действительно пора вставать. А ведь как будто только сию минуту заснул. Но все же отдохнул неплохо. Голова посвежела.

Вскоре из соседнего дома пришли Глезин и Чернышов. Посоветовались. Решили усилить охранение, выслать дозоры на дороги, ведущие к хутору.

2

Надо накормить людей. Но чем? Придеин отдал все, что мог. Адамович же на эту тему не заговаривает. Старшина Попов намекнул хозяину, что с его стороны [42] было бы не худо предложить нам какой-нибудь завтрак.

— Душой бы рад, — ответил лесник, — только ничего, кроме полбуханки хлеба и крынки простокваши, дать не могу. Нету.

Нет так нет.

Мы с Корабельниковым, устроившись в избе у гостеприимного объездчика, обсудили подозрения в отношении Адамовича. Решили повнимательнее присмотреться к нему и его хозяйству. Может, удастся найти какие-нибудь вещественные доказательства, уличающие лесника в связи с немцами.

Взяв с собой Попова и еще двух человек, начальник разведки ушел.

Через некоторое время старшина Попов возвратился возбужденный, заметно повеселевший.

— Ну и здорово живет наш хозяин!

— Он же уверяет, что у него ничего нет.

— Нам бы с вами такое «ничего», товарищ капитан. Полное санаторное питание всему отряду могли бы обеспечить.

Старшина начал перечислять, какие запасы обнаружены у Адамовича. По тем временам это были сказочные богатства: забитый картофелем погреб, несколько мешков ржи, муки, бочонок меда, ведро сливочного масла. Кроме того, корова, тучная свинья с поросятами, полтора десятка кур.

Все это представляло большой интерес. И не только потому, что мы очень нуждались в продуктах. Придеин прав: фашисты лесника уважают.

Через час вернулся Корабельников. Взглядом дал понять: надо поговорить наедине. Я попросил товарищей выйти.

Павел Алексеевич вынул из сумки несколько листков.

— Вот смотри. Любопытная бумажка, неправда ли?

Судя по свежим выпуклостям с обратной стороны, запись сделана карандашом совсем недавно. Начинаем читать... Точно во всем разобраться не можем, но сомнений нет: у нас в руках шпионское донесение. Речь идет о методах борьбы советских патриотов против оккупантов. По форме изложения видно, что даны ответы на поставленные вопросы. [43]

Корабельников подал другой листок. Смотрю: перечислен ряд фамилий.

— Позволь, позволь... Ведь это же список местных коммунистов! Видишь, знакомые имена? Их называли нам в Москве. Указаны адрес, возраст, род занятий каждого.

— Совершенно верно, — согласился начальник разведки. — Подготовлено, конечно, тоже по заданию фашистов.

— Где ты нашел эти документы?

— В столике, который стоит около кровати жены Адамовича. Лежали под кипой старых газет.

Оказывается, Павлюченковой под каким-то предлогом удалось на несколько минут вывести мнимую больную (теперь мы уже окончательно убедились, что она симулирует) в соседнюю комнату. А Корабельников воспользовался этим — и вот результат.

— Да, еще не все! — Павел Алексеевич протянул мне третью бумажку. Это был напечатанный гитлеровцами для оккупированных районов табель-календарь на тысяча девятьсот сорок второй год.

Вверху, как и в других календарях, месяцы, дни, числа, а внизу — необычные для нас сведения. Со скрупулезной точностью перечислены все церковные праздники. Указаны даты рождества, крещения господня, его преображения. Отмечено благовещение, троицын и духов дни, все посты: великий, петровский, успенский и рождественский. Не забыты также успение пресвятой богородицы, усекновение главы Иоанна Крестителя, воздвижение креста господня. Кроме того, православным христианам сообщается, когда именно господь вошел в Иерусалим.

— Н-да... Так когда же господь прибыл в Иерусалим?

— В марте, — прочитал Корабельников.

— Какое совпадение, Павел Алексеевич! А наш отряд вошел в марте в дом шпиона.

Мы немедленно позвали Адамовича. Улик более чем достаточно. К чему терять время? Вполне можно вести деловой разговор.

Когда лесник пришел в избу Придеина, я сразу показал ему список коммунистов.

— Вам знаком этот документ? [44]

Адамович мгновенно побледнел, зашевелил губами, но потерял дар речи.

— Что же вы молчите? Отвечайте.

— Понимаете ли... Видите ли...

Глаза его то бегали по сторонам, то останавливались и, не мигая, долго смотрели в одну точку.

— Может, вам помочь? Вот еще донесение.

Делать нечего. Припертый к стенке неопровержимыми доказательствами, лесник сжал голову руками и признался, что после прихода гитлеровцев он стал их шпионом и сообщал для гестапо сведения о коммунистах, комсомольцах и партизанах.

Беседа была короткой, однако достаточно убедительной. Правда, Адамович уверял, что стал изменником в результате принуждения фашистов, и обещал помогать теперь Красной Армии в борьбе с оккупантами. Но верить ему, конечно, нельзя.

* * *

Итак, все ясно. Надо побыстрее уйти с хутора.

Наметили по карте новое место для нашей базы в. лесу, в нескольких километрах от Забелья. Но как поступить с Адамовичем? Он, несомненно, заслужил суровое наказание. Однако, пожалуй, имеет смысл не трогать его пока. Вполне возможно, что немцы пошлют на хутор связного. А нам для выяснения обстановки и выработки дальнейших планов очень неплохо было бы захватить «языка». Нужно оставить на хуторе двух бойцов, поручив им тщательно следить за Адамовичами.

Так и сделали. В избе у Придеииа поселились Эдуард Соломон и Николай Федоров.

Шпионское донесение я уничтожил, а список коммунистов оставил при себе. (Впоследствии он помог нам скорее связаться с местными подпольщиками.)

* * *

Перед тем как покинуть Забелье, все собрались в доме лесника. Личный состав отряда не знал, куда мы направляемся в эту холодную ночь.

— Уходим, товарищи, обратно, за линию фронта, к своим, — сказал я громко, чтобы меня слышали и Адамовичи, находившиеся в соседней комнате. [45]

На лицах некоторых бойцов полное недоумение. Другие сразу догадались, в чем дело, подталкивают удивляющихся. Один только Волков ничего не понял.

— Почему так, товарищ капитан?.. Мы еще ничего не сделали. Как будем смотреть людям в глаза? Да это же немыслимое дело... Я дал слово ЦК комсомола вести борьбу с фашистами до конца и ответственно заявляю...

— Послушай, Волков, — тихо прервал его комиссар. — А болтать лишнее ты тоже давал слово?..

Отряд построился в колонну и двинулся на восток. Долго петляя в разные стороны, мы запутали следы и повернули наконец в нужном направлении. [46]