Бросок через море
Мы перебазировались в Фальшивый Геленджик. Впервые за всю войну моряки теперь могли, оставив катера у причалов тихой речушки, спокойно отдыхать, не обращая внимания на свист штормового ветра и шум прибоя. Не нужно было варить пищу в ведрах на кострах или ожидать доставку полуостывшего обеда на рейд. Теперь мы могли вечером посмотреть кинокартину, даже посидеть в библиотеке и почитать газеты и книги, если видавший виды движок передвижной электростанции не будет барахлить. Правда, пришлось немало потрудиться, чтобы приспособить под жилье заброшенные и полуразрушенные постройки бывшего санатория, восстановить клуб, столовую, построить склады, мастерские и даже собственную пекарню.
Разворачивали мы нашу новую базу, как будто век собирались здесь жить, а сами потихоньку готовились в далекий путь.
Наши войска освободили значительную часть Украины. Гитлеровцы в Крыму оказались отрезанными. Сейчас очень важно было перерезать питающие их морские коммуникации. Отсюда нам их не достать. И нам приказали перебазироваться в Скадовск, небольшой приморский город западнее Перекопского перешейка.
Вот почему на новой береговой базе мы прежде всего соорудили мастерские, чтобы быстро и основательно отремонтировать катера, подготовить их к далекому рейсу.
Подготовку старались вести в глубокой тайне, но, так как в ней принимали участие многие учреждения, совсем скрыть ее не удалось. В обеспечении перебазирования принимали участие тыловые органы флота. Взялись они за дело горячо и усердно. Открытые запросы по телефону [169] и по телеграфу сыпались днем и ночью, как просо из худого мешка. Ни мольбы, ни жалобы не помогали. Трудное это дело — военная тайна в таких организациях, где всякие транспортные документы требуют точности — куда, каких и сколько направлять грузов. Офицеры тыла успокаивали нас тем, что по тому же адресу идут грузы и для авиации и для вновь созданной в Скадовске Очаковской военно-морской базы.
Догадывались о предстоящем нашем отъезде и семьи наших офицеров и сверхсрочников, остающиеся в Поти и Геленджике, особенно после того, как мы усилили внимание к ним. Офицеры из политотдела во главе с Д. Г. Конюшковым объехали эти семьи, расспросили, в чем они нуждаются, организовали посильную помощь. Я при очередном посещении Геленджика заглянул к жене командира отряда И. П. Шенгура.
У домика, состоящего из комнатки и кухни, ребятишки встретили меня радостным криком:
— Мама! Глянь, комбриг к нам приехал!
Жена Шенгура — Серафима Антоновна, смутившись, пригласила в дом. На обычные вопросы, как живете, в чем нуждаетесь, ответила, что они всем довольны и все у них в порядке.
— Ну тогда накормите, пожалуйста, а то очень проголодался.
Серафима Антоновна смутилась:
— Простите, но сейчас мне вас угостить нечем.
— А что в чугунке?
Я открыл крышку. Чечевичная похлебка без масла, без картошки.
— И это все?
Серафима Антоновна смахнула слезу. Поговорили по душам. Оказывается, она и по карточкам не всегда может получить — не в чем выйти из дому. Старший сын Коля из-за отсутствия одежды и обуви перестал ходить в школу. Серафима Антоновна приехала сюда из эвакуации в летней одежде. Когда бригада находилась здесь, муж и товарищи приносили им свои дополнительные пайки, а теперь они редко показываются. Прощаясь, женщина просила ничего не говорить мужу.
— Не надо расстраивать. Мы перебьемся, а ему воевать, да еще в такой дали...
— В какой же это дали? — спросил я. [170]
— А то вы и не знаете?.. Все туда же, поближе к Очакову.
— Откуда вам это известно?
— Да женщины болтают, чьи мужья уже уехали туда. Говорят, что и наши скоро будут в Скадовске и там будто очень дешевые продукты.
Я попросил ее нигде и никому об этом не говорить. Она пообещала и, провожая меня, сказала:
— Вы только не подумайте на Ивана. Он никогда нам про такое не говорит. А о нас не беспокойтесь. Мы с хлопцами как-нибудь перебьемся... Скоро потеплеет, тогда и в школу смогут пойти.
В Фальшивом Геленджике я вызвал Шенгура, спросил, как живет семья.
— Все в порядке. Хлопцы здоровы, жинка тоже.
— Был я у них сегодня... — И рассказал, что видел и слышал.
Иван Петрович опустил голову.
— Просто не знаю, что с ними делать...
Я даже растерялся, впервые увидев в таком отчаянии никогда не унывающего боевого офицера. Накинулся на него:
— А почему ты молчал? Что думаешь, мы твои друзья и товарищи только на службе и в бою? А в остальных делах ты нас считаешь чужаками?
— Неудобно было...
Вызвав хозяйственников, я приказал им обуть и одеть ребят Шенгура, помочь жене с одеждой и ежедневно доставлять им хлеб из нашей пекарни. А Ивану Петровичу сказал, чтобы он навещал семью по своему усмотрению, но не реже чем через день.
— Спасибо, — ответил он. — Только очень прошу, о том, что тут было, никому не говорить.
Пообещал с условием, что впредь Иван Петрович будет всегда докладывать и о семейных делах так же честно и правдиво, как и о служебных. Так он делает и по сей день, сообщая в письмах или при встречах о всех своих домашних новостях.
Случай с семьей Шенгура не был единичным. Никто из командиров и старшин, имевших семьи, никогда не просил о какой-либо помощи. [171]
В мастерских кипела работа. На катерах устанавливали автоматические пушки, отданные нам авиаторами за ненадобностью. Руководили этим делом инженер-капитан 3 ранга Б. П. Трубчиков, капитан-лейтенант В. И. Поляков и старший лейтенант А. А. Чурсин. В моторных мастерских главенствовали механики Борисевич, Капишон и Купоров. Весь коллектив работал с огромным напряжением. Каждый день выходили боевые листки, подводившие итоги сделанного и отмечавшие отличившихся. Ход ремонта широко освещался в печатной газете соединения. «Чем ты встречаешь Новый год?» — под такой рубрикой печатались материалы о боевых успехах (катера продолжали выходить в море) и об энтузиазме моряков на ремонтных работах.
31 декабря радостным новогодним сюрпризом для катерников было возвращение в бригаду капитан-лейтенанта Владимира Артемьевича Рыбакова, которого моряки искренне любили и уважали за отвагу и душевность. Он сдержал слово и победил все свои недуги. И пусть он еще не мог ходить без палки и с трудом волочил ногу, но был полон энергии и бодрости.
За несколько минут до Нового года распахнулись двери клуба. Все ахнули. Великолепная елка в изумительном убранстве, которой ни до, ни после этого мне лично не приходилось видеть, сверкала среди зала. Золотые руки умельцев с большим вкусом из бумаги, обрезков алюминия, латуни создали замысловатые игрушки. Они переливались всеми цветами радуги.
В зале появились нарядно одетые девушки. Откуда они взялись?
— Да это же наши девчата! — крикнул кто-то.
— Смотрите, какие они, оказывается, красавицы!
Я тоже был удивлен. Разрешив девушкам-краснофлотцам прийти на праздник в гражданской одежде, я и не предполагал, что где-то на дне своих вещевых мешков и фанерных чемоданчиков они хранили до случая скромные, но казавшиеся тогда очень изящными кофточки и платья. Некоторые щеголяли даже в туфлях на высоких каблуках, правда, одолженных, как потом выяснилось, у местных жительниц.
Да, веселый, радостный праздник организовали для нас начальник клуба старший лейтенант Иван Молчанов и его помощники. [172]
...В отдельной комнатке, куда допускался ограниченный круг людей, трудились офицеры штаба. Они готовили расчеты. Задача перед нами труднейшая. Весь радиус действия наших катеров всего 80 миль, каких-нибудь полтораста километров. А сейчас нам надо пройти почти тысячу километров без возможности зайти в какой-нибудь порт, чтобы отдохнуть, пополнить запасы топлива. Идти придется под постоянной угрозой нападения авиации и кораблей противника. Вначале предполагалось, что с нами пойдут тральщики и морские охотники, которые могли бы пополнить наши запасы топлива. Этот вариант мы отвергли сразу. Идти вместе с этими кораблями мы не могли — у них слишком мала скорость. Направить их заранее в точку рандеву — означало раскрыть противнику наш замысел: вражеская воздушная разведка сразу обнаружит их. Долго ломали голову и остановились на следующем: нас будут сопровождать торпедные катера. Через 80–100 миль они передадут нам часть своего горючего, оставив себе лишь на обратный путь. А мы с собой возьмем столько бензина, сколько сможем поднять за счет торпед и части артиллерийского боезапаса, которые оставим на берегу.
Предварительные расчеты показали, что это решение в принципе правильное. Но время зимнее, море неспокойное, а горючего, как ни считай, в обрез даже для штилевой погоды, не говоря уже о том, что оно может понадобиться и для уклонения от боя (стрелять-то нечем, идем без торпед).
Флагштурман капитан-лейтенант Кузьма Петрович Кушнеров, механики Леонид Иванович Борисович и Борис Петрович Трубчиков в который уже раз пересчитывают мили, ходовые часы, скорости. Самой трудной проблемой оказались прием топлива в море и перекачка его из бочек, установленных в торпедных желобах. Опять выручила матросская смекалка. Когда мы попросили товарищей подумать над этими вопросами, предложения посыпались одно лучше другого. Остановились на системе, разработанной мичманом Павловским и его подчиненными. Испытали ее на ходу при большой волне — действовала безотказно.
Штаб флота разработал специальный план штурманского и гидрометеорологического обеспечения перехода. На Тендровской косе были установлены три ориентирных [173] знака. Для уточнения места намечалось использовать самолеты, которые сбросят в точно определенное время светящиеся бомбы над мысами Херсонес и Тарханкут. Подводные лодки, действующие западнее Крыма, получили указание сообщать об изменениях погоды в их районах.
Да и сами мы думали, как лучше решить навигационные задачи. Штурман бригады К. Кушнеров установил на флагманском катере пятидюймовый магнитный компас, которым пользуются на больших кораблях. А прежде всего мы рассчитывали на умение наших офицеров точно рассчитывать курсы, отточенное во время многочисленных постановок мин.
В конце февраля из Москвы приехали начальник оперативного управления Главного морского штаба контр-адмирал Валентин Лукич Богденко и офицер-оператор капитан 3 ранга Иван Митрофанович Филатов. Двое суток они дотошно проверяли, как мы подготовились к переходу, и дали высокую оценку нашей работе.
Перед отъездом Богденко передал указания наркомана переходе действовать осторожно, при встрече с кораблями противника в бой не ввязываться, а использовать преимущества в скорости и обходить их. Если командир бригады считает нужным, он может добраться до Скадовска самолетом.
Я пообещал выполнить все указания наркома. А самолетом не воспользуюсь. В такой рискованной операции я должен быть со своими катерами.
— Нарком желает вам счастливого плавания, — сказал Богденко на прощание.
Добрые пожелания наркома и его указания я объявил на большом сборе. Моряки восприняли их с воодушевлением. А многие серьезно задумались, впервые так глубоко осознав, какая ответственность возложена на каждого из нас, если за нашим переходом следит сама Москва.
Рано утром 6 марта оперативный дежурный штаба флота сообщил, что по донесению подводных лодок погода в районе Евпатории и Тарханкута благоприятная и что за 10 минут до нашего выхода вылетят истребители прикрытия.
В дальний путь отправляются одиннадцать торпедных и два артиллерийских катера. Флагманским идет катер [174] № 85 Подымахина, с ним — штурман бригады Кушнеров и я. В кильватер нам — Иванов с командиром отряда Шенгуром, далее Котов с начполитотдела Конюшковым, за ним Степаненко, Прокопов с флагмехаником Борисевичем, Вакулин, Грибов с командиром звена Куракиным, Латошинский со штурманом Оноприенко и командиром дивизиона Местниковым, Ксенофонтов с командиром отряда Константиновым, Зинченко с командиром отряда Першиным и механиком отряда Крыловым, Юрченко с замкомандира дивизиона Головочевым, Игошин и, наконец, Умников с командиром отряда Смирновым.
Часть пути с нами следует группа обеспечения — два отряда по шесть торпедных катеров. Возглавляют отряды капитан 3 ранга Довгай и капитан-лейтенант Волчков.
В 12.00 отдаем швартовы. Погода штилевая, пасмурная. На небольшой высоте появились два звена истребителей прикрытия. Катера построились в походный ордер. Облака все ниже. Поступает донесение, что из-за низкой облачности и плохой видимости истребители возвращаются на аэродромы. А вскоре мы вошли в полосу плотного тумана. Совсем недавно у нас было много споров с представителями штаба флота. В числе других вариантов плана мы произвели расчет перехода в условиях тумана. Мне напомнили, что я теперь служу не на Тихом океане, где туманных дней бывает больше, чем ясных, а на Черном море, где туманы случаются раз в год. И отвергли этот «туманный вариант», а сейчас он оказался главным.
За кормой 50, 70 миль, а туман не уменьшается. Не видно ни Кавказских гор, ни солнца. Флагманский штурман вынужден то и дело проверять показания тахометров (счетчиков оборотов двигателей) и компаса.
Непрерывно приходится давать световые сигналы катерам: «Точнее держаться в строю!», «Не отставать!», «Уменьшить дистанции!» Иначе нельзя: оторвется катер от строя, найти ему нас будет трудно, он даже связаться с нами не сможет — выходить в эфир разрешено лишь в исключительных случаях.
Первое огорчение: на катерах Степаненко и Юрченко забарахлили моторы, им пришлось вернуться. Обидно, конечно, но было бы хуже, если бы это случилось позже: неисправные катера связали бы нам руки.
Видимость все время меняется. Из-за этого приходится маневрировать ходами: даем то 36, то 18 узлов. [175]
Кушнеров еле успевает вести счисление. Пройдено 103 мили. Штурман докладывает: «Через пять минут будем в точке». Даю сигнал: «Застопорить ход!»
Сопровождающие катера подошли к бортам, чтобы передать нам бензин. Их моряки взяли на себя всю работу по перегрузке топлива.
— А вы отдыхайте пока, — говорят они товарищам, — берегите силы.
В таранных отсеках обеспечивающих катеров мы неожиданно обнаружили все необходимое для отдыха. Здесь можно было закусить и даже покурить. Забота боевых друзей растрогала участников похода.
Покачиваясь на небольшой зыби, катера лежали в дрейфе. И в это время наблюдатели разглядели на глади воды широкую полосу. Дал запрос по линии: «Доложить, что видели на поверхности воды». Большинство высказало предположение, что это довольно свежий след корабля. Наших кораблей в этом районе быть не могло. Значит, скорее всего, прошла подводная лодка противника.
На катерах ускорили работы, стараясь не производить ни звука. В тишине послышался рокот самолета. По звуку моторов определили, что вражеский. И мы искренне поблагодарили туман, который до этого времени так нещадно ругали. Под покровом тумана чувствовали себя, как под хорошей броней. Самолет пролетел мимо.
Наконец последний катер подал сигнал о готовности к походу. Быстрые и крепкие рукопожатия друзей, пожелания скорой встречи в боях под Севастополем.
В момент отдачи швартовых командующий флотом Л. А. Владимирский, шедший с катерами обеспечения, пожал мне руку и пожелал счастливого плавания.
В 20.00 дали ход. Туман несколько уменьшился, но наступала ночь.
Идем курсом на запад. Наиболее опасные районы — мыс Сарыч и мыс Тарханкут нужно во что бы то ни стало миновать в темное время суток. В этих местах наш курс проходил близко от берега и возможность встречи с вражескими дозорами грозила каждую минуту.
Взошла луна. Усилившийся ветер разгонял туман. Волнение моря более трех баллов, катера сильно бьет и заливает водой. В 23.45 получили донесение с базы: «Группа обеспечения возвратилась благополучно». [176]
01.45. За кормой 200 миль. Поворачиваем на северо-запад. Ветер до 4–5 баллов. Скорость не снижаем — 32 узла. В лицо летят не брызги, а целые потоки воды. Она льется за воротник. Удовольствие так себе.
Минут через двадцать снова попали в туман. Включаем ходовые огни и прожекторы, направив лучи в сторону катеров. Впервые за войну идем с такой иллюминацией. Периодически уменьшаем скорость, чтобы дать всем подтянуться. Кто-то сигнальным прожектором просит застопорить ход. Первая непредвиденная остановка. Катер Вакулина не может развивать ход больше 25 узлов. Старенькие моторы, перенесшие несколько переборок, не выдерживают перегрузки.
— Дойдете до базы? — спрашиваю.
— Дойдем, — отвечает старшина мотористов Николай Ястреб.
Штурман сообщает Вакулину расчетное место и прямой курс на Геленджик.
— Возвращайтесь этим курсом, — говорю я. — Когда будете в ста милях от берега, свяжитесь с базой по радио. Если нужно, запросите помощь.
Рискованно было отправлять Вакулина одного, но ждать или идти малой скоростью мы не могли, к тому же я верил опытному экипажу. Задерживаться нам нельзя. Пожелав экипажу 115-го успеха, мы тронулись в путь. Не обращая внимания на сильные удары волн, стараемся выдерживать большие скорости. Снова тревожный сигнал: «Катер № 24 оторвался от строя». Это младший лейтенант Игошин. Заглушили моторы, чтобы услышать Игошина. Он вскоре на полном ходу появился слева от нас.
— Что случилось?
— Все в порядке. Случайно оторвались.
— Вызовите наверх мотористов, — приказал я, чтобы убедиться, все ли в порядке с моторами. Рассказов и Агафонов подтвердили, что все у них исправно.
Вновь прибавляем скорость. Меридиан мыса Сарыч. До противника здесь рукой подать. Туман становится реже. Выключаем прожекторы, затемняем отличительные огни.
Новый сюрприз! На катере старшего лейтенанта Куракина лопнула тяга рулей. Катер потерял управление. Еще одна вынужденная остановка, которая сейчас весьма [177] опасна. По условиям перехода можем ждать не более двадцати пяти — тридцати минут.
Моряки катера — боевые, опытные, плавают вместе с начала войны и дорожат своим кораблем. Выяснив характер повреждения, экипаж загрустил: на устранение его даже в спокойных условиях, в базе, требуется не менее полутора-двух часов. И впервые храбрый, честный офицер Александр Куракин неверно доложил командиру соединения: «Дело пустяковое! Минут двадцать — двадцать пять, и все будет в порядке!»
Моряки дружно взялись устранять повреждение. Мичман Юшин с головой погружается в холодную воду, работает на ощупь. Ему помогают мотористы и боцман. Команды подаются тихо, чтобы их не было слышно даже на рядом стоящем катере. Отличный пловец и ныряльщик Юшин через полторы-две минуты поднимает голову из воды и требует необходимый инструмент или проволоку. Томительно, тревожно проходят двадцать, затем двадцать пять минут. Куракину передаю предупреждение: «Через пять минут подготовить катер к затоплению! Документы взять с собой!»
— Есть! — ответил Куракин и ринулся на корму.
— Минут еще пять — десять, — шепотом просит Юшин.
— А может, и все двадцать?! — сердито отвечает Куракин.
— Товарищ командир, ну как-нибудь упросите, ведь катер-то наш какой! Его фашисты не смогли потопить, а тут своими руками...
— Товарищ комбриг! Все готово! Нужен только болтик полдюймовый с гайкой! — кричит Куракин в мегафон.
Терять катер из-за какого-то болтика непростительно. Пошла перекличка по катерам. Всем хотелось выручить товарищей, но такого болтика никто найти не мог. В поисках его прошло еще десяток минут, в течение которых Юшин с товарищами устранил повреждение. А болтик, разумеется, был нужен лишь для того, чтобы оттянуть время...
Катера продолжают путь. Миновали район Севастополя. Туман рассеялся окончательно, волнение моря значительно уменьшилось. Уже более четырнадцати часов люди бессменно несут боевую вахту. Резервного времени [178] почти не остается, но все же несколько минут нужно было дать экипажам для отдыха. Застопорили ход. Пошло по линии приказание: «Командирам проверить счисление по флагману! Команде выдать по чарке вина и бортпаек! Стоим шесть-семь минут!»
Командиры окоченевшими пальцами берут измерители, карандаши и записи и спускаются в машинное отделение. Боцмана раздают личному составу паек. На верхнюю палубу вышли мотористы подышать свежим воздухом. Только радист флагманского катера старшина 2-й статьи Федор Кириллов остается в своей радиорубке-коробочке. Торопливо жует, продолжая прослушивать эфир.
Ровно через семь минут немного отдохнувшие моряки разбежались по боевым постам. Взревели моторы, и катера легли на новый курс. Скоро — район мыса Тарханкут. Это почувствовали все по усилившимся ударам волн.
Идем на предельной скорости, чтобы миновать Тарханкут до рассвета. Вдруг сигнал: «Катер Игошина оторвался от строя». Вновь вынужденная остановка. Каждый понимает, что потеря времени сейчас грозит гибелью. На поиск Игошина послан старший лейтенант Першин, отлично знающий район. Ему приказано найти Игошина и следовать с ним самостоятельно. Минут через шесть послышался шум моторов. Першин и Игошин прошли мимо всей группы.
Занимался рассвет, когда мы прошли меридиан мыса Тарханкут и повернули на северо-восток. Над морем — низкая облачность. Волны силой 4–5 баллов крепко бьют в нос катера, поливая нас нещадно. Пришлось сбавить ход.
Справа по носу от нашего катера раздались три взрыва, поднявшие небольшие всплески. Неужели атакованы самолетами? Но, оглянувшись, увидели на артиллерийском катере № 86 дым и какую-то суету. Подошли к нему. Стоящий впереди рубки Шенгур кричит в мегафон?
— От сильных ударов эрэсы самопроизвольно сошли с направляющих.
— А почему дым над рубкой?
— Один снаряд взорвался при сходе. В остальном все в порядке! [179]
Приказываю Шенгуру и Пилипенко разрядить реактивные установки, а снаряды выбросить за борт. Так мы лишились своего самого мощного оружия. Будем полагаться только на автоматические пушки и крупнокалиберные пулеметы.
Шенгур, «шоб не волновались», умолчал, что при взрыве снаряда главстаршина Павловский и комендор Фальченко получили ранения.
С катеров стали поступать доклады: оборвались крепления, часть бочек, к счастью, пустых, смыло волной. То на одном, то на другом катере мотористы устраняли повреждения, непрерывно откачивали воду. Все находившиеся наверху, от командира до пулеметчика, промокли насквозь. Дальше идти этим курсом невозможно. Чуть отворачиваем. Курс норд. Теперь волны ударяют в скулу катера, брызги нещадно хлещут в лицо. Но зато можно увеличить скорость.
Еще несколько часов — и будем у цели. Радист докладывает о разговоре берега с самолетом. Догадываемся, что ищут нас, но еще рано сообщать свои координаты.
К 13.00 измученные суточным переходом вышли к Тендровской косе, примерно в 15 милях к западу от знака «Тендровский железный». Пройдено более 400 миль. Ошибка в счислении всего 10 миль. Штурман молодец.
Все беспокоятся о судьбе Першина и Игошина. Радисты уже более получаса вызывают их.
— Радист Першина вылез в эфир! — обрадовал Кириллов.
— Прибыл он или на подходе? Продолжайте вызывать Игошина! — ответил командир.
Подошли к маяку Джарылгач. Застопорили ход, ожидая отставшие катера. Личному составу разрешили покурить. Но люди настолько устали, что многие не смогли для этого пройти к носовой мачте. Больше всего досталось командиру флагманского катера старшему лейтенанту Подымахину. Он наотрез отказался от подмены, а сейчас, когда миновало напряжение, повис на штурвале и заснул. Через две-три минуты отставшие катера подтянулись. Подымахин, услышав команду, снова вцепился в штурвал.
Получил донесение, что на моторе катера Латошинского разломилось магнето. Командир отделения мотористов Иван Готовкин, выдерживая пытку электротоком, [180] руками сжимает магнето, обеспечивая работу мотора. Приказал Местникову при входе в бухту Джарылгач стать на якорь и дожидаться утра.
В маленький порт Скадовск входили уже в сумерках. Тепло встретили нас матросы, старшины и офицеры, прибывшие сюда сухопутным и воздушным путем. На причалах много летчиков, с которыми мы расстались несколько месяцев назад на Кавказе. Встречавшие дружно бросились помогать ошвартовывать катера, сойти уставшим и промокшим людям на берег, переодеться. Угощали папиросами, свертывали самокрутки, пытаясь, чем можно, выразить свои самые добрые чувства.
Першин докладывает: Игошин оторвался от него. Искал-искал — не нашел. До сих пор Игошина нет. А топлива оставалось в обрез, дальше искать Першин не мог и направился в Скадовск.
Что случилось с нашим тихоокеанцем?
Командир военно-морской базы контр-адмирал Вдовиченко начальник штаба капитан 2 ранга Сидельников, осматривая каждый швартующийся катер, только качали головами.
— Очень не хотелось бы вас тревожить, но штаб флота замучил запросами, и нужно составить донесение, — сказал адмирал.
Сбросив верхнюю защитную (так и не защитившую от воды) одежду и вылив воду из сапог, сажусь в его машину. В штабе пишем первое донесение о переходе. Сообщаем об исчезновении катера № 24.
Возвращаюсь в порт. Запомнилась картина: на причале лежат матросы в мокрой походной одежде. Спят. Можно сказать, сон сразил на ходу. И не мудрено. Ведь больше суток продолжался поход. Пожалуй, равных ему еще не было за всю историю существования торпедных катеров. Выдержать такое напряжение могли только люди крепкие телом и духом. Какая силища таится в наших ребятах!
А катера Игошина все нет. На поиск его посылались самолеты-истребители. Ничего не нашли...
Что же случилось с Игошиным и его экипажем? Узнали мы об этом только через три недели, когда была освобождена Ак-Мечеть (ныне Черноморское). А еще позже [181] получили письмо боцмана Ивана Андрианова, который рассказал подробности гибели катера № 24.
В темноте Игошин потерял из виду катер Першина. Сильно бросало на волне, компас работал неустойчиво. Когда немного рассвело, Игошин решил держаться ближе к берегу, чтобы ориентироваться по местности. С берега не стреляли, и командир решил, что там свои.
Милях в пяти от мыса Тарханкут попалась рыбацкая шаланда. Игошин приблизился к ней. Рыбаки приветливо махали руками.
Игошин спросил у них, где Скадовск. Рыбаки посоветовали держать прямо на север.
Видимо, за четыре месяца своего пребывания у нас Игошин и его подчиненные еще недостаточно втянулись в боевую жизнь. Иначе обязательно спросили бы у рыбаков, что это за населенный пункт и не занят ли он противником.
Это было роковой ошибкой. Находившиеся на берегу гитлеровцы видели, как подходил советский катер к рыбакам, и приняли соответствующие меры.
Брызги все сильнее хлестали в лицо. Показалась какая-то бухта, сигнальный пост. По приказанию командира боцман Андрианов пытался связаться с постом. Безрезультатно. Командир решил войти в бухту. И только здесь, когда брызги перестали бить по глазам, он увидел корабли с фашистскими флагами и высыпавших на причалы гитлеровцев.
Немедленно уходить! Игошин резко повернул катер на обратный курс и приказал открыть огонь по кораблям и причалам. Гитлеровцы заметались. Многие из них падали, сраженные пулями. На берегу началась беспорядочная стрельба. Открыли огонь береговые батареи.
Катер выскочил из бухты. Встречная волна снова стала заливать глаза. Игошин обрадовался, заметив в сумерках силуэты кораблей, решил, что это идем мы. И вдруг над катером засвистели снаряды и пули. Игошин переложил руль на борт. Поздно! Остановились двигатели, замолкли разбитые пулемет и пушка. Командир отделения мотористов Василий Агафонов и радист старшина 1-й статьи Сергей Ованесов тяжело ранены. Получили ранения и остальные члены экипажа.
Корабли противника осторожно приближались к израненному катеру. [182]
Игошин, видя безвыходность положения, приказал открыть кингстон и всем, у кого есть оружие, отбиваться до последнего патрона. Гитлеровцы ответили шквалом огня.
Погибли командир и Ованесов. Новые ранения получили остальные моряки.
Патроны кончились. Гитлеровцы осмелели и, подойдя с двух бортов, набросились на безоружную команду.
Вода, поступавшая из кингстона, заполняла катер. Только фашисты успели перенести раненых Василия Агафонова, главстаршину Сергея Рассказова, Ивана Андрианова и Ивана Старикова, как катер затонул.
По всей Ак-Мечети с быстротой молнии распространилась весть о случившемся. В порт устремились женщины, старики, дети.
Гитлеровцы радовались удаче. Пусть все видят пленных русских моряков! Но моряки не походили на побежденных. Израненные, в крови, они шли с гордо поднятой головой. Когда немецкие санитары подбежали с носилками, чтобы унести ослабевшего Агафонова, моторист Стариков оттолкнул их и, собрав последние силы, поднял товарища. К нему поспешили Андрианов и Рассказов. Так на руках они и понесли боевого друга.
Мертвая тишина стояла кругом. Советские люди с печалью и гордостью смотрели на четырех моряков.
Агафонова немцы оставили в госпитале, остальных отправили в симферопольскую тюрьму.
Едва Агафонов пришел в себя, его стали допрашивать. На вопрос, почему их катер оказался в Ак-Мечети, моряк ответил:
— Море наше, где хотим, там и плаваем.
Санитаркой в госпитале работала русская женщина Н. И. Константинова. Она рассказала нам о последних минутах жизни старшины 2-й статьи Василия Агафонова. Ночью он подозвал ее. Говорить ему было трудно, он задыхался:
— Я знаю, вы советский человек. Скоро придут наши... Расскажите им, что матрос Агафонов с торпедного катера двадцать четыре ничего не выдал и погиб как комсомолец... Прощайте...
В ту же ночь фашисты вызвали глухого старика, церковного сторожа Куколя и приказали ему тайно зарыть тело моряка. Пригрозили расправой, если кто-нибудь узнает об этом. [183]
Моряк-комсомолец даже мертвый наводил на гитлеровцев страх.
Когда мы пришли в Ак-Мечеть, старики Куколь и Скрыпник указали место, где зарыт моряк. Мы отрыли и опознали его. В присутствии всего города Василий Агафонов был похоронен с воинскими почестями.
А его товарищи были освобождены из фашистских застенков с приходом наших войск. Они снова сражались в рядах советских воинов. Иван Стариков погиб в боях за Варшаву. Боцман Иван Андрианов дошел до Берлина и здесь встретил День Победы. [184]