Принимаю бригаду

Двадцать два дня занял путь от Владивостока до Поти. Ехал через Новосибирск, Ташкент, Красноводск, Баку: на Кавказ в то время можно было попасть только через Каспийское море.

Весной 1943 года большинство черноморских портов еще находилось в руках противника. Главной базой флота был Поти.

Дежурный по штабу флота вручил мне телеграфное распоряжение: с первой оказией отправиться в Геленджик в распоряжение контр-адмирала Холостякова. Кстати, и оказия предвиделась: послезавтра туда после ремонта пойдет торпедный катер.

Дежурный гадал, куда бы определить меня на ночь, когда вошел мой старый приятель катерник капитан 3 ранга Георгий Петрович Дринько из отдела боевой подготовки:

— Пошли ко мне. Комфорта не обещаю — живу в служебном кабинете, но как-нибудь устроимся.

Мы вышли в сквер. Вечер был тихий, теплый, из репродукторов лилась какая-то грустная мелодия. Вдруг взволнованный голос, прервав передачу, стал громко повторять по-русски и по-грузински: «Воздушная тревога!.. Воздушная тревога!.. Всем в укрытия!..»

— Давай сюда! — потянул меня Дринько к двум большим клумбам. — От прямого попадания все равно не укрыться, а от осколков и клумбы защитят. Когда услышишь, что бомба летит, вжимайся в землю. Запомни, которая в тебя — она не свистит, а шипит.

Мне оставалось лишь мотать на ус. Дринько воевал в Севастополе с первого до последнего дня, парень обстрелянный, не то что я. [4]

Вокруг все грохотало. Стреляли зенитки на берегу и на кораблях. Бледные лучи прожекторов шарили по розовато-синему вечернему небу, задерживаясь на белых крестиках, медленно плывших среди ватных комочков снарядных разрывов.

Я вертел головой, чтобы все разглядеть. Как-никак первая в жизни бомбежка. И любопытно, и страшновато. Тягучий свист заставил ткнуться носом в траву. Один за другим грохнули два взрыва, дрогнула земля. А через несколько минут все прекратилось.

— Пошли, — тронул меня за плечо Дринько.

— И это все? — удивился я. — Всего две бомбы?

— Положим, их было сброшено много, но вокруг Поти болота, бомбы тут только чавкают, зарываясь в трясину. Вот будешь в Геленджике, узнаешь настоящую бомбежку.

— А здесь налеты часто бывают?

— За время войны второй. Так что тебе повезло. Немцы не любят сюда летать. Во-первых, здесь сильная противовоздушная оборона, а во-вторых, погода нас выручает. Ведь не зря старожилы говорят, что в Поти всего лишь 365 дней в году дожди, а в остальное время ясная погода.

В штабе мы узнали, что две бомбы попали в портовый склад и еще несколько взорвалось на реке Хоби, где базируются катера и подводные лодки-малютки. Гитлеровцы, по-видимому, замышляли удар по кораблям, но летчики-истребители и зенитчики помешали. Ни один из кораблей не пострадал.

Георгий Петрович раздобыл для меня одеяло и подушку, уложил на диване. Погасив свет, мы долго беседовали. Дринько сказал, что район Поти, Батуми относительно спокойный. А чуть севернее приходится держать ухо востро. На днях фашистская подводная лодка торпедировала танкер «Кремль», надолго вывела его из строя. А одно время немецкие подводники до того обнаглели, что по ночам всплывали вблизи берега и обстреливали наши железнодорожные составы — дорога ведь здесь проходит у самого моря. И пришлось, пожалуй, впервые в истории нашим кораблям конвоировать... поезда. Сторожевые катера сопровождали эшелоны на параллельных курсах, а быстроходные торпедные катера обшаривали весь район. Помогло. Подводные лодки не осмеливались всплывать на [5] виду у советских кораблей. Обстрелы поездов прекратились.

Я уже знал, что во время войны торпедные катера на Черном море выполняли самые разнообразные задачи: прикрывали дымзавесами крупные корабли, конвоировали транспортные суда, участвовали в противолодочной обороне, взрывами глубинных бомб очищали фарватеры от донных электромагнитных мин, высаживали десанты, несли дозор, вели разведку. А теперь вот даже поезда конвоируют. И только прямой своей задачей — уничтожением вражеских кораблей — им заниматься пришлось мало. Но тут была объективная причина — вражеских надводных кораблей и судов на Черном море было мало, держались они далеко, а радиус действия наших торпедных катеров равнялся всего 80–90 милям (морская миля — 1852 метра).

Утром, как только проснулся, направился в гавань. Не может моряк жить без моря.

Тесный ковш порта был забит разными кораблями, над которыми величественно возвышалась громада линкора «Севастополь». Старый знакомый. Мне сразу вспомнился 1930 год. Мы — делегация московских комсомольцев во главе с секретарем Пролетарского райкома Илюшей Персицем — прибыли с подарками для подшефных кораблей в Кронштадт и участвовали в проводах этого линкора, который тогда назывался «Парижская коммуна», и крейсера «Профинтерн», отправлявшихся в далекое плавание на Черное море. Поездка в Кронштадт, вид могучих боевых кораблей произвели незабываемое впечатление на молодого парня, рабочего электрозавода. В те дни я и решил посвятить себя морю.

Нелегко было учиться в техникуме и одновременно по-ударному работать на крупнейшем заводе, коллектив которого взял обязательство выполнить пятилетку за два с половиной года. И все же я находил время посещать морской кружок Осоавиахима, участвовал в постройке эскадренного миноносца. Этот эсминец мы построили в натуральную величину. Ничего, что он был из дерева и одним бортом прочно держался за берег у Центрального парка культуры и отдыха имени А. М. Горького, зато у нас были настоящие корабельные шлюпки, на которых мы путешествовали по Москве-реке и Волге и вдоволь мечтали о службе морской. [6]

В 1931 году меня приняли кандидатом в партию. И тогда же вызвали в горком комсомола и спросили:

— Ну как, не передумал?

— Нет. Решил твердо.

И с комсомольской путевкой отбыл в Кронштадт. Быстро пролетело время: краснофлотская служба, сборы в команде двухгодичников, учеба на Специальных курсах усовершенствования комсостава и в декабре 1933 года первая командирская должность на самом маленьком боевом корабле — торпедном катере. Я в эти кораблики сразу влюбился, когда увидел их стремительный бег по глади Финского залива.

Уж очень хороши они. Легкие, быстрые, а оружие на них такое, что самые большие корабли его боятся. Получил назначение на Морские силы Дальнего Востока, которые вскоре стали могучим Тихоокеанским флотом. Здесь вырастили меня до командира дивизиона, капитана 3 ранга. Здесь я стал членом Коммунистической партии. И вот телеграмма из Москвы заставила проститься с товарищами, с которыми служил уже девять лет, и пересечь почти всю страну. Зачем я откомандирован на Черное море, на какую должность назначен, мне не сказали. Но радовало то, что наконец-то попал на действующий флот, смогу принять участие в боях за Родину.

В углу бухты стояли торпедные катера. Обрадованно поспешил к ним, как к старым знакомым. Ба, да здесь действительно знакомые люди. Обнимаюсь с капитаном 2 ранга Сергеем Степановичем Савиным, с которым вместе служили на Тихом океане, с капитаном 3 ранга Валентином Алексеевичем Руссовым, с кем когда-то учился на курсах.

— Слушайте, друзья, — спрашиваю их, — может, вы знаете, зачем меня сюда прислали?

— Знаем, — отвечает Савин. — Ты примешь от меня вторую бригаду торпедных катеров Черноморского флота.

— Шутишь? — не верю я.

— Нисколько. В отделе кадров флота тебя ознакомят с приказом. А пока давай-ка, не теряя времени, начнем сдачу и прием дел. Меня на моей новой должности ждут.

Мне все не верится. Радостно, конечно, что меня, капитана 3 ранга, назначили командиром соединения, на должность капитана 1 ранга, а то и контр-адмирала. Но потяну ли я такой воз? Командовал дивизионом, который [7] не участвовал в боях, и вдруг возглавить соединение, уже второй год воюющее на самых горячих, ответственных участках.

Тревожные мысли не покидали, пока Савин и Руссов (он теперь мой помощник по материальному обеспечению) водили меня по пирсам, мастерским и складам. В Поти — тыловая база бригады. Здесь ремонтируют катера, испытывают новые корабли, только что прибывшие с заводов, здесь же под руководством командира 1-го дивизиона капитана 3 ранга А. А. Местникова проходят обучение молодые катерники.

* * *

Идем вдоль берега. Здесь все не так, как на Дальнем Востоке. Там в это время года море свинцово-серое, холодное, и леса на прибрежных сопках тоже сероватые, как будто окутанные серебристой дымкой. Здесь, на Черном море, вода бирюзовая, теплая, а берег уже в апреле утопает в буйной яркой зелени.

Торпедный катер не плывет, он летит, касаясь воды лишь выступом своего днища — реданом. Пристроившись за спиной командира катера, с интересом наблюдаю за его действиями. Старший лейтенант Иван Кубрак, дочерна загорелый, невысокий (я на целую голову возвышаюсь над ним), стоит за штурвалом в незастегнутой брезентовой куртке, из-под которой на синем кителе сверкает орден Красного Знамени. Я уже заметил, что у всех членов экипажа красуются на груди правительственные награды. Боевой народ!

Кубрак управляет катером играючи, еле-еле поворачивая штурвал. На торпедном катере не разговоришься — двигатели ревут, свистит, душит встречный ветер. Нужно в ухо кричать, чтобы тебя услышали. Но если экипаж сплавался, нет нужды напрягать голос. Кубрака матросы понимают не с полуслова, а вообще без слов — по взмаху руки, кивку головой, по движению глаз. Причем посторонний человек даже и не заметит этих легких, непринужденных жестов. У меня мелькнула мысль: обязательно надо сходить в боевой поход с Кубраком, у этого парня есть чему поучиться.

В Туапсе я сошел с катера. Должен был представиться командующему флотом, который находился на своем передовом командном пункте. Туда меня доставила мотодрезина. [8]

Вице-адмирал Филипп Сергеевич Октябрьский встретил приветливо и сразу начал расспрашивать о тихоокеанской бригаде торпедных катеров. Там под руководством Октябрьского в свое время была построена прекрасная база и создано одно из лучших соединений флота. Адмирал до сих пор помнил многих тихоокеанцев. Живо интересовался их судьбой, успехами.

— Ну что же, — улыбнулся Филипп Сергеевич, — вот опять будем вместе служить. На Тихом океане у вас дело хорошо шло, надеюсь, и здесь марку выдержите. Но предупреждаю: легкой жизни не будет.

Он заговорил об Одессе и Севастополе, о десанте в Керчь и Феодосию, о геройстве моряков.

— В Севастополе я оставил половину жизни, если не больше, — вздохнул адмирал.

Он коротко ознакомил меня с обстановкой. Хотя после разгрома гитлеровцев под Москвой и Сталинградом в войне наступал решительный перелом в нашу пользу, враг еще силен. Здесь, на Северном Кавказе, он сопротивляется отчаянно. Всеми силами фашисты стараются удержаться на Голубой линии, мощном укрепленном рубеже, который проходит от Новороссийска выступом на восток через станицы Крымскую и Небеджаевскую и левым флангом упирается в Азовское море восточнее Темрюка.

Наши войска захватили и удерживают небольшой плацдарм на Мысхако, в пригороде Новороссийска. Сейчас снова развернулись бои — гитлеровцы пытаются сбросить нас с Малой земли. Одной из главных задач флота стала поддержка и обеспечение войск десанта под Новороссийском.

— Вам и вашей бригаде тоже предстоит принять участие в этом деле, — заключил командующий.

Запомнилась мне беседа с членом Военного совета контр-адмиралом Николаем Николаевичем Кулаковым. Я коротко рассказал о своей прежней службе. Пытливо оглядев меня угольно-черными глазами из-под густых бровей, он спросил:

— В академии учились?

— Нет. Не учился.

— Смотрите на него. Академию не кончал и уже хочет командовать бригадой. Без академии!

Я опешил. А он щурит свои цыганские глаза и головой покачивает. [9]

И вдруг громовой, раскатистый смех:

— Чудак! Ничего страшного. Опыт службы на катерах у вас большой. А академию еще успеете закончить. Вы знаете, у нас лучше всего воюют офицеры, выросшие из боцманов. А почему? Потому, что работяги неутомимые. В общем, не горюйте. Там у вас один «академик» есть — начальник штаба бригады Бобынин — и пока хватит. Вы знаете его?

— Однокашники. Вместе курсы командного состава кончали.

— Вот и хорошо. Начальник политотдела Комаров тоже работник что надо. Службу знает — из краснофлотцев, в свое время катерным радистом плавал. Поработаете вместе, разберетесь, а когда приеду, поговорим. Ну, ни пуха ни пера! Что нужно, не стесняйтесь, звоните, пишите... — И усмехнулся: — Правда, чем меньше будете обращаться за помощью, тем лучше. Для вас лучше.

От адмирала Кулакова вышел с легким сердцем. Умеет человек сразу расположить к себе.

* * *

Пасмурным утром мы подошли к Геленджику. Изодранные в клочья, тяжелые облака переваливались через окаймлявшие бухту горы.

На берегу захлопали зенитки.

— «Юнкерсы»! — крикнул боцман и припал к пулемету.

Командир катера резко сбавил скорость и лег на циркуляцию. Бомбардировщики по одному, по два выныривали из облаков, как попало сбрасывали бомбы и снова прятались от огня пушек и пулеметов. Столбы дыма и пыли с грохотом вырастали на берегу. Малые суда, до этого стоявшие у причалов, поспешно удирали на середину бухты. Но вот на мачте взвился флажной сигнал, оповещающий об отбое тревоги. Обгоняя друг друга, катера, сейнеры и мотоботы возвращались к местам своих стоянок.

Причал, у которого мы ошвартовались, был необычным. Деревянный настил на железобетонных опорах, а продолжение его — полуразрушенный бомбами и севший на грунт парусник «Вега». Уцелевшая мачта использовалась для подъема флажных сигналов, а в небольшой [10] палубной надстройке возле нее размещался вахтенный сигнальщик. Нашла применение и грузовая стрела с лебедкой — теперь ею грузили торпеды. На палубе как раз лежало несколько торпед — длинных стальных сигар. Медные трубки от них тянулись к компрессору; его приводил в движение старенький двигатель.

На палубе парусника, сдергивая с себя мокрый реглан и кого-то отчитывая, топтался худощавый капитан-лейтенант. Из-под шлема выглядывала прилипшая ко лбу черная прядь. Завидя меня, он, сильно прихрамывая, подошел и представился:

— Командир второго дивизиона капитан-лейтенант Рыбаков.

Мы пожали друг другу руки. О Рыбакове мне много рассказывал Руссов. Отважный и опытный командир, в боях с начала войны. Хромота — память об Одессе. Тогда катерникам тоже доставалось. Вернулись они после тяжелого похода — под ударами вражеской авиации сопровождали транспорты в осажденный город, — повалились измученные ребята на причал и сразу уснули. А тут вражеские бомбардировщики. Рыбаков — он тогда командовал отрядом — поднимал людей, торопил быстрее выводить катера в море. Пять катеров уже отошли от стенки, открыли огонь по вражеским самолетам, а шестой задержался. Рыбаков подбежал к нему. Оказывается, командир катера ждал его. Поблизости разорвалась бомба. Рыбаков крикнул: «Выходите, я задержусь здесь». Катер на полном ходу устремился в море. А командир отряда упал. После узнали: ему осколком раздробило ногу, но он и виду не подал, чтобы не связывать рук подчиненным. Бойцы из другой части наскоро перевязали его и отправили в одесский госпиталь, вместе с которым он вскоре эвакуировался из Одессы. Рыбакову полагалось длительное и основательное лечение. Но терпения не хватило. Чуть окреп, уговорил врачей выписать его. Вот до сих пор и хромает.

— Кого это вы тут отчитывали? — спрашиваю его.

— Да вот гвардию Каневского, — кивнул он на потупившуюся девушку-краснофлотца. — Бомбежка, а она со своим компрессором возится. Невдомек, что достаточно небольшому осколку попасть в торпеду и от всей этой «Веги» щепки не останется.

Я приблизился к девушке. Она неумело вытянулась, [11] не зная куда деть руки, державшие инструмент. Представилась:

— Шура... — И вспыхнула: — Простите, краснофлотец Луданова.

— Неужели вам действительно не страшно во время бомбежек? — спросил я ее.

— Ой, ужас как страшно. Но ведь он так плохо запускается, — показала она на двигатель компрессора. — Остановишь его, а потом возись целый день. А торпед-то вон сколько, и все их нужно успеть накачать. — И, совсем смутившись, добавила: — А я тоже прячусь. Вот тут, внизу, недалеко от компрессора.

Рыбаков вызвался проводить меня до штаба. Береговая база бригады разместилась на территории небольшого санатория. Здесь были кухня и столовая, склады, примитивные мастерские.

— А вот и ваши апартаменты, — показал Рыбаков на одноэтажный домик.

В штабе я снова встретился с Савиным, прибывшим в Геленджик раньше. Он познакомил меня с начальником политотдела бригады капитаном 3 ранга Арсением Васильевичем Комаровым, помощником начальника штаба капитан-лейтенантом Леонидом Гавриловичем Веселковым, ну а с недавно назначенным начальником штаба капитаном 3 ранга Борисом Петровичем Бобыниным мы познакомились еще в 1933 году на курсах комсостава.

Мой кабинет — маленькая комнатка с кирпичной плитой — с трудом вмещал платяной шкаф, кровать, канцелярский столик с телефонами и когда-то роскошный, но теперь затертый и продавленный пружинный диван.

Мне сказали, что для бригады это барские условия. Пожалуй, так, если учесть, что большинство моряков не имеет жилья на берегу и живет на катерах. А торпедный катер совсем не приспособлен для этого. Там нет ни одной койки — люди спят, где попало. Там не только обед — чай согреть не на чем. Нет даже умывальника, чтобы умыться. Нет печки, чтобы погреться и высушить мокрую одежду.

При создании этих маленьких кораблей (к чему, между прочим, приложил свой талант известный авиаконструктор А. Н. Туполев) преследовалась одна цель — сделать их быстрыми и маневренными. Условиям обитаемости катеров значения не придавалось, считалось, что [12] люди будут находиться на них только в течение 4–6 часов похода, а остальное время жить на плавающих или береговых базах. Однако война внесла свои поправки. Она отняла у катерников оборудованные базы. Авиационные налеты заставляли сутками болтаться на рейдах, а боевые походы стали длиться по 10–12 часов. Катерникам теперь приходилось месяцами жить на своих крохотных, не приспособленных для жилья корабликах.

Но не на эти трудности жаловались мои новые товарищи. Жаловались на недостаток катеров. Всего их и трех дивизионах бригады насчитывалось двадцать семь. Из них пятнадцать находилось в ремонте, шесть новых, вооруженных реактивными установками — «катюшами», — не прошли еще ходовых испытаний. Так что в строю оставалось всего шесть катеров. Они каждую ночь выходили в море. Люди выматывались, механизмы тоже работали на пределе.

Выслушав доклады своего помощника по тылу капитана 3 ранга Валентина Алексеевича Руссова и командира береговой базы капитана 3 ранга Николая Леонтьевича Каневского, я удивился: как они и их люди вообще справляются с таким объемом работы. Ведь в Геленджике им приходилось обеспечивать катера не только нашей, 2-й, но и 1-й бригады, которые базировались на реке Хоби. Они часто выполняли боевые задачи и здесь, на переднем крае. 1-я бригада подчинялась непосредственно командующему флотом. У нее было тридцать пять торпедных катеров. До половины из них также находились в ремонте. Но и те, которые приходили к нам, нуждались в большой технической помощи. Мы не сетовали на это, охотно помогали друзьям, хотя тем самым работы нам еще прибавлялось. Личный состав базы сам не мог с нею справиться, поэтому на обеспечение боевой деятельности катеров и их ремонт приходилось мобилизовывать людей из экипажей, свободных в этот день от выхода в море. Вместо отдыха им выпадал тяжелый и напряженный труд. Прибавьте к этому беспрерывные бомбежки, устранение последствий которых очень часто требовало неимоверных усилий.

Но я верил в своих помощников. Знал уже, что для них нет непосильных задач. Мне рассказали, как осенью прошлого года, когда гитлеровцы ворвались в Новороссийск, Руссов на рейдовом катере пробрался к Каботажной [13] пристани, взял на буксир стоявший там плавучий кран и на глазах у противника, под непрерывным огнем вывел его из Цемесской бухты и доставил в Кабардинку, а потом в Туапсе. Кран этот оказал бесценную услугу нашим морякам, мы и сейчас им пользуемся. А Руссов за мужество и инициативу был награжден орденом Красного Знамени.

Да! На таких людей можно положиться.

Прошу товарищей вместе со мной пройтись по территории базы. Облюбовали обрыв возле большого парка. Здесь катера могут подходить довольно близко к берегу. Лучшего не придумаешь. Под сенью деревьев и моряки смогут отдыхать.

Думаем, как лучше организовать ремонт, чтобы он не отнимал столько времени и сил.

* * *

Вместе с Савиным едем к командиру Новороссийской военно-морской базы. По пути попадаем под авиационный налет. Гитлеровские бомбардировщики пытались нанести удар по нашим аэродромам и береговым батареям. Бомб не жалели, все кругом грохотало.

Контр-адмирал Георгий Никитич Холостяков стоял во дворе, глядел на небо и ругался:

— Видал, что эти сволочи вытворяют? Бесятся, что с Малой землей ничего поделать не могут.

В воздухе рвались зенитные снаряды, земля содрогалась от взрывов бомб. Я пытался разобраться, что делается в небе, где фашистские, где наши самолеты. Вот вспыхнули и взорвались в воздухе два «юнкерса», еще три, оставляя черные хвосты, со снижением уходили в сторону моря. И вдруг все стихло. Слышен был только гул наших истребителей, барражирующих над Геленджиком.

Командир базы ввел нас в свой кабинет. Поздравил меня с назначением.

Я пожаловался на нехватку катеров.

— А где я их вам возьму? — спросил контр-адмирал. — Вот получили вы шесть штук с «катюшами» и до сих пор с ними возитесь. А они нам вот как нужны. Что же касается старых, одно могу сказать: ремонтируйте.

Он позвонил начальнику тыла полковнику Рябцеву и приказал оказать нам содействие в ремонте катеров. [14]

— А хлопцами вашими я доволен, — сказал Георгий Никитич. — Особенно хорошо они поработали в феврале, когда десант высаживали.

Контр-адмирал называет имена и фамилии — отличившихся в бою он всех помнит.

В ночь на 4 февраля черноморцы должны были осуществить крупную десантную операцию в районе Южной Озерейки неподалеку от Новороссийска. Предусматривался также небольшой демонстрационный десант в самом пригороде Новороссийска, на берегу Цемесской бухты. На нескольких судах туда направлялся отряд из 260 морских пехотинцев во главе с командиром батальона майором Цезарем Куниковым. Силы туда посылались небольшие. В качестве сил охранения и непосредственной огневой поддержки выделялись один МО (морской охотник) под брейд-вымпелом командира дивизиона сторожевых катеров капитан-лейтенанта Николая Сипягина, возглавлявшего десантный отряд, два торпедных катера и шхуна «Скумбрия», на которой по инициативе артиллериста штаба ОВРа (охраны водного района) старшего лейтенанта Г. В. Терновского были установлены «катюши» со снарядами 82-миллиметрового калибра. Основные надежды возлагались на морские артиллерийские батареи, расположенные на восточном берегу Цемесской бухты. Командовал высадкой демонстрационного десанта контрадмирал Г. Н. Холостяков.

Основной десант еще только приближался к Озерейке, а в Цемесской бухте разгорелся бой. Наша морская артиллерия за десять минут обрушила на врага более полутора тысяч снарядов крупного и среднего калибров, а как только огонь был перенесен в глубину, десантный отряд под прикрытием дымовой завесы, поставленной торпедными катерами, подошел к Суджукской косе, и через пять минут морские пехотинцы уже были на берегу. Враг упорно сопротивлялся. В бой пришлось включиться артиллеристам и пулеметчикам катеров. Георгий Терновский с борта «Скумбрии» выпустил 84 снаряда «катюш» по вражеской батарее у пристани рыбзавода. Подавив ее, он развернул шхуну и выпустил еще залп по другой батарее у мыса Любви. «Катюши» действовали превосходно.

Поддержанные огнем береговой артиллерии и катеров, десантники захватили небольшой участок побережья. Узнав об этом, Г. Н. Холостяков немедленно направил [15] туда второй эшелон десанта — 640 морских пехотинцев под командованием офицеров В. А. Ботылева, И. В. Жернова и И. М. Ежеля. Высадка этого отряда происходила тоже под сильным огнем противника.

Той ночью отличились экипажи многих малых кораблей. Рейдовый катер «Сталинец» под командованием старшины 1-й статьи Тихона Носова из нашей бригады одним из первых высадил десантников, а затем снял с мели МО № 084, на котором шел Сипягин. Во второй рейс Носов взял на борт около ста десантников, минометы и ящики боеприпасов. Катер был перегружен сверх всякой меры. И все-таки старшина благополучно провел его сквозь огонь. Высадив морских пехотинцев, Носов вернулся с ранеными, а также двумя «языками», захваченными куниковцами. Третий рейс с целой ротой морских пехотинцев на борту «Сталинец» совершал уже на рассвете. Противник вел по нему прицельный огонь. Лавируя среди разрывов, Носов и на этот раз успешно высадил десантников и вывез с плацдарма десятки раненых. Весь день экипаж заделывал пробоины в корпусе и надстройках, а вечером катер снова отправился в путь, до отказа нагруженный минами, гранатами и патронами. Погода ухудшилась, моросил дождь и сильный зюйд-ост развел большую волну. У берега катер подхватило прибоем и бросило на камни. Боеприпасы кое-как выгрузили, но от удара о камни выбило руль. А вражеские снаряды падали все ближе. Положение казалось безвыходным. И тут Носов обратил внимание на сейнер, приткнувшийся к берегу. С помощью мегафона спросил старшину судна, что случилось. Оказалось, что сейнер потерял винт, но руль цел. Моментально созрело решение. Носов приказал матросам подтянуться к сейнеру. Швартовыми концами скрепили оба судна борт о борт. Действуя двигателем одного и рулем другого, добрались до базы.

Быстро отремонтировав руль катера, экипаж Носова совершил еще несколько рейсов. За двое суток он перевез на Малую землю более 400 десантников. Катер получил 70 пробоин. Взорвавшимся на палубе снарядом был смертельно ранен краснофлотец комсомолец Сергей Кузнецов. Но ничто не могло остановить моряков. Они с доблестью выполняли свое дело.

Столь же самоотверженно действовали моряки торпедных катеров. Старший лейтенант Александр Куракин, [16] пользуясь огромной скоростью своего маленького корабля (48 узлов — более 86 километров в час), проскакивал через сплошную стену огня и доставлял десантникам боеприпасы. Несколько таких же трудных рейсов совершили торпедные катера под командованием лейтенантов Ивана Кубрака и Михаила Соседко.

К полудню 5 февраля десантники овладели плацдармом шириной 4 километра и глубиной до 2,5 километра. Поскольку операция в районе Южной Озерейки сорвалась, командование приняло решение высадить и основной десант на Мысхако. В ночь на 6 февраля на плацдарм высадилось 4500 человек с артиллерией и минометами, а к 12 февраля на Малой земле сражались уже четыре стрелковые бригады и истребительно-противотанковый полк — более 17 тысяч бойцов и командиров. Плацдарм был расширен до 45 квадратных километров. Сейчас там внушительные войска — целый десантный корпус. Снабжение их, перевозка пополнений осуществляются морем. Участвуют в этом деле главным образом малые корабли и суда — в них труднее попасть снарядом или бомбой. И все же каждый рейс связан с большой опасностью. 8 февраля, пробиваясь через плотный огонь, лейтенант Соседко был ранен. Упал с перебитой ногой и боцман старшина 2-й статьи Постыльный. Соседко, обливаясь кровью, здоровой рукой продолжал управлять катером и довел его до Малой земли.

Торпедный катер старшего лейтенанта Алексея Комарова с тридцатью бойцами на борту прошило осколками снарядов. В моторном отсеке возник пожар. Один двигатель остановился. Комаров продолжал вести катер под уцелевшим мотором. А тем временем старшина мотористов Баженов, командир отделения Огарь и моторист Банчуков, обжигаясь и рискуя ежесекундно взлететь на воздух, гасили пылающий бензин и заделывали пробитый трубопровод. Бойцы были благополучно высажены на плацдарм.

Сейчас над Малой землей не рассеивается дым. С 17 апреля гитлеровцы штурмуют плацдарм, стремясь сбросить с него наши войска.

— Вы понимаете, — сказал на прощание Холостяков, — когда идут такие страшные бои, особенно важно, чтобы войска на Малой земле своевременно получали продовольствие и боеприпасы. Охрану наших коммуникаций, [17] связывающих Мысхако с Большой землей, считайте своей главной обязанностью.

Сергей Степанович Савин доложил начальству о сдаче дел. Прощаемся с ним. Он спешит к новому месту службы.

* * *

Через несколько дней я снова побывал в городе. Решив все дела в штабе базы, спохватился: машину отпустил, а пешком добираться далековато. Иду на городскую пристань: авось оказия подвернется. И вдруг вижу наш катер-лимузин. На нем распоряжается флагманский минер базы капитан 3 ранга Семен Евсеевич Ладыженский. Спрашиваю, не в сторону ли нашей бригады они направляются.

— Садитесь, — говорит Ладыженский, — подвезем, только по пути задержимся на минутку: мину подорвать нужно.

Я уже знаю, что борьба с минной опасностью отнимает у нас много сил. Гитлеровцы почти ежедневно сбрасывают с самолетов самые опасные — неконтактные электромагнитные — мины, чтобы затруднить нам сообщение с Малой землей. Мы потеряли уже несколько судов, подорвавшихся на этих адских машинах. Пришлось выставлять на побережье десятки специальных постов. Пять из них обслуживаются моряками нашей бригады. Круглые сутки они под любым огнем и в любую погоду наблюдают за морем и воздухом, пеленгуют падение каждой мины. На этом месте ставится крестовая вешка, означающая «обойди меня со всех сторон». Для судов обнаруженная мина уже не столь опасна. Но все-таки ее надо уничтожить. А это не простое дело, тем более что у нас в то время еще не было специальных тралов. Спускали водолаза, он находил на дне страшный снаряд, подвешивал к нему подрывной патрон, взрыв которого уничтожал мину.

Но на глубине более пятнадцати метров водолазу трудно что-нибудь разглядеть. В такие районы посылались наши торпедные катера, дюралюминиевые корпуса которых имели небольшое магнитное поле. Они на ходу сбрасывали глубинные бомбы. Взрывы, если даже не вызывали детонации, выводили мину из строя, делали ее безопасной.

Наш лимузин направился к вешке. Метрах в тридцати от нее Ладыженский приказал остановить мотор. [18]

Двигаясь по инерции, катер приблизился к вешке. Зацепились за нее багром. Матрос-минер, облаченный в легководолазный костюм, нырнул за борт. Море было тихим, и в прозрачной воде было хорошо видно, как он опустился на дно и осторожно пошел, низко склонившись, вглядываясь себе под ноги. Минуты через три водолаз дважды дернул сигнальный конец.

— Все в порядке, — сказал Ладыженский.

Водолаза подтянули к борту, подали ему взрывпакеты с бикфордовым шнуром. Вскоре он вернулся, поднялся на катер. Ладыженский зачистил и протянул мне конец запального шнура.

— Поджигай на счастье!

Я прикоснулся зажженной сигаретой, шнур зашипел. Ладыженский по-рыбацки поплевал на него, бросил в воду и приказал заводить мотор.

Вот тут-то и началось...

Старшина нажимал на педаль, стартер скрежетал, а мотор хоть бы кашлянул... Чуть ли не все бросились помогать старшине, а тот, следуя советам, хватался за все нужное и ненужное...

Слабый ветерок отогнал нас от вешки всего на каких-нибудь 6–8 метров.

— Сколько он будет гореть? — спросил я.

— А черт его знает, — упавшим голосом ответил Ладыженский.

Оглядываю катер. Весел нет. Что же делать?

— А ну, — кричу, — ломай сиденья!

В мгновение ока сиденья из добротных полированных досок были разломаны и превратились в весла. Подгонять никого не потребовалось. Все гребли изо всех сил. Но вот сильнейший удар оглушил нас, бросил друг на друга, катер с дифферентом на нос куда-то понесло. Я оглянулся. Совсем неподалеку от нас вырос громадный рыже-бурый столб воды. Он стоял, казалось, долго-долго, а потом медленно осел. В ушах звенело. Побледневшие матросы сидели на дне катера. Только моторист все возился со своим движком. Но вот он уставился глазами на приборный щиток, застонал и зло ударил кулаком по рычажку зажигания, стоящему на положении «Выключено»...

— Слишком много советчиков у тебя было, — говорю ему. — В следующий раз никого не слушай и все делай, как положено по инструкции. [19]

...Рвусь выйти в море, чтобы своими глазами увидеть обстановку, в которой приходится действовать нашим катерам. Поговорил с Комаровым. Заместитель по политчасти согласился, что выход в море принесет мне пользу.

— Только, — говорю, — я новичок, поэтому считаю, что руководить действиями кораблей мне еще рано. Пойду пассажиром.

— Инкогнито? — улыбнулся Комаров. — Вряд ли выйдет. Думаю, что свой командирский характер вам все равно скрыть не удастся.

Инструктаж командиров кораблей охранения и дозора проводил капитан-лейтенант Н. И. Сипягин. Он мне понравился с первой встречи. Сейчас Сипягин очень коротко и просто разъяснил задачу. Перед ним были люди, не раз ходившие на такие боевые задания и не нуждавшиеся в поучениях. Более подробно капитан-лейтенант остановился на новой тактике противника. Гитлеровцы стремятся и на море наносить удар мощным кулаком, рассчитывая хотя бы на узком участке расстроить нашу оборону. Поэтому мы должны действовать особенно слаженно, не допуская распыления своих сил. Сипягин напомнил недавний случай: командир одного из морских охотников в горячке боя погнался за вражеским катером, строй наш ослабил, а сам попался в ловушку и погиб со всем экипажем.

— Это вовсе не значит, — сразу предупредил Сипягин, — что нам запрещено проявлять инициативу. Без инициативы, стремительного маневра нет победы в морском бою. Просто не следует забывать, что наша задача не допустить прорыва вражеских кораблей на наши коммуникации и к району выгрузки.

Вопросов к Сипягину, командиру дивизиона сторожевых катеров, не было, и он попрощался с нами — спешил на свои корабли. Мы остались в своем кругу. Старшим в группе торпедных катеров, выделенных нынче в дозор, я назвал капитан-лейтенанта Григория Левищева. Мне много говорили об этом офицере — умном, спокойном и отважном. Я предоставил ему слово. Левищев со свойственной ему пунктуальностью изложил порядок выхода в море и возможные варианты боя. Просил учесть, что торпедным катерам, очевидно, некоторое время придется драться без поддержки: морские охотники не только сопровождают [20] сейнеры и шхуны, но и сами везут людей и грузы на Малую землю и смогут присоединиться к нам только после выгрузки. В дозор отправлялись пять торпедных катеров под командованием старших лейтенантов Константина Тихонова (с ним идет командир отряда Левищев), Ивана Кубрака, Леонтия Власова, Николая Козакова и Владимира Степаненко.

Я пойду с Левищевым, но пока об этом не говорю. Пусть без помех готовится к походу. По себе знаю, как это стесняет, когда своим затылком ощущаешь дыхание начальства.

К стоянке катеров приехал, когда на них уже прогревались моторы.

Встретившему меня Левищеву объявил, что пойду вместе с ним, но попросил об этом никому, в том числе и Сипягину, не сообщать и флаг мой не поднимать.

Левищев засмеялся и простодушно спросил, зачем понадобились комбригу такие прятки. Я объяснил, что, во-первых, не хочу вмешиваться в действия опытного командира дивизиона сторожевых катеров и стеснять его своим присутствием. А во-вторых, я иду не командовать, а учиться воевать.

— А по возвращении в базу ученик будет ставить отметки учителям, причем и без «фитилей» не обойдется, — засмеялся Тихонов.

— А это смотря по тому, как учить будете.

Положение мое действительно щекотливое. Собираюсь ни во что не вмешиваться, а ведь случись что, вся ответственность ляжет на меня, как на старшего. Но ничего, обстановка подскажет, как действовать.

Проводка конвоев к Малой земле всегда была серьезной боевой операцией, к которой привлекались разнообразные силы флота. Как только суда отошли от причалов, в небе появилась четверка наших истребителей, а на зенитных батареях объявили боевую тревогу.

Пересчитав тяжело осевшие от чрезмерной перегрузки три сейнера, четыре шхуны и четыре мотобота, я невольно посмотрел на море. Оно было спокойным, розовым, широкая яркая дорожка тянулась по нему к погружающемуся в воду диску солнца. «Если солнце село в воду — жди хорошую погоду» — гласит морская поговорка. На нее, видимо, и полагался штаб базы, разрешивший грузить суда сверх всякой нормы. [21]

С сигнального поста ОВРа взвилась белая ракета, и все суда стали строиться в походный ордер — в две кильватерные колонны. В голове конвоя заняли свое место сторожевые катера. На мачте одного из них бился узкий длинный флажок с двумя косичками — брейд-вымпел командира дивизиона Сипягина. Корабли двумя цепочками вытянулись из Геленджикской бухты и взяли курс на мыс Дооб. Скорость конвоя — 8 узлов (восемь миль в час). Торпедные катера с такой малой скоростью не ходят. Поэтому мы дождались, когда последнее судно вышло в открытое море, потом стремительно обогнали конвой, пронеслись впереди него, проверяя, свободен ли путь, а затем заняли свои места в дозоре, перекрывая подступы к Цемесской бухте.

Сгущались сумерки. Мы застопорили машины. Вокруг было тихо, слышался только рокот моторов наших истребителей — парами они кружили высоко в небе.

— Есть у нас связь с ними? — спрашиваю у Левищева.

— Нет. Наши рации настроены на другую волну.

— Плохо. Надо подумать о связи с летчиками. Ведь им сверху дальше видно.

Матросы, находящиеся на верхних боевых постах, сняли шапки и шлемы, чутко прислушиваются к шумам моря.

Всматриваюсь в далекий берег. Повсюду мерцают яркие вспышки орудийных выстрелов и разрывов снарядов. А в районе Малой земли они сливаются в огненное озеро. Кажется, там и клочка земли не осталось, чтобы он не полыхал пламенем. И в этом аду живут и борются тысячи наших бойцов и командиров. И с какой-то необычной отчетливостью ощутил я нашу ответственность перед этими героями: ведь от нас зависит, получат ли они вовремя снаряды, патроны и хлеб. Смотрю на лица катерников и понимаю, что и они то же самое переживают.

Гул, доносившийся с Малой земли, то усиливался, то затихал. Четверка наших истребителей улетела. Враг воспользовался этим. Появились его самолеты. Над Цемесской бухтой вспыхнули подвешенные ими «люстры» — светящиеся авиабомбы. Теперь мы увидели маленькие силуэты наших сторожевых катеров, сейнеров и шхун, приближающихся к местам выгрузки. [22]

— Сейчас начнется, — сказал лейтенант Тихонов и ручками машинного телеграфа дал команду запускать моторы.

— Пробьются? — спросил я о конвое.

— Обязательно. Каждый раз так бывает. Стреляют немцы вовсю, но у самого берега мертвая зона, да и наши батареи скоро начнут, — пояснил боцман Шевченко.

И действительно, через две-три минуты с восточного берега Цемесской бухты басом заговорила морская артиллерия. Батареи противника одна за другой прекращали огонь.

— Не туда смотрите, боцман, — вдруг крикнул Левищев и, наклонившись, приказал радисту: — Передайте всем: два вражеских катера приближаются с севера!

Я схватил бинокль. Но было уже темно, и я ничего не видел.

— Где они?

— Да вот, смотрите!

И я различил светлые полоски на темной поверхности моря. Боцман навел в ту сторону пулемет, командир, подрабатывая одной машиной, повернул катер, чтобы обеспечить больший сектор обстрела.

С тревогой следил я за ходом событий. На нашей стороне пока количественный перевес — пять наших катеров против двух вражеских. Но немецкие катера больше наших. Наш катер серии «Г-5» водоизмещением семнадцать, а немецкий — сто тонн. Поэтому и вооружение его сильнее. Кроме торпед он несет до шести автоматических пушек и до восьми пулеметов. А у нас всего лишь один крупнокалиберный пулемет. Наше преимущество — только более высокие скорость и маневренность.

Слева от нас разом застрочили три пулемета ДШК наших торпедных катеров. Тонкие нити трасс потянулись навстречу противнику. А в ответ — целый веер ярких разноцветных струй: гитлеровцы открыли огонь из всех артиллерийских и пулеметных стволов. Тихонов, порываясь помочь Власову, Кубраку и Казакову, дал было ход, но командир отряда остановил его:

— Не отвлекайтесь. С севера могут еще подойти.

А левее от нас крутилась огненная карусель. Издали невозможно было разобраться в этом переплетении трасс. И вдруг все погасло, наступила темнота. Я посмотрел на светящийся циферблат часов. Весь бой длился двенадцать [23] секунд. В наушниках шлемофона, который Тихонов положил на рубку, чтобы и нам было слышно, раздался звонкий голос Кубрака:

— Немцы отошли на вест. У нас все в порядке.

Я перевел дыхание. На этот раз пронесло.

Послышался нарастающий шум двигателей. От Мысхако к нам подходили разгрузившиеся морские охотники Сипягина. Нашего полку прибыло. На каждом сторожевом катере две 45-миллиметровые пушки и два-три пулемета. Тоже не ахти какое вооружение, но все же посильнее нашего. Перестраиваемся. Наш катер в центре, правее и левее по два охотника и на каждом фланге по два торпедных катера. Охотник Сипягина рядом с нами. Перестраивались на малых ходах, и все же шум моторов, хотя и приглушенный, чуть не подвел нас. Вражеские катера мы обнаружили, когда они приблизились менее чем на тысячу метров. Их было три. Разом ударили наши пушки и пулеметы, а Кубрак и Власов на фланге, не открывая огня, устремились в обход.

Немецкие катера, ведя ответный огонь, повернули в сторону моря и скрылись. Но через пять минут силуэты двух катеров появились с юго-запада. Сипягин, разгадав замысел врага, приказал Казакову и Степаненко связать их боем, не отрываясь далеко от линии дозора, а остальным внимательно наблюдать за северным направлением: тройка вражеских катеров наверняка кружит поблизости. И точно, вскоре мы услышали шум их дизелей. Обходя нас, они пытались прорваться в бухту. Два наших катера кинулись наперерез. Огненные струи, казалось, накрыли, прошили их. Но крохотные кораблики, ведя огонь из своих пулеметов, продолжали мчаться навстречу врагу. И фашисты не выдержали, отвернули. Да, наши стремительные малютки, управляемые бесстрашными командирами, могут постоять за себя.

— Немцы очень не любят, когда на них напирают, — подытожил Левищев. — Вот если бы мы вздумали отходить, они бы как волки накинулись.

Минут через двадцать гитлеровцы возобновили атаку с явной целью прорваться в бухту. Их встретили пушечным огнем наши морские охотники. Левищев приказал. Тихонову прикрыть транспортные суда дымовой завесой. Катер развернулся и на полном ходу двинулся на пересечение курса противника, оставляя за собой густую полосу [24] дыма. Теперь мы оказались ближе всех к вражеским катерам. Трассы их пушек и пулеметов сначала полосовали темноту метрах в ста впереди нас, а потом снаряды и пули стали свистеть над нашими головами. Мы невольно наклонялись пониже, прячась за обшивку рубки. Смешно, конечно. Разве может двухмиллиметровый лист дюраля уберечь от чего-нибудь. Только боцман Шевченко, стиснув рукоятки крупнокалиберного пулемета, стоял во весь рост в своей клетке-турели и очередь за очередью посылал в сторону врага. Близкие выхлопы пулемета больно отдавались в ушах.

Катер дернулся. На моих глазах снаряд коснулся палубы на носу катера и, продолжая светиться, рикошетировал, по пологой траектории пролетел немного и упал в воду.

Я взглянул на катера противника. Преодолевать дымзавесу они не стали. Сбавив ход, скучились перед ней. Сипягин, все время наблюдавший за ними, решил этим воспользоваться. Наши сторожевые и торпедные катера внезапно появились из дыма и дружно ударили из пушек и пулеметов. Беспорядочно отстреливаясь, гитлеровцы рассыпным строем кинулись наутек. Наши бросились было преследовать противника, но Сипягин световым сигналом приказал всем занять линию дозора: ведь мы не знали, где находятся и что замышляют другие фашистские катера.

Тихо покачиваемся на небольшой волне.

— Ну как настроение? — спрашивает Левищев.

— Никак в себя не приду, — признался я. — Черт бы побрал этих окаянных фрицев. Лейтенант, — попросил я командира катера, — дайте хоть глоток воды, во рту пересохло.

Тихонов что-то шепнул старшине группы мотористов Ткаченко, тот спустился вниз и через минуту протянул мне две кружки.

— Это антибомбин. Сначала выпейте из этой, потом из другой.

Я послушно выполнил предписание. Обожгло огнем и смесью запахов, причем больше всего пахло бензином.

— И много у вас этой отравы? — строго спросил я, возвращая пустые кружки.

— Да всего ничего. Так, на крайний случай держим.

На востоке звезды стали гореть в четверть накала, на фоне посветлевшего неба отчетливо обозначались очертания гор. Все утихло. Даже на Малой земле поубавилось [25] вспышек, и гул канонады еле-еле долетал до нас. Скоро конец нашей боевой вахте.

И тут мы услышали шум дизелей немецких катеров. Наши корабли завели моторы и приготовились к бою. Две пары немецких катеров приближались с запада и юго-запада. Сипягин повернул против них несколько кораблей, но приказа вступать в бой все не давал. Пытался разгадать, что затеял враг. Уж очень неожиданным было направление атаки. Было ясно, что цель гитлеровцев — вовсе не удар по силам нашего дозора. Вон они даже огня не открывают, хотя подошли уже довольно близко. И очень строго выдерживают курс — идут как по нитке. На морском охотнике Сипягина мигает сигнальный фонарь: «Атаковать противника артиллерией».

Все девять катеров ринулись на врага. Еще несколько секунд немцы пытались идти взятым курсом, но не выдержали, сбились, потом поворотом «все вдруг» показали корму и умчались в море.

— Что-то совсем непонятно ведут себя, — сказал я.

— Наоборот, очень откровенно и очень хитро, — отозвался Левищев. — Они же были на боевом курсе, целились торпедами в наши суда у причалов Малой земли.

Вон оно что!

Сипягин повел свои охотники в Цемесскую бухту — сопровождать суда, возвращавшиеся в Геленджик. Мы должны были оставаться в дозоре, пока конвой не минует мыс Дооб.

Вереница судов вытягивается из бухты. С волнением пересчитываю их. Все целы. Сразу становится легко, будто и не было за плечами тревожной ночи.

Запускаем моторы. Обгоняем конвой. Сипягин со своими охотниками замыкает строй — охраняет суда от нападения с тыла.

Уже перед поворотом в базу в небе появилось восемнадцать «юнкерсов». Конвой открыл по ним огонь из всех видов оружия. Били по ним и зенитные батареи с берега. Над аэродромом свечкой взмывали в небо наши истребители и устремлялись к месту боя. Но вражеские бомбардировщики все же успели зайти нам с кормы и, переваливаясь через крыло, один за другим стали пикировать. Нарастающий свист бомб, взрывы. Суда скрылись в фонтанах брызг и в дыму. Катер швыряло из стороны в сторону так, что невозможно было устоять на ногах. [26]

Наши истребители прорвались сквозь заслон «мессершмиттов», разогнали строй бомбардировщиков, заставив многих из них сбросить груз где попало. Взбаламученное взрывами море наконец успокоилось, рассеялся дым. Караван наш как ни в чем не бывало медленно двигался вперед. Ни одно судно, ни один катер не пострадали.

Вот в чем преимущество малых кораблей. Для бомбардировщиков они, по существу, неуязвимы. Другое дело истребители и штурмовики — от них нашему брату нередко достается.

На пирсе от офицеров, ходивших со шхунами, узнаем, что во время погрузки судов на Малой земле неподалеку от них на берег выскочили и взорвались три торпеды. Значит, верным было наше предположение, и хорошо, что мы вовремя сбили с боевого курса вражеские торпедные катера.

Обратным рейсом суда доставили более двухсот раненых с Малой земли. Видеть людей в окровавленных бинтах — вообще-то зрелище нелегкое. А я вдруг испытал радость. Такие чудесные это были ребята. Бледные, ослабевшие, но полные оптимизма. И разговор у них один: поскорее бы поправиться и вернуться в свой батальон, туда, на Малую землю.

И как приятно сознавать, что и ты хоть немного сделал, чтобы эти неунывающие парни живыми прибыли сюда...

Люди в белых халатах переносили раненых в машины, выстроившиеся у причалов.

Обстановка бодрая, деловая.

Столь же деловито подходили ко мне командиры катеров и докладывали о выполнении боевого задания. Сообщали, что убитых и раненых нет, но почти каждый называл число пробоин в корпусе катера и тотчас добавлял, что повреждения будут устранены в ближайшие часы, и корабль снова будет готов к выходу в море.

Я сам с ними был в бою, сам все видел, но все же внимательно выслушивал каждый доклад. Так положено командиру соединения. Теперь я мог считать, что принял бригаду. Я увидел этих людей в бою. Они только что вернулись из трудного испытания. А я приказываю им готовиться к новому. Мало катеров. И те самые люди, которые провели бессонную ночь в море, через несколько часов снова уйдут в дозор.

И судьба каждого из них отныне нераздельна от моей судьбы, ибо живем мы одним общим делом. [27]