День за днем

Вечером катера снова уходят в море. Ведет их командир дивизиона Рыбаков. Я проводил их и вернулся в штаб. Вскоре Рыбаков донес по радио: «В районе мыса Дооб атакован четырьмя «мессершмиттами». Слушать за письменным столом о бое, который ведут его подчиненные, командиру труднее, чем самому лезть в пекло. Жду подробностей, а рация молчит. Выхожу на берег — может, по вспышкам удастся что-нибудь определить. Но ничего не видно, только пылает зарево над Малой землей. Возвращаюсь к рации. Рыбаков докладывает коротко: «Налет авиации отбит, потерь нет». В полночь новое сообщение: «В 23 часа 30 минут выдержали первый бой на линии дозора. Все в порядке». Вот такой информацией и живем — в час по чайной ложке.

На рассвете загудело небо. Полсотни вражеских бомбардировщиков обрушили удар на возвращавшийся с Малой земли конвой, а заодно на бухту, на нашу базу. Сидим в щели. Каневский комментирует:

— Это не наши... А эти, слышите, как шипят, похоже, наши. Пригибайтесь ниже!

— Да помолчите же, — не выдерживаю я.

Грохают взрывы. Роем носом землю. Николай Леонтьевич первым поднимает голову, смахивает песок с кителя. Снимает фуражку, отряхивает и приглаживает свои огненные вихры. Улыбается:

— Вы знаете, во время бомбежки не могу не разговаривать. Хотя многим это не нравится.

— Не за это ли вас прозвали Рыжим Дьяволом?..

Он хохочет: [28]

— О, это еще в Испании. Камарадо любили клички придумывать.

— Вон, оказывается, где вы боевое крещение получили!..

— Да, тогда еще. Но все равно так к бомбам и не привык.

Самолеты улетели, смолкли зенитки. Мы выбираемся из щели. Матросы подбирают выбитые стекла, обломки сорванных дверей. Каневский отчитывает их, не жалея голоса:

— Сколько раз вам говорить: по команде «Воздух» сначала открывайте окна и двери, а потом уж сигайте в укрытие. Ну где я возьму для вас столько стекла и досок? Спите теперь без окон и дверей. — Поворачивается ко мне: — Правильно я говорю?

— Правильно, — отвечаю я. — Проучить разинь надо...

И замолкаю. Спешу к себе. Так и есть. В моей комнате дверь сорвана, а окна выбиты начисто. Каневский укоризненно качает головой и просит разрешения пойти осмотреть свое хозяйство.

— Да, да, пожалуйста, — спешу я ответить.

Вообще-то нам снова повезло. Потерь нет, только три матроса получили легкие царапины. Выбитые окна и двери да немного помятая осколками полуторка — не в счет. Возле клуба и санчасти в земле зияют три дыры от неразорвавшихся бомб. Минеры во главе с офицером Нестером Гудковым осторожно разгребают землю, добираясь до опасных «гостинцев».

К причалу подходят торпедные катера. Прихрамывая, приближается ко мне капитан-лейтенант Рыбаков. Докладывает, что боевое задание выполнено.

Коротко и просто. Только потом выясняется, что за ночь пришлось выдержать несколько вражеских атак. Перед рассветом наши торпедные катера вместе с охотниками зажали в тиски три вражеских катера. Головной запылал. Но добить врага не удалось: пришлось помогать нашим морским охотникам, получившим серьезные повреждения и потерявшим нескольких человек. Бой велся на малых дистанциях. Торпедным катерам тоже досталось. Рыбаков показал на один из них. Его уже подняли талями. Из отверстий в корме струями вытекала вода.

— Какие силы были у немцев? [29]

— Восемь торпедных катеров, из них два — малые, итальянские.

Это уже новое. Значит, противник собирает все, что подвертывается под руку, лишь бы создать численный перевес. Поэтому нечего нам рассчитывать на передышку. Бои будут каждую ночь, а у нас по-прежнему в строю все те же шесть катеров с изношенной техникой и измотанными людьми...

* * *

Мы получили наконец подмогу. Из Поти прибыли только что отремонтированные четыре торпедных катера. Привел их мой старый товарищ по Тихоокеанскому флоту капитан 3 ранга Владимир Иванович Довгай, ставший командиром 3-го дивизиона 1-й бригады. Довгай воюет на Черном море с первых же дней войны, совершил уже немало геройских дел, о чем свидетельствовали два ордена Красного Знамени. Я уже знаю, что во время Керченско-Феодосийской десантной операции зимой 1941 года катер, на котором шел Довгай, был потоплен. Оказавшись на берегу, Владимир Иванович по указанию армейского командира возглавил большой отряд пехотинцев. На суше он тоже показал себя неплохо. А сейчас вот опять на катерах, командует дивизионом. С прибытием катеров Довгая мы стали сильнее. Я в приподнятом настроении направился в штаб базы, чтобы договориться о предстоящих боевых действиях. Заместитель начальника штаба капитан 3 ранга Н. Я. Сидельников, многозначительно взглянув на меня, подал фотоснимок. Две немецкие БДБ стоят у причала под разгрузкой. Рядом какой-то катер.

— Нравится? — спросил Николай Яковлевич.

— А где это происходит? — отвечаю вопросом на вопрос.

— В Анапе. Летчики сегодня утром засняли.

— Сегодня же мы наведаемся туда.

— А в дозор к Мысхако? — забеспокоился Сидельников.

— Насчет этого можете не волноваться. В дозор пойдут шесть катеров, как и раньше договаривались. А еще два отправятся в поиск.

Спешу в бригаду. По пути раздумываю, кого бы послать в набег на Анапу. Вспомнил, что прибывшие с [30] Довгаем офицеры уже не раз участвовали в таких делах.

В ночь на 14 июня 1942 года командир отряда капитан-лейтенант Константин Кочиев на катере «Д-3» лейтенанта Чепика ворвался в занятый противником Ялтинский порт и выстрелил торпедой в стоявшее у причала судно. Пока гитлеровцы разбирались, что к чему, судно взлетело в воздух, а торпедный катер, прикрывшись дымовой завесой, покинул бухту. Через три дня Кочиев повторил набег. Теперь в нем участвовало два катера — «Д-3» и «СМ-3»{1} лейтенанта Гурина. В этот раз им удалось торпедировать вражескую подводную лодку. Противник встретил катера хорошо организованным огнем. На катере Михаила Гурина два человека погибли, несколько моряков были ранены. Вышли из строя два мотора из трех, корпус был изрешечен осколками. Но оба катера все же дошли до базы. В августе 1942 года, как только катера были отремонтированы, Кочиев повел их в бухту Двуякорную (Феодосийский залив). Море штормило, гитлеровцы никак не ожидали, что в такую погоду могут появиться наши торпедные катера. А они появились, выпустили торпеды и потопили две самоходные баржи, стоявшие на якорях.

Созвав офицеров, я показал им снимок и сказал:

— Думаю, что в Анапу лучше пойти нашим товарищам из первой бригады — у них катера надежнее.

Довгай встретил это предложение с радостью, а Рыбаков с обидой:

— Довгаю всегда везет!

Действительно, и на этот раз наши гости отличились. Отряд Кочиева, с которым шел Довгай, без особых помех приблизился к Анапе. В четыре часа утра мы уже читали донесение: «Задание выполнено, потопили две БДБ». Утром катера Довгая вернулись в базу. Мы встретили их торжественно, с оркестром. Товарищи рассказали, как [31] все было. В район Анапы они проникли незамеченными. Было очень темно. Но вот немцы включили прожектор, чтобы осмотреть рейд, и тут наши катерники увидели стоявшие на якорях две БДБ. Старший лейтенант Виктор Сухоруков немедленно атаковал их торпедами и отвернул, давая дорогу катеру лейтенанта Андрея Черцова. Тот тоже выпустил две торпеды. Вскоре прогремели взрывы. Береговые батареи гитлеровцев открыли ураганный огонь, вспыхнуло несколько прожекторов. В их лучах было видно, как затонули обе баржи. Но торжествовать было рано. Весь рейд кипел от разрывов снарядов. Катера с трудом вырвались из-под огня. Так в ночь на 23 апреля наши соседи увеличили счет потопленных ими судов еще на две единицы.

А Рыбакову в дозоре выдалась очень тяжелая ночь. В первой же стычке катер, на котором он шел, был поврежден. Рыбаков имел все основания вернуться в базу, но продолжал оставаться в дозоре и участвовал в отражении вражеских атак, маневрируя на одном моторе.

* * *

К полудню усилился ветер, небо заволокло облаками. В такую погоду вряд ли вражеские самолеты поднимутся с аэродромов, и начальник политотдела А. В. Комаров предложил провести в дивизионах партийные собрания. Договорились, что Комаров выступит с докладом в 1-м дивизионе, я во 2-м, Бобынин — в 3-м. Проводить собрания будем прямо на рейде, где стоят на якорях катера. С командиром дивизиона В. А. Рыбаковым меняем диспозицию катеров, подгоняем три из них бортами друг к другу, на рейдовом лимузине подвозим сюда людей с других катеров.

Перед началом собрания командир дивизиона приказал привести в боевую готовность пулеметы, прогреть моторы и организовать наблюдение за воздухом и морем. От наблюдения освобождаются только председатель и секретарь собрания, а также докладчик и выступающие в прениях.

Собрание открыл парторг дивизиона старший лейтенант Лахтиков. Председателем избрали командира отряда капитан-лейтенанта Африканова, секретарем главстаршину Дунаева, которые расположились на крыше командирской рубки среднего катера. Получив слово, я коротко [32] рассказал товарищам об обстановке под Новороссийском. Она все больше складывается в нашу пользу. Фашистам не удалось сбросить в море наш десант с Малой земли. Нажим фашистов слабеет, о чем мы можем судить хотя бы по тому, что вот уже второй день их авиация не трогает нашу базу. Задача у нас прежняя — обеспечить бесперебойное действие коммуникаций, связывающих Геленджик с Малой землей. Мы должны подумать, как наладить ремонт катеров и организовать отдых экипажей, возвращающихся из боя. Над этим надо думать каждому коммунисту.

Желающих высказаться оказалось много. Сейчас трудно вспомнить все выступления, но суть их была одна: бить противника надо еще крепче. Высказывались интересные мысли о том, как наладить техосмотр и ремонт на месте, чтобы не гонять катера в Батуми и Поти. Одобрив предложения товарищей, командир дивизиона Владимир Артемьевич Рыбаков напомнил, что до сих пор не оборудована новая стоянка и ничего не сделано, чтобы моряки катеров могли отдыхать на берегу.

После собрания, развезя людей на катера, я сказал флагманскому механику Борисевичу:

— Ну что ж, Леонид Иванович, придется вам открыть свои тайники.

— Придется, — вздохнул он.

Никто больше него не жаловался на недостаток запасных частей. Но все знали, что в конце концов он достанет все эти вкладыши и шестеренки. Выпросит в мастерских военно-морской базы; у летчиков (моторы у нас авиационные), а если нигде не найдет, со стоном достанет из-под койки заветный чемодан непомерной тяжести и откопает там нужную деталь. Только на эти железки наш флагмех был скуп, как гоголевский Плюшкин. В остальном — последнюю рубаху снимет с плеча, человек необычайной щедрости души, любимец своих «чумазых чертей», с которыми он и на берегу и в море неразлучен.

Через полчаса я увидел Борисевича окруженным механиками и мотористами — обсуждали план действий на профилактическом ремонте. Пока в море шторм, решено на всех катерах проверить механизмы и провести необходимые работы. Свободные от этого дела моряки под [33] руководством Рыбакова ворочали глыбы камня, строя новый причал.

24 апреля мы встретили еще пять катеров из первой бригады. В тот же вечер В. И. Довгай вывел их в море — прикрывать конвои, следовавшие на Малую землю. Вместе с морскими охотниками Сипягина они выдержали жаркую схватку и подбили три из пяти вражеских катеров.

Бои с вражескими катерами происходили каждую ночь. Совершали наши товарищи и рейды на анапский рейд, но противник усилил здесь свой заслон, сквозь который пробиться было очень трудно.

30 апреля начальник штаба Новороссийской базы капитан 2 ранга Николай Иванович Масленников пригласил меня к себе и сообщил, что ночью два наших охотника будут высаживать отряд разведчиков поблизости от Анапы в районе станицы Варваровка. В связи с этим он распорядился курсы наших торпедных катеров, идущих на поиск в Керченский пролив, перенести на десять миль от берега и в район мыса Утришь не заходить.

— Сами понимаете, что о предстоящей высадке отряда никому ни слова.

— Понятно.

Только через месяц, когда мы прочитали в газетах о присвоении звания Героя Советского Союза командиру разведывательного отряда штаба флота капитану Дмитрию Семеновичу Калинину (посмертно) и мичману Николаю Андреевичу Зенцову, стал известен подвиг разведчиков. Оказалось, моряки вели здесь разведку боем.

Высадившись на берег, отряд (в него входило 23 моряка) разделился на три группы. Одна из них во главе с сержантом Левинским на рассвете завязала бой на высоте вблизи Варваровки. В это время группа Калинина уже была в засаде на окраине станицы. Гитлеровцы, спешившие на шум боя, попали под ее прицельный огонь. За несколько минут было убито и ранено более 150 вражеских солдат и офицеров. Противник подтянул новые силы. Два часа горстка храбрецов сражалась против сотен гитлеровцев. Почти вся группа Левинского погибла. Когда раненый Калинин, израсходовав все патроны, остался один, фашисты кинулись к нему. Советский офицер, прижав к груди последнюю гранату, рванул чеку. Тем временем мичман Зенцов с несколькими матросами пробивался [34] к Новороссийску. Он доставил командованию ценнейшие разведданные, собранные героическим отрядом.

Дерзкий удар разведчиков вызвал переполох в стане врага. Он стал срочно укреплять побережье, используя для этого части, которые должны были наступать на Малую землю. Это в известной степени ослабило натиск противника на плацдарм. А решающее значение имело наступление наших войск на Северном Кавказе. 4 мая они освободили станицу Крымская — узел железных и шоссейных дорог, ведущих к Новороссийску, Анапе и Темрюку. Боевая активность гитлеровцев пошла на спад. Слабее стали и удары с воздуха. Наша фронтовая и флотская авиация, усиленная авиацией резерва Верховного Главнокомандования, уничтожила сотни вражеских самолетов и завоевала превосходство в воздухе. Об этом мы судили не только по получаемым сводкам, но и по собственным наблюдениям. Реже стали налеты на наши конвои, и число самолетов, участвовавших в этих нападениях, уменьшилось вдвое-трое. К тому же бомбить они стали с больших высот, что снижало вероятность попадания.

После того как 5 мая торпедные катера Владимира Боброва и Семена Ковтуна повредили в порту Анапа большую сухогрузную баржу, противник больше не оставлял здесь суда на ночь. Во всяком случае, наши катера ни на рейде, ни у причалов ничего не обнаруживали. Но днем авиаразведка видела в Анапе разгружающиеся баржи. В надежде перехватить их на переходе морем мы продолжали посылать катера в тот район.

12 мая в поиск должны были пойти катера лейтенантов Смирнова и Степаненко. Я не мог смотреть на этих друзей без улыбки. Маленький, худенький, голубоглазый, с пшеничным мальчишеским чубом Павел Смирнов, горячий и подвижный, был прямой противоположностью высокому стройному брюнету Владимиру Степаненко, невозмутимому и сдержанному при любых обстоятельствах. В прошлую ночь они до рассвета бороздили море, но никого не встретили. Может, нынче им повезет. Но к вечеру холодный норд развел такую волну, что выход пришлось отставить.

После полуночи море успокоилось и окуталось туманом. Когда оперативный дежурный старший лейтенант [35] Владимир Кузнецов доложил мне об изменении погоды, я приказал Смирнову и Степаненко готовиться к выходу. В 4 часа 20 минут утра их катера отдали швартовы и скрылись в серой мгле. Впервые катера отправлялись на поиск в светлое время суток. И все мы, конечно, волновались за их участь. Но в 7 часов 15 минут пришло донесение: «Задание выполнили. Возвращаемся в базу...» Конец радиограммы связисты не разобрали, и оперативный потребовал повторить депешу.

Мы не стали дожидаться завершения этих переговоров. Начальник политотдела распорядился встречу обставить торжественно. На причал направились девушки-краснофлотцы с цветами и оркестр. По дороге меня догнал оперативный дежурный и подал второе донесение. Оно заканчивалось словами: «Имею убитых и раненых».

Я кинулся к начальнику политотдела:

— Арсений Васильевич, цветы и музыку придется отменить.

Музыкальные инструменты и цветы припрятали, а вместо них приготовили носилки.

Наконец появились идущие на полном ходу катера. На швартовку они подходили лихо. У штурвалов стояли командиры, боцманы Ф. Лой и П. Скобелев готовили носовые швартовы, радисты Т. Степаненко и М. Прокофьев стояли на корме. На лицах улыбки. Все стало ясно. С убитыми и ранеными так не швартуются. Радостно кричу:

— Музыка, хватай дудки! Девушек с цветами вперед! Носилки к чертям!

С катеров даже не заметили всей этой процедуры.

Когда швартовка была закончена, из моторных люков показались механики главстаршины Н. Ястреб и А. Дунаев, мотористы В. Привезенцев, А. Ольховик, А. Самойлович и А. Ткаченко. Друзья бросились обнимать моряков, растроганные девушки церемонно вручили им цветы, на всю бухту гремел оркестр.

Улыбающиеся офицеры подошли к нам. Смирнов доложил, как протекал поход. До самой Анапы видимость не превышала 350 метров, на море — штиль. Шли по счислению на скорости 20 узлов. За Южно-Анапским мысом тумана вдруг не оказалось. Рейд и город были залиты ярким солнцем. У оконечности мола стояла под разгрузкой самоходная баржа, но путь к ней преграждала [36] вереница буйков, выкрашенных в красный цвет с белыми поперечными полосами. Подозревая, что между буйками натянут трос (впоследствии подтвердилось, что это действительно было противокатерное заграждение), катерники обошли их и, прибавив скорость, устремились в атаку.

Немецкие солдаты и матросы на причалах с любопытством наблюдали за маневром катеров — никто из них не думал, что это советские.

В 6.45 с дистанции четыре кабельтова Смирнов выпустил две торпеды. Через несколько секунд раздались взрывы огромной силы, шипение и треск. Баржа, по-видимому, была загружена боеприпасами. Мгновение — и от нее ничего не осталось. Для Степаненко близкой цели не было, и он выстрелил одной торпедой в глубину порта, где виднелись мелкие суда и катера (впоследствии было установлено, что три из них были разрушены полностью, а остальные повреждены).

Только после взрывов торпед противник наконец опомнился и открыл по катерам пушечный, пулеметный и винтовочный огонь. Отстреливаясь из пулеметов и прикрываясь дымзавесой, ловко поставленной Смирновым, катера развернулись и нырнули в спасительный туман.

— А что же вы нас напугали?

— Чем? — удивился Смирнов.

— Сообщили, что у вас убитые и раненые.

— Чепуха какая-то. Я передавал, что убитых и раненых не имею...

На радостях я не стал наказывать радистов, ограничился словесной головомойкой. В тот же день командующий флотом наградил Павла Максимовича Смирнова орденом Красного Знамени, Владимира Александровича Степаненко орденом Красной Звезды, а остальных моряков — медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги».

Друзей горячо поздравляли с высокими наградами. А кто-то из офицеров мечтательно вздохнул: жаль, что в эти месяцы здесь так мало дней бывает с туманами!

* * *

Офицер отдела кадров флота подполковник Зайцев, приветливо поздоровавшись, усадил меня за стол и сказал:

— Распишитесь вот здесь... Теперь здесь... Еще вот тут... Только аккуратнее. [37]

— Слушайте, — взмолился я. — Вы хоть объясните, в чем дело..

— Сейчас, сейчас все узнаете.

Немолодой офицер внес небольшой железный ящичек, открыл его. У меня даже в глазах зарябило. Новенькие ордена и медали.

— Что это? — опешил я.

— Вам доверено от имени Президиума Верховного Совета СССР награждать орденами и медалями отличившихся в боях, — сказал Зайцев. — В помощь вам выделяется старший лейтенант Слепов, назначенный к вам в бригаду ведать наградными делами.

Офицер кивнул головой и подал руку.

Вернулся я в бригаду взволнованный. Думал ли ты когда-нибудь, что получишь такое высокое право — от имени верховного органа государства награждать людей? Ты — в недавнем прошлом простой рабочий парень, да и сейчас всего лишь капитан 3 ранга, по сухопутному — майор... Ведь сам пока даже медали не имеешь...

Я собрал офицеров и попросил представить к награждению самых достойных.

Первым пришел Каневский и положил мне на стол целую пачку наградных листов.

— Что вы, Николай Леонтьевич! Я же просил самых достойных.

— Вот я и представляю именно таких.

— И все-таки идите и еще раз посоветуйтесь со своими товарищами.

Каневский ушел, а я сел читать реляции. Какие люди! Сражались на море. Сражались на сухопутье — в Одессе, Севастополе, Новороссийске. Руками этих людей подготовлены торпеды, которые без промаха топили вражеские суда, их руками возвращались к жизни изуродованные в боях катера. Почти каждый из этих матросов и старшин попал на береговую базу после ранения — иные к Каневскому не поступают.

Принесли наградные листы командиры дивизионов. Вчитываюсь в реляции и испытываю все большую гордость за людей бригады.

* * *

19 мая командующий флотом поставил нам задачу минировать вражеские коммуникации в Керченском проливе. [38] Для нас это было дело новое. Правда, еще в 1941 году Кочиев на «Д-3» выставил несколько неконтактных мин. Но это было проще. А нам предстояла групповая минная постановка.

Изучаем новое для нас оружие, обдумываем тактические приемы. Немало пришлось попотеть матросам и офицерам, прежде чем нашли способ крепления 500-килограммовых неконтактных мин в желобах торпедных аппаратов.

Минные заграждения имеют смысл лишь при строгом выполнении двух условий — скрытности и точности постановки. Если заграждение обнаружено противником, оно становится для него безопасным. А если мины поставлены не там, где следует, они превращаются в угрозу для своих же кораблей. Вот почему мы много думали над скрытностью действий, командиры совершенствовали свои штурманские познания и тщательно выверяли все навигационные приборы.

Первая постановка мин превратилась в целую операцию. Кроме торпедных катеров были выделены два морских охотника — будут прикрывать нас и служить ретрансляторами радиосвязи. Связисты считали, что наши рации на таком удалении не смогут обеспечить надежную связь с базой, но при проверке оказалось, что это была необоснованная перестраховка: связь катеров с базой была всегда устойчивой. Кроме того, нас будут обеспечивать три самолета МБР (морской ближний разведчик), их задача — отвлекать на себя внимание противника и нанесением бомбовых ударов по мысам помогать катерам точнее определять свое место.

Ставить мины будем одновременно в Керченском заливе и на подходах к порту Анапа. Для этого создаем две группы кораблей. В первую, которой командую я, входят одиннадцать катеров, из них восемь несут по четыре мины, а три являются дымзавесчиками и одновременно играют роль охранения.

Во вторую группу под командованием Рыбакова входят два катера с минами, один дымзавесчик и три катера с реактивными установками.

Наша группа направляется в Керченский пролив, группа Рыбакова — к Анапе.

Собирались выйти 22 мая. Непогода помешала. Волна и ветер грозили опрокинуть катера, крепления не выдерживали, [39] и мины проваливались в желоба. Пришлось возвратиться. Неприятно, конечно, но нет худа без добра: выявились наши недоработки. Спешно устраняем их.

В ночь на 25 мая снова в море. Погода и на этот раз не ахти какая: встречный ветер до пяти баллов, зыбь. Катера бросает так, что на ногах не устоять. Очень трудно удержать катера на курсе. Но за их штурвалами стояли такие опытные командиры, как Вакулин, Казаков, Подымахин, Кубрак, Степаненко, Пилипенко.

На траверзе Мысхако перестроились в две кильватерные колонны. Одну веду я, другую — командир дивизиона капитан-лейтенант Сутырин. Встречная волна нещадно бьет и заливает катера. Уменьшаем ход до малого. Приходится непрерывно откачивать воду.

— Ну как, механик, выдержим? — спрашиваю старшину мотористов Ивана Доценко.

— Нормально! Бэче пять{2} не подведет.

С идущих за нами катеров никаких сигналов не поступало — значит, у них все в порядке. Вот только штурман с явным беспокойством предупредил, что при такой погоде могут быть большие ошибки в счислении пути, а из-за малой скорости опоздаем больше чем на два часа. Условным сигналом по радио сообщаем летчикам о задержке: пусть вылетают позже.

У входа в пролив волна уменьшилась до трех баллов, но появилась другая неприятность — низкая сплошная облачность закрыла приметные высоты, сильно затруднив задачу штурману. Летчикам тоже нелегко будет в таких условиях. Но они заверили, что в 01.40 будут над целью.

Передав на катера счислимое место, включили глушители и пошли к местам постановки мин. Группа Сутырина отстала и скрылась из видимости. Все разговоры по радио прекратили, дабы не дать противнику возможности запеленговать нас. Через несколько минут нас обогнали катера Соседко и Коновалова: они направились на север, чтобы прикрыть нас от вражеских кораблей.

Звенья Николая Попова и Григория Левищева двинулись в назначенные точки. Все приметные ориентиры на берегу были так плохо видны, что определиться по ним было невозможно. Пытаемся восполнить это замером глубин. [40] И тут точно в назначенный срок наши отважные летчики пробились сквозь сплошную облачность и сбросили бомбы над мысами Железный Рог, Панагия, Такиль и поселком Гадючий Кут. По вспышкам взрывов и трассам зенитных снарядов мы наконец смогли, хотя и с погрешностями, определить свое место. Оно оказалось близко к расчетному.

В 2 часа 55 минут начали постановку мин. Выталкивали их из желобов вручную. Через десять минут все было закончено. Еще раз взяли пеленги — теперь береговые ориентиры были видны отчетливо. Все точно.

Получили короткое донесение от Рыбакова. Он тоже выполнил задачу. Мины поставили в назначенном месте — у самого входа в порт. Не обошлось без ЧП. На катере Власова лопнул штуртрос. Пока маневрировали под моторами, катер приблизился к берегу и противник его обнаружил. Воздух прорезали огненные трассы пуль и снарядов. На выручку товарищам поспешили артиллерийские катера. Пилипенко выпустил по врагу 17 реактивных снарядов. Два других катера из-за отсыревшей в походе электропроводки выстрелить не смогли.

Прикрывая отход отряда, Пилипенко дал еще один залп «катюшами» и поставил дымовую завесу. К счастью, к тому времени постановка мин была завершена. С небольшими повреждениями от пуль и осколков катера группы Рыбакова в 04.30 возвратились в базу. Вскоре у причала ошвартовались все 12 катеров. Возле двух из них столпились моряки. Я подбежал туда, предчувствуя неладное. Так оно и есть: в желобах торпедных аппаратов этих катеров лежали все восемь мин...

Командир дивизиона, шедший с этими катерами, ссылался на большую волну, на ветер, на быстро наступивший рассвет.

— А другие разве не в тех же условиях действовали? — возмутился я.

Докладывая командованию о выполнении задания, я упомянул и о тех двух катерах, вернувшихся с минами.

— Разберитесь сами, — ответили мне. — А в целом с задачей вы справились. Из сорока мин тридцать две поставлены в заданных местах. На первый раз совсем неплохо!

Провинившегося товарища наши офицеры взяли в [41] такой переплет, что этот случай запомнился всем, и больше подобного не повторялось.

Наш отчет о минных постановках штаб флота проверял с исключительной придирчивостью. Наконец флагманский штурман флота, сличив все наши документы с картой, признал, что катерники, несмотря на несовершенство навигационных приборов, мины поставили с большой точностью в заданных местах.

На следующий день после получения этого заключения я наконец впервые подписал приказ, который начинался словами: «От имени Президиума Верховного Совета СССР за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество награждаю...»

Помощник начальника штаба бригады капитан-лейтенант Леонид Гаврилович Веселков перед строем притихших моряков зачитал приказ, четко и торжественно произнося каждое слово. Он называл имена, товарищи выходили из строя, и я вручал им награды. Признаюсь, при этом я волновался не меньше, чем в своем первом бою.

Вручаю орден Красной Звезды офицеру Михаилу Петровичу Вакулину. Он растроган до слез. Нарушая все правила, моряки его катера выбегают из строя, подхватывают своего боевого командира и подбрасывают высоко в воздух.

Так радостно поздравляли всех награжденных — боцманов, мотористов и радистов. Последним ко мне подошел старший кок Яков Макарович Кора. Когда-то он был паровозным машинистом, флотскую службу начал на корабле, потом воевал на суше, а после ранения пришел к нам поваром. Ветеран и здесь не ударил в грязь лицом: по заявлению соседей, нигде не кормят так вкусно и сытно, как у нас. И матросы качали своего «кормильца» с особенным восторгом.

Долго еще не расходились моряки, вспоминая боевые дела награжденных и завидуя им хорошей, доброй завистью. [42]