Чижевский плацдарм

Солнце стояло высоко и палило нещадно. Небо было чистое, синее-синее, ни одного облачка. Противник молчал...

Проверив готовность роты, мы с политруком уселись на груду разбитого кирпича и стали рассматривать в бинокль Чижовку и подходы к ней и к реке. Хорошо виднелась дамба и взорванный Вогрэсовский мост.

— Да, путь до Чижовки будет нелегким, — сказал Паршин. — Под вражеским огнем придется идти, а местность ровная, спрятаться негде...

Пришел Ефимовский, принес обед. Вскоре появился и старшина Мальцев. Он расположился на бруствере окопа и стал с аппетитом опустошать свой котелок. И тут начался очередной обстрел района электростанции.

— Поесть, стервецы, по-человечески не дадут, — в сердцах произнес Константин Иванович и ушел в окоп.

Обстрел закончился довольно быстро, и до самого вечера было тихо. На склонах правобережных высот светились огни пожаров, над центральной частью Воронежа тоже стояло неяркое зарево.

Уже в сумерках ко мне подошли командиры взводов и старшина Мальцев. Он доложил:

— Двухдневный сухой паек выдан каждому. Боеприпасами обеспечены полностью согласно норме.

Командиры взводов доложили, что их пулеметчики к бою готовы. [221]

В полночь 12 августа 1942 года наш батальон стал выдвигаться к реке. Подразделения, приняв боевой порядок, начали осторожно спускаться с косогора. Дорогу к переправе показывали саперы, которые готовили ее. Пулеметчики плотным строем двигались по заболоченной пойме, тяжело переставляя ноги. Не слышно было ни разговоров, ни звяканья оружия, ни команд. Царила тревожная тишина...

Вот и река Воронеж. На воде у берега две лодки и большой плот. Метрах в двадцати выше по течению — довольно зыбкий деревянный мостик. Нашей роте приказано переправляться по этому мостику. С большим трудом шли пулеметчики по скользкому, шаткому настилу, неся на себе станковые пулеметы. Фашисты молчали: очевидно, они не замечали нас.

Вскоре вся наша рота была уже на западном берегу реки. Мы выдвинулись на рубеж в шестистах метрах от переднего края противника. Сюда же бесшумно подходили и другие подразделения батальона.

Под утро прогремел первый залп гвардейских минометов, открыла Огонь дивизионная артиллерия, а вскоре пошла в наступление и пехота. Пулеметчики неотступно следовали за стрелками.

Противник, кажется, опомнился: открыл минометный огонь по переправе и пойме реки. Расстояние в четыреста метров нам удалось преодолеть за десять — пятнадцать минут, без потерь. Теперь мы находились от врага всего в двухстах метрах.

Снова грохочут «катюши», и снова батальон поднимается в атаку. Надо быстрее добраться до крайних домов поселка, а для этого необходимо взобраться на прибрежную кручу. Пулеметчики карабкаются вверх, срываются, катятся вниз вместе с «максимами». Но тут же поднимаются и опять ползут вверх, цепляясь за ветки кустов, корни деревьев.

Чижовские укрепления противника встречают нас ливнем свинца. Но мы уже находимся в мертвом пространстве. Пулеметчики наспех устанавливают «максимы» и поддерживают огнем стрелков. Стрелять приходилось прямо с ходу, с разных положений. Напряжение боя возрастало. Он уже кипел на улице Солодовникова, которая тянулась вдоль холма узкой волнообразной лентой. Гитлеровцы, засевшие в домах и на огородах, обстреливали нас из окон, с чердаков, из-под заборов, из-за кустов. Наши орудия прямой наводки и минометы били по подвалам зданий, оконным проемам, откуда стреляли немецкие пулеметчики.

Нам удалось сбить боевое охранение противника и захватить несколько домиков на окраине Чижовки. Комбат приказал остановиться там и подтянуть отставших.

Через некоторое время батальон снова поднялся в атаку. Карабкаясь по крутым скатам, мы выбивали фашистов из кривых и тесных переулков, дрались за отдельные дома и строения, забрасывали немцев гранатами, вступали с ними в рукопашные схватки.

Когда батальон достиг улицы Верхней, противник заметно ослабил сопротивление. Перед нами лежала огромная лощина, заросшая [222] редким кустарником и высокой пожелтевшей травой. На ее противоположной стороне виднелись маленькие домики с огородами и садами и серое пятиэтажное здание школы связи. На этом рубеже нам приказано было закрепиться.

Пулеметчики работали в поте лица, роя окопы. Я подошел к Кеше Иванову. У него явно не все ладилось.

— Делай так, чтобы окоп у тебя стал крепостью. А бруствер и тыльный траверс замаскируй, — посоветовал я.

Михаил Погожев уже заканчивал маскировку площадки для станкового пулемета. Делал он все аккуратно, сноровисто. Сразу было видно мастерового человека.

Станковый пулемет Прокопия Шарыпова из взвода сержанта Беляева установили в угловой комнате одноэтажного домика, стоявшего на перекрестке двух переулков, утопающих в зелени. Здесь же расположился и наш ротный командный пункт.

Напротив этого домика, через дорогу, находилось небольшое здание продовольственного магазина. Из него неплохо просматривалась лощина. Перед продмагом занял позицию расчет Рафаила Журавлева. «Максим» Николая Пыпина установили на перекрестке улиц Верхней и Средней. Правее пулеметного взвода сержанта Беляева занимала оборону 5-я стрелковая рота.

Южнее, почти до улицы Ульяновской, расположилась 6-я стрелковая рота. С ней вместе находился пулеметный взвод сержанта Трифонова.

Штаб батальона размещался в ста пятидесяти метрах восточнее нашего КП в глубоком погребе большого деревянного дома. Рядом были позиции 4-й стрелковой роты.

Проверив готовность огневых позиций, я пошел на свой командный пункт, около которого встретил лейтенанта Правдина. Поздоровавшись со мной, Александр Сергеевич сказал:

— Послан комбатом к вам как бы политруком, временно, пока с вами нет Паршина...

Мы вошли в дом. Правдин подошел к пулемету, стоявшему у окна, поздоровался с пулеметчиком Шарыповым и командиром взвода сержантом Беляевым. Сержант был родом из города Великий Устюг. До войны он работал там в мастерской по ремонту музыкальных инструментов. Шарыпов был несколько моложе своего командира. Он рос в дружной семье, где было пять сорванцов-мальчишек, рано лишился отца. Еще школьником Шарыпов увлекался охотой на уток и стал хорошим охотником. Мне как-то был очень симпатичен этот спокойный, уравновешенный девятнадцатилетний юноша.

Взяв бинокль, я подошел к окну. По ту сторону лощины на ветках тополей в маскировочных халатах сидели немецкие наблюдатели. Очень хотелось их уничтожить, но нельзя было преждевременно обнаруживать себя.

Вскоре в воздухе появились вражеские самолеты и обстреляли нас из пулеметов. Не успели они скрыться из виду, как по нашим окопам ударили артиллерия и минометы. В ответ загрохотали наши гаубицы. Фонтаны огня и земли взметнулись над вражескими позициями. [223] Никто из нас — ни я, ни Правдин, ни стоявшие рядом Беляев, Шарыпов и Осипов — не думал сейчас об опасности. Мы хотели только одного — выстоять, удержать тот клочок родной земли, который нам приказали оборонять.

Был уже полдень, когда от пятиэтажного здания школы связи на нас двинулись густые цепи гитлеровцев. Они спустились в лощину и шли по ее центру.

Расстояние между нами и противником быстро сокращалось. Вот уже фашисты делают короткие перебежки, прячась за складками местности, кое-где ползут. Пулеметчики с нетерпением ждут команды на открытие огня.

Мне хотелось подпустить фашистов как можно ближе. Когда до них осталось метров сто пятьдесят, я приказал открыть огонь. Длинными очередями хлестнули пулеметы. Стали стрелять из винтовок и автоматов бойцы стрелковых рот.

Гитлеровцы на мгновение остановились, кое-кто даже пытался бежать, но замешательство быстро прошло, и они снова двинулись вперед. Пулеметчики расстреливали атакующих в упор. Немцы не выдержали огня, прекратили атаку и скрылись в своих окопах.

Приказываю Беляеву сменить позицию, а сам вместе с Ефимовским бегу во взвод Трифонова. Едва мы все покинули дом, как на него обрушились мины и снаряды. Рухнули стены и потолок, железная крыша клочьями разлетелась в разные стороны. Все окуталось черным дымом.

Мне казалось, что предыдущая атака была лишь разведкой боем, что самое тяжелое еще впереди. И действительно, вскоре гитлеровцы предприняли новую атаку. На этот раз они избрали иную тактику: двигались группами по пять — семь человек, искусно маскируясь. Но вот заговорили пулеметы взвода сержанта Трифонова, открыли залповый огонь стрелки. Вражеская цепь стала заметно редеть, однако продолжала двигаться вперед. Тогда я приказал пулеметчикам приготовить гранаты и первым бросил лимонку в гущу гитлеровцев. Затем последовали еще несколько десятков разрывов гранат. Немцы отошли.

На нас обрушился огонь вражеских минометов. По разрывам было видно, что немцы обнаружили некоторые наши расчеты. Приказываю им сменить позиции.

У нас появился комбат Васютин. Он мне очень напоминал старшего лейтенанта Савельева. Такой же неугомонный и напористый.

Мы стоим с комбатом в окопе и наблюдаем за действиями противника. Чувствуется, что фашисты вот-вот пойдут в очередную атаку. Когда они встали в полный рост и двинулись на нас, комбат гневно произнес:

— Ударь как следует!

Два станковых пулемета застрочили по вражеской цепи перекрестным огнем. Это стреляли Кеша Иванов и Рафаил Журавлев. Слышался треск легких пулеметов и винтовок. [224]

Первая цепь противника залегла. Но за ней шла другая, которую остановил и заставил прижаться к земле пулеметный расчет Шарыпова.

Со стороны пятиэтажного здания школы связи появилась новая колонна гитлеровцев. По ней ударили расчеты Иванова и Пыпина. Четыре станковых пулемета действовали согласованно и результативно. Гитлеровцы отошли, оставив на поле боя убитых и раненых.

Бой длился уже около часа. Фашисты вводили все новые и новые силы, стремясь смять нас, вернуть потерянные позиции. Но наши бойцы стойко оборонялись. Тяжело пришлось расчету Пыпина. Я послал к нему с ручным пулеметом Александра Белова, а вскоре и сам добрался до позиции пулеметчиков. Николай Пыпин и его напарник Николай Лабутин непрерывно вели огонь, часто меняли позиции. Станковый пулемет перегрелся, от него валил пар, к кожуху невозможно было прикоснуться.

В это, время со стороны поселка Придачи послышался рокот моторов. Это летели наши штурмовики. Они нанесли мощный удар по району школы связи. Там загрохотали взрывы, взметнулись фонтаны огня.

В полдень наступило затишье. Жара градусов двадцать пять. Страшно хочется пить, а воды ни у кого нет. Пыльный воздух, наполненный пороховой гарью, сушит горло.

Сержант Беляев с группой бойцов обшарил все вокруг, но воды для питья так и не нашел. Лишь у одного домика под водосточной трубой стояла железная бочка, на одну треть заполненная мутной, зеленоватой водой. Некоторые из пулеметчиков черпали ее касками, процеживали через ткань нательной рубашки и жадно пили. Я тоже приложился к одной из касок — вода была теплая, противная. Но вскоре и эта бочка опустела. Я лихорадочно думал, что предпринять, — бойцы измучились от жажды. И, словно угадав мои мысли, ко мне подошел Ефимовский.

— Разрешите мне пойти за водой, товарищ младший лейтенант? Его кустистые черные брови были решительно сдвинуты к переносице, глаза, слегка прищуренные, прямо смотрели на меня.

— Не под косогор ли к озерку вздумал идти? — спросил я.

— Нет! Днем оттуда с водой не возвратиться. Подступы к озерку находятся под контролем вражеских снайперов. Туда можно пробраться только ночью. Пойду к немецкой кухне, там наверняка есть вода. Дайте мне в помощь Кешу Иванова, и мы принесем ее.

Получив мое согласие, ординарец дозарядил автомат, взял две гранаты и вместе с Кешей отправился в путь.

Напряженное ожидание длилось больше часа. Наконец ребята появились. Они шли медленно, осторожно, чтобы не расплескать воду: каждый нес по два ведра. За ними шел мальчик лет десяти.

Трое пулеметчиков, выскочив из окопов, кинулись навстречу Ефимовскому и Иванову. Рафаил Журавлев и Коля Лабутин взяли у них ведра, а Прокопий Шарыпов подхватил на руки мальчугана. Вскоре передо мной стояли четыре ведра, доверху наполненные прозрачной водой. [225]

— Молодцы! Спасибо, товарищи! — сказал я и пожал каждому из них руку.

Виталий Беляев занялся распределением воды. Бойцы утоляли жажду, наполняли фляги, кожухи станковых пулеметов. Одно ведро с водой отнесли во взвод сержанта Трифонова.

Вскоре Ефимовский и Иванов оказались в плотном кольце боевых друзей, которые просили рассказать, как им удалось достать воду. Рядом с Кешей стоял мальчик в старенькой фуфайке, больших стоптанных кирзовых сапогах. Ефимовский сначала пытался отшучиваться, но потом посерьезнел и стал рассказывать о нелегком походе. И тут рядом взвизгнула пуля, раздался негромкий хлопок на бруствере окопа. Мальчик упал. Ефимовский тут же поднял его, но он уже был мертв.

— Если бы не Миша, ни воды, ни нас с Кешей здесь бы не было, — сквозь слезы сказал Ефимовский. — Это он, рискуя жизнью, помог нам достать воду. А как все произошло, расскажу как-нибудь в другой раз, сейчас не могу... Одно скажу: с виду Миша был тихий, а на деле — герой. Биографии его не знаю, некогда было знакомиться...

Где-то рядом прогремела короткая автоматная очередь. Вскоре к нам подошел Журавлев и понуро сказал:

— Снайпера снял с дерева. Это он убил мальчика. Стрелял разрывными пулями.

Мишу похоронили в неглубокой могиле, вырытой прямо на том месте, где его настигла смерть. Пулеметчики молча разошлись по своим окопам. Все мы тяжело переживали гибель юного воронежца.

Вскоре к нам пришел военком батальона старший политрук Гриншпун.

— Наш батальон вырвался далеко вперед, — сказал он, — и сейчас мы практически находимся в полуокружении. Помощи нам ждать неоткуда, надо рассчитывать лишь на свои силы. Противник, несомненно, постарается выбить нас из Чижовки. Наша задача — продержаться до ночи, а там должно подойти подкрепление.

Военком ушел в другие подразделения, а мы с Правдиным, который уже второй день находился в, нашей роте, сели на бруствер окопа. И что бы вы думали — перед нами вдруг появился воробей. Это было так неожиданно. Он спрыгнул с ветки сирени и теперь скакал по брустверу окопа, выклевывая из земли хлебные крошки. На нас он не обращал никакого внимания. Не ведая того, воробей напоминал нам, что где-то есть другая жизнь, которая наперекор войне остается вечной и неизменной. Ни бомбы, ни снаряды, ни мины, ни осколки не смогут погасить её...

Послышались чьи-то шаги. Воробышек сразу вспорхнул и исчез. К нам подошел младший сержант Синицын, недавно ставший помкомвзвода у сержанта Трифонова, и сразу вернул нас к суровой действительности. Синицын пришел за боеприпасами. Но я ничем не мог ему помочь. Патроны и гранаты были на исходе во всем батальоне. [226]

Я спросил младшего сержанта, как настроение бойцов, много ли людей выбыло из строя. Он обстоятельно доложил обо всем. Говорил Николай Егорович неторопливо, обдумывая каждую фразу, чуть-чуть окая — он был уроженцем Вологодской области. Чувствовалось, что у этого храброго и необычайно скромного человека очень нелегко на душе.

— Ты, Николай Егорович, не принимай все так близко к сердцу, — попытался я взбодрить его. — А разве легче было под Шиловом? Там мы расширяли плацдарм. А здесь, в Чижовке, свой создали. Не одну атаку отбили. Главное — никогда не терять веру в успех!

В 15 часов без предварительного обстрела позиций батальона немцы вновь пошли в наступление. Их цепи двигались с трех сторон. Главные силы — до двух рот — наступали от школы через лощину. С учетом этого я переместил некоторые расчеты, усилил фланги.

В нашей роте появился комбат Васютин. В руке автомат, лицо потное, осунувшееся. Навалился грудью на бруствер, поднес к глазам бинокль.

— Один станковый пулемет поставьте у КП батальона, — приказал он. — Огонь открывайте по своему усмотрению.

Пожелав нам успеха, комбат пошел в другие роты. Надо сказать, что нам везло на комбатов. Сергей Александрович Васютин был кадровым военным, волевым, знающим командиром.

...Все ближе и ближе подходили вражеские цепи. Когда до гитлеровцев осталось не более двухсот метров, я приказал Журавлеву открыть огонь. Фланговый огонь с короткой дистанции заставил немцев прижаться к земле, но и пулеметная точка обнаружила себя. Вскоре пулемет Рафаила Журавлева умолк. С другого фланга ударил пулемет Хлопина, а чуть позже — Шарыпова. Из ручного пулемета с чердака небольшого домика стал стрелять Белов. Его позиция оказалась удачной — широкий обзор для стрельбы.

По вражеской пехоте открыли огонь 45-миллиметровые орудия и 82-миллиметровые минометы. Пространство между зданием школы связи и нами простреливалось со всех сторон, прошивалось пулеметными очередями. Казалось, не было клочка земли, куда бы не падали пули и осколки. А немцы все ползли и ползли, не считаясь с потерями.

Вот они уже совсем близко от наших позиций. По цепочке передается приказ комбата:

— Подготовиться к контратаке!

Можно привыкнуть к бомбежке и артналетам, к свисту пуль и разрывам мин. К одному не в силах привыкнуть солдат — к штыковому броску, когда видишь врага вплотную.

Подбежал Ефимовский, доложил:

— Сержант Трифонов ранен в левую руку, но продолжает командовать взводом. Двое убиты, трое ранены, один пулемет разбит.

Обстановка накалялась. С каждой минутой сдерживать натиск противника становилось все труднее. Еще немного — и фашисты [227] ворвутся на наши позиции. В этот момент прозвучала команда комбата:

— В контратаку, вперед!

Грянуло многоголосое «ура», и стрелковые подразделения дружно ринулись на врага. Я приказал оставить в расчетах по два человека, а остальным принять участие в атаке вместе со стрелками. Пулеметчиков возглавил лейтенант Правдин, а я продолжал руководить стрельбой из станковых пулеметов. Журавлев, Шарыпов и Хлопин стреляли через головы наших бойцов, главным образом по пехоте противника, остальные пулеметы вели огонь по огневым точкам врага.

Гитлеровцы, по-видимому, не ожидали такой дерзкой и стремительной контратаки. Мы были полны непреклонной решимости не пропустить врага, и контратака достигла цели. Фашисты отступили, скрылись в низине, за складками местности, оставив на поле боя не менее сорока убитых и раненых.

Медленно, тяжело дыша, возвращались воины с поля боя. Некоторые шли хромая, опираясь на винтовку. На многих было порвано обмундирование, кое-кто потерял каску. Шли нагруженные трофейным оружием, а кто не мог идти — полз.

Встретился с Правдиным. Он был ранен в голову и руку, лицо в крови. Я немного контужен и легко ранен в плечо. Шагаем рядом, иногда поддерживаем друг друга. Разговаривать трудно, да и не хочется. В горле пересохло.

Вот и командный пункт нашей пулеметной роты. Здесь уже были взводные Беляев и Трифонов, командиры расчетов Журавлев, Шарыпов, Хлопин и мой ординарец Ефимовский.

Оказывается, на левом фланге фашистам удалось ворваться в окопы 6-й стрелковой роты. Но это им досталось дорогой ценой — обратно никто не ушел. Дорого стоила гитлеровцам и попытка прорваться к штабу батальона. Там Кеша Иванов вместе со стрелками 4-й роты уничтожили всех фашистов, наступавших на штаб.

Через несколько минут я уже знал о потерях в роте: убито 8, ранено 10 человек. В строю осталось 35 бойцов и 3 сержанта — Беляев, Трифонов и Погожев. Среди легкораненых — младший сержант Синицын. Все командиры расчетов — наводчики, кроме Кеши Иванова, находились в строю. Иванов был тяжело ранен в живот. Друзья не решались его трогать с места. Мы с Правдиным подошли к Кеше. Когда он увидел нас, из глаз его брызнули слезы. Он посмотрел на меня затуманенным взглядом и, собрав последние силы, прошептал:

— Ежели вернетесь домой, вспомните обо мне... Скажите нашим, где я умер и как...

Наступило горькое молчание. Кеша хотел что-то еще сказать, но силы оставляли его. И все же ему удалось произнести несколько отрывистых слов:

— Ну, вот и все... Навоевался... Крышка. Конец мне... Кажется, успел рассчитаться... [228]

Он стал бредить, глаза помутились, нос заострился. Вскоре на моих глазах Кеша затих навсегда. Так погиб отважный пулеметчик Иннокентий Иванов.

Прибежал связной из штаба батальона, принес еще одну горькую весть — убит комбат Сергей Александрович Васютин. По приказу старшего политрука Гриншпуна все стрелковые роты заняли круговую оборону у КП батальона. Нашей роте было приказано немедленно переместиться туда же.

Как только тронулся с места взвод Трифонова — а он отправлялся первым, — вражеские автоматчики открыли стрельбу. Пришлось задержать взвод сержанта Беляева, пока Рафаил Журавлев не «успокоил» фрицев.

Осмотрев покинутые позиции, мы с Ефимовским отправились вслед за расчетами. Шли по переулку Верхнему, мимо домиков, обнесенных заборами. Впереди меня с автоматом наготове шагал Ефимовский, я отставал метров на пять. Вскоре мы свернули влево на улицу Среднюю, на которой находился штаб. Вдруг раздался резкий окрик, заставивший нас вздрогнуть:

— Хальт! Хенде хох!

Ефимовский оказался лицом к лицу с немцами. Перед ним стояли двое гитлеровцев с направленными на него автоматами. Я скрылся за деревом и с нетерпением ждал, когда ординарец чуточку отклонится в сторону. Он стоял ко мне спиной и загораживал немцев. Вижу, как Ефимовский, не бросая автомата, делает вид, что поднимает руки, и тут же отскакивает в сторону, сбивая с ног одного немца. Я стреляю в упор в другого фашиста.

Некоторое время после этого мы шли молча — никак не могли прийти в себя. Немного отдышавшись, Ефимовский произнес:

— Хорошо, что попались ротозеи, а то бы пришлось туго...

Когда подошли к штабу, все расчеты были уже на месте. Батальон, обосновавшись на небольшом клочке земли, занял круговую оборону. Возглавлял его теперь старший политрук Гриншпун.

Перед нами стояли две основные задачи — удержать позиции до подхода подкрепления и эвакуировать раненых. В моей роте осталось 26 человек, в том числе пятеро раненых. Тем не менее у всех уцелевших пулеметов имелась прислуга. Расчеты заняли позиции на наиболее угрожаемых направлениях.

Сложнее обстояло дело с эвакуацией раненых. Их оказалось очень много. Батальонный медпункт был переполнен. Некоторые раненые лежали прямо на земле под открытым небом. А эвакуация приостановилась — противник отрезал путь к реке.

— Придется пробивать коридор, — сказал Михаил Исаакович Гриншпун.

Он выделил отделение бойцов, а мне приказал снять с позиции два расчета и возглавить всю эту группу.

Объясняю задачу командиру отделения сержанту Хоничеву, с которым мне предстоит пробиваться к реке. Прикрывать нас будут два станковых пулемета. Нам удалось незамеченными почти [229] вплотную подползти к вражеской траншее, откуда немцы вели беспорядочный автоматный огонь. Одна за другой туда полетели гранаты. Справа нас прикрывал пулемет Журавлева, слева — Пыпина. Немцы прекратили стрельбу, и мы ворвались в траншею. Коридор к реке был пробит.

Я тут же направился в медпункт. В полутемной большой комнате находились раненые из всего батальона. Одни из них лежали прямо на полу, другие сидели кто как мог, третьи стояли, прислонившись спиной к стене. Я пристально всматривался в лица раненых, стараясь найти знакомых. Встретил лишь Правдина. Голова его была забинтована. Он помогал медсестре и двум санитарам готовить раненых к эвакуации. Они ждали команды на перемещение к реке.

Как только началась эвакуация раненых, немцы открыли по медпункту автоматный огонь. В ответ ударили наши пулеметы. Эвакуация раненых не прекратилась. Одни шли сами, других вели под руку, третьих несли на носилках. Как ни старались гитлеровцы, им так и не удалось преградить нам путь к реке. Пробитый нами коридор позволил не только эвакуировать раненых, но и обеспечил подход подкрепления. Именно по этому коридору к нам удалось пробиться пулеметному взводу лейтенанта Баскакова, с которым я несколько часов не имел связи. Вместе с Баскаковым в роту прибыл политрук Паршин и старшина Мальцев. Подошло подкрепление и к стрелкам.

В наш батальон прибыло не менее двухсот человек. Это были те, кто не смог вместе с нами прорваться в Чижовку. Численность нашей пулеметной роты достигла пятидесяти четырех человек. У нас было семь станковых и три ручных пулемета, свыше ста гранат.

От боя к бою мужал и набирался воинской премудрости наш солдат. Мужество, взаимовыручка, находчивость, дисциплина, готовность во что бы то ни стало выполнить приказ — вот какие качества были присущи ему.

13 августа в Чижовку ворвался 3-й стрелковый батальон нашего полка. Теперь он находился несколько правее нас.

К нам в роту пришел новый комбат лейтенант Михаил Васильевич Миронов, заменивший погибшего Сергея Александровича Васютина. Мы с ним коротко познакомились. Затем он осмотрел расположение огневых точек, проверил боезапас, а в заключение сказал:

— Нашему батальону совместно с третьим батальоном предстоит выбить противника из пятиэтажного здания школы связи и закрепиться в нем. Задача не из легких. Тщательно готовьтесь к атаке.

Комбат ушел в другие подразделения, а мы с политруком пошли во взвод Баскакова.

Вскоре по небу забегали зарницы «катюш», открыла огонь артиллерия. Позиции противника утонули в дыму и огне. Гитлеровцы открыли ответный огонь из орудий и минометов. В небе появились наши штурмовики — самолеты Ил-2. А через некоторое время началась атака. Комбат ввел в бой все три стрелковые роты. [230]

Пулеметный взвод Трифонова поддерживал 6-ю роту, взвод Баскакова — 5-ю, взвод Беляева, в котором находились мы с политруком Паршиным, — 4-ю роту. Одновременно пошел в атаку и третий батальон нашего полка. Мы наступали по левой стороне лощины, а третий — по правой.

Над головой с шипением и свистом пролетали снаряды и мины. От грохота разрывов гудела, стонала под ногами земля. Требовались просто нечеловеческие усилия, чтобы продвигаться вперед. Но как ни упорствовал враг, а вынужден был оставлять то переулок, то дом. Первостепенную роль играли штурмовые группы, которые состояли из стрелковых подразделений, усиленных 45-миллиметровыми орудиями, станковыми пулеметами, саперами. Велика была и роль минометчиков.

Особенно тяжелая обстановка сложилась на левом фланге батальона, где наступала по скату высоты 6-стрелковая рота. Продвижению мешал сильный пулеметный и автоматный огонь противника. Нашим стрелкам пришлось прижаться к земле и на какое-то время прекратить атаку. И тут послышался гул танковых двигателей. Две тридцатьчетверки остановились на окраине улицы Средней и стали стрелять прямой наводкой по пятиэтажному зданию школы. По ним ударила немецкая артиллерия. Один танк загорелся. Над его башней поднялся дымок, а через несколько мгновений вверх вырвался столб пламени. Но танкисты продолжали стрелять, пока были живы. Другой танк, сменив позицию, вел огонь по школе.

6-я стрелковая рота тем временем возобновила атаку. Она продвигалась вперед по скату высоты, что левее лощины, захватила три крайних дома, в одном из которых занял огневую позицию пулеметный расчет Хлопина. В наши руки перешел и большой блиндаж, находившийся на огороде.

Продвижению вперед очень мешал огонь из вражеского дзота. Красноармеец Шкалов из стрелкового отделения сержанта Хоничева сумел подползти к немецкому дзоту и забросать его гранатами.

На помощь стрелкам подоспели пулеметчики: Рафаил Журавлев и помкомвзвода младший сержант Синицын с одним пулеметным расчетом. Вскоре подошли и два стрелковых отделения 4-й роты. Враг не выдержал и отошел.

По приказу командира полка наш батальон стал закрепляться на достигнутом рубеже. Перешел к обороне и 3-й стрелковый батальон.

До середины дня немцы атаковывали наши позиции на разных участках и с разных направлений. Но мы не уступили ни одного метра отвоеванной земли. Больше того, мы немного углубили и расширили чижовский плацдарм.

Во второй половине дня 13 августа наш полк три раза поднимался в атаку, но успеха не имел. За целый день нам удалось продвинуться к школе связи всего на сто пятьдесят метров.

Наступила третья ночь на чижовском плацдарме. Мы с политруком Паршиным все время были на ногах: проверяли посты. Прежде всего зашли во взвод Баскакова. Ведь воины этого [231] подразделения сегодня приняли боевое крещение. Наступившая ночь была для них первой на передовой.

Потом пошли во взвод Трифонова. Федор Антонович неторопливо ходил возле блиндажа, не так давно отвоеванного у немцев.

— Ты почему не спишь? Скоро новый боевой день начнется, силы надо беречь, — сказал я ему.

— Знаю, что надо хоть немного вздремнуть, а не могу... — ответил Трифонов. — Предчувствие какое-то недоброе... О семье все думаю. У меня ведь четверо детей. Старшей Люции — девять лет, Алле — семь, Владиславу — пять, а младшему сыну Геннадию — всего три годика. Как теперь с ними управляется моя Анна Александровна? Мы вместе с ней работали в Андреевской средней школе: я учителем математики, а она — поваром в пришкольном интернате. Что-то давно не получал от них писем. Хотя и сам не часто пишу...

Я тоже в период затишья всегда думал о доме и о погибших друзьях. Особенно часто вспоминал отважного пулеметчика Кешу Иванова, сержанта Кузнецова и младшего лейтенанта Агафонова. Они были моей опорой.

Трифонов принадлежал к тем натурам, которые в минуты переживаний чувствуют потребность поделиться с друзьями. Среднего роста, широкоплечий, добрые карие глаза, внимательный, открытый взгляд. Таким я запомнил его. Федора Антоновича уважали во взводе за прямоту, справедливость и принципиальность, за смелость и находчивость в бою. Мне захотелось еще поговорить с ним. Мы забрались в блиндаж и улеглись рядышком. Снова вспомнили родных, погибших друзей... И не заметили, как уснули.

Проснулись от стрельбы и разрывов гранат: К нам вихрем влетел мой однофамилец наводчик Прошутинский. Он рассказал, что группа гитлеровцев пыталась ворваться в блиндаж, но была вовремя обнаружена и отбита. Трое вражеских разведчиков убиты.

Когда взошло солнце, наш полк пошел в атаку. Мы снова наступали в направлении пятиэтажного здания школы связи. Продвинувшись вперед метров на пятьдесят и встретив сильный пулеметный и автоматный огонь противника, мы вынуждены были прижаться к земле. До здания школы оставалось не более трехсот метров, но какие это были метры! Преодолеть их было не так-то просто. Фашисты находились в выгодном положении. С вершины холма они видели буквально каждого из нас, имели возможность вести прицельный огонь. Поэтому комбат приказал подразделениям отойти на исходные позиции.

Прикрывал отход пулеметный взвод сержанта Трифонова. Ведя огонь до последней возможности, расчеты Хлопина и Лабутина оказались во вражеском кольце. Гитлеровцы ползли со всех сторон. Пулеметчикам трудно было стрелять в упор, маневрировать. Немцы то и дело находились в мертвом пространстве. Но советские пулеметчики под командованием сержанта Трифонова стояли насмерть. Раненные, истекающие кровью, они продолжали драться. Однако силы были слишком неравные... Сержант Трифонов погиб. [232]

Его заменил Николай Хлопин. На помощь к ребятам с двумя стрелками прорвался младший сержант Николай Синицын. Гранатами они пробили брешь в кольце, и пулеметчики вырвались из окружения. Но не было с ними Николая Егоровича Синицына. Прикрывая отход товарищей, он был сражен пулей немецкого снайпера.

Бои шли тяжелые, кровопролитные. Четверо суток мы не умывались, не принимали горячей пищи, не раздевались, не перематывали портянок и обмоток. Лица у всех были землисто-черные, глаза воспалены. Мы изнывали от жажды. Связь с соседними подразделениями осуществлялась только через посыльных. День ото дня становилось трудней. Напряжение возрастало...

Политрук Паршин умел сохранять спокойствие и хладнокровие, так необходимые в создавшейся обстановке. Но чувствовалось, что и он очень устал.

В районе школы то и дело раздавались взрывы. Это били наши пушки и минометы. Однако подавить все огневые точки противника не удавалось. Поэтому гитлеровцы всякий раз встречали нас сильным пулеметным и автоматным огнем.

С разрешения комбата из трех неполных пулеметных взводов мы сформировали два. Первый взвод возглавил лейтенант Баскаков, второй — комсорг роты сержант Беляев. Помощниками у них стали старший сержант Слесарев и сержант Погожев. Каждый взвод имел три станковых пулемета. Командирами расчетов и одновременно наводчиками станковых пулеметов были Николай Хлопин, Алексей Прошутинский, Уразбетов, Рафаил Журавлев, Прокопий Шарыпов и Николай Пыпин.

Наступила четвертая ночь в Чижовке. Бойцам разрешили спать с оружием в руках. «Окопная ночь! Когда же ты будешь последней?» — думал я, проверяя посты.

Перед самым рассветом заиграли «катюши». После залпов реактивных минометов началась артиллерийская подготовка, длившаяся пятнадцать минут. А затем на штурм школы связи — главного опорного пункта гитлеровцев в Чижовке — пошли два батальона нашего полка. Все легкие орудия были выдвинуты в боевые порядки стрелковых рот для стрельбы прямой наводкой.

Преодолев сильное сопротивление гитлеровцев, наш батальон вышел к улице Возрождения. Несмотря на огонь, бойцы стали подниматься по крутому склону, приближаясь к зданию школы. Наш батальон продвинулся вперед метров на пятьдесят — шестьдесят и по приказу комбата стал закрепляться на новом рубеже.

До середины ночи противник почему-то не проявлял активности. А потом вся лощина и скаты высот, слева и справа, заполыхали огнем. Над этой местностью взлетали ракеты, и становилось светло как днем. Всюду скрещивались трассы пулеметных очередей. В 2 часа ночи противник предпринял атаку крупными силами. Но он не застал нас врасплох. Мы словно ждали этого. Чутье солдата — замечательный барометр. Первыми открыли огонь минометчики. Старшина Мальцев предложил использовать гранаты. [233]

Для этого были созданы две группы по пять человек. Одну из них возглавил Николай Хлопин, другую — старшина Мальцев. Эти группы действовали на разных направлениях, не мешая друг другу. Они подбирались к гитлеровцам на бросок гранаты и пускали в ход «карманную артиллерию». Немцы открывали беспорядочную стрельбу из автоматов, а смельчаки уже успевали отойти и действовали на другом участке. В это время открывали огонь «максимы» и сорокапятки. Они подавляли обнаружившие себя огневые точки врага.

Противнику все же удалось разъединить батальоны, а затем и окружить их, каждый в отдельности. Мы перешли к круговой обороне.

До самого рассвета гитлеровцы пытались осуществить свой план уничтожения батальонов, но так и не смогли. К этому времени в нашей роте оставалось в строю всего лишь 26 человек. Попав во вражеское кольцо, погибла и группа во главе с Николаем Хлопиным. Люди очень устали, еле держались на ногах.

Следующий боевой день 16 августа 1942 года оказался для меня последним на чижовском плацдарме. До мельчайших подробностей помню штурм здания школы.

Солнечное, с застойным воздухом утро сулило жаркий день. Стояла тревожная тишина. Вдруг вблизи зашевелились кусты, замелькали темно-зеленые каски. По цепи прокатилась команда «Приготовиться к бою!». Прогремел залп «катюш». Затем открыли ураганный огонь дивизионная артиллерия, минометы, пулеметы.

В 7 часов утра наш батальон поднялся в атаку. Пулеметный взвод сержанта Беляева поддерживал огнем 6-ю и 4-ю стрелковые роты, а взвод лейтенанта Баскакова находился в боевых порядках 5-й стрелковой роты. Гитлеровцы забрасывали нас гранатами и поливали свинцом. Продвижения вперед почти не было.

Мы с политруком находились во взводе сержанта Беляева.

Бой уже шел около двух часов. С каждой минутой он становился все более ожесточенным, кровопролитным. Теперь мы занимали более выгодные позиции, чем прежде. Но боеприпасы были на исходе. Каждая граната, каждый патрон находились на счету. Если боец погибал, не израсходовав своего боезапаса, его патроны и гранаты тотчас же брал другой.

Продвинувшись вперед метров на сорок — пятьдесят, по приказу комбата батальон перешел к обороне. В наш окоп, именуемый КП, заскочил старшина Мальцев. Он принес ведро воды и сухой паек. «А патронов и гранат не дали», — с огорчением произнес Константин Иванович.

Решили поискать чего-нибудь на поле боя. На сбор боеприпасов ушли пять человек во главе с Николаем Пыпиным. Минут через тридцать они вернулись. Принесли четыре исправных немецких автомата и целую сумку патронов для них, сотни три винтовочных патронов и пятнадцать гранат.

Снова запели «катюши». Не успели они умолкнуть, как ударила наша артиллерия. Казалось, что после такой обработки вражеской [234] обороны мы сумеем быстро добраться до здания школы. Но не тут-то было. Нас по-прежнему встречал ливень свинца. Облака тяжелой пыли, едкой тротиловой гари накрыли все вокруг непроницаемым душным покрывалом. Всюду виднелись горы битого камня, обломки досок и бревен.

В 16 часов немцы пошли в контратаку. Против нас действовал усиленный батальон пехоты, а в нашем батальоне осталось менее двухсот человек, причем одна треть из них — раненые.

Положение нашего полка было крайне тяжелым. Но стрелки, пулеметчики и артиллеристы действовали самоотверженно и продолжали удерживать свои позиции. На помощь нам подоспели три танка Т-34 и мотострелковый батальон капитана Герагимна Балаяна из 14-й танковой бригады. Враг вынужден был отойти.

В 17 часов наш полк вместе с мотострелковым батальоном Балаяна при поддержке танков перешел в наступление. Мы с трудом продвигались вперед по улице Возрождения, которая поднималась по склону высоты к пятиэтажному зданию школы. Драться приходилось за каждую постройку, за каждый бугорок. Во многих местах завязывались рукопашные схватки.

Наши стрелковые подразделения были уже в сотне метров от школы, а местами и ближе. Однако противник продолжал упорно сопротивляться. Каменное здание школы было прикрыто заграждениями из колючей проволоки. Очень мешали нашему продвижению многочисленные дзоты и огневые точки.

В 19 часов к школе подошел 3-й стрелковый батальон. Однако численный перевес по-прежнему оставался на стороне противника.

Уже двенадцать часов шел бой за главный опорный пункт врага в Чижовке — пятиэтажное здание школы связи.

Когда наши подразделения сошлись с контратакующими фашистами и стрелять из пулемета практически стало невозможно, пулеметчики бросились на гитлеровцев с автоматами. Рядом со мной оказался Рафаил Журавлев. Сначала он в упор расстреливал немцев из автомата, а когда опустел диск, стал бить фашистов прикладом. Иногда пускал в ход свои увесистые кулаки. По силе ему не было равных в пулеметной роте. Рафаил с ранних лет привык к труду. Работал в колхозе, на строительстве железнодорожных путей на станции Няндома Архангельской области. Сильный, самостоятельный юноша, он умел сплачивать вокруг себя бойцов. Вот и сейчас, в бою, Рафаил действовал уверенно и хладнокровно. Вдруг с чердака дома прогремела автоматная очередь. Журавлев покачнулся, схватился за спину и упал, сраженный вражескими пулями. Старшина Мальцев бросил на чердак две гранаты. Крыша рухнула, и стрельба прекратилась.

Ко мне подбежал Ефимовский и сообщил о гибели сержанта Беляева, Николая Пыпина и Прокопия Шарыпова. Секунд двадцать я был неподвижен, точно остолбенел. И тут рядом с нами разорвалась вражеская мина. Тупой удар бросил меня на землю. Я пытался удержаться на ногах, но все поплыло вокруг, сознание покидало [235] меня. Чувствовал лишь нестерпимую, острую боль во всем теле. Надо мной склонился политрук, стал оказывать помощь.

Подошли старшина Мальцев с Ефимовским. Ординарец еле держался на ногах. Он был ранен в голову и в плечо. Все лицо его было залито кровью. Увидев меня, отрывисто произнес:

— И вам досталось. Будь они прокляты! Я еще с ними повоюю...

Не договорив фразу, юноша упал навзничь и больше уже не поднимался.

Только с наступлением темноты бой стих. И лишь теперь все почувствовали страшную усталость. Она тяжелым прессом навалилась на нас, не было сил ни двигаться, ни говорить. В роте осталось очень мало людей и лишь два исправных станковых пулемета.

Вокруг меня собрались политрук Паршин, лейтенант Баскаков, старшина Мальцев, старший сержант Слесарев, сержант Погожев, красноармейцы Уразбетов, Лабутин, Осипов, Потапов, Шаров и Белов — все, что осталось от нашей пулеметной роты. Эту группу пулеметчиков возглавил Александр Васильевич Паршин.

Стиснув зубы, я попытался выбраться из окопа, но сделать этого не смог. Перед глазами поплыли, переплетаясь, разноцветные круги, к горлу подступила тошнота. Опять появилась страшная боль в области раны. Друзья помогли мне выбраться из окопа.

Кажется, никогда в жизни я так не волновался, как в тот раз, при расставании с боевыми друзьями. Последним прощался со мной политрук Паршин. Мы крепко обнялись и друг друга по-братски поцеловали.

До переправы мне предстояло добираться самостоятельно. Сейчас каждый человек был на счету. Двигаться пришлось по темным, узким переулкам. С трудом различая силуэты домов и деревьев, я то шел, то полз к реке. У берега стали встречаться подразделения 111-й отдельной стрелковой бригады, которые спешили на помощь защитникам чижовского плацдарма.

На лодке меня перевезли через реку, посадили в кузов крытой машины и доставили в ближайший полевой госпиталь, находившийся в небольшой церкви. Там мне сделали первую операцию — удалили осколок мины. Через несколько дней меня отправили в Борисоглебск, где второй раз прооперировали, уже под наркозом.

В Борисоглебске я узнал от раненых, что воины нашего полка во взаимодействии с другими частями дивизии выбили противника из пятиэтажного здания школы связи, углубили и расширили чижовский плацдарм. С этого плацдарма утром 25 января 1943 года 100-я стрелковая дивизия начнет свой победоносный путь на запад.