Родной берег

Сколько бы человек ни путешествовал по морю, а без земли ему не обойтись. Встанет на нее и с радостью скажет: «Здравствуй, родимая!»

Хоть и говорил адмирал С. О. Макаров: «В море — дома», но и он, наверное, случалось, тосковал по родному берегу. Да и как же иначе, ведь там близкие, дорогие тебе люди, там отдых после всех испытаний походов.

Тем более что нам, катерникам, в море вообще отдыхать не приходится. А началась жара, вовсе стало невмоготу. Двигатели наши работали на бензине с добавлением специального продукта Р-9 — вещи полезной, необходимой, но страшно ядовитой. Надышишься ее парами — закружится голова, затошнит и какая-то апатия нападет. Значит, плохо дело, дыши скорее чистым воздухом, иначе госпиталя не миновать.

Обратились мы к специалистам: выручайте! Они охотно откликнулись и прислали инструкцию, разработанную еще до войны для авиации, а сейчас наскоро переиначенную для нас, грешных.

Прочитали мы ее и приуныли. Вроде все правильно и научно обоснованно. Вредность Р-9 формулами обозначена, но рекомендации давались такие, что при всем уважении к авторам инструкции мы никак не могли их выполнить. Например, при запуске моторов категорически запрещалось кому-либо находиться в командирской рубке и вблизи выхлопных труб. Но не было сказано, куда же при этом деваться командиру, боцману и другим членам экипажа. Далее требовалось «во время плавания непрерывно проветривать отсеки, оставляя вентиляционные раструбы, а также выходные люки и двери открытыми». Но как в таком случае обеспечить светомаскировку, а [78] заодно уберечь отсеки от затопления, тем более в свежую погоду? После похода рекомендовалось протирать тело керосином высшего сорта — «уайт», затем мыться горячей водой с мылом, переодеваться в чистое белье и после приема высококалорийной пищи отдыхать на чистой постели. Все бы хорошо, но указанного керосина нам отпускали в год всего 200 килограммов на всю бригаду, и потому мы могли использовать его только для приготовления торпед к бою. Мыться в бане и отдыхать на чистых постелях после каждого похода нам не давали вражеские налеты и трудные условия базирования.

Сообща мы ломали голову над каждым пунктом. Приняли предложение наших врачей — оборудовать комнаты отдыха, где под наблюдением медиков моряки поочередно смогли бы отдыхать, получая усиленное питание и кое-какие лекарства. Ускорили строительство причалов. По инициативе нового начальника политотдела капитана 3 ранга Дмитрия Григорьевича Конюшкова хозяйственники где-то добыли гамаки, развесили их на деревьях вблизи стоянок катеров, и моряки с превеликим удовольствием отдыхали, покачиваясь в них.

Командир береговой базы Каневский объехал близлежащие колхозы, оттуда мы стали получать свежие овощи. Ну, а коки наши старались вовсю, чтобы кормить людей посытнее да повкуснее. Правда, не всегда это им удавалось — на первых порах квалификации не хватало. Было время, матросы смеялись: «Что-то от второго сегодня паровозом отдает. Не иначе как Кора готовил». Знали, черти, что Яков Кора и вправду был когда-то паровозным машинистом, а как кулинар, по существу, еще новичок. Да и другие наши коки — Любовный, Ерофеева, Лосева, не могли похвастаться опытом. Помнится, я как-то упрекнул их, почему они не используют лавровый лист, хотя лавра на Северном Кавказе сколько угодно. И не рад был. Мало того, что привезли трехтонку лавровых веток (поленились, наверное, нарвать листьев), так еще столько наложили в котел этой приправы, что от камбуза благоухало за версту, а блюда получились горькими как полынь и пошли в основном на корм кефали.

Наши командиры и политработники заботились о том, чтобы короткий отдых моряков был бодрым и радостным. Заводилой выступали Василий Кравец и его комсомольские активисты. Спортивные встречи, концерты самодеятельности, [79] звонкая дружная песня украшали наш быт на берегу. Настоящими массовиками были политработники дивизионов капитан-лейтенанты Пантелеймон Гаврилович Шестаков и Александр Петрович Воробьев. Как в море, так и на берегу они были всегда с матросами. Это они затеяли грандиозный городошный турнир, который увлек, можно сказать, всю бригаду. Они же были инициаторами вечеров танцев, на которые сходилась молодежь со всей округи (из-за чего порой происходили у нас довольно жаркие диспуты, например, с госпитальным начальством). Бывали здесь наши соседи с морских охотников, летчики. Наш матросский духовой оркестр мастерски исполнял вальсы, польки, танго. От одних этих звуков настроение поднималось.

Молодость есть молодость. Война войной, а девушки и в военной форме остаются девушками. И надо было видеть, как преобразились, подтянулись офицеры и матросы. На танцы они являлись как на праздник: чисто выбритые, в тщательно отутюженном обмундировании, с орденами и медалями на груди.

Не обошлось без курьеза. Кто-то написал кляузу. Дескать, люди воюют, а тут танцульки, да еще с девушками, и к тому же сами командиры и политработники тон задают. Письмо это попало к контр-адмиралу Г. Н. Холостякову. Позвонил он мне и спросил, так ли это. Я подтвердил.

— Ну погоди! — пообещал он.

И на очередном вечере мы увидели адмирала с двумя очень угрюмыми офицерами.

— Значит, танцуете, развлекаетесь? — спросил Холостяков.

— Так точно, — отвечаю, — не видим в этом ничего плохого...

— Мне не разъяснение от вас нужно, — перебивает адмирал, — а порядок.

— А какой же у нас беспорядок? Сами видите!

Окружившие нас катерники и гости, услышав этот разговор, а Георгий Никитич всегда говорил громко, притихли, не зная, что делать: уходить или оставаться? Оркестр умолк, А адмирал продолжает на полном серьезе:

— Сами танцуете, а командира базы не приглашаете? А ну, кто у вас тут специалист по танцам? [80]

Вскоре он тоже с упоением закружился в вальсе. Два сумрачных офицера, прибывшие с ним, незаметно исчезли. Мы поняли, что это и были авторы кляузы. Задерживать их и выяснять с ними отношения мы не стали. Шут с ними! Им вряд ли понять, что наши веселые, радостные вечера служат не только для развлечения. Они способствуют укреплению боевой дружбы, создают то светлое настроение, которое так необходимо морякам в трудных походах.

Признаться, когда-то и я с недоверием относился к «культурным мероприятиям». Я тогда только начинал командирскую службу на Тихоокеанском флоте. И вдруг партийная организация поручила мне руководить самодеятельностью. Я на дыбы: кому это нужно, здесь походы, учения, не до песенок! А комиссаром у нас был С. Н. Бежанов — участник гражданской войны, партизан-дальневосточник. Выслушал он меня и вдруг говорит:

— Ну и непонятливый же ты человек, хоть и с обравованием! Ни черта не смыслишь, какая сила на войне, к примеру, гармонь или песня!

Усадил меня и рассказал, как однажды, отступая под натиском японцев, обессиленный и обескровленный, их отряд уходил в глубь тайги. Люди изнемогали, еле брели. И тут один из раненых — молодой партизан — попросил раздобыть ему гармонь. Достали ему старенькую двухрядку. Заиграл боец. И взбодрился, окреп отряд и дружно запел под охрипшую гармошку.

— Веселье, брат, поднимает дух человека лучше всякого лекарства, — закончил комиссар.

Обдумал я эти слова боевого комиссара и понял свою ошибку. С тех пор никогда не чурался художественной самодеятельности. И спорта тоже: пока служил на Тихом океане, был бессменным капитаном ватерпольной команды бригады.

Пришлось и здесь, на Черном море, тряхнуть стариной. Как-то иду по берегу бухты. Группа моряков расположилась возле рыбаковского причала и пыталась наладить песню. Но баянист попался неумелый — никак мотив у него не получался. Сердились на него ребята, оттого у него еще хуже: жмет не да те клавиши. Тогда я попросил баян:

— Дайте-ка попробую! [81]

Откровенно говоря, репертуар у меня был и раньше не богатый, а тут еще столько времени не играл. Поразмял немного пальцы и затянул полюбившегося «Варяга». Хор голосов подхватил, полилась песня. Круг стал теснее, подходили все новые матросы, включались в песню. А потом вторую пропели, третью. Закурили, разговорились. И как-то душевнее, доверительнее получилась беседа. Само собой установилось, что собираться здесь стали при первой возможности. Помню, однажды пришел к нам на песню командир дивизиона сторожевых катеров Николай Сипягин, подтянул своим приятным баском (уж очень он петь любил), а потом и говорит:

— Теперь комбрига и без дежурной службы найти легко. Иди туда, где матросы поют под баян!

«Ну, думаю, пока не прилепили какого-нибудь прозвища в связи с этим «музыкальным моментом», надо скорее добыть матросам настоящего баяниста, а то, чего доброго, начальник клуба в аккомпаниаторы зачислит».

Баяниста, конечно, нашли, и с тех пор пели матросы и от большой радости, а когда и от горя, но всегда с большим душевным чувством, которое сближает и окрыляет людей. А запевалой чаще всего оказывался Илья Алексеевич Тесленко, заместитель командира 2-го дивизиона по политчасти. Он любил песню и понимал в ней толк. «Землянка» и «Темная ночь» в его исполнении любого могли растрогать.

Много людей заботилось о полноценном отдыхе катерников на берегу. Начальник клуба капитан Иван Молчанов, киномеханик Семен Гараджий, работники радиоузла Иван Симонов и Михаил Семенов готовы были работать день и ночь, лишь бы удовлетворить запросы моряков, а эти запросы росли с каждым часом (как говорят, аппетит приходит во время еды).

Рано утром на причале появлялся, прихрамывая, веселый морячок с видавшим виды чемоданчиком и огромным чайником в руках.

— А ну, братва, извольте бриться-стричься!

Матрос Иван Пеньков после ранения при обороне Одессы был признан негодным к строевой службе, но с флотом не расстался. Теперь он у нас парикмахер. Работает с любовью и задором. А ночью его видят с винтовкой — стоит часовым у склада.

Люди разных специальностей служили в бригаде. [82]

Каждый был на своем месте и каждый в нужную минуту оказывался на высоте. Казалось бы, писарь — разве боевая должность? А когда под вражеской бомбежкой загорелась автоцистерна с бензином, первым кинулся к ней писарь 2-го дивизиона старшина 1-й статьи Петр Колбасов. Сорвал с себя бушлат, набросил на горловину и лег на нее грудью. Огонь погас, но Колбасова оторвали от раскаленного металла еле живого. Несколько месяцев он пролежал в госпитале. Признали его негодным к военной службе. Колбасов упросил командование оставить его на прежнем посту. И он продолжал работать, хотя здоровьем был слаб.

А писарем штаба бригады был старшина 1-й статьи Леонид Наумов. Пришел на эту должность после тяжелого ранения. Мы удивлялись его работоспособности. Он вел все делопроизводство, переписывал на машинке (машинистки по штату нам не полагалось). Наумов знал в лицо и по имени каждого матроса бригады, основные данные его биографии и послужного списка. (Мы, ветераны, и сейчас обращаемся к Леониду Васильевичу за всякими справками о людях и событиях давно минувших дней.)

Хочется добрым словом вспомнить краснофлотцев-девушек нашей бригады. Я уже упоминал о компрессорщице Шуре Лудановой, которая и дневала и ночевала на боевом посту. Столь же самоотверженно служили все наши девушки.

Должен признаться, я был несправедлив к ним, редко поощрял, заботился о них мало. Кстати сказать, первый нагоняй на Черноморском флоте я получил по протекции инспектора по работе среди женщин, или, как мы называли ее, «шеф-мамы». Проверила она бытовые условия, в которых жили девушки бригады, нашла кучу недостатков и спросила меня:

— Как вы вообще смотрите на службу девушек во флотских частях?

— Как летчик на вынужденную посадку, — не долго думая, ответил я.

После этого я и прочитал свою фамилию в приказе по флоту в поучение другим, чтобы так не относились к девушкам-краснофлотцам.

С большим опозданием пытаюсь исправить ошибку молодости. Ратный труд девушек бригады заслуживал [83] самой высокой похвалы. Взять хотя бы телефонисток Людмилу Пшеничную, Галину Пересадину и Лидию Полянскую. Бывало, во время бомбежки оборвется связь, командуешь: «Немедленно исправить!» Кругом взрывы, грохот и свист осколков. А бедные девчата бегут в этот ад и, устранив повреждение, с такой радостью докладывают, что кажется, нет у них большего счастья в жизни. Были среди девушек не только умелые и смелые, но и просто отчаянные. Как-то внезапно разыгравшийся шторм заставил катера искать защиты под обрывистыми берегами Толстого и Тонкого мысов. Непогода затягивалась, и моряки начинали голодать. Решили послать им горячую пищу на рейдовом катере. Катер подогнали к причалу, погрузили термосы, но отойти он не мог — мотор не заводился. Катер неистово раскачивало, било о причал. Из маленького кубрика показалась коренастая девушка с большим медным чайником. Она закричала мне:

— Товарищ комбриг, разгоните вы этих слабаков, которые даже мотор не могут запустить!..

— Дело не в моторе, — попробовал я защитить матросов, — в такую волну и опрокинуться недолго. Выходите-ка все на причал. Подумаем, как можно иначе доставить еду товарищам.

— И не такие штормы видали! Может, мне самой встать к штурвалу?

Видимо, крепко задело моряков. Мотор сразу завелся, катер, прыгая на волнах, помчался по назначению. Это была Анюта Ерофеева, младший кок нашего камбуза. Она действительно не боялась штормов — привыкла к ним еще на Каспии, где до войны рыбачила наравне с мужчинами. После того случая Аню прозвали грозным коком, хотя она была очень добродушна и отзывчива. Такой же была ее подруга Наташа Брыкалова — худенькая, изящная, но умеющая постоять за себя не хуже иного бравого матроса.

Не так уж долго служила в бригаде библиотекарь сержант Евдокия Куленко, но ее всегда вспоминают ветераны — она и в это трудное время приучала матросов к чтению. Надо сказать, себе на беду: Дуся то и дело мне жаловалась, что многие книги не возвращаются в библиотеку. Переходят из рук в руки, а потом, глядишь, и след затерялся. Но что поделать? Такова уж судьба хороших книг — не расставаться с читателями. [84]

Прекрасную память оставили о себе химик Юлия Парфенова, кладовщик продовольственного склада Мария Ячменная и многие другие девушки. От всего сердца спасибо им за все хорошее, что они тогда сделали.

Берег... Моряк не только отдыхает здесь. На берегу готовится он к новым походам. Вместе с экипажами катеров над этим трудятся десятки, сотни людей — те, кто ремонтирует корабли, снаряжает пушки и пулеметы, торпеды и мины. О них я говорил и еще буду говорить. А пока приведу всего один факт.

Много хлопот доставляла нам дымовая аппаратура. Она была сложной, требовала предварительного прогрева, а если мы не успевали прогреть трубу, дым получался жиденький-жиденький. Приходилось пускать в ход дымовые шашки. Но для этого надо было посылать двух моряков на корму, а на катере каждый человек на счету.

Выручили химики береговой базы. Мичман Глызь и его товарищи соорудили систему форсунок, не требующую подогрева и работающую очень надежно. К тому же действовала она бесшумно в отличие от старой установки, треск которой был слышен за несколько километров.

Глызь сам в бою испытал эту установку, катерники одобрили ее. Новая дымовая система была оборудована на всех катерах. Это потребовало от наших химиков огромного труда — ведь приспособления у них были самые примитивные.

А наши ремонтники в Туапсе?.. Переждут очередную бомбежку и снова трудятся, перепачканные как черти. Работают и день и ночь, лишь бы скорее закончить дело. Главенствовал здесь механик В. А. Лапчук, прославившийся на весь флот своим умением восстанавливать битые гребные винты и погнутые валы, что до войны считалось возможным делать только в заводских условиях.

Василий Антонович работал чуть ли не круглые сутки, и если бы не грозный возглас жены: «Ва-асиль! За тобой шо, понятых слать?» — он бы и про еду забывал. Супругу его Екатерину Ивановну — повариху и администратора барака-столовой — ветераны-катерники до сих пор вспоминают тепло и уважительно за материнскую заботу, за то, что в самое трудное время она отказалась эвакуироваться и осталась вместе с ними.

Все трудности военной жизни делила с катерниками Мария Якубовская. В бригаду она пришла подростком, [85] упросила помкомбрига Руссова принять ее на любую работу, вместе с моряками отходила из Очакова на Тендровскую косу, потом в Новороссийск и, наконец, в Геленджик. Под бомбежками и обстрелами она бралась за любое дело. Теперь Мария у нас хозяйка «салона» — так по флотской традиции называем мы нашу маленькую столовую, где питается командование бригады, командиры частей и прибывающие к нам гости. Опрятная и исключительно заботливая Маруся никогда не допустит, чтобы кто-либо из ее подопечных остался голодным. В ожидании задержавшегося она, бывало, и засыпала сидя за столом, обняв накрытый телогрейкой чайник или кастрюлю. А в свободные часы ее можно увидеть и в лазарете — в качестве санитарки, и на камбузе, помогающей поварам.

Нина Трепачева потеряла в декабре 1941 года мужа главного старшину Сидора Трепачева, убитого при высадке десанта в Камыш-Буруне, а вскоре после этого и единственного ребенка. Горе свое молодая женщина перенесла тяжело, а оправившись, все свои силы вложила в заботу о моряках, с готовностью выполняя любую работу.

Не расставались с торпедными катерами и кадровые рабочие судоремонтных мастерских, которые по возрасту не подлежали призыву. Такие опытные и прекрасные мастера своего дела, как Пухов, Авраменко, Комличенко, не только прекрасно работали сами, но и обучили своему мастерству многих моряков.

Рабочий Яков Комличенко, которому было уже за пятьдесят, за отвагу и умелые действия при вывозе под огнем врага технического имущества в 1942 году из Новороссийска был награжден орденом Красного Знамени.

Неоценимую помощь оказывали нам многие труженики прифронтового Геленджика. К сожалению, я не записывал тогда имена, а разыскать их теперь весьма сложно. Поэтому прошу извинить меня за то, что очень многих, кому мы обязаны низко поклониться, я не смогу назвать в своих воспоминаниях.

Помню, в самое трудное время поступила литсотрудником в редакцию нашей бригадной газеты «На страже рубежей» Нина Федоровна Замотина. Нелегко было работать в нашей маленькой редакции и типографии, расположенных в домике, в котором при частых бомбежках вылетали окна и двери и осыпалась штукатурка. Но такой уж народ [86] газетчики — что бы ни происходило, а многотиражка выходила вовремя и делалась хорошо, матросы с нетерпением ждали каждый ее номер.

За все время базирования в Геленджике, даже в дни самых разрушительных налетов вражеской авиации, мы ни разу не оставались без отлично выпеченного хлеба, если не считать нескольких случаев, когда по просьбе начальника тыла базы подполковника Рябцева мы добровольно переходили на сухари, отправляя свежий хлеб героическим защитникам Малой земли.

Ни на час не останавливался Геленджикский хлебокомбинат, где работали в основном женщины. Наши продовольственники во главе с мичманом Леонидом Соценко каждый день бывали на комбинате и рассказывали нам, с какими трудностями связана его работа. Бомбежки выводили из строя водопровод, линии электропередач и разрушали цеха, и все же комбинат ежесуточно обеспечивал хлебом десятки тысяч воинов 18-й армии и частей флота. Недавно я встретился с Раисой Ивановной Никольской, работавшей в годы войны на хлебокомбинате. Ныне она директор геленджикского совхоза. Она с гордостью рассказала о своих товарищах и о том, что приказом командующего Черноморской группой войск еще в конце 1942 года многие работники комбината были удостоены высоких правительственных наград, в том числе директор комбината В. А. Князев, механик А. С. Кривицкий, бригадиры Е. Ф. Листовка и К. С. Литвинова.

А местные домохозяйки, — их были десятки, — которые стирали белье морякам... Они были лучшими помощниками наших медиков, вместе с ними оберегая катерников от многих заболеваний.

...Без такого родного берега были бы просто невозможны наши успехи в боях на море. [87]