И на море «катюши» воюют

Читатель, наверное, уже обратил внимание, что при постановке мин нас прикрывали катера с «катюшами». Да, у нас были такие корабли. Еще летом 1942 года на катерах Кочиева, Гурина и Куракина были оборудованы самодельные пусковые установки всего с четырьмя — шестью направляющими для реактивных снарядов (эрэсов) калибром 82 миллиметра. Теперь мы получили четыре специальных катера. Корпуса и машины у них такие же, как у «Г-5», но рубка удлиненная к корме, и над ней возвышаются направляющие с подвешенными на них реактивными снарядами — знаменитая «катюша», перенесенная с колес на палубу корабля. Торпедных аппаратов на этих катерах нет, поэтому мы стали называть их не торпедными, а артиллерийскими катерами. Это были настоящие, заводские «катюши» на специально оборудованных катерах. Пусковая установка состояла из двадцати четырех направляющих. Двадцать четыре снаряда можно было выпустить одним залпом. Грозное оружие! Моряки облазали катера, осмотрели их. Много было высказано восторженных слов.

Наш начальник политотдела не мог упустить такой повод для большого и серьезного разговора. Состоялся митинг. На нем выступили представители команд, принимавших катера с завода. В глубоком безмолвии их слушали моряки. Мы узнали, что три катера построены на средства, собранные учащимися ремесленных училищ Москвы, Московской области и Татарской АССР, и им даны названия: «Московский ремесленник», «Молодой патриот трудовых резервов» и «Трудовые резервы Татарии». [43]

Мы знали, как жилось в тылу в то трудное военное время. Недоедая и недосыпая, подростки учились и работали, чтобы заменить отцов, ушедших на фронт. Сколько пришлось трудиться озябшим детским рукам, чтобы накопить денег на боевые корабли!

В своих выступлениях взволнованные матросы и офицеры горячо поблагодарили ребят и обещали выполнить их наказ бить фашистов без всякой пощады.

Новые корабли мы доверили нашим лучшим морякам. Командиром отряда был назначен только что вернувшийся из госпиталя коммунист старший лейтенант Иван Петрович Шенгур, командирами звеньев и катеров — коммунисты Василий Кравцов, Михаил Матвиенко, Федор Бублик, Анатолий Крылов и комсомолец Владимир Пилипенко. В состав экипажей вошли передовые старшины Ермолай Яснюк, Николай Сахаров, Иван Рябоконь, Николай Сизов, Петр Мироненко и другие не раз отличившиеся в боях катерники.

Мы знали, что хлопот с «катюшами» будет много. Катера строились для действий в составе речных и озерных флотилий. Как они поведут себя в море, на большой волне? Не опрокинутся ли?

Холостяков, осмотрев новые катера, загорелся:

— Пошли посмотрим, как они плавают.

Я встал за штурвал. Сразу чувствовалось: остойчивость катера значительно ухудшилась. На повороте его поведение было непривычным: он сначала круто кренился во внешнюю сторону циркуляции, а потом резко переваливался на другой бок, настолько резко, что даже привычные ко всему матросы бледнели. На волне при застопоренных моторах катер раскачивался как маятник. Но ничего, терпимо. Выпустили для пробы две очереди по шесть снарядов. Установка сработала нормально.

Контр-адмиралу катер очень понравился, и перед уходом он сказал мне:

— Теперь вам любая задача по плечу!

Командиры катеров, которых мы брали с собой в море, промолчали. Они понимали, что нелегко будет объездить этих норовистых лошадок, как еще в походе сказал Кравцов. По инструкции катера с «катюшами» могут плавать на волне не свыше трех баллов. Но море есть море. Можно выйти в полный штиль, а в пути попасть в [44] шторм. Надо было всесторонне проверить мореходные качества катеров.

Вечером выдалась свежая погода, Я рискнул послать катера Пилипенко и Кравцова в дозор к Мысхако. С ними пошел командир отряда Шенгур. Время перевалило за полночь, а мне не до сна. Слежу за радиограммами. Вначале Шенгур сообщал, что все в порядке, хотя и качает сильно. А погода ухудшалась. С метеостанции доложили: ветер шесть баллов. На первый раз хватит. Собираюсь идти к оперативному дежурному, чтобы передать приказ о возвращении катеров, но его рассыльный сам прибегает ко мне. Читаю торопливые строчки на бланке радиограммы: «Море четыре балла. Катера качает так, что несколько снарядов сорвались с направляющих и при падении в воду взорвались».

Этого еще не хватало! Приказываю катерам немедленно возвращаться. Еле дождался, пока они ошвартуются. Шенгур успокаивает: катера сильно качает, только когда они стоят без хода и бортом к волне, а обрыв снарядов произошел из-за большого люфта в стопорном устройстве установок. Это легко исправить.

Труднее было залечить душевную травму, которую перенесли моряки. Радовались новому оружию, а оно, вместо того чтобы бить врага, того и гляди, тебя прикончит. Заместитель командира дивизиона по политчасти капитан-лейтенант Пантелеймон Гаврилович Шестаков сказал мне, что товарищи все еще под впечатлением тревожной ночи. Уж очень страшно было, когда срывались снаряды. Это счастье, что падали в воду, а если хотя бы один взорвался на палубе? И щепок не осталось бы от катера...

— Как же быть нам? Доложим командованию, что не годятся новые катера?

— Что вы! Хорошие кораблики. Только надо доводить их до ума. С этим мы своими силами справимся.

— Вы так и скажите людям.

— Говорим. Только слова в таких случаях мало действуют. Надо, чтобы люди воочию убедились в силе своего оружия. А для этого следует плавать и стрелять.

— Опасно же!

— Ничего. Сейчас мы ликвидируем люфт, снаряды срываться не будут.

Распорядившись об устранении дефектов, я поехал к командиру базы за разрешением нанести ночной удар [45] «катюшами» по анапскому аэродрому, на котором базировались немецкие истребители.

— А почему не по порту? — спросил контр-адмирал.

— Порт мы постоянно держим под наблюдением. Суда там теперь бывают редко. Аэродром же мы ни разу не беспокоили, а злости на «мессеров» у моряков накопилось много.

— Злость в бою — это хорошо, а как вы думаете действовать?

Я доложил, что двумя залпами катера могут выпустить на аэродром более двухсот снарядов. Очертания аэродрома немцы сами покажут своими зенитными прожекторами, нужно только, чтобы наши самолеты потревожили противника.

— Немцы ведь и по вас стрелять будут.

— Прикроемся дымом.

Георгий Никитич замысел наш одобрил. Приказал начальнику штаба Н. И. Масленникову договориться с авиаторами.

В 20 часов 30 минут 29 мая в море вышли семь катеров — два торпедных и пять артиллерийских (один — старый, с «самодельной» установкой). Я шел на торпедном катере старшего лейтенанта Матвея Подымахина. За нами следовали катера с «катюшами» А. Крылова, В. Пилипенко, В. Кравцова, Н. Котова (с ним командир отряда И. Шенгур) и М. Матвиенко. Замыкал строй торпедный катер И. Милашенко (с ним был командир отряда А. Африканов).

Пока двигались вблизи берега, встречная волна не очень беспокоила. Но едва отвернули от мыса Дооб в море, задул шестибалльный ветер и волнение усилилось до 4–5 баллов. Вокруг было темно. Штурман дивизиона Андрей Волобуев вел корабли по счислению. Напрягая зрение, мы вглядывались в темноту. Идущий за нами катер угадывался лишь по слабому свечению пенистого буруна. Подымахин, сворачивая на новый курс, описывал большую дугу.

— Круче нельзя, — пояснил он, — как бы наши «катюши» не завалились.

— Что-то они тяжело идут, — участливо дополнил боцман Николай Подлесный.

У меня тоже было тяжко на сердце. Но надо укрепить у людей веру в новые катера. И я приказал снова [46] изменить курс на 90 градусов, причем поворачивать круто, как говорят, переложив руль на борт.

Приказ передали на катера. Поворачиваем. Дважды нас накрыло волной. Протираю глаза от соли. Смотрю в темноту. Ничего не видно. Где катера?..

— Идут! Идут! — радостно кричит боцман. — Жмут «ремесленники», только пена летит!

Ну что же, еще повернем на 90 градусов. Теперь мне наконец удалось увидеть все идущие в кильватерном строю катера. Правда, не столько их, сколько веером разлетающиеся от них брызги.

Топают милые! Значит, можно не бояться, выдержат. Тяжесть свалилась с плеч.

То же самое, видно, думал Подымахин. Обернувшись, он крикнул мне:

— Прибавим скорость?

Я молча толкнул его в спину: давай!

Катера с «катюшами» не отставали.

Около двух часов пробивались мы вперед. К счастью, при подходе к анапскому побережью волны стали меньше. Под глушителями приближаемся к берегу. Перестраиваемся в строй фронта, стопорим моторы. Штурман Волобуев, спустившись в моторный отсек — там светло, — занялся расчетами.

В 23 часа 30 минут в небе послышался гул двух наших самолетов МБР. Обычно в таких случаях противник приводил в действие всю свою противовоздушную оборону. А сейчас зажег всего лишь два прожектора где-то в дальнем краю аэродрома и открыл огонь из нескольких пушек. Когда самолеты улетели, стрельба прекратилась, прожекторы потухли, а мы так и не уточнили границ аэродрома.

И все-таки будем стрелять. «Катюши» готовятся к залпу. В этот момент катер Милашенко вдруг рванулся в сторону берега. Куда? Приказываю Подымахину догнать его, кричу в мегафон:

— Назад! Немедленно занять свое место!

— Есть! — донеслось с катера. Я узнал голос Африканова. — А нам показалось, что вы дали сигнал «Вперед».

Похоже, немцы услышали нас. С берега потянулись светящиеся трассы десятка малокалиберных пушек. Приказываю Подымахину поставить дым и лечь на противоартиллерийский [47] зигзаг. Дым стелется за кормой, катер поворачивает то вправо, то влево, а снаряды рвутся все ближе. Я впервые оказался под огнем с берега и, откровенно говоря, заскучал. Вести бой с вражескими катерами легче — можно отвечать огнем. А тут стрелять бесполезно — фашистские артиллеристы сидят в укрытиях, их не достать. Ветер с берега быстро разносит дымзавесу, и нас она не скрывает. Зато катера с «катюшами» противник из-за дыма не видит. Это хорошо, но снаряды уже рвутся у самых бортов катера. Я спохватился: надо увеличить зигзаг. Подымахин понял с полуслова. Катер резко катится в сторону.

Боцман потянул меня за рукав и показал за корму. Там, где мы только что были, вырос частокол всплесков.

В этот момент ударили наши «катюши». Хвостатые снаряды летят в сторону берега. Вот и вспышки разрывов. Как раз в том месте, где по нашим предположениям находится аэродром. Считаю выстрелы: ...десять, одиннадцать, двенадцать... И тишина. Враг переносит огонь на артиллерийские катера. Они отходят. Догоняем катер Шенгура. Спрашиваю, в чем дело, почему прекратили стрельбу. Оказалось, произошли осечки: отсырели пиропатроны. Выйдя из зоны огня, ложимся в дрейф. Решили подсушить пиропатроны. Их относят вниз, раскладывают на горячих моторах.

Боцман осматривает наш катер. В корме более десятка мелких осколочных пробоин.

— Теперь поняли, почему нужно делать более резкие повороты на зигзаге? — спрашиваю у Подымахина.

— Понял. И как они не влепили нам прямых, удивительно!

— Просто повезло.

Боцман доложил, что дымовая смесь кончилась. Остались только большие морские дымовые шашки. Командир приказал приготовить их.

Специалисты доложили, что пиропатроны высушены. Готовимся к повторной стрельбе. Чтобы отвлечь внимание противника от артиллерийских катеров, пока они не дойдут до выгодной дистанции (18–20 кабельтовых), приказываю Подымахину и Милашенко направиться к берегу. Нас замечают сразу же. Все повторяется: мы отходим, по нас стреляют.

Повторилась примерно такая же картина, как и в [48] первый раз. Только с дымзавесой получается иначе: прикрывая свой отход, мы зажигаем и сбрасываем в воду большие дымовые шашки. Плавая на воде, эти бочки сильно дымят, а потом вспыхивают и горят коптящим пламенем. К нашей радости, мы увидели, что противник весь огонь сосредоточивает по этим факелам, видно, считает, что горят подбитые катера.

Залп «катюш» опять не получился. Большинство снарядов так и не сошло с направляющих. Еще дважды повторяем все сначала, сушим, меняем пиропатроны. Но как ни старались моряки, за четыре стрельбы в течение двух с половиной часов мы выпустили всего 68 снарядов вместо 240. Пиропатроны кончились, и мы повернули в базу.

В результате обстрела наблюдались два взрыва и небольшой пожар. Утренняя авиаразведка показала, что на аэродроме сгорел один самолет и, видимо, произошли взрывы складов с топливом или боеприпасами.

Результаты, прямо скажем, более чем скромные...

Докладываю Холостякову.

— Знаю уже. Отлично! Такого страха нагнали на немцев! А что заминки были, так это урок. Я сейчас вам в помощь наши мастерские подключу.

Заглянули к нам армейские специалисты. Посмотрели наши «катюши», покачали головами. Им все было непривычно. Спрашивают:

— А где вы укрываетесь во время залпа?

— Нигде, — отвечаем. — Остаемся на местах. Штурвал же не бросишь.

— Но это же опасно. Мы всегда людей отводим в укрытие. Так инструкцией предусмотрено.

Не возникало у них проблем и с пиропатронами — они на суше не отсыревают. А вот на катере при волнении моря более трех баллов сухого места не найти. К тому же соленая вода куда угодно проникает, и обычные пиропатроны оказались непригодными.

Начали поиски. Всю работу по доводке «катюш» возглавили специалист по ракетным установкам артотдела флота А. Егоров и дивизионный артиллерист А. Чурсин. Чем заменить обычные пиропатроны? Все испробовали. Кто-то догадался: а что, если взять запальные гальванические трубки, которые мы использовали для воспламенения пороха в торпедных аппаратах? Эти уж никогда [49] не отсыревают, и мы убедились, что они срабатывают безотказно. Но чтобы использовать их, нужно другое запальное устройство. Гальванические трубки по калибру соответствовали немецким винтовочным патронам. Собрали трофейные винтовки. Казенная часть их ствола и легла в основу новых пиропистолетов. Проверили. Действует блестяще. Ни одной осечки даже после длительного обливания водой.

На переделку всех установок ушло дней шесть.

Разобрались мы и с тактическими ошибками, которые были допущены при обстреле аэродрома. Досталось Африканову, который перепутал сигналы. Но подумали и о том, чтобы вообще связь в бою была более четкой и надежной. Занялись вопросом маневрирования при уклонении от артиллерийского огня противника. Пришли к выводу, что противоартиллерийский зигзаг необходимо дополнять маневром скоростями.

Как-то вечером вызвал меня Г. Н. Холостяков:

— Смотри.

Он показал чертеж, изображающий в разрезе стандартную железную бочку. На дне взрывчатка, а над нею ветошь, пропитанная бензином и маслом.

— Это будет почище твоих дымовых шашек, — похвалился контр-адмирал. — Завтра такую бочку испытаете в деле.

Его увлек наш рассказ о том, как немцы расстреливали горящие на воде дымовые шашки. У командира базы возникла мысль соорудить специальный имитатор, который вводил бы противника в заблуждение. Затея удалась. На воде вспыхивало пламя. Яркое, огромное. А потом гремел взрыв и во все стороны летели горящие обломки.

Забегая вперед, скажу, что этими бочками мы много раз обманывали противника. Сколько снарядов фашисты потратили, обстреливая костры на воде, сколько, наверное, Железных крестов получили за «подожжение и потопление красных катеров»!..

Кто знает, может, и не разгадали бы они нашу хитрость, если бы мы сами не сплоховали: сбросили имитатор вблизи берега, на глазах вражеских наблюдателей. После этого немцы больше не стреляли по нашему фейерверку. [50]

25 мая войска Северо-Кавказского фронта взломали оборону противника на участке Киевское, Неберджаевская и перешли в наступление. Противник, отчаянно сопротивляясь, усилил переброску резервов из Крыма. Нашей бригаде предписывалось торпедными ударами по транспортным судам в районе Анапы и огневыми налетами «катюш» по береговым объектам срывать эти переброски. Но боеприпасов для «катюш» было мало, штаб приказывал экономить.

* * *

Не успели мы как следует освоить новые катера, приказ: два артиллерийских катера передать в формирующуюся Азовскую военную флотилию. Отправляюсь в Поти, в штаб флота, уговариваю оставить нам катера. Нет, ничего изменить нельзя. Досаду мою не развеяло и известие о присвоении мне звания капитана 2 ранга.

А в Геленджике ждало настоящее горе. Группа наших моряков стояла на причале и скорбно вглядывалась в море. Спрашиваю:

— Что случилось?

— Сорок шестой и шестьдесят шестой не вернулись с задания, — доложил Бобынин.

В ночь на 6 июня катера Кубрака и Власова под началом командира отряда Раевского производили поиск в районе Анапы. Не обнаружив противника, направились в базу. Погода внезапно ухудшилась, катера с трудом преодолевали крупную волну. Рассвет застал их на траверзе Мысхако. И тут на них напало 12 вражеских самолетов. Большая волна мешала маневру уклонения, катера превратились в малоподвижные мишени. Моряки отбивались огнем пулеметов и по радио запрашивали помощь. Но геленджикский аэродром был плотно закрыт низкой облачностью. Наши истребители смогли взлететь только в 9 часов. Они разогнали вражеские самолеты, но было уже поздно. Наблюдатели поста на Мысхако еще в 8.00 донесли, что катера загорелись и спустя двадцать минут над морем прогремело два взрыва.

Командир военно-морской базы выслал к месту боя три сторожевых катера. Шторм усиливался. Катера шли с трудом. А тут снова налетели вражеские истребители и штурмовики. Наши летчики вступали с ними в отчаянные схватки. Но противник в 2–3 раза превосходил в [51] силах. Наши истребители, связанные боем с «мессершмиттами», не смогли прикрыть катера от ударов штурмовиков. Один катер погиб со всем экипажем, другой, сильно поврежденный, выбросился на берег у мыса Дооб. И только третий вернулся в Геленджик. Его командир старший лейтенант Колесников и еще четыре моряка погибли, шесть были тяжело ранены. Катер привел в базу главный старшина Самойлов, держа штурвал одной рукой — другая была пробита пулей.

Так ценой собственной жизни наши отважные товарищи пытались спасти боевых друзей.

До самой темноты под проливным дождем толпились моряки на причале. Нет, чудес не бывает. Товарищи наши не вернулись. В бушующем море нашли свою могилу офицеры Иван Раевский, Иван Кубрак, Леонтий Власов, старшины П. М. Ройблит, А. А. Рыльский, Ю. В. Волков, Н. С. Прохоров, П. Н. Шевцов, Л. В. Грик, краснофлотцы М. М. Тощев, М. В. Урубков, П. Т. Мельник, А. А. Ефремов, А. Н. Харченко — бесстрашные люди, участники многих боев, кавалеры боевых наград.

Старший лейтенант Иван Поликарпович Раевский был одним из опытнейших катерников — начал службу на торпедных катерах учеником боцмана еще в 1930 году. Живой, энергичный, постоянно стремящийся в бой. Он оборонял Одессу и Севастополь, высаживал десанты под Керчью. В ноябре 1942 года три торпедных катера под его командованием проникли на рейд Анапы. Катерами командовали молодые лейтенанты Владимир Пилипенко, Иван Кубрак и Леонтий Власов. В час ночи Кубрак метко пущенной торпедой потопил вражескую баржу. Горячий Пилипенко тоже было бросился в атаку, но Раевский сдавил ему плечо, требуя сбавить ход. «Не торопись!» На берегу вспыхнули лучи прожекторов. В их свете моряки увидели в порту вторую БДБ. Пилипенко так и рванулся было к ней, но Раевский снова охладил его: «Все в свое время» — и приказал отходить — на берегу захлопали пушки. Когда стрельба утихла и прожекторы погасли, командир отряда попытался вывести катера к цели, но противник снова открыл огонь. Раевский приказал поставить дымовую завесу и снова отвел катера в море. Как после рассказывал сам Пилипенко, он тогда в душе упрекал своего командира в нерешительности. А Раевский, когда застопорили ход, спокойно, будто [52] на инструктаже, стал советовать, как целиться во время атаки, как выходить из-под огня. «А главное, никогда не забывай, что ты в бою не один». Минут через сорок он посмотрел на часы и в мегафон крикнул командирам соседних катеров: «Теперь как раз впору. Пошли!»

Катера подходили к порту уже с другого направления, огибая место, где была потоплена баржа. Раевский объяснил Пилипенко: «Там немцы остатки подбирают. Не будем им мешать». Открылся вход в порт. Раевский сказал Пилипенко: «Атакуй, да не помешай Власову. Сразу после залпа отворачивай вправо, ставь дым и ложись на обратный курс. Действуй, Володя!» Пилипенко все казалось, что баржа никак не попадет в прицел. За спиной послышалось: «Молодец, бей!» Пилипенко надавил кнопку. Почувствовав толчок, свидетельствовавший о выходе торпеды, переложил руль на борт. Катер Власова пронесся мимо и тоже выпустил торпеду. Два взрыва прогремели почти одновременно. Пока немцы спохватились, катера, прикрываясь дымзавесой, уже неслись от берега.

И так было всегда — даже в самые напряженные моменты командир отряда старался учить подчиненных.

Лейтенанты Кубрак и Власов были неразлучны и в море и на берегу. На их счету несколько потопленных вражеских судов.

Обаятельного и смелого Ивана Кубрака любили все. Летчики в нем души не чаяли после того, как он в конце февраля, рискуя жизнью, спас от неминуемой гибели летчика-штурмовика Героя Советского Союза И. Д. Кирина, сбитого в воздушном бою над морем.

Мне никак не верилось, что я уже не увижу Ваню Кубрака, с которым совсем недавно шел из Поти в Геленджик...

* * *

Провожаем артиллерийские катера № 116 и № 126, передаваемые в Азовскую флотилию. Командуют ими старший лейтенант Василий Кравцов и младший лейтенант Федор Бублик. Тяжело расставаться с друзьями. Объятия, поцелуи, пожелания боевых успехов. Не знали мы тогда, что с некоторыми из моряков этих катеров мы больше никогда не встретимся.

В составе Азовской военной флотилии наши товарищи не раз прославятся отвагой и мужеством. Они потопят две вражеские самоходные баржи, повредят четыре [53] сторожевых катера. Огнем своего мощного оружия они обеспечат высадку десантов.

С утра 3 ноября 1943 года катер № 116 перебрасывал через пролив бойцов второго эшелона. Девять рейсов совершил он под вражеским огнем и возвращался на косу Чушка за очередной партией десантников, когда налетели немецкие истребители. В бою погибли командир катера Василий Кравцов, главстаршина Ермолай Яснюк и матрос Александр Кузьминкин. Артиллеристы Алексей Николаев, Петр Шелест и радист Николай Лапенков тяжело ранены. Боцман Николай Сизов с помощью двух уцелевших мотористов довел сильно поврежденный катер до полуразрушенного причала. Сизов повез раненых в нолевой госпиталь, а мотористы Николай Переведенцев и Николай Герасимов остались на катере устранять повреждения. И тут — прямое попадание вражеского снаряда. Оба моряка погибли вместе с родным кораблем. Так завершил свой боевой путь катер «Молодой патриот трудовых резервов», построенный на средства, заработанные учащимися ремесленных и технических училищ Московской области.

Потом, когда корабль подняли, в рубке нашли полуобгоревшую командирскую сумку. Среди других документов в ней было письмо:

«Дорогие товарищи черноморцы!

Горя желанием приблизить радостный день нашей победы над подлым фашистским зверьем, мы, учащиеся и работники ремесленных, железнодорожных училищ и школ фабрично-заводского обучения Московской области, передаем вам в подарок торпедный катер, купленный на средства, собранные среди учащихся и заработанные на воскресниках.

Моряки Черноморского флота вписали в историю Великой Отечественной войны немало героических страниц. Мы выражаем уверенность, что команда катера «Молодой патриот трудовых резервов» намного увеличит количество уничтоженных фашистских пиратов».

Ребята, подписавшие это письмо, сейчас выросли, стали высококвалифицированными рабочими, техниками, инженерами. Дорогие друзья, докладываю вам: моряки оправдали ваши надежды. Они крепко били врага оружием, которое вы им вручили, и, сражаясь во имя Победы, не жалели ни крови, ни жизни самой! [54]

...Нашим войскам и кораблям сильно досаждала четырехорудийная батарея в Южной Озерейке. Стоило конвоям приблизиться к Малой земле, как батарея открывала навесной огонь. Сама она укрывалась за высотами, и нашим артиллеристам никак не удавалось ее нащупать. Мы предложили использовать катера с «катюшами».

Произвели разведку, засекли вспышки выстрелов. Вечером 10 июня я вывел в море артиллерийские катера Котова, Матвиенко, Пилипенко и торпедные катера Попова и Хабарова.

Я держал свой флаг на катере старшего лейтенанта Ивана Хабарова, человека в повседневной жизни медлительного и тихого. Но в море он преобразился. Движения стали быстрыми, уверенными. И весь экипаж как-то повеселел, словно и ему передалось настроение командира. Мне понравилась организация наблюдения на этом катере: не только боцман старшина 1-й статьи Григорий Колоссовский, но и старшина группы мотористов главный старшина Афанасий Мул следили за обстановкой и громко докладывали обо всем замеченном.

Головным шел катер с командиром отряда И. Шенгуром, который должен был вывести группу в точку развертывания, намеченную им накануне в ходе разведки.

Переход протекал спокойно. В назначенный срок над берегом повисли осветительные бомбы, сброшенные нашими летчиками. В их свете штурман дивизиона Юсупов определил место кораблей, пеленги и расстояние до цели. Условным сигналом я приказал катерам построиться в боевой порядок. Попов и Хабаров повели свои торпедные катера к берегу, чтобы вызвать на себя огонь. «Катюши» мы введем в действие после того как батарея заговорит. Тогда мы лучше увидим цель и накроем ее, когда прислуга будет у орудий.

В 2 часа 18 минут батарея наконец заговорила. Тотчас несколько красно-оранжевых хвостов прочертили темное небо и взорвались на кромке берега — наш пристрелочный залп. А потом хвосты «катюш» исполосовали все небо. Десятки реактивных снарядов разорвались на сравнительно небольшой площади. Хабаров рванулся еще ближе к берегу.

— Зачем? — спросил я.

— Чтобы лучше видеть результаты. [55]

На берегу выросли огненные столбы взрывов, желто-красное пламя озарило окрестность. Мы перестроились в походный ордер, взяли курс на базу, а на берегу еще что-то взрывалось и горело. Батарея молчала. Не вела она огня и в последующие ночи. Через несколько дней сдавшийся в плен румынский офицер рассказал, что снаряды «катюш» падали с большой точностью. От их разрывов взлетели в воздух штабеля заготовленных для стрельбы боеприпасов. В результате три из четырех орудий выведены из строя, почти вся их прислуга уничтожена.

На рубках катеров Н. Котова, В. Пилипенко и М. Матвиенко появились алые звезды с цифрой «1» в центре — знак первого большого боевого успеха. Победные звезды засияли и на рубках торпедных катеров Н. Казакова и М. Вакулина, которые в ночь на 31 мая потопили у Анапы баржу грузоподъемностью около 300 тонн.

* * *

По просьбе пехоты наши артиллерийские катера нанесли удар по вражеским войскам, осаждавшим Малую землю. Залпы опять легли очень удачно. С плацдарма сообщили, что снаряды морских «катюш» угодили в скопление живой силы и техники, которые противник сосредоточил для наступления.

Наши «катюши» заинтересовали сухопутное командование. В Геленджике побывал командующий войсками Северо-Кавказского фронта генерал-полковник И. Е. Петров. Он вызвал меня и расспросил, с каких катеров и как мы стреляем эрэсами. Я рассказал. Генерал выразил сожаление, что у нас так мало катеров с «катюшами», а узнав о наших затруднениях с боеприпасами, обещал распорядиться, чтобы нам их отпускали без ограничений.

В заключение генерал сказал, что армейцы довольны меткими залпами морских «катюш», и пожелал дальнейших успехов.

Его оценка действий катеров была с воодушевлением встречена моряками бригады.

Единственно кто был недоволен нами — работники штаба флота. Мы так и не научились составлять красивые и подробные отчеты о каждой стрельбе, как это было принято у флотских артиллеристов. Сказывалась наша бедность. Дальномеров и стереотруб у нас не было, да и установить их на маленьком катере негде. «Ночные» бинокли [56] того времени, по единодушному мнению командиров и боцманов, отличались от обычных тем, что ни днем ни ночью с их помощью ничего не увидишь. Не было у нас даже пеленгаторов, и, чтобы получить пеленг, пользовались прицелом для торпедной стрельбы, а для этого надо менять курс катера, что не всегда можно сделать.

К тому же командир катера одновременно совмещал обязанности штурмана, рулевого, артиллериста, минера и дальномерщика, причем дальномером служили его глаза, приученные довольно точно определять расстояние, но эти глаза нещадно хлестали ледяные брызги, летящие со скоростью 20 метров в секунду. И нелегко было командиру, увидевшему объект удара, в считанные секунды определить дистанцию до него, угол отворота и возвышения реактивной установки, отдать безошибочное приказание комендорам, лечь на рассчитанный в уме курс и после выпуска двух пристрелочных снарядов мгновенно оценить результаты их падения, чтобы обрушить полновесный залп «катюш» на противника.

К сожалению, ничего подобного в наших, прямо скажем, плохих отчетах нарисовано не было, и выглядели они на бумаге очень серенькими, за что нас и ругали артиллеристы штаба, ранее служившие на больших кораблях и приученные к высокой культуре отчетных документов. Однако неопровержимо доказанные результаты наших стрельб были убедительнее любых документов, что признавали вышестоящие инстанции, в том числе и штаб флота.

Вообще-то на первых порах к нам относились недоверчиво. Помню, даже вице-адмирал Л. А. Владимирский, в то время командовавший флотом, на инструктаже спросил И. П. Шенгура:

— А вы уверены, что нанесете удар по противнику, а не по своим войскам?

— Так точно! На двести процентов! — как всегда, бодро ответил командир отряда.

— Как же вы определите, где наши и где противник?

— Так это ж очень просто. Когда наступит темнота, с нашего переднего края будут взлетать тысячи ракет.

— А у противника?

— О-о! С его стороны будет миллиард! Вот в тот [57] миллиард мы и вдарим! — под общий смех ответил Шенгур.

Командующий тоже засмеялся. Ему понравилось такое красочное объяснение, и он дал «добро» на выход в море.

Катера задачу выполнили и получили благодарность от армейского командования. Командующий флотом больше не сомневался в нашем умении наносить удары по наземным объектам.

* * *

Хуже обстояли у нас дела с морскими целями. Попадались нам мелкие суда, которые торпедой поразить трудно, да и слишком это дорогое оружие — торпеда, чтобы расходовать на столь малозначительный объект. А нельзя ли и здесь «катюши» использовать?

На торпедном катере Александра Куракина по-прежнему стояла самодельная реактивная установка с четырьмя направляющими. Как-то ночью из-за неисправности мотора Куракин был вынужден покинуть позицию дозора и вернуться в базу. По дороге его атаковали три больших немецких катера. Они быстро приближались. Прибавить ход, чтобы оторваться от преследования, Куракин не мог. Пришлось принимать бой. Но что значит один пулемет против дюжины немецких пулеметов и пушек... И тут Куракин вспомнил об эрэсах. Их у него было всего десяток, и командир берег их. Выпустил всего два снаряда. Катера противника немедленно прекратили огонь и отошли.

Минут через двадцать они снова появились, стали подходить с двух направлений. Куракин выпустил поочередно еще три снаряда. Немцы поспешно отвернули. Так повторилось еще раз. А когда немцы пошли в четвертый раз, Куракин сам пошел в атаку, пустив в ход последние снаряды. Немцы сейчас же повернули, как у нас говорят, «все вдруг» и больше не показывались.

Доклад Куракина заинтересовал нас. Значит, и фашистские моряки побаиваются наших «катюш». А утром, когда вернулись остальные дозорные корабли, мы узнали, что и старший лейтенант Михаил Матвиенко, командир артиллерийского катера, применил «катюшу» в бою с морским противником. Случилось это, когда на наш дозор из трех морских охотников и четырех торпедных [58] катеров напали десять немецких катеров. Дозор оказался в тяжелом положении. Выручил Матвиенко. С расстояния 250–300 метров он выпустил по врагу 22 реактивных снаряда. Комендоры старшина 1-й статьи Сергей Ухин, сержант Николай Ильенко и пулеметчик Леонтий Баглый, обслуживавшие установку, действовали умело, снаряды попали довольно точно. И хотя прямых попаданий не было, фашисты не выдержали и ретировались. Больше они не появлялись.

Теперь мы не упускали возможность применять «катюши» при встрече с морским противником. И надо сказать, что каждый залп «катюш» действовал на фашистских моряков отрезвляюще. Но пока мы не могли отметить ни одного прямого попадания эрэсов во вражеские суда. Да и трудно было рассчитывать на меткость попадания, когда пусковая установка стоит на качающейся палубе катера. Правда, Куракин оборудовал на своем катере хитроумное устройство: провода от кнопки залпа он подвел к двум ртутным кренометрам. Теперь установка могла выстрелить лишь в том случае, когда палуба примет горизонтальное положение. К сожалению, прибор получился далеким от совершенства и в конечном счете не исключал большого рассеивания снарядов.

Однажды после подробного разбора стрельб мы вышли на обрывистый берег Геленджикской бухты. Внимание наше привлек катер с «катюшей». Он прыгал с волны на волну, раскачивался во все стороны.

— От скаженный! Ну як пьяный возница по пахоте на добрых конях, — резюмировал Шенгур.

Но вот катер, приблизившись к причалу, резко сбавил ход. И замер... Да-да, замер. Осел глубже в воду и застыл совершенно неподвижно, как будто в бухте наступил мертвый штиль. Длилось это секунд восемь — десять...

— Смотри, Иван Петрович! — крикнул я Шенгуру. — Бежим!

Через десять минут мы были в море. За штурвалом стоял Шенгур. Строго выдерживая курс, он разгонял катер, а затем сбавлял ход и в это время выпускал 6–8 снарядов. Результаты были неважными. Тогда решили произвести два залпа по 20 и 22 снаряда в каждом. На этот раз снаряды упали исключительно точно и кучно. [59]

— Ну, теперь повоюем! — радостно прокричал Шенгур, вытирая мокрое от брызг лицо.

* * *

На минах, выставленных нами в Керченском проливе, подорвались буксир и баржа, а потом еще несколько судов.

Опыт второй мировой войны показал, что активные минные заграждения, осуществляемые оперативно на выявленных или вероятных коммуникациях противника, значительно эффективнее оборонительных минных полей, пассивно прикрывающих определенные районы моря. Подсчитано, что на активных заграждениях, включавших менее 20 процентов всего количества выставленных морских мин, погибло 75 процентов общего числа кораблей и судов, подорвавшихся на минах.

Учитывая результативность наших минных постановок, нарком ВМФ приказал провести целую операцию по минированию выявленных коммуникаций противника в Керченском проливе и у побережья Таманского полуострова, чтобы максимально сократить вражеские перевозки морем.

На этот раз будем ставить не донные, а якорные мины. С ними канители больше. Они тяжелее, требуют специальных стеллажей с рельсами (эти устройства пришлось изготовить заново).

Срок нам дали жесткий. Работали не покладая рук. Наконец вечером 13 июня вышли в море. В соответствии с правилами штаб флота общего плана, рассчитанного на длительный срок, нам не сообщает. О месте очередной постановки мы узнаем за одни-двое суток. На этот раз идем в Керченский пролив. Впереди — артиллерийские катера Матвиенко и Пилипенко и торпедный катер Смирнова. Они прикрывают нас на переходе, а потом наносят огневой удар по вражеским войскам в районе Анапы с целью отвлечь внимание противника. Вслед за ними идут восемь торпедных катеров, каждый с тремя минами на борту. Я шел на головном, которым командовал лейтенант Николай Попов. Задание мы выполнили успешно, в чем была немалая заслуга флагманского штурмана бригады К. П. Кушнерова, сумевшего вывести нас в нужную точку, несмотря на туман. Вся постановка заняла четыре минуты. [60]

Освободившись от мин, мы благополучно вернулись в базу. Противнику было не до нас: отряд капитан-лейтенанта В. Волчкова в это время обрабатывал «катюшами» аэродром и порт Анапы. Во время очередной перезарядки установок наши моряки заметили группу быстроходных катеров противника, направляющихся к району, где мы ставили мины. Расходясь на контркурсах, наши катера обстреляли противника из пулеметов, а затем Пилипенко бросился в погоню, забрасывая врага эрэсами. Выпуская по шесть — восемь снарядов, Пилипенко преследовал фашистов до тех пор, пока старшина мотористов Павловский не доложил, что горючего осталось только для возвращения в базу, к тому же и комендор Фальченко сообщил, что снаряды кончились. Инициатива Владимира Пилипенко и его экипажа способствовала выполнению общей задачи.

Постановки мин с одновременными огневыми ударами по вражеским войскам продолжались до конца июня. Я еще несколько раз выходил в море. Как-то я шел на катере уже знакомого читателю Григория Владимировича Левищева. Он меня изумил быстротой и точностью своих расчетов (а командиру катера все их приходится производить в уме). В сплошной темноте он уверенно вел корабль. Флагштурман К. П. Кушнеров под конец засомневался, туда ли мы идем. Осветил карту. Левищев ткнул пальцем:

— Сейчас мы находимся здесь.

За исходную точку развертывания мы взяли буй, выставленный еще до войны недалеко от мыса Железный Рог. Теперь буй не горел, и найти его в темноте после 85-мильного перехода было трудно, даже если бы мы пользовались более совершенными навигационными приборами, чем те, которые имелись на наших катерах.

Командир отряда доложил:

— Прибыли в точку. Прошу разрешения застопорить ход.

— Стопорить не разрешаю. Если уверены, ложитесь на курс к району постановки.

— В счислении уверен. Ложусь на курс сто десять. Боцман, искать буй! Он должен быть здесь.

Кушнеров хотел было что-то возразить, но я сказал ему на ухо: [61]

— Не беспокойтесь. Через несколько минут застопорим машины и определимся.

Катер еще не закончил поворот, а боцман, показывая на лунную дорожку, радостно крикнул:

— Справа сто тридцать — буй!

На небольшой волне кабельтовых в четырех от нас покачивалась черная башенка.

Я молча стиснул плечи Левищева. Молодец! Отдаю приказ:

— Передать по линии: осторожно, справа потухший буй!

Предупреждение было излишним, но мне, откровенно, хотелось похвалиться мастерством своих подчиненных перед флагманским штурманом флота Ю. П. Ковелем, который в эту ночь шел с нами.

В этот раз мы должны были одновременно выставить две линии мин, расстояние между которыми превышало дальность зрительного наблюдения. Первую ставили катерами, собранными из разных подразделений и ранее не выполнявшими такой задачи, управление ими я взял на себя. Вторую линию ставили опытные катерники дивизиона Котова. Исходная точка каждой линии находилась всего в 1100–1400 метрах от берега, где были расположены вражеские батареи, и нужно было торопиться.

По условному сигналу катера Котова пошли в назначенный им район и вскоре скрылись из видимости. После определения места по береговым ориентирам и замером глубины легли было на боевой курс. Но командиры никак не могли расположить катера строем уступа. Пришлось зайти вторично. Теперь я радовался, что Ковель ушел с другой группой и не видит нашего конфуза. Во время поворота, когда все находились близко друг от друга, я приказал застопорить ход и крикнул в мегафон:

— Помните, как было нарисовано на схеме?

— Помним! — нестройно ответили командиры.

— Так почему же, черти, не выполняете?

И все получилось. Катера приняли тот порядок, который был изображен на схеме. Вот что значит зрительная память: из всего инструктажа крепче всего запомнились картинки. Учесть надо на будущее и больше думать о наглядности боевых документов. [62]

Мы еще только начали сталкивать в воду тяжелые шары мин, а Котов уже доносил: «Задачу выполнил. Прошу разрешения следовать в базу».

Вообще-то не нужно было ему вылезать в эфир, когда постановка мин еще не закончена. Но делать нечего, даю ему «добро» на самостоятельное следование в базу.

Еще на переходе к району постановки мин была получена информация о том, что в районе Геленджика обнаружены шесть немецких торпедных катеров. Дело обычное, и особого значения этому сообщению мы не придали.

У Мысхако мы оказались на рассвете. Море совсем заштилело, и на нем отчетливо виделся след, оставленный катерами Котова. Они где-то близко в утренней дымке. Но догнать их не удалось: на одном из наших катеров скис двигатель, пришлось всем уменьшить ход. И вдруг в темной части горизонта вспыхнули красные и зеленые струи трасс.

— Пулеметы к бою! — скомандовал Левищев.

Оставив два катера прикрывать неисправный, мы с остальными выдвинулись вперед, чтобы принять бой. Но немецкие корабли так и не приблизились. Вскоре все стихло.

В Геленджике мы не обнаружили катеров Котова и хотели уже было идти разыскивать их, когда показались все пять катеров. Котов смущенно признался, что, разгоряченные боем, они проскочили Геленджик (и флагманский штурман флота не выручил!) и заметили это лишь возле мыса Идокопас. Я попросил Юрия Петровича Ковеля не очень обижаться на катерников за такой промах. [63]