На севастопольских фарватерах
После тяжелого перехода почти все катера нуждались в кое-каком ремонте.
А у нас ничего для этого не было. Все пришлось делать заново: подъемник для катеров, мастерские. Не было и жилья для моряков.
Работали, а катера все время держали в готовности к выходу. Предосторожность оказалась нелишней. 8 марта над Скадовском показались фашистские бомбардировщики. Мы сумели быстро вывести катера из-под удара, и ни один из них не пострадал. А в немецких газетах хвастливо сообщалось об уничтожении советских кораблей, прибывших в Скадовский порт.
Вскоре большая часть катеров была приведена в готовность к боевым действиям. Вот только торпед у нас было всего четыре штуки.
Да и погода подводила. Штормовой ветер, дождь, снег. А нас торопили. Надо было, чтобы гитлеровцы почувствовали: спокойная жизнь их и в этом районе кончилась.
Только в ночь на 17 марта мы получили возможность отправить в Тендровский залив четыре торпедных катера (один из них в качестве дозаправщика топливом).
Чтобы обойти линию вражеского дозора, они шли к Одессе по минным заграждениям. Пробыли здесь всю ночь. Вернулись ни с чем: фашистские транспорты не показывались. Столь же безрезультатными оказались еще несколько рейдов к Одессе. А потом снова зарядили штормы. Этому отряду катеров (возглавлял его командир 1-го дивизиона капитан-лейтенант Корниенко) пришлось отстаиваться в плохо защищенном от волн и ветра Егорлыкском заливе. При ветре силою 8–10 баллов якорная [185] стоянка там была настоящей пыткой. Якоря ползли, а подрабатывать машинами не было возможности, так как кончился бензин. Чтобы катера не выбросило на берег, часть моряков прыгала за борт и, стоя по грудь в ледяной воде, часами удерживала катера руками, пока другие вручную заносили якоря, чтобы оттянуться от опасной мели. Не было на катерах и продуктов. Трехсуточный паек кончился, шторм не утихал более 10 дней. Только 1 апреля, когда ветер изменил направление, мы выслали им на помощь три катера, которые доставили им топливо и продовольствие.
К Одессе направились два артиллерийских и один торпедный катер под общим командованием Шенгура. Всю ночь наши моряки наблюдали за рейдом, но ничего, кроме дозора — четырех больших сторожевых катеров, — не обнаружили. Перед рассветом Шенгур решил нанести удар по дозору. Куракин, шедший на торпедном катере Грибова, предложил сначала заставить противника сосредоточиться в одном месте, чтобы легче было его накрыть. Шенгур согласился, и Куракин ринулся на сторожевой катер, находившийся в центре дозорной линии. Остальные вражеские корабли бросились выручать атакованного. Продолжая поддерживать огневой контакт с противником, Куракин стал выманивать его с рейда. Два наших артиллерийских катера тем временем зашли с тыла. Котов и Пилипенко по сигналу Шенгура обрушили на врага 48 снарядов «катюш». Удар ошеломил фашистов, все четыре катера кинулись в порт под прикрытие береговых батарей, которые открыли шквальный огонь по рейду.
Наши катера отошли для зарядки установок. Комендоры Фальченко, Клименский, Юрченко и боцманы Сахаров и Сеутин побили все рекорды и зарядили установку менее чем за две минуты.
Дождавшись, когда противник успокоится, наши катера подошли к волнолому и выпустили все 48 снарядов по хорошо видимому отсюда морскому вокзалу. Наблюдатели отметили несколько взрывов и пожар. А катера, прикрывшись дымзавесой, вышли из зоны огня и возвратились в Тендровский залив.
В последующие две ночи события повторились: транспортных судов не было, наши корабли вели бой с дозором и обстреливали «катюшами» береговые объекты. [186]
10 апреля мы с моря наблюдали, как наши войска заняли Одессу.
А вернувшись в Скадовск, мы узнали, что большой успех одержали Борис Латошинский и Геннадий Ксенофонтов. 9 апреля их катера у Ак-Мечети атаковали самоходную баржу. Попадание торпеды вызвало необычно сильный взрыв: по-видимому, судно было загружено боеприпасами.
В Скадовск прилетел офицер штаба флота капитан 3 ранга Г. Дринько. В общих чертах он ознакомил нас с планом операции по освобождению Крыма, в которой участвуют 4-й Украинский фронт, Отдельная Приморская армия и Черноморский флот. Командующий флотом вице-адмирал Ф. С. Октябрьский (в конце марта он вновь был назначен на эту должность) поставил нашей бригаде торпедных катеров задачу топить корабли и транспортные суда противника в прибрежном районе от мыса Тарханкут до параллели мыса Херсонес, являющейся разграничительной линией с 1-й бригадой торпедных катеров, которая готовилась к перебазированию в Ялту. Южнее мыса Тарханкут и западнее Херсонеса действуют корабли эскадры. Остальные районы предоставлялись подводным лодкам и авиации. Надводным кораблям предписывалось действовать только в темное время суток, авиации днем, а подводным лодкам — круглосуточно.
Договариваемся о взаимодействии с летчиками, базирующимися на Скадовск. Мы ждем от них прежде всего данные авиаразведки и наведение нас на цели. Работа с летчиками налаживается все лучше. 11 апреля они обнаружили две немецкие самоходные баржи в порту Ак-Мечеть. Мы направили в этот район группы катеров. Но немцы обнаружили их и ни одного судна в эту ночь в море не выпустили.
12 апреля авиаторы донесли, что их разведка обнаружила в море вражеский конвой. Группа Шенгура, состоявшая из арткатера лейтенанта Иванова и торпедных катеров Подымахина и Латошинского, направилась в этот район. Наводил ее на цель самолет-разведчик. Правда, вначале он сбросил две светящиеся бомбы над своими катерами (ночью ведь все кошки серы, а на море и подавно). Ему сообщили об ошибке, и больше он своих и чужих не путал. В 23 часа разведчик, увидев противника, показал его место осветительными бомбами. Это было [187] примерно в восьми милях к юго-западу от мыса Тарханкут. Поблагодарив летчика, катерники поспешили туда. В 23 часа 50 минут они разглядели силуэты двух БДБ и свыше десяти небольших катеров. Шенгур приказал Подымахину и Латошинскому атаковать баржи. Атака не получилась: противник открыл сильный огонь, который не дал катерам удержаться на боевом курсе. Латошинский промахнулся, а Подымахин, оказавшись на невыгодном курсовом угле, не стал стрелять. Отбиваясь огнем пулеметов и пушек, оба вышли из боя. Тогда Шенгур пошел на хитрость. На артиллерийском катере, не связанном необходимостью занимать выгодные курсовые углы, он решительно атаковал огнем «катюш» и пулеметов охранение противника. Когда вражеские катера оказались втянутыми в бой, Шенгур по радио приказал Подымахину и Латошинскому:
— Атаковать баржи!
Главная цель теперь оказалась открытой. Подымахин с дистанции двух кабельтовов стреляет одной, затем другой торпедой. Одна из быстроходных десантных барж отправляется на дно. Только теперь немецкие моряки поняли маневр наших катерников и бросились прикрывать уцелевшую баржу. Но их встречает огнем торпедный катер Латошинского, а Шенгур обрушивает залп «катюш». Один из поврежденных катеров остановился. Шенгур вместе с Латошинским добили его пушечными и пулеметными очередями. В образовавшейся сутолоке боцман катера Подымахина Николай Подлесный огнем из пушки «швак» и электрик Иван Гнидкин огнем крупнокалиберного пулемета с короткой дистанции подбили еще два вражеских катера. Прекратив стрельбу, те вышли из боя. А наши катера без повреждений возвратились в базу.
Новый тактический прием, примененный Иваном Петровичем Шенгуром в этом бою, мы приняли на вооружение. Свободно маневрирующие катера с «катюшами» оказались способными отвлекать на себя и сковывать боем охранение вражеских конвоев, давая возможность торпедным катерам успешнее атаковать основные цели.
Во время разбора проведенного боя пришли радостные вести. Наши войска освободили Керчь, Феодосию, Симферополь. А вот радиограмма из Фальшивого Геленджика: в Скадовск идет пополнение — вторая группа наших катеров [188] во главе с командиром 2-го дивизиона капитаном 3 ранга А. П. Туулем. Утром 13 апреля мы встретили их горячо и сердечно — с музыкой и дружескими объятиями.
Август Петрович Тууль привел с собой катера Михаила Вакулина, Ивана Милашенко, Владимира Степаненко, Николая Попова, Ивана Юрченко и Льва Гиршева. Штурманом перехода снова был капитан-лейтенант Кузьма Петрович Кушнеров, отлично освоивший трассу вокруг занятого противником Крыма.
Поход проходил спокойно, видимость была отличная. С катеров ночью хорошо наблюдались горы Крыма и даже турецкого побережья.
Не обошлось без происшествий. На катере Льва Гиршева лопнул штуртрос. Срастить его не удалось, и пришлось механику дивизиона Максиму Ефремовичу Капишону, Ивану Хабарову (он шел обеспечивающим на этом катере), боцману Михаилу Эстрину десять часов управлять рулями, намотав на руки обрывки троса. Изодрали ладони до крови...
Думаем, как приблизить нашу базу к Севастополю. Хорошо бы использовать бухту Караджа у мыса Тарханкут, на самой западной оконечности Крыма. От нее до Севастополя 75 миль. Но там ничего нет — ни причалов, ни помещений для складов и мастерских.
В Скадовске стояла трофейная БДБ. Корпус ее, двигатели оказались исправными. Спешно оборудуем ее под плавучую базу. Загружаем отсеки торпедами, снарядами, продовольствием, инструментами, запасными частями, бочками с бензином. Вообще-то такое сочетание грузов на одном судне крайне нежелательно, но другого выхода не было.
Посланная на разведку группа катеров Шенгура утром 15 апреля донесла, что в бухте Караджа и в Ак-Мечети противника нет.
Может, в Ак-Мечети нам обосноваться? Пусть и разрушенный, но все-таки порт. Но Ак-Мечеть на 25 миль дальше от Севастополя. Туда и обратно — это лишние 50 миль, девяносто с лишним километров. Нет, пойдем в Караджу.
Наша импровизированная плавбаза в сопровождении катеров трогается в путь. Чтобы не попасть под удар самолетов, держимся ближе к берегу. Но когда подходили к Карадже, с обрыва ударили пушки. Быстро проскочили [189] зону огня. Уже в бухте выяснилось, что это стреляли наши армейские товарищи. Они сочли, что впереди идет советский катер, а его преследуют какие-то корабли. (На передней мачте головного катера развевался красный флаг младшего флагмана, а на других лишь военно-морские флаги, которые армейцы не распознали.) Пришлось приказать в нарушение правил при подходе к своему берегу на мачтах катеров кроме военно-морского поднимать и сигнальный красный флаг «Наш».
Всем не терпелось хотя бы издали, хотя бы ночью увидеть Севастополь. Поэтому многие завидовали экипажам Подымахина, Пилипенко, Вакулина, Юрченко, Куракина, Прокопова и Котова, вышедшим в море вечером 15 апреля. На катерах шли командиры дивизионов Тууль и Местников, командиры отрядов Шенгур и Смирнов, политработники, штурманы, механики. Конечно, не ради любопытства отправились в поход все наши старшие командиры, а для того чтобы попытаться выявить систему обороны вражеских конвоев и пути их следования к Севастополю, о чем у нас не было никаких разведывательных данных. На подступах к городу катера разделились на мелкие группы и начали поиск. Противник помогал нам. На берегу то и дело вспыхивали прожекторы. Их было много. Яркие лучи частоколом поднимались к небу, ползали по черным облакам, нащупывали белые крестики наших ночных бомбардировщиков, а те, словно играючи, вырывались из объятий голубых щупалец и сбрасывали бомбы. Вспышки разрывов озаряли окрестность. Так что нам был хорошо виден весь прибрежный район моря. Но ни одного судна не попадалось.
Близился рассвет. По моему приказу пары катеров разными маршрутами начали отход в базу. Развеивались последние надежды на встречу с противником. И вдруг...
— Справа две БДБ! — одновременно доложили мне командир катера Подымахин и боцман Подлесный. Приказываю:
— Сходите с лунной дорожки и атакуйте!
Пилипенко тоже донес об обнаружении противника. Передаю ему по радио: «Не мешать!»
Противник не обращает на нас внимания. Сближаемся до трех кабельтовых. Залп! Выстреленная торпеда ныряет, потом выпрыгивает из воды, а затем устремляется к [190] головной барже. Взрыва нет! А противник, видимо, заметил след торпеды, головная БДБ перешла на зигзаг.
— Атаку повторить! Штурману замерить скорость противника!
Ложимся на параллельный курс и минут десять продолжаем это своеобразное совместное плавание. На учениях за подобный маневр даже двойку не поставили бы, но на войне всякое бывает. Флагштурман Кушнеров доложил:
— Скорость противника девять-десять узлов.
— Командир! Атакуйте вторую баржу, она почти не маневрирует.
Подымахин ложится на боевой курс. Секунды становятся нестерпимо длинными. Подымахин протянул руку к кнопке автомата стрельбы...
— Рано!.. Подождать! — шепчу ему на ухо.
И в этот момент над головой у нас пронеслись реактивные снаряды и, перелетев через баржи, упали в воду. Это Пилипенко, томимый ожиданием и боясь упустить противника, решил помочь нам и дал залп для показа места барж. Тотчас же все вражеские суда начали вычерчивать зигзаг.
От нас до баржи меньше одного кабельтова. Торпеда ударяется винтами в воду и мчится вперед. Отворачиваем от баржи так близко, что видим мечущиеся на ее палубе фигуры. Боцман Подлесный и радиоэлектрик Гнидкин без команды открыли огонь из пушки и пулемета. В ожидании взрыва все даже пригнулись. Но... его не последовало. В азарте атаки по моей вине мы подошли слишком близко. Как всегда в начале дистанции, торпеда излишне углубилась, сделала мешок, как говорят моряки. Вот она и поднырнула под баржу, не задев ее. На курсе отхода заметили силуэт катера Пилипенко. Обрушиваю гнев на его голову:
— Какого черта вы стреляли?
— Думал, вы не видите противника!
— В следующий раз думайте лучше!..
Во время этой «дружественной беседы» накинулись на нас вражеские сторожевые катера.
— Справа противник! Пилипенко, отбейте атаку!
— Отобьем! Отходите!
Пилипенко для включения моторов и поворота установки требовалось мгновение, но противник опередил, и [191] с десяток разноцветных трасс потянулись к нашему катеру. Один снаряд угодил в рубку, и, не успей Подымахин присесть, быть бы ему без головы, да и остальным не поздоровилось бы. А тут еще моторы не сразу набрали ход. Спас дело меткий залп Пилипенко. Огненные хвосты пронеслись над водой. На одном из сторожевых катеров вспыхнул пожар, и его орудия смолкли. Второй также прекратил огонь. Оба катера поспешно кинулись в сторону берега.
Торпед у нас больше нет. С горечью поворачиваем домой. Теоретически наши промахи объяснить просто. Торпедные катера создавались для поражения больших целей — крейсеров, эсминцев, крупных транспортов — длиной больше сотни метров. А нам теми же торпедами и с помощью тех же примитивных прицелов приходится стрелять в баржи длиной всего метров в тридцать и с небольшой осадкой. И все-таки наши катерники научились поражать и такие цели. Ведь тот же Подымахин всего четыре дня назад отправил на дно вражескую самоходную баржу. Но промах всегда промах и настроение портит надолго.
В это время милях в пятнадцати к югу от нас повернули домой катера Михаила Вакулина, Ивана Юрченко и Бориса Прокопова. Вакулину вдруг показалось, что пахнет дизельными выхлопными газами. Запах быстро пропал. Вакулин немедленно повернул на обратный курс. Снова пахнуло дымом. Командир уменьшил ход и повернул на ветер. Запах не исчезал. Его ощутил и боцман Филипп Лой и бросился готовить торпедные аппараты. Следовавшие за Вакулиным катера Юрченко и Прокопова, поняв, что маневр головного сделан неспроста, пошли за ним.
Вскоре наблюдатели заметили стелющийся над водой темный дымок, а затем рассмотрели и силуэты самоходной баржи и трех сторожевых катеров. Вакулин, вырвавшись влево, оказался на выгодном курсовом угле и с трех кабельтовых выпустил обе торпеды. Юрченко и Прокопов готовились ударить баржу с противоположного борта. Но тут последовал взрыв, и тяжелозагруженная баржа, оседая на корму, стала быстро тонуть. Атака была настолько скоротечной и внезапной, что корабли охранения, шедшие впереди баржи, открыли огонь только по следу уже умчавшихся наших катеров. [192]
На борту плавбазы проводим разбор похода. Хотя и собирался я отчитать Пилипенко за несвоевременный залп по конвою, но пришлось похвалить и его и весь экипаж за то, что в нужный момент пришли нам на выручку. Особо отметил меткую стрельбу комендоров Николая Фальченко и Михаила Якимова.
А действия Михаила Петровича Вакулина получили самую высокую оценку. Да, в море надо уметь не только все видеть и слышать, но и следить за запахами. Весельчак и балагур Иван Милашенко сформулировал это правило по-своему:
— Наш брат в море сам себе и собака и охотник.
Подвели итоги первого выхода в район Севастополя пяти торпедных и двух артиллерийских катеров.
Для первого раза потопление БДБ и повреждение двух больших сторожевых катеров типа «олень» — успех немалый. Ведь на барже водоизмещением 350 тонн могло быть до 200 вражеских солдат или более 150 тонн различной боевой техники. Конечно, хотелось бы побольше, но в этом походе главной нашей задачей было изучение маршрутов конвоев противника и системы их охранения. Эту задачу мы в основном выполнили. А больше всего нас радовало, что наши катера после двухлетнего перерыва первыми из надводных кораблей возобновили действия на фарватерах Севастополя.
Бухта Караджа — пустынная, скучная. К каменистому берегу катерам не подойти. Сохранился крохотный причал для рыбацких лодок. Мы боимся к нему швартоваться — рассыплется сразу. Возле причала маленький рыбачий домик да пустой сарай с дырявой крышей. В домике мы разместили свой походный штаб. А большая воронка от авиабомбы рядом с ним — конференц-зал и гостиница. В теплую погоду в этой защищенной от ветров воронке офицеры отдыхают, проводят разборы и готовятся к боевым походам. Нашу БДБ с боеприпасами и топливом поставили на якорь в глубине бухты.
А матросы и старшины постоянно находятся на катерах, за исключением тех, кто готовит пищу на кострах вблизи шлюпочного причала. Отсюда нам видны Тарханкутский маяк и поселок на южном берегу бухты. Но там мелко и над водой торчат камни — и на шлюпке не пробраться. [193]
В крохотной комнате домика мы установили рацию. Здесь хозяйничал наш связист лейтенант Анатолий Лукич Родионов. Во второй комнате (она около 20 квадратных метров) у окна расположился оперативный дежурный, стоят две койки, а весь пол толстым слоем покрыт соломой. Здесь поочередно отдыхают руководящие товарищи — командование бригады, офицеры штаба и политотдела.
Посетила нас делегация рыбаков, спрашивают, можно ли ловить в бухте камбалу и кефаль. С нескрываемой радостью мы разрешили и тут же договорились об обмене консервов, которые матросы прозвали «вторым фронтом», на свежую рыбу. Рыбаки сказали, что в селе у них пока органы Советской власти не созданы. Начальник политотдела Д. Г. Конюшков и особист И. Е. Губка отправились вместе с ними, чтобы помочь в налаживании временной администрации.
А вечером мы были готовы ко второму выходу под Севастополь. К сожалению, один торпедный и оба катера с «катюшами» пришлось отправить в Скадовск. Это было очень неприятно, но ничего не поделать: им требовался ремонт, с которым на месте мы не могли справиться. В море вышли четыре торпедных катера офицеров И. Милашенко, В. Степаненко, Б. Латошинского и Г. Ксенофонтова во главе с командиром дивизиона А. Туулем.
Стояла низкая облачность, горизонт совсем не просматривался. Катера в кильватерном строю шли на большой скорости. Милях в пятнадцати от Тарханкута внезапно встретились с четырьмя большими немецкими катерами, идущими излюбленным строем полукольца. Отворачивать поздно. Тууль жестом показывает Милашенко на промежуток между вражескими кораблями. Остальные катера тоже ринулись на прорыв. Враг открыл перекрестный огонь. Наши отвечают. На катере Милашенко упал боцман Рыжов. Тууль сам встал к пулемету. Вырвались! Комдив приказал уменьшить ход и доложить о состоянии людей и материальной части. Оказалось, что только на головном катере ранен боцман Рыжов. Тууль принимает решение отправить его на одном из катеров в базу.
— Не надо, — просит боцман. — Срывать боевое задание из-за соринки в глазу... Мне уже легче.
Комдив поверил и отменил свое решение. [194]
На подступах к Севастополю катера разыскали вражеский конвой и дружно атаковали его. Прорвавшись сквозь охранение, Милашенко метким залпом торпед потопил транспортное судно. А в это время в моторном отсеке катера сидел боцман Рыжов с забинтованной головой. Он иногда терял сознание от боли, но ни разу даже не застонал. Когда моряки вернулись в Караджу, оказалось, что глаз у раненого вытек. За мужество и выдержку, способствовавшую боевому успеху катеров, я наградил старшину 1-й статьи Василия Рыжова медалью Ушакова. Перед отправкой в госпиталь он попросил не списывать его с катеров и пошутил:
— Мне теперь при стрельбе не нужно левый глаз закрывать.
Когда Тууль доложил о вражеской засаде, в которую чуть не попали наши катера, я приказал усилить наблюдение за морем и изменить курсы следования к Севастополю, чтобы в начале пути не попасть в ловушку.
В очередной поход мы смогли отправить всего два катера — Латошинского и Зинченко под общим командованием Першина. Вернулись они утром с победой.
Около полуночи почти у самого Севастополя наши моряки обнаружили две БДБ. Атаковали с ходу. Противник даже не успел открыть огонь, как мощный взрыв торпеды развалил одну из барж. Вторая пошла почему-то задним ходом (катерники сочли, что из-за очень малой дистанции залпа вертушка инерционного ударника не сработала и торпеда не взорвалась, а только повредила судно). Только после этого появившиеся с морского направления сторожевики навалились всей мощью огня на наши катера, которые хотя и вырвались, но были изрядно побиты осколками снарядов и пулями.
Поздравив катерников с успехом, я поторопил их идти на ремонт в Скадовск.
К полудню усилившийся ветер и большая волна стали срывать катера с якорей. Пришлось перейти в Ак-Мечеть, где стоянка более защищенная. Томясь в ожидании погоды, катерники вспоминают о друзьях, о недавних боях. Зашел разговор о наших славных летчиках, с которыми мы подружились в Скадовске. Не раз они нас выручали. Как-то поврежденные в бою катера возвращались в базу. У порта Хорлы ночью в густом тумане [195] их сбросило волной с узенького фарватера на мель. Утром в воздухе появились «мессершмитты». Досталось бы нашим морякам. Но на выручку им подоспели два наших истребителя. Они ринулись в атаку против четырех вражеских самолетов, отгоняя их от катеров. Скоро один «мессер» был сбит, но и наш самолет, получив повреждение, вынужден был уйти на аэродром. Воспользовавшись этим, оставшиеся «мессеры» пытались возобновить атаки на катера, но им помешал наш мужественный друг. Сражаясь один против трех, он подбил еще один вражеский самолет и так и не подпустил врага к нашим катерам.
...Над бухтой появился краснозвездный самолет. Условным сигналом он сообщил, что в море ждет помощи летчик. И хотя нам запрещалось плавать в штормовую погоду, сразу был отдан приказ:
— Выходить Прокопову!
Волны нещадно бросали катер, перекатывались через него. Но маленький корабль упрямо шел туда, куда указывал круживший над ним самолет.
Наконец катерники увидели плавающего среди волн человека. Подойти и принять его на борт было рискованно: обессилевшего летчика могло ударить о борт, бросить под винты. Тогда боцман Василий Медведев, обвязавшись бросательным концом, прыгнул в воду. Теперь, когда рядом с летчиком оказался опытный ловкий моряк, удалось без особого риска поднять его на борт.
Перебазирование катеров в Караджу не ослабило нашей дружбы с летчиками. На днях над бухтой появилось восемь самолетов. На катерах объявили было тревогу, но оказалось, что это наши торпедоносцы. Ведущий дал очередь из пушки по воде в направлении моря. Стало ясно, что просят послать помощь.
Старшие лейтенанты Подымахин и Степаненко немедленно вышли из бухты и на большой скорости помчались по указанному направлению. Днем без истребительного прикрытия это было опасно. Но торпедоносцы всей группой держались над катерами, прикрывая их от возможных ударов с воздуха. Летчики тоже рисковали — ведь их машины не приспособлены для воздушного боя, — но считали своим долгом не оставлять катера, идущие спасать их товарищей.
Катерники разыскали резиновую лодку с экипажем [196] торпедоносца. Самолеты эскортировали катера и на обратном пути. А потом с них был сброшен нам вымпел с сердечной благодарностью за спасение друзей.
Летчиков доставили в наш штаб, а потом в селение на отдых под присмотром местных врачей.
Подымахин передал семафором, что у него на борту четыре немца из экипажа самолета «Гамбург-140», — он их подобрал по пути в базу. На рыбацкой лодке мы подошли к его катеру.
Мне приходилось раньше видеть фашистских летчиков. Наглые, самоуверенные. Его допрашиваешь, а он орет «Хайль Гитлер!». Эти другие. Нет былой спеси и лоска. Бормочут «Гитлер капут!», охотно отвечают на вопросы. Дрожащими руками показывают на карте свой аэродром и место, где вели разведку, отыскивая в море наши подводные лодки.
Да, на дворе апрель 1944 года. Другой немец пошел.
Приказываю Подымахину доставить пленных в Скадовск. Здесь они нам ни к чему.
Катеров в строго мало. Парами отправляем их на свободную охоту — без особых ограничений района действий.
На этот раз в море вышли Подымахин и Пилипенко. У нас правило — не запрашивать катера, находящиеся в плавании, не мешать им. Но не терпится офицерам штаба, то и дело входят к оперативному дежурному, чтобы узнать, нет ли вестей от товарищей. Радиограмм не поступало. Наконец уже в предрассветных сумерках вспыхнули опознавательные ракеты. Катера влетели в бухту и встали на якорь.
Подымахин доложил, что с двадцати трех часов тридцати минут вели поиск в районе Стрелецкой, Казачьей и Камышевой бухт. Только в час тридцать обнаружили противника. Большой конвой — два транспорта, баржи, много кораблей охранения.
— Враг открыл огонь, когда я уже был на боевом курсе и с дистанции около четырех кабельтовых выстрелил по головному транспорту. Торпеды в цель попали, и транспорт кормой начал погружаться в воду. При выходе из боя видел, как Пилипенко вел огонь по охранению, а потом он оторвался, на мой запрос не ответил. [197]
Пилипенко, который и раньше порывался вметаться, теперь не выдержал:
— Разрешите, я доложу!.. Я сразу, как вышел на носовые, вижу миноносец. Радирую Подымахинуз «Миноносец впереди! Обходи конвой!» А он все же атаковал транспорт. Понимаете, миноносец!..
— Миноносец — цель заманчивая, — сказал я. — Но в данном случае Подымахин поступил правильно. Если для противника главное — сохранить войска, значит, для нас главное — уничтожать их.
— Но я все-таки врезал миноносцу эрэсами так, что он аж закрутился и огня не открыл. Будь Матвей рядом, потопили бы мы его, — не унимался Пилипенко.
Об ударе «катюшами» по миноносцу, к огорчению Пилипенко, мы даже не донесли, поскольку решили, что снаряды «катюш» не могли причинить такому кораблю серьезных повреждений.
Ночи становились короче, времени на боевые действия оставалось меньше. Поэтому нужно было быстрее перебазироваться ближе к Севастополю. Ведь от Караджи путь до Севастополя и обратно отнимал минимум пять часов. Посылаю, капитан-лейтенанта Михаила Корниенко в Евпаторию. Вместе с саперами он осмотрел побережье и территорию детского санатория. На берегу мины убрали. А из воды их не уберешь, тралить нужно, а тральщиков нет. Будем рисковать. Отправляя шестерку катеров в ночной поиск, предлагаю двум из них зайти в Евпаторию. Опасную разведку подходов к разбитому причалу добровольно вызвались произвести офицеры Павел Смирнов и Борис Прокопов.
На рассвете хозяин нашего поста связи и управления Родионов закричал на весь домик:
— Прибыли благополучно! У причала мин нет! Стоянка возможна!
— Передайте им: «Молодцы!»
— В кодовой таблице нет такого слова...
— Тогда передайте: «Ура!»
И Родионов с превеликим удовольствием трижды отстукал открытым текстом эти три буквы.
В это время в бухту влетели катер Грибова с Куракиным на борту и катер Степаненко. Прибыв в штаб, [198] Куракин доложил, что на подходе к бухте Стрелецкой наши катера столкнулись с большим вражеским конвоем. Корабли охранения поставили сплошную огневую завесу. Пришлось отойти. Тогда наши моряки разделились на две группы, по два катера в каждой, и ринулись в атаку с флангов. Первыми сблизились с врагом катера звена Куракина. Противник сосредоточил по ним весь огонь. Отстреливаясь пулеметами, наши катера стали отходить, и тут гитлеровцы клюнули на приманку: погнались за ними. Этим воспользовались Смирнов и Прокопов. Проскочив за кормой кораблей охранения, они ударили торпедами по большой сухогрузной барже. Услышав взрыв за кормой и увидев, что баржа тонет, немцы перестали преследовать пару Куракина и кинулись за катерами Смирнова и Прокопова. А поврежденная баржа, осев носом, оказалась неприкрытой, и добил ее Грибов. На отходе Куракин приказал дать залп четырьмя эрэсами по катерам вражеского охранения, что привело их в смятение и вынудило прекратить стрельбу по нашим катерам.
— Нам тоже немного досталось... Ну да не без этого, — закончил доклад Куракин, кивнув в сторону катера, на котором шла заделка пробоин и откачивалась вода.
О своей роли в бою командир звена Александр Куракин, как всегда, умолчал. Об этом несколько позднее воодушевленно рассказали Яков Грибов, Владимир Степаненко и мичман Василий Юшин. Наш редактор Михаил Любчиков, только что доставивший из Скадовска еще пахнущие свежей краской экземпляры нашей многотиражки «На страже рубежей», сейчас же пристроился за столом, строча в своем блокноте. Любчиков очень похудел и даже как-то почернел. Мы думали, от усталости, а оказалось, что он болен, у него было не все в порядке с легкими, но он от всех скрывал это и по-прежнему работал без отдыха. А в последние дни ему особенно досталось в связи с болезнью наборщика. Приходилось и материал собирать, и писать, и вдобавок самому набирать газету. И моряки вовремя получали свою многотиражку, так неотделимо вошедшую в их боевую жизнь.
Через полчаса Любчиков уже читал нам с Конюшковым яркую листовку о боевых делах Куракина и других наших моряков в эту ночь. Вскоре отпечатанную листовку читали на всех катерах. [199]
Мы в Евпатории. Теперь и без оперсводок ясно, что под Севастополем идут ожесточенные бои. Ветер даже сюда доносит дым пожарищ, гул орудийной канонады. Ночью полнеба полыхает заревом. Пока наш флагсвязист Михайлюк с Родионовым, телефонистами и радистами налаживал линии связи, а фцагштурман Кушнеров развертывал КП, я отправился на Сакский аэродром, где находилась флотская 11-я Новороссийская штурмовая авиадивизия полковника Монжосова. Там немало было старых знакомых, и мы быстро договорились о взаимной помощи, причем авиаторы сразу же оказали нам очень большую услугу: один из летчиков, только что вернувшийся на аэродром, сказал, что он заметил южнее Тарханкута и на подходе к Евпатории под поверхностью моря темные шары мин.
Немедленно звоню на наш КП и отменяю перевод нашей плавбазы из Караджи в Евпаторию. Для катеров такие мины особой опасности не представляли, а для БДБ они гибельны. Так в первый же день выручили нас летчики.
В полуразрушенном детском санатории помещений много, да жаль, что селить в них некого. Начальник штаба бригады Б. П. Бобынин, его помощник Л. Г. Веселков и флагарт В. И. Поляков занимались передислокацией хозяйства бригады из портов Кавказа в Очаков. Флагминер и механики руководили подготовкой оружия и техники в Скадовске. А в нашем походном штабе были только штурман, связист и химик. Был такой случай, когда штурман и связист отсутствовали, а химик от усталости свалился, поставил я оперативным дежурным флагманского врача Г. П. Егорова, благо работы было мало, так как катера из-за шторма не выходили в море.
Вначале все шло нормально, но поздно ночью разбудил меня Григорий Петрович и, показав на четыре снятые с телефонных аппаратов трубки, сказал:
— Разбирайтесь сами... Все орут, все чего-то требуют, а я здесь при чем?
— Как при чем? Вы же оперативный дежурный!
— Я врач, и мое дело вон Смирнова колоть, а от этого увольте.
Оказалось, что Егоров перепутал позывные, отвечал [200] невпопад и вызвал некоторый переполох у телефонистов, а нам звонил только топливник, интересовавшийся, к какому часу подать бензин и масло. Пришлось отпустить доктора к его подопечному больному.
Командира отряда Павла Максимовича Смирнова после тяжелого ранения при штурме Новороссийска одолела астма, и врач поддерживал его уколами. Лечь в госпиталь Смирнов категорически отказался, так как чувствовал там себя значительно хуже. И действительно, при выполнении боевых заданий он ни разу не задыхался, а как только оставался на берегу, его мучило удушье. Видимо, высокое нервное напряжение в бою куда-то загоняло болезнь.
Кстати, в этом я убедился и на собственном опыте: малярия, обычно начинавшая трясти меня в строго определенные часы, не напоминала о себе, если я в это время находился в море. На этом основании мы со Смирновым пришли к выводу, что всякие там микробы и вирусы значительно трусливее человека и их можно изгонять страхом. Доктор почему-то с нами не соглашался, научно объясняя, что, наоборот, от нервных переживаний все недуги обостряются.
Дебаты наши ни к чему не привели, стороны остались при своем мнении.
Стало известно, что 19 апреля, на вторые сутки после освобождения нашими войсками Ялты, туда перебазировались семь торпедных катеров 1-й бригады, которой теперь командует капитан 2 ранга Георгий Данилович Дьяченко (бывший комбриг А. М. Филиппов возглавил заново создаваемую Севастопольскую военно-морскую базу), Теперь будет нам веселее. Удары по вражеским судам у Севастополя можно будет наносить уже с двух направлений — из Евпатории и Ялты.
Когда же начальник связи флота капитан 2 ранга Владимир Степанович Гусев выделил нам подвижную радиостанцию вместе с радистами, а замначальника тыла флота полковник Евгений Иванович Жидилов организовал бесперебойную подачу топлива и продовольствия, дела пошли еще лучше.
С Георгием Даниловичем мы быстро договорились о взаимной помощи во всем и об обмене информацией о ходе боевых дел. Люди обеих бригад настолько сблизились за многолетнюю совместную службу, за бои, в которых [201] воевали плечом к плечу, что знать в подробностях о делах друг друга стало их повседневной потребностью. А теперь, когда мы действуем в одном районе и выполняем одинаковую задачу, чувство локтя стало еще острее.
Плохо было только то, что данные воздушной разведки о движении вражеских конвоев мы по-прежнему получали не от самолетов, а через штабы флота и базы. На обработку разведданных и передачу их исполнителям штабы затрачивали очень много времени, часто мы получали эти сведения с опозданием на 12–16 часов, то есть уже после того, как заканчивали самостоятельный поиск и возвращались в базу.
Не организовал штаб флота и наведения катеров на цели специальными ночными самолетами-разведчиками. Поэтому бывали досадные казусы.
Вечером 22 апреля командиры обеих бригад получили радиограмму командующего флотом: «Курсом на Севастополь идут более 100 единиц. Приказываю всем катерам всю ночь на 23 апреля искать и топить противника в районе Севастополя. Авиация будет освещать район сабами».
Место, курс и скорость конвоя указаны не были. Прикидываем сами, где вероятнее, всего может оказаться противник, и на всякий случай организуем самостоятельный поиск. Так же поступает и Дьяченко, направивший в море восемь катеров. Мы выделяем шесть катеров, все, что оказалось в строю. Учитывая важность задачи, сам выхожу во главе группы на катере Степаненко.
Отправляемся в путь еще засветло, чтобы больше времени было на поиск. Прошли вдоль берега до мыса Херсонес, потом галсами стали осматривать район севернее Севастополя. И тут увидели за Херсонесом сброшенные самолетами светящиеся авиабомбы. Мчимся на их яркий свет. Готовимся к атаке. И вдруг радист Янушевский кричит из радиорубки:
— Это Довгай! Я перехватил его донесение Дьяченко, что самолеты сбрасывают сабы над его катерами...
Приказываю уменьшить ход до малого. Флагштурман Кушнеров докладывает, что мы находимся в районе действий восьми катеров 1-й бригады. Поворачиваем в наш район и ведем поиск галсами: северо-восток — северо-запад. Проходит час, другой. [202]
— Слева по корме на горизонте сабы! — докладывает боцман Аракелян.
Спешим туда. Кушнеров, взяв пеленг, определил, что это опять недалеко от Херсонеса, полной скоростью идти тридцать минут. Выжимаем всю мощность из моторов. И снова чуть не сталкиваемся с восьмеркой катеров 1-й бригады...
Чертыхнувшись, поворачиваю к берегу в район Камышевой и Стрелецкой бухт. Если конвой действительно существует, он обязательно должен пройти это место. Не мог же он повернуть на обратный курс.
Ни одного суденышка! Даже всегда спокойный и молчаливый Владимир Степаненко нервничает. Предлагает разделиться по одному катеру и еще раз прочесать район. Соглашаюсь с ним и приказываю произвести обычный поиск в заданных квадратах... Но из этого ничего не вышло. Противник как в воду канул. Опять держимся вблизи берега. Напрасное блуждание становится невыносимым. Очень обидно и непростительно, если упустили противника... Скоро ночь кончится, и нам придется возвращаться в базу. Передаю командиру отряда Константинову (он на катере Юрченко) вместе с Хабаровым и Подымахиным еще раз обследовать подходные севастопольские фарватеры, а мы с Степаненко, Шенгуром и Пилипенко идем к мысу Херсонес.
Перед рассветом приказываю Шенгуру обстрелять «катюшами» херсонесский аэродром. По его команде катера Котова и Иванова подошли поближе к берегу, уточнили свое место и в момент посадки очередного тяжелого транспортного самолета обрушили на аэродром 45 реактивных снарядов. На отходе наблюдали взрывы и 8 небольших пожаров. Под огнем береговой артиллерии катера отошли на зарядку установок и в 03.30 нанесли удар по бухте Камышевой. Там возник пожар. На отходе перехватываем донесение Довгая. Оказывается, и его восемь катеров тоже ничего не обнаружили.
Сообщаем об этом командующему.
Приказано выходить и в следующую ночь. И снова мы попусту бороздим море. Еще через сутки начальник оперативного отдела штаба флота О. С. Жуковский передал нам копию указания штабу ВВС флота: «Организуйте взаимодействие самолетов-осветителей с торпедными катерами. Необходимо самолету-осветителю принимать [203] конвой противника от дневной разведки и, вцепившись в противника, продолжать наблюдение, пользуясь сабами, и тем самым наводить катера».
Правильное указание. Но оно осталось на бумаге. Штаб флота по-прежнему довольствовался оперативной разведкой и не счел необходимым удовлетворить нашу просьбу о базировании в районе Евпатории хотя бы пары ночных самолетов-разведчиков, с которыми мы договорились бы о их действиях в интересах катеров. Так и продолжали мы поиск противника зрительно, на слух и на нюх. А конвоя в сто единиц тогда, оказывается, и не было. Виновниками путаницы признали радистов самолета и берега...
Число катеров в строю у нас не прибавлялось. Все чаще в море выходили всего лишь два катера. В таких случаях моряки шутили:
— Нас мало, но мы ж в тельняшках!
Правда, в те дни нам помогала растущая нервозность гитлеровцев. Катера охранения теперь редко удерживали свои места в походном ордере, а сновали взад и вперед около транспортов, причем без всякой системы. Видимо, они полагали, что таким способом им легче помешать нашим атакам. На самом деле это было только на руку нам.
Например, в ночь на 3 мая торпедный катер Юрченко с командиром отряда Харлампием Константиновым на борту и артиллерийский катер Нестора Котова с командиром звена Владимиром Пилипенко милях в пяти от мыса Херсонес обнаружили конвой с довольно сильным охранением, непрерывно перемещающимся вдоль строя. Командир отряда приказал уменьшить ход и зайти с кормовых углов. Видя, что противник их не обнаружил, наши командиры при очередном галсе немецких катеров пристроились им в кильватер и так прошли вдоль строя, выбирая цели. А на обратном пути, как только Юрченко оказался на выгодном курсовом углу, он выпустил в транспорт две торпеды и отправил его на дно.
После мощных взрывов катера охранения бросились за отходившим катером Юрченко, но Пилипенко прикрыл его отход залпом «катюш». Отойдя на перезарядку, он заметил, что следовавшая на буксире в конце строя [204] большая сухогрузная баржа осталась без охранения, а буксир занимается спасением фашистов с потопленного транспорта. Тогда Пилипенко приказал Котову атаковать баржу. После двух пристрелочных снарядов на нее был обрушен залп из 22 ракет. На глазах моряков огромная баржа опрокинулась. Поскольку корабли охранения все гнались за катером Юрченко, Котов приблизился к месту гибели баржи. Вокруг плавали... коровы.
— Не поверит нам комбриг, — сказал Пилипенко, — давайте возьмем вещественное доказательство.
На рога одной из коров накинули трос и потащили ее за катером.
В Евпаторию доставили лишь рога с куском кожи. И не удивительно, ведь катера шли со скоростью около полусотни километров в час.
Похвалив боцмана Николая Сахарова за умение мертвым узлом крепить буксирный трос и артиллеристов матросов Клименского, Юрченко и Масленникова за меткую стрельбу, я спросил у Пилипенко:
— Как же будем доносить комфлоту: топим не фашистов, а коров?
Пилипенко, как всегда, попав в трудное положение, похлопал длинными ресницами и предложил:
— Напишите, что потопили много фашистского скота. Ведь там же были и гитлеровцы, а их никто за людей не считает.
Присутствующие весело одобрили находчивость командира, и донесение пошло с его формулировкой. Пилипенко, Котов и весь экипаж сто шестого ходили гоголями, а на подначки товарищей о явно непродуманной буксировке отвечали:
— Вас же, чертей, хотели свежим мясом накормить. А к тому же сами знаете, комбриг душу вывернет, требуя доказательств.
Эта ночь оказалась «урожайной» и для друзей из первой бригады. Торпедные катера офицеров Опушнева (с ним был командир дивизиона Сергей Котов), Рогачевского и наш артиллерийский катер Бублика в том же районе атаковали крупный конвой и потопили транспорт и баржу. При отходе катера Опушнева и Рогачевского попали под сильный огонь, получили повреждения. Опушнев смог вырваться только потому, что старшина мотористов Иван Самолетов зажал голыми руками пробоину [205] в маслопроводе и, превозмогая боль от ожогов, обеспечил работу мотора.
Катер Рогачевского под одним мотором отходил на Ялту. В районе мыса Сарыч его внезапно атаковали три немецких катера. В неравном бою погиб боцман старшина 1-й статьи Николай Рудаков, а мичман Андриади был ранен. Рогачевский спас катер только тем, что, приказав включить второй мотор, хотя в нем не оставалось масла (был перебит маслопровод), оторвался от противника. Всего несколько секунд работал мотор без смазки, но этого времени хватило, чтобы катер оторвался от преследования противника.
На отходе из района боя поврежденный катер Опушнева и охранявший его артиллерийский катер Бублика тоже оказались в критическом положении. Реактивные снаряды и пулеметные патроны у них были израсходованы, а хода, как ни старались мотористы, больше двадцати узлов дать не могли. Три сторожевых катера противника, видимо, поняли это и бросились в погоню, с каждой минутой сокращая дистанцию. Что делать? Петр Мироненко, повернувшись к Бублику для очередного доклада, больно ударился ногой об острый край глубинной бомбы. И тут же обрадованно вскрикнул:
— Товарищ командир, прошу прибавить ход и перейти на зигзаг.
А сам уже переставлял рычажки взрывателей на бомбах.
Бублик понял мысль боцмана. Катер стал вычерчивать зигзаг, а за корму полетели бомбы с установкой глубины взрыва 10 метров. Перед самым носом вражеских кораблей с грохотом, шипением взметнулись холмы вспененной воды. Это было так ошеломляюще, что гитлеровцы немедленно повернули на обратный курс и скрылись из видимости.
Наши катера благополучно прибыли в Евпаторию. Пока общими усилиями исправляли повреждения на катере Опушнева, командир дивизиона Сергей Николаевич Котов рассказывал нам о боевых действиях катеров 1-й бригады. Поначалу им не везло. Никак не могли нащупать пути движения вражеских конвоев. Но 25 апреля катера Рогачевского, Опушнева и Бублика в районе мыса Херсонес потопили БДБ. Через сутки еще большего успеха добиваются катера Кочиева, Кананадзе и Лесова. Обнаружив [206] конвой, они сумели прорвать мощное охранение и потопили два транспорта. В этом бою погибли катер Якова Лесова и его моряки А. Тараненко, Ф. Мазикин, Н. Кузьмичев, Д. Гаврилов, Г. Паршин, И. Нагорский. В последних числах апреля под сокрушительными ударами войск 4-го Украинского фронта и Отдельной Приморской армии противник стал откатываться к побережью моря, и интенсивность движения его транспортных судов возросла. Немецкое командование пыталось спасти как можно больше своих войск, перевозя их морем в порты Румынии и Болгарии. Суда шли под сильным охранением. Однако возросшее боевое мастерство наших катерников помогало им преодолевать все преграды и добиваться цели — топить транспорты и корабли, перегруженные сверх всякой меры гитлеровцами, недобитыми на суше.
В разгар боев на окраинах Севастополя и у Сапун-горы приехали к нам в Евпаторию корреспонденты «Правды» — писатель капитан 2 ранга Л. С. Соболев и фоторепортер М. М. Калашников. Мы предоставили им полную возможность ознакомиться с жизнью и боевыми делами катерников. Леонид Сергеевич, сам исконный моряк, заглядывал буквально во все закуточки.
Как раз в тот вечер младший лейтенант Федор Бублик докладывал мне о том, что сделали их катера с «катюшами» за время пребывания в Азовской флотилии и в 1-й бригаде. За четыре месяца действий на Азовском море два наших «ремесленника» — катера, построенные на средства, собранные учащимися трудовых резервов, — провели более 20 боев. Обстреливали «катюшами» переправу на Пересыпи, объекты у Ново-Вознесенска, вместе со сторожевыми катерами вели бои с БДБ и катерами противника, при этом несколько из них были потоплены, а остальные повреждены. Обеспечивали высадку десанта у Мариуполя, а затем на Керченский полуостров в районах Глейки и Жуковки. Здесь катер Бублика получил сильные повреждения и был отправлен на ремонт, а катер Кравцова погиб. За время действий в 1-й бригаде из Ялты отремонтированный катер Бублика участвовал в каждом походе, прикрывая огнем «катюш» торпедные катера, вел бои с вражескими кораблями. Он потопил фашистский [207] сторожевой катер, а трем нанес сильные повреждения.
— Во всех боях матросы и старшины катера действовали отлично! — закончил доклад Бублик.
— Погодите, я слышал, что половина ваших людей перенесли ранения. Почему вы об этом не сказали? — спросил я.
— Так они же не дуже тяжелые и обходились без госпиталя, — ответил Бублик.
Соболев только качал головой и улыбался.
Докладывал командир перед моряками своего экипажа, выстроившимися на узкой палубе впереди командирской рубки. В порядке старшинства стояли боцман Мироненко, старшина группы мотористов Тахтаров, мотористы Дуров, Коновалов и Тищенко, радист Острейчук, артиллеристы Генюк, Громов и Марченко.
По моему указанию командир катера доложил о боевых заслугах каждого моряка.
По глазам находящихся в строю и по тихому гулу за спиной я видел и чувствовал справедливость оценок и, когда Бублик закончил доклад, поздравил каждого с соответствующей правительственной наградой.
Пожимая крепкие руки моряков, я слышал громкое «Служу Советскому Союзу!» и вкрадчивый шепот: «А командиру нашему что?»
Приказываю командиру катера выйти из строя.
— За отличие в боях с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные доблесть, геройство и мужество младшего лейтенанта Федора Павловича Бублика представляю к награждению боевым орденом Красного Знамени и к присвоению звания «лейтенант».
Большие черные глаза Бублика, не знавшие страха в бою, повлажнели, а крепкая рука задрожала, не попадая в мою ладонь.
Качали матросы командира так, что мы забеспокоились о целости его костей.
Леониду Сергеевичу очень понравилась процедура награждения, а Калашников, исщелкав всю пленку, сокрушенно сказал:
— Эх, жалко, повторить такое нельзя. Надо бы для гарантии по нескольку кадров заснять.
Вечером корреспонденты дружно смеялись, наблюдая, как мы приспосабливались спать на маленьких койках [208] (санаторий-то был детским). А мы уже так к этому привыкли, что и не замечали, как один спит, свернувшись в три погибели, другой на двух состыкованных кроватках, просовывая свои длинные ноги через прутья спинок, а третьи (особенно оперативные) по диагонали на двух рядом стоящих койках.
После бесед с катерниками Леонид Сергеевич пришел на КП, где при свете коптилки мы по душам проговорили почти всю ночь. Позже о своих впечатлениях он написал большую статью, помещенную в «Правде» 18 мая 1944 года под заголовком «Мастера торпедного удара». Мы читали ее с изумлением: в нашей обычной жизни глаз писателя открыл такое, что мы не замечали. Можно сказать, что мы свою профессию увидели заново. Не могу удержаться, чтобы не привести отрывки из этой статьи.
«...Весь пляж изрыт еще траншеями, изуродован колючей Проволокой, и приземистый дзот, сложенный из камней и облитый бетоном, угрожающе смотрит в море, а рядом с ним торчит шест с надписью: «Мины», Благословенные места отдыха и лечения обезображены следами врага, смертельно боящегося десанта с моря.
Возле отдыхающих аккуратно разостланы на песке бушлаты, шинели, регланы, фланелевки, и чуть видные струйки пара, дрожа, поднимаются от них в прозрачном воздухе. Одежда насквозь мокра. Это высыпаются и отдыхают моряки, вернувшиеся поутру из ночной операции.
У обломков пристани видны и сами катера: задрав вверх свои приплюснутые носы, они тоже дремлют в тихой воде.
Уж несколько дней находятся здесь торпедные катера, здесь теперь их база.
Впрочем, вряд ли можно назвать базой разрушенный причал, пустынный пляж, группу сожженных домов, грузовики с горючим и торпедным имуществом и удивительный камбуз: обыкновенный костер, на огне которого моряк, выставив солнцу голую спину, варит в ведре уху из рыбы, добытой тут же у пристани. Однако в условиях последних месяцев катерники считают эту «базу» первоклассной.
...Удивительно, как весело и легко в этом прекрасном боевом коллективе. Люди устают выше возможного. Поутру они приходят с моря, тут же начинают перебирать [209] механизмы и латать полученные за ночь пробоины, едят на этой «базе» осточертевшую уху, спят на пляже, сушатся на солнышке, и, едва стемнеет, снова заводят моторы и уходят в смертельную игру с сильно вооруженными кораблями противника.
И все же неистребимый флотский дух веселья и жизнерадостности царит на этом клочке песка и развалин.
Но стоит вам заговорить о тех, кто погиб, как глаза офицеров и матросов темнеют. И вместо безудержной веселой молодежи вы видите перед собой взрослых, много повидавших воинов. Одно имя погибшего друга влечет за собой другое. И тенями славы и мужества встают над вами образы моряков, отдавших жизнь за победу.
И тогда становится понятным, как выходят в ночную атаку эти молодые и веселые люди, что делает точным их глаз и твердой их руку. Это ненависть к врагу. Это жажда мести за друга. Это огромное желание победы, которая одна может успокоить их сердца, тоскующие о боевых друзьях...
Чтобы понять подвиг черноморских катерников, надо знать, что такое торпедный катер. Эта стремительно несущаяся по воде скорлупка — футляр для торпед — приспособлена для короткого плавания, для быстрого удара. Вся она открыта, все люди в ней — в воде от брызг и волны. Оглушительно гудят моторы, скорость требует страшного напряжения внимания. Глаза болят от соленых брызг, тело стынет в промокшей одежде, коченеет на ветру. Согреться хотя бы глотком горячей пищи невозможно, как невозможно смениться на боевом посту — все на катере несут службу бессменно. Когда же в море гуляет даже небольшая волна, плавание на катере превращается в езду на машине, которую сумасшедший шофер гонит по железнодорожным шпалам со скоростью восьмидесяти километров: каждая встреча катера с волной отзывается сильнейшим ударом.
Если вы в рубке — вы вынуждены стоять на согнутых ногах, пытаясь спружинить эти непрерывные толчки и удары об обивку рубки спиной, грудью, плечами. Если вы находитесь у моторов — вас бьет о более острые и твердые предметы, и поэтому вам следует работать одной рукой, крепко держась другой за поручни. Это занятие забавляет первый час, надоедает на втором, становится [210] мучительным на третьем и валит с ног любого здоровяка на седьмом часу похода».
В эту блестящую соболевскую характеристику следует внести поправку: и на двенадцатом, и на четырнадцатом часу похода, и на переходе через море, длившемся двадцать шесть часов, ни один из катерников с ног не свалился. Правда, комбриг, командиры дивизионов и отрядов, которым приходится стоять в рубке на одной ноге, по-обезьяньи уцепившись рукой за мачту, после возвращения из длительного плавания часто не могут без помощи товарищей сойти на пирс.
Тепло проводив гостей, мы стали готовиться к выходу в море, а катеров становилось совсем мало. На выполнение боевых задач отправляем даже те, которые могут идти лишь на малом ходу. Об этом я доложил командующему флотом. В ответ адмирал Ф. С. Октябрьский прислал телеграмму:
«Прошу моряков-катерников сделать все, чтобы про держаться и топить врага, который в ближайшие два-три дня окончательно будет выброшен с крымской земли».
После такой телеграммы катерники и на веслах вышли бы в море. По два, по четыре катера мы каждую ночь отправляем в поиск. Действуем плечом к плечу с товарищами из 1-й бригады. С 8 по 12 мая катерники уничтожили еще два транспорта, четыре БДБ, болиндер и четыре сухогрузные баржи с войсками противника. В этих ожесточенных боях особо отличились командиры дивизионов А. П. Тууль и В. И. Довгай, командиры отрядов П. М. Смирнов, К. Кочиев, А. И. Кудерский и Б. Першин, командиры и экипажи катеров Н. Попова, И. Милашенко, М. Подымахина, Н. Казакова, В. Сухорукова, В. Харитонова, А. Черцова.
И вот наконец 12 мая пришло долгожданное:
«Командирам 1-й и 2-й бригад торпедных катеров. Крым освобожден. Остатки вражеских войск пленены у Херсонеса. Часть их сброшена в море. Всеми катерами забирать в плен спасающихся морем гитлеровцев. Октябрьский».
Это было так хорошо и радостно, что моряки даже не кричали «ура!», а молча, побросав на землю просоленные бескозырки и фуражки, шапки и шлемы, обнимали и целовали друг друга.
Вечером был объявлен мой приказ о награждении орденами [211] и медалями отличившихся офицеров, старшин и матросов. А на тех, кого я по своему положению не имел права награждать или кто заслужил более высокую награду, мы направили документы командующему флотом. Спать в эту ночь так никто и не ложился, да и не только у нас, а и во всех армейских и авиационных частях, принимавших участие в битве за Севастополь, за Крым.
А ранним утром катера Милашенко и Бублика под командованием Тууля вышли подбирать уцелевших фашистских беглецов.
Погода была свежей, но катера резво набрали ход и через несколько минут были видны только взлетающие вверх белые пенистые россыпи брызг.
Часа через три катера возвратились, и Тууль доложил, что удалось подобрать только трех беглецов. Моряки вытаскивали пленных на пирс. Я обратил внимание на трясущегося и стонущего офицера в форме СС. Набрасываюсь на Бублика:
— Я же предупреждал, чтобы никакой жестокости к пленным не допускать!
— А мы и так и пальцем их не тронули.
— Что же с ним такое?
— Мабуть, сидел неловко...
Оказывается, офицера он приказал уложить на палубе и привязать к поручням моторного отсека впереди рубки. Можно представить себе, как било и заливало эсэсовца на палубе катера, несущегося полным ходом на волне в 3–4 балла!
Подошла машина. Немцы стали карабкаться в кузов, и в это время подскочили портовые мальчишки. Кулаками, босыми ногами они стали колотить эсэсовца.
— Эй, орлы! Безоружных пленных бить не полагается!
— А это, дядя моряк, полагается?
Ребятишки сбросили рубашки. На спинах пестрели шрамы и еще свежие синяки от подков немецких сапог.
— Вот как они, гады, нас: и безоружных, и маленьких, и больших, — с гневом сказал старший.
— А его сестренка и сейчас кровью харкает...
Моряки, сжав кулаки, провожали глазами отъезжавшую машину. [212]
— Вот так-то, товарищи... А ну, хлопцы, пошли обедать, шоколадом угостим.
Это были наши старые знакомые, не раз помогавшие матросам разводить костер.
Всем стало ясно, почему гитлеровцы боялись сдаваться в плен и пытались переплыть море на чем угодно — на лодках, плотах, бревнах. Палачи боялись справедливого возмездия. Думали, что с ними расправятся так же нещадно, как они расправлялись с нашими женщинами, стариками и детьми.
С разрешения комфлота мы на полутора суток задержались в Евпатории. Катерники обошли город. Местные жители рассказали о героизме моряков-десантников, высадившихся в городе декабрьской ночью 1942 года. Нам показали здания, где они сражались. Только при помощи артиллерии и подкопов противник сумел захватить эти дома. Моряки бились до последнего патрона, до последнего вздоха, предпочитая смерть позору плена.
Вечером, собравшись у костра, мы, пожалуй, впервые увидели пляж и море мирными и красивыми, какими и положено им быть в благодатном Крыму. И луной любовались. А ведь еще вчера мы ругали бедную луну за то, что противник обнаруживал нас на лунной дорожке раньше, чем мы его.
Прежде чем приступить к ужину, все поднялись, обнажили головы. Помянули тех, кто навечно остался в море. Помянули добрым словом и фотокорреспондента Михаила Калашникова — днем мы узнали, что он погиб во время штурма Сапун-горы.
Штаб подвел итоги наших боевых действий у западных берегов Крыма. С 9 апреля по 11 мая 1944 года торпедные катера нашей бригады потопили 10 транспортных судов противника общим водоизмещением около 9000 тонн и повредили четыре сторожевых катера водоизмещением 600 тонн. Соседи — моряки 1-й бригады — отправили на дно восемь единиц водоизмещением более 9000 тонн и повредили два судна — 500 тонн. Тоннаж поврежденных обеими бригадами судов равен тысяче ста двадцати шестнадцатитонным железнодорожным вагонам. Сколько при этом было уничтожено вражеских солдат и боевой техники, установить не удалось. Но в числе десятков [213] тысяч гитлеровцев, уничтоженных на море, имеется и доля катерников. Наши потери — один раненый (если не считать гибели катера № 24 при переходе из Геленджика в Скадовск). В первой бригаде погибли два катера, при этом было убито двенадцать и ранено пять человек. Повреждения катеров мы не учитывали — слишком привычное для нас дело.
Боевые успехи наши принадлежат не только экипажам катеров. В них вложен труд наших неутомимых механиков Л. Борисевича, И. Гулимы, А. Еремина, М. Купорова и других, обеспечивших быстрое восстановление поврежденных в бою катеров. Не могли бы мы топить врага и без торпед, отлично подготовленных минерами И. Яновским, Я. Жоровым, Н. Гудковым, Я. Шаломом и их подчиненными. Не смогли бы мы осуществлять боевое управление без надежно работавших средств связи, отличных радистов, телеграфистов, руководимых С. Михайлюком, И. Кляузовым, Н. Новожениным и А. Родионовым.
Все они, как и топливники, продовольственники, медики и другие работники органов тыла, имеют полное право сказать, что и они участвовали в уничтожении врага на море.
Затаив дыхание, мы слушали по радио приказ Верховного Главнокомандующего об освобождении Севастополя. В числе особо отличившихся были названы многие соединения армии и флота, в том числе и катерники капитана 2 ранга В. Т. Проценко и Г. Д. Дьяченко.
Не подобрать слов, чтобы передать радость наших людей в связи с освобождением Севастополя, гордость за Вооруженные Силы, за героический советский народ и его мудрую Коммунистическую партию. Армейцы, летчики, моряки обнимали и поздравляли друг друга и говорили разом что-то очень хорошее, душевное, торжественное...
Но война продолжалась, и даже в эти прекрасные мгновения никто из нас не забывал, что предстоит еще пройти много огненных миль, прежде чем будет одержана полная победа над заклятым врагом. [214]