На той стороне

1

Вечереет. Сквозь облепленные снегом ветви деревьев проникают лучи заходящего солнца. Они будто хотят приветить, подбодрить путников в белой одежде, странствующих по лесам в жестокие морозы.

Присев на плащ-палатку, я вынимаю продолговатую книжицу-дневник, разграфленную по месяцам и числам (она же служит одновременно и календарем), и пытаюсь хотя бы коротко зафиксировать события минувших суток.

О чем писать? Когда, где перешли линию фронта? Нельзя. Ведь дневник может попасть к фашистам. По соображениям конспирации нельзя отметить и фамилии товарищей, особо отличившихся при первом серьезном испытании. Чем же поделиться со своим безмолвным другом?

Пишу карандашом несколько малозначащих слов, которые в будущем должны напомнить мне о пережитом, и закрываю книжечку. [23]

Пора собираться: скоро стемнеет, а надо еще привести в порядок лыжи, подтянуть ремни рюкзаков.

Мы не можем задерживаться. Надо скорее пробраться подальше в глубь оккупированной территории и найти намеченное место базирования — хутор Забелье в Витебской области. А до него еще около ста километров.

* * *

Почти целые сутки шли мы от озера Велинское в Великолукской области на запад, лишь изредка останавливаясь, чтобы немного передохнуть. Населенные пункты обходили. Двигались в основном лесом, прокладывая лыжню по снежной целине.

Тридцать пять километров без отдыха и пищи по очень тяжелому маршруту не могли не сказаться на состоянии людей, тащивших к тому же на спинах тяжелый груз. Бойцы пытались сохранять бодрость — никто не жаловался, не сетовал на трудности, но я по себе чувствовал: еще немного, и усталость заставит нас где-нибудь остановиться. Идти дальше рискованно. Надо искать пристанище.

Далеко за полночь разведчики доложили, что впереди какое-то селение. Развернул карту, осветил ее лучом карманного фонарика. По всем признакам перед нами деревня Сычева. Хорошо бы сделать там короткую остановку: обогреться, поесть, немного отдохнуть. Кроме того, хочется как можно скорее установить первые контакты с местными жителями на оккупированной территории. Но прежде надо выяснить, нет ли в селе немцев. Посылаю с этой целью нескольких бойцов во главе с Чернышовым.

Нам повезло. Вернувшись, начштаба сообщил, что гитлеровцев в Сычеве нет.

Мы вошли в деревню рано утром и увидели следы фашистского разбоя. Много домов было сожжено. То тут, то там валялись груды щебня. Вокруг дымящихся костров суетились люди. Они пекли в золе картошку, ставили на обломки кирпичей чугуны с каким-то варевом.

Жители не знали, что за непрошеные гости в белых костюмах пожаловали к ним, но по теплым словам приветствий сразу догадались: свои. Сычевцы окружили нас, улыбались. Некоторые плакали от радости. [24]

— Вот они — наши соколики! — причитала седая старуха, давясь слезами. Бросилась на шею одному из бойцов, обняла, приговаривая: — И у меня два внука в Красной Армии.

— Слышь, тетка Матрена, — подошел к старухе пожилой крестьянин. — Ай жизни не жалко? Глянь-ка, вишь, Буренков! — кивнул он в сторону юркого мужичонки в надвинутой на самые глаза бараньей шапке, который мигом затерялся в толпе.

— А кто этот Буренков? — спросил Глезин.

— Вор, в тюрьме сидел. Немцы его выпустили и назначили старостой.

Обычная история. Потом нам нередко приходилось встречаться с буренковыми. Гитлеровцы охотно привлекали на свою сторону бывших кулаков, уголовников и назначали их старостами, бургомистрами.

— А где живет Буренков?

— Вон, на горке, в доме с пристройкой. Там раньше помещалось правление артели.

Надо как-то обезвредить этого старосту. Иначе, когда мы покинем деревню, он может сообщить о нас своим хозяевам.

— Павел Алексеевич, — кивнул я Корабельникову, стоявшему рядом.

— Слушаюсь, Михаил Сидорович.

Он, опытный разведчик, сразу понял меня.

На всякий случай предупреждаю:

— Только, конечно, спокойно, Павел Алексеевич. И возьмите с собой Демченко и Попова.

Задерживаться в Сычеве мы не рассчитывали. Наскоро перекусив последними кусочками копченой колбасы и галетами, немного обогревшись, собрались двинуться дальше.

Корабельников, отправившийся с «визитом вежливости» к старосте, не заставил себя долго ждать. Возвратившись, доложил:

— Все в порядке, товарищ капитан. — Он вытащил из кармана бумажку. — Посмотри, пожалуйста. Думаю, достаточно.

— Что это?

— Письменный привет от герра Буренкова, — пояснил подошедший Демченко. [25]

Я развернул листок. Староста благодарил красноармейцев за помощь в избавлении от фашистских супостатов и клялся всегда и во всем до конца дней своих верно служить Советской власти. Подпись, печать — все на месте.

— Как он реагировал на ваше предложение написать такую бумагу? — поинтересовался я.

Павел Алексеевич пожал плечами.

— Ни так, шоб танцевав впрысядку, — ответил Демченко. — Побалакали трошки. Як бы сказать, обминялись мнениями. Товарищ начальник разведки попросив уважить... Подумав чоловик, тай уважив.

Расчет правильный. Буренков теперь вынужден будет вести себя сдержанно. Предатели ведь, как правило, страшные трусы, они дрожат за свою шкуру.

Из Сычевы путь отряда лежал на юго-запад. Дорог много, но мы почти не могли ими воспользоваться и должны были идти преимущественно по глухим лесам и болотам.

Рассматривая перед выходом из деревни карту, я сказал, что неплохо бы подыскать проводника, знакомого с этой местностью.

— Есть такой человек, — заметил Корабельников.

— Кто?

— Сычевский крестьянин Яговицкий. Сам предлагает свои услуги. У него имеется лошадь, сани.

— Можно ему доверять?

— Как будто можно.

— Односельчане хорошо о нем отзываются, — подтвердил Глезин.

— Но тут есть одно «но», — добавил начальник разведки.

— Какое?

— Если немцы узнают, что он нам помогал, — конец человеку.

Павел Алексеевич прав. Подвергать Яговицкого опасности мы не можем. А проводник нужен. Кроме того, меня очень беспокоит наша радиостанция. Ее надо беречь как зеницу ока. Она боится и холода и ударов. Радист Владимир Пиняев и помогавшие ему бойцы порядком измучились, по очереди таская все эти дни на спине громадный тяжелый чемодан. А у Яговицкого лошадь и сани. Как же быть? [26]

В конце концов решили выйти из деревни, подождать недалеко от нее, в лесу, до вечера, а затем послать людей за проводником. Когда стемнеет и сычевцы лягут спать, вряд ли кто заметит, как он выедет из села.

Так и сделали. Вечером в деревню отправились командир отделения Борис Табачников, снайпер Евгений Телегуев и автоматчик Иван Безбородов.

Пробравшись огородами, трое лыжников незаметно подошли к дому Яговицкого. Во дворе тихо, в окнах темно. Безбородов остался у ворот, Табачников и Телегуев направились к дверям и постучали.

— Кто там? — послышался голос хозяина.

— Свои, — тихо ответил Борис.

— Случилось что? — взволнованно спросил крестьянин, открывая дверь.

— Все в порядке, папаша. Хотели просить подвезти нас немного. Мы задержались по делам, а наши товарищи ушли далеко, пешком нам их не догнать.

— Это можно. — Яговицкий быстро оделся и запряг в сани хилую лошаденку. — Располагайтесь, ребята. Вам куда?

Табачников из предосторожности сначала заставил Яговицкого петлять по улочкам деревни и лишь потом повернул в нужном направлении.

Худая, облезлая кляча не произвела на меня особенно отрадного впечатления. Она напоминала донкихотовского Россинанта, каким его обычно изображают художники. Но все же — «тягловая сила», «гужевой транспорт».

Положили в сани радиостанцию и тронулись в путь. Оставили в стороне одно село, другое... И вдруг почему-то стал нервничать наш проводник. Лошадь понукает шепотком, напряженно смотрит по сторонам.

— Вы что, папаша?

— Немцы близко.

— Где?

— Скоро должно быть направо Сапроново, налево Капустино, а тамошние мужики сказывали, что немец у них во всю разлегся, как у себя на печке.

Я приказал отряду остановиться. Прикрылся, как обычно, плащ-палаткой, осветил фонариком карту... Да, действительно близко Сапроново и Капустино. От одного [27] селения до другого километров семь — восемь. Нужно попытаться незаметно для врага проскользнуть между ними. Иного выхода нет.

Через полчаса мы стали переходить небольшую речку. Кто мог предполагать, что в такие сильные морозы она местами замерзла очень слабо и жестоко подведет нас?! Прежде всего провалилась под лед тщедушная кобылка — на поверхности воды осталась лишь ее голова. Владимир Пиняев едва успел снять с саней чемодан с радиостанцией и отскочить в сторону. Шедшие рядом с лошадью бойцы погрузились в ледяную воду по пояс.

Люди выбрались на берег быстро, но, чтобы вызволить кобылку, пришлось потрудиться. Когда ее вытащили, она вся съежилась, дрожала, не хотела ступить ни шагу.

— Ничего. Разомнется, пойдет хорошо, — успокоил Яговицкий.

Однако я не очень надеялся на это, поблагодарил проводника за помощь, крепко пожал ему руку и предложил вернуться домой.

— А если мне того... с вами?.. — несмело сказал он.

— С нами?

Это было очень неожиданно. Я не сразу нашел, что ответить. С одной стороны, человек, знакомый с местными условиями, мог бы, конечно, оказать и в дальнейшем большую помощь, но, с другой стороны, мне не хотелось пока вводить в отряд посторонних людей. Потом, когда немного освоимся, сами будем искать пополнение.

— Ну а дома как же? — спросил я. — Придут немцы, узнают, семье плохо будет.

— Про то не сумлевайтесь, дорогой товарищ. Сказал жене на случай: красные убили.

— Все-таки поезжайте назад. В случае надобности обязательно найдем вас. Большое спасибо.

Яговицкий двинулся обратно.

Переправившись через речку, мы попали в лес. Идти по глубокому рыхлому снегу очень тяжело. Бойцы нередко падают. Помогаем друг другу подняться, барахтаемся в сугробах. Замыкает колонну, как обычно, Глезин. Рядом с ним Пиняев с радиостанцией. До чего трудно ему лавировать между деревьями, сберегая самую ценную ношу. [28]

Я иду то вторым, то первым, прокладывая лыжню. Часто проверяю направление по компасу. Ночной поход длится уже шесть часов. По моим расчетам, отряд миновал опасный участок между Сапроновом и Капустином. Скоро должна быть деревня Крутелева, в которой намечено отдохнуть. Но, выйдя из леса, до боли в глазах всматриваюсь в даль и ничего, кроме белой пустыни, не вижу.

— Где же Крутелева? — спрашивает Чернышов.

— Скоро будет, не волнуйся.

Не следует думать, что, успокаивая других, я сам не волновался. Просто положение обязывало не обнаруживать перед подчиненными свои переживания.

Мимо меня быстро проскользнул вперед Валентин Никольский. Потом вернулся и обрадованно сообщил:

— Виден населенный пункт. Еще немножко — и в дамках. Чуть-чуть осталось.

Люди сразу ожили, повеселели.

— Жми, хлопцы, да поживей! — крикнул кто-то сзади.

Клубы пара окутывают лыжников. От частого дыхания начинают таять льдинки, образовавшиеся на капюшонах у подбородков. Еще рывок, еще... Но проходит около тридцати минут, а никакой деревни нет. Подзываю Никольского.

— Где же населенный пункт, который вы видели?

Валентин опустил голову.

— Виноват, товарищ капитан, неправду я сказал. Народ едва ноги передвигает, подбодрить хотел.

Поднимаемся на высотку, спускаемся в лощину. Снова лес... Чувствую, что бойцами овладевает гнетущее состояние. Обычно в пути, если позволяла обстановка, люди негромко переговаривались, шутили. А тут все замолчали, лишь тяжелое дыхание да скрип лыж нарушают напряженную тишину.

О чем думают бойцы? Быть может, вспоминают своих родных, близких, оставшихся далеко за линией фронта? В трудные минуты всегда всплывают в памяти дорогие тебе люди, родные места...

К счастью, вскоре при свете наступающего дня мы увидели примерно на расстоянии километра маленькие приземистые домики под белыми колпаками. [29]

Куда девались хмурые лица! Все заулыбались, заговорили.

— Вот она, ребята!

— Смотри, вышли в самый раз!

Я, разумеется, тоже очень обрадовался, но старался не проявлять чрезмерного восторга: ведь так и должно быть, это та самая деревня, куда идет отряд.

Петр Широков, посланный в разведку, возвратившись, доложил, что перед нами действительно Крутелева и немцев в ней нет.

Встретили нас здесь, как и в Сычеве, тепло, приветливо, делились последними крохами. Кто приносил краюшку хлеба, кто кусочек сала, припрятанный в погребе, кто несколько картофелин, горсточку пшена. Каждому хотелось угостить чем-нибудь «родненьких».

Мы старались никого не обидеть. И тем не менее не у всех брали дорогие подарки. Увидев в хате голодных детей, отказывались взять хотя бы крупинку.

Разместившись в нескольких домах, бойцы мгновенно заснули. Даже когда был готов суп — первое горячее блюдо за все дни в тылу врага, сваренное одной славной старушкой, — хлопцев еле-еле удалось разбудить.

Едва успели покончить с этим супом, как начальник разведки сообщил малоприятную новость:

— Четверо полицейских выехали верхом на лошадях по большаку в сторону Сапронова.

— Давно?

— Крестьяне говорят, еще когда мы приближались к селу.

Надо немедленно уходить. Через несколько минут мы снова на ногах. Снова в лес. Стараемся замести следы, обмануть противника.

Послышались выстрелы. Совсем немного времени понадобилось фашистам на раскачку.

Разведчики докладывают, что гитлеровцы движутся двумя группами — с севера и востока, окружая Крутелеву. Но мы уже успели отойти в глубь леса и находимся в относительной безопасности. Настороженно прислушиваемся: нет ли погони? Как будто нет. Но у нас есть сейчас и другой враг, быть может не менее опасный. Это — сон. Он буквально подкашивает людей. Головы безжизненно падают на грудь. Бойцы засыпают стоя, опираясь на лыжные палки. Кое-кто умудряется [30] дремать даже на ходу. Я сам чувствую смертельную усталость. Веки такие тяжелые, словно на них подвесили пудовые гири, в голове шумит. Идти дальше нельзя: можно растерять сонных людей. Другой деревни поблизости нет. Решаем отдохнуть здесь, в лесу.

Место, конечно, не очень уютное. К тому же мороз — градусов двадцать. Но что поделаешь! Каждый вырыл себе в снегу ямку. «Постельные принадлежности» добыли тут же, на месте, — наломали еловых веток.

Через несколько минут все крепко уснули. Бодрствовали только дозорные. К их прямым обязанностям добавилась еще одна: каждые полчаса непременно переворачивать спящих товарищей на другой бок, чтобы не окоченели. Спали по очереди: ведь дозорные тоже нуждались в отдыхе.

С наступлением ночи — подъем. У многих бойцов мокрая от пота одежда замерзла, под коленками, в рукавах около локтей образовался ледок, и при сгибании рук и ног раздается легкий треск.

Ничего! Несколько энергичных движений — и все снова готовы продолжать путь.

2

Чем дальше уходим в тыл врага, тем чаще перед нами предстают картины чудовищных преступлений фашистов. Кучи щебня, глины, торчащие кое-где дымоходы — вот все, что осталось от многих сел и деревень. По дорогам скорби плетутся голодные женщины, дети, старики. Куда идут эти люди — ограбленные, обездоленные, лишенные крова и пищи, закутанные в лохмотья?

— Куда глаза глядят, родимый, — отвечает старуха с неодолимой тоской в выцветших, опухших от слез глазах. — Может, кто чего подаст, может, кто где приветит.

— Откуда вы?

— Из села Борисоглеба. Не слыхали? Всех мужиков немец там порешил.

— За что?

— Нечего было взять больше — до нитки все обобрали. Ну и последнее отняли — жизнь.

Эти жуткие слова, сказанные удивительно просто, [31] страшной болью и ненавистью отдавались в сердце каждого из нас.

Очередной привал сделали в деревеньке недалеко от Борисоглеба. Разместились в двух просторных, рядом стоящих избах. Какое блаженство после долгих мытарств снять тяжелый рюкзак, полушубок, сапоги и во весь рост растянуться на мягкой соломе в жарко натопленной хате!

Несколько часов крепкого сна стряхнули с плеч усталость, одеревеневшим ногам и рукам возвратилась свойственная им чувствительность.

Как я уже упоминал, мы шли на хутор Забелье, находящийся в Витебской области. Там должны были попытаться организовать свою базу и начать активные боевые действия. Но зверства гитлеровцев, их издевательства над мирными советскими людьми вызвали у всех нас такую ярость, что захотелось сейчас же, немедленно, нанести врагу хотя бы один удар.

Тихой зимней ночью звуки разносятся на большое расстояние. Вот гудки паровозов. Это фашисты подвозят к линии фронта пополнение. Наша разведка установила, что на станции Опухлики базируются бронепоезда противника. Возле станции — железнодорожный мост. Взрыв моста парализовал бы бронепоезда, затормозил движение вражеских эшелонов. Отличная возможность попробовать свои силы!

Для выполнения первого боевого задания наметили группу из шести человек во главе с Чернышовым. Начальник штаба — молодой, смелый, решительный командир, хороший спортсмен. Другие товарищи — Щенников, Попов, Волков, Константинов, Индыков — также отличались мужеством, выдержкой.

Я собрал всех, чтобы объявить, каким образом решено для начала ответить на злодеяния захватчиков. И тут пришлось еще раз убедиться, что в отряде чудесные люди — стойкие, преданные, готовые в любую минуту идти на опасное дело. Как только в хате, где мы собрались, зашла речь о предстоящем походе к станции Опухлики, все до одного выразили желание принять в нем участие. И какое разочарование появилось на многих лицах, когда был объявлен состав группы.

— А я как же? — растерянно спросил Валентин Никольский. [32]

Командир отделения Петр Широков недовольно проворчал:

— Толовые шашечки подобрал одну к одной, а меня отставили.

Больше других, пожалуй, огорчился Демченко. Он прислонился к оконцу и молча начал выводить пальцем на запотевшем стекле замысловатые узоры.

— О чем задумались, Иван Игнатович?

— Та як же, товарищ капитан, — с обидой ответил он, повернувшись ко мне, но не поднимая головы. — Колы треба чого пиднести — Демченко давай, а колы дило — немае Демченко.

В какой-то мере он прав, этот чудесный парень из-под Полтавы. Плотный, коренастый, с могучими руками и ногами, Иван был удивительно вынослив и никогда не унывал. В трудную минуту находил острое словцо, чтобы расшевелить, подбодрить товарищей. Кто-нибудь устанет, начнет отставать — Демченко взвалит его груз на себя и идет с двойной ношей как ни в чем не бывало.

Мне не хотелось огорчать товарищей, которые так самоотверженно рвались на боевое задание. Однако нельзя же всем отрядом навалиться на один мост!

— Не беспокойтесь, друзья, — сказал я, — впереди столько мостов, складов, эшелонов! Работы всем хватит. Скучать никому не придется.

С наступлением темноты группа вышла из деревни. До цели километров десять. Рельеф местности сложный: овраги, возвышенности. Везде глубокий снег. Тем не менее за несколько часов можно проделать этот путь.

Нам, оставшимся на месте, спать бы да спать: ведь так устали за последние дни! Однако спалось в ту ночь плохо. Встали чуть свет. Говорили шепотком, прислушивались, беспокоились: почему товарищи не подают о себе весточку? Взрыв обязательно должен быть слышен в деревне.

Весь день прошел в томительном ожидании. Временами еле-еле доносились гудки паровозов, но больше никаких звуков. Что это означает? Тол не взорвался? Вряд ли. Заряд тщательно подготовлен, проверен. Ну даже, допустим, не взорвался: мало ли что бывает! Так где же люди? Им все равно давно пора вернуться.

С возрастающим беспокойством провели мы еще один день. [33]

И только на третьи сутки наши товарищи возвратились — измученные, расстроенные. Лица осунулись, глаза слипаются. Молча вошли в хату, медленно сняли оружие и бережно положили на скамейку неиспользованный двадцатикилограммовый заряд тола.

— В чем дело, Чернышов?

— Не нашли моста, — с отчаянием ответил начальник штаба.

— Как не нашли?

— Сам не понимаю. Шли будто точно по азимуту, а моста нет и нет... Хоть плачь... Целые сутки искали.

— Может, компас у вас испортился? — высказал предположение Глезин.

— По азимуту в такой местности трудно выдерживать направление, — заметил один из участников неудачного похода лейтенант Щенников. — Полсотни километров отгрохали — и все псу под хвост. Проводник нужен, местный человек.

Щенников, безусловно, прав. Но в данный момент опасно привлекать к выполнению боевого задания кого-либо из местных людей: мы их не знаем. Нельзя подвергать риску отряд.

Однако что же делать? Примириться с неудачей и двигаться дальше по намеченному маршруту? Нет, не годится! Хороши мы будем партизаны, если при первом же затруднении откажемся от задуманного дела.

Попов собрал коммунистов. Посоветовались. Мнение было одно: нужно снова отправиться к станции Опухлики и взорвать мост во что бы то ни стало.

Я решил сам возглавить группу. В Харьковском пограничном училище хождению по азимуту уделяли большое внимание. Бывало, вывезут нас, курсантов, в субботу подальше в лес, высадят по два — три человека в разных местах, укажут для всех одну определенную точку — и, пожалуйста, приди в эту точку по азимуту. Придешь — на машине домой поедешь, собьешься с пути — иди пешком. Случалось, некоторые возвращались в Харьков лишь на другой день. Мне чаще удавалось ездить на машине. Не должно быть осечки и теперь.

Вечером четырнадцатого марта я, Палиха, Попов, Волков, Константинов и Индыков отправились на поиска злополучного моста. [34]

От деревни двинулись по чуть запорошенной снегом лыжне группы Чернышова. След вел точно в нужном направлении. Вначале это не вызывало беспокойства. Но прошел час, другой, и я заволновался; ведь если мы не свернем со старой лыжни, то также пробежим пятьдесят километров и вернемся ни с чем.

Но вот лыжня сворачивает направо, а нужно идти прямо, в гору. Еще раз тщательно проверяю путь по карте, смотрю на компас. Да, действительно, у нас все правильно. Через полтора — два километра должны выйти к полотну железной дороги, а там скоро и мост.

На всякий случай посылаю Волкова и Индыкова посмотреть, куда ведет их старая лыжня. Оказывается, она огибает высоту и уходит направо. Так вот в чем ошибка Чернышова!

Снова трогаемся в путь. Взбираемся на крутые склоны, ныряем в низины. Наконец видим железнодорожную насыпь. А потом в предрассветной мгле показываются и смутные очертания моста.

Охраняется ли он? Посылаю разведку.

Сняв лыжи, Попов и Индыков медленно ползут вперед, сливаясь в своих белых костюмах со снегом.

— Охраны нет, — сообщает Попов, возвратившись.

Отлично!

— Константинов, Палиха, Волков — вам поручается взорвать мост! Попову, Индыкову — прикрыть подрывников!

— Есть!

Захватив с собой тол, бойцы двинулись к чернеющим стальным фермам. Попов и Индыков залегли по обе стороны насыпи с автоматами наготове. Я занял удобную позицию, откуда хорошо видны все мои товарищи.

Удивительны эти минуты высокого напряжения. Нервы натянуты до предела, и каждая секунда кажется вечностью.

Молодец Палиха! Как ловко он ныряет со своей ношей под мост. Вот уже привязывает заряд к балкам, вставляет механический взрыватель со шнуром. Еще минута — и он ползет обратно.

Все готово. Ждут моего сигнала... Знак рукой. Рывок за шнур. Взрыв! [35]

Взвился столб черного, дыма, взлетели в воздух куски железа и шпал.

Таков был наш первый «привет» гитлеровцам на захваченной ими советской территории. Совершили мы эту диверсию на рассвете пятнадцатого марта, через десять дней после перехода линии фронта. [36]