По зову Родины

Весть о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз застала меня в городе Котлас Архангельской области, где я преподавал математику в железнодорожной средней школе № 3.

Война бурей ворвалась в нашу мирную жизнь и в один час перечеркнула все личные планы, дела и заботы. Все мысли советских людей были о том, как защитить нашу любимую Родину от коварного врага. [200]

В тот же день стало известно о мобилизации. А 8 июля 1941 года стал солдатом и я. Расставание с родными и школой было тяжким. Трудно передать словами чувства, которые в то время терзали меня. Дома оставались престарелая мать, двое братьев и сестра школьного возраста, находившиеся на моем иждивении. Никаких дополнительных средств, кроме моей учительской зарплаты, наша семья не имела. Отец умер задолго до войны.

...На перроне вокзала толпились женщины, дети, старики. Стоял сплошной гул человеческих голосов. Тут были и слезы, и рыдания, и горестное молчание, и торопливые напутствия.

Вскоре к нашему составу прицепили паровоз, вагоны качнулись, и залязгали буфера. Раздался протяжный гудок. Эшелон тронулся с места. Толпа на перроне задвигалась, послышались крики, плач. Провожавшие двинулись за составом, на ходу выкрикивая слова прощания.

А поезд, набирая скорость, отходил все дальше и дальше от платформы. Он спешил к Кирову, изредка бросая тревожные гудки встречным станциям и полустанкам. Под вечер следующего дня эшелон прибыл на станцию Кушуба, что в нескольких десятках километров западнее Вологды. Здесь в лесном лагере шло обучение новобранцев и формирование частей для отправки на фронт.

После трехмесячной начальной подготовки меня направили в город Великий Устюг. Теперь я стал курсантом Пуховичского военного пехотного училища. Курс обучения был ускоренным, предельно сжатым. Уже в начале марта 1942 года я вернулся в Кушубу младшим лейтенантом. Получил назначение на должность командира взвода 2-й пулеметной роты 472-го полка 100-й стрелковой дивизии.

Первое знакомство с подчиненными. Большинство из них девятнадцатилетние парни, рослые, плечистые, с загорелыми лицами и мозолистыми руками, в основном из сельской местности — Архангельской и Вологодской областей. Сержанты были постарше. Мне сразу приглянулся мой помкомвзвода Василий Иванович Кузнецов, родом из Котласа. В нем я почувствовал свою надежную опору. И не ошибся. Доволен я остался и командирами расчетов. Все они были вологжане. Старшим по возрасту оказался Федор Антонович Трифонов. Ему, как и мне, перевалило за тридцать. Он тоже до войны работал учителем математики. Сержанты Виталий Беляев и Михаил Погожев — комсомольцы, первый из них — комсорг роты.

Во второй половине марта во всех подразделениях полка началась планомерная боевая и политическая учеба. В соответствии с ускоренной программой обучения красноармейцы изучали материальную часть оружия, уставы, занимались строевой и физической подготовкой, ходили в поле на тактические занятия и на стрельбище. Учебный день начинался ранним утром и заканчивался поздним вечером.

Конечно, трудно было ребятам соблюдать расписанный по минутам [201] лагерный распорядок дня, выдерживать нагрузки, к которым они не привыкли в мирной жизни. Но война не давала времени на раскачку.

Условия жизни в лагере были тяжелыми: спали в землянках, питались плохо. Но никто не жаловался. Все хотели побыстрее освоить азы военной науки, чтобы скорее сразиться с ненавистным врагом.

На полевых занятиях мне не приходилось лишний раз напоминать бойцам о быстром окапывании после смены позиций. Каждый пулеметчик сразу же усвоил, что его окоп — его крепость, что отрывать окоп надо по всем правилам фортификационной науки — с площадкой, с нишами для хранения боеприпасов.

Центром воспитательной работы была рота. Большая нагрузка ложилась на агитаторов, которые имелись в каждом взводе. Они распространяли боевые листки, где рассказывалось о мужестве и взаимовыручке бойцов. Практиковались громкие читки газет, писем от родных и знакомых. С подъемом проходили комсомольские собрания роты, на которых выступали политрук, командир роты, взводные, агитаторы. Немалое место в повседневной работе с пулеметчиками занимали и политзанятия.

Уже в первые дни учебы начали раскрываться характеры людей. Мне хотелось как можно лучше знать каждого воина. Ведь предстояло вести их в бой! Воспитание бойца — самое трудное из всех человеческих дел, самое тонкое и самое глубинное. Хотя я имел за плечами некоторый опыт работы с людьми — три года преподавал математику в Лимендском речном техникуме и четыре года в средней школе, но там были подростки и дети, а здесь юноши, имевшие уже некоторый житейский опыт. Да и готовить их приходилось не к обычной трудовой деятельности, а к смертельной схватке с врагом.

Долгое время загадкой для меня оставался подносчик патронов Иннокентий Иванов. Он был молчалив, замкнут, но иногда без всякой видимой причины взрывался, грубил, вступал в спор. Иннокентий первым стал получать наряды вне очереди от старшины роты Мальцева. Оказалось, что Иннокентий воспитывался в детском доме, не помнит ни отца ни матери. Когда я узнал об этом, мне многое стало понятным в его поведении.

Если восемнадцатилетнему красноармейцу Иванову мешали в службе его мальчишеские выходки, то пулеметчику Рыжкову, или «папаше», как его называли товарищи, помехой оказался возраст. Модест Андрианович был самым старшим во взводе, глава большой семьи. Его старшего сына еще до войны призвали в армию, и он где-то теперь воевал.

Первое время я действовал, наверное, не всегда уверенно и разумно. И тут мне на помощь приходили командир роты лейтенант Белохвостов, политрук Гаршин, парторг Уланов и другие. Находил время для бесед со взводными и комбат Савельев, которого в батальоне все очень любили. Выше среднего роста, сложен атлетически, лицо умное, энергичное, волевое. Его уверенная походка, [202] строгий, проницательный взгляд выдавали в нем кадрового военного. Всем нам очень хотелось хоть чем-то походить на него.

Праздник 1 Мая стал для нас днем принятия присяги. В честь этого в полках прошли парады. А 3 мая состоялось дивизионное построение. Пришли шефы. Секретарь Вологодского обкома ВКП(б) В. И. Связев вручил командиру дивизии полковнику Ф. И. Перхоровичу Красное знамя обкома партии и облисполкома.

В мае и июне мы участвовали в батальонных, полковых и дивизионных тактических учениях. А 9 июля 1942 года горнисты протрубили боевую тревогу. Полки построились и двинулись к станциям Кипелово и Кушуба. Там мы погрузились в эшелоны.

Во второй половине дня 12 июля наш состав из длинного ряда вагонов-теплушек и открытых платформ отошел от станции Кушуба. В теплушках — красноармейцы и командиры, на платформах — боевая техника.

Вскоре эшелон проследовал через Вологду. Промелькнули Ярославль, Москва, Рязань, Мичуринск, Грязи. На станции Графской мы впервые увидели следы войны: разбитые и сожженные вагоны, разрушенные здания, многочисленные воронки. В пути следования вражеской бомбежке подвергались не раз и мы.

Добраться до Воронежа по железной дороге было невозможно — в городе шли ожесточенные бои и подъездные пути были разбиты. Поэтому наш состав свернул с основной магистрали влево и двинулся по железнодорожной ветке к станции Анна, что в восьмидесяти километрах юго-восточнее Воронежа. Мы прибыли туда ранним утром 19 июля 1942 года. Раздалась команда:

— Разгружа-аться! Взять оружие и вещмешки! Выходить строиться!

Все вокруг пришло в движение. Выпрыгивали из теплушек красноармейцы, съезжали по настилам машины, орудия, минометы, выгружались ящики с боеприпасами и продуктами.

Наш батальон получил задачу форсированным маршем прибыть к исходу дня 20 июля в пункт сосредоточения — Ермоловку. Чем дальше отходили от станции, тем быстрее шли и громче раздавались команды: «Подтянись!», «Шире шаг!».

На одном из привалов в наш взвод зашел политрук Паршин. Пулеметчики обрадовались его приходу, окружили, забросали вопросами: «Куда идем?», «Где противник?», «Когда начнутся бои?», «Какова обстановка на нашем фронте?». Политрук обстоятельно отвечал на все вопросы. И вдруг над нами появились «юнкерсы». Сделав круг над лесом, они приняли боевой порядок и начали прочесывать из пулеметов опушку леса, где расположился на кратковременный отдых наш батальон.

— Рассредоточиться! — громко приказал политрук.

Бойцы бросились кто куда, попадали на землю. Именно тогда я, пожалуй, впервые понял, что значит быстрота командирского мышления. К счастью, все обошлось благополучно. Батальон продолжал свой путь на запад. Тяжело ступая, молча шли по пыльной грунтовой дороге стрелки, пулеметчики, минометчики. У каждого [203] за плечами винтовка или автомат, за спиной вещмешок, набитый патронами и гранатами, сбоку — противогаз, котелок, лопатка, фляга. Лица бойцов хмурые, сосредоточенные, очень усталые. Губы потрескались. Гимнастерки мокрые от пота, ноги гудят, тело ноет от усталости.

После шестидесятикилометрового марша к переднему краю в ночь на 22 июля полк сосредоточился недалеко от станции Масловка, юго-восточнее Воронежа. Километрах в трех западнее гремели орудия. Там, за рекой Воронеж, у села Шилово, вела бой 111-я отдельная стрелковая бригада, захватившая небольшой плацдарм. Наш полк шел на помощь защитникам шиловского плацдарма.

Во второй половине дня 24 июля батальон прибыл на северную окраину деревни Таврово и стал готовиться к переправе через реку.

Пулеметная рота, находясь на левом фланге батальона, заняла оборону как раз напротив села Шилово, находившегося в девяти километрах южнее Воронежа.

Стояла теплая, тихая летняя ночь. Небо сплошь было усеяно яркими, лучистыми звездами. Где-то совсем близко стрекотали самолеты У-2. Противник пускал в небо осветительные ракеты.

Выставив посты, остальным бойцам разрешил спать. Мне не давали покоя мысли о скором наступлении. «Все ли у нас в порядке? Как покажет себя в бою мой взвод?» Я присел на бревно и, чтобы отвлечься от тревожных мыслей, стал вспоминать свою довоенную жизнь. Вспомнил родной дом... Обыкновенная изба, рубленная из сосны, неширокая деревенская улица Мартемьяновская, поля-лоскутки, грибные леса. Вспомнил, как мы трудились на сенокосе с раннего утра и до позднего вечера, как, бывало, в пору молотьбы спал я с братьями на гумне, чтобы начать выколачивать снопы еще до восхода солнца. Предавшись этим сладким воспоминаниям, не заметил, как уснул. Разбудили меня тяжелые шаги, приближавшиеся со стороны реки. Под косогором послышался хруст сухих веток, шелест травы. Быстро достал из кобуры пистолет. Спустя минуту увидел, как кто-то начал карабкаться вверх по прибрежной круче.

— Стой! Стрелять буду!

— Это я, товарищ младший лейтенант, Иванов. Ходил за водой к реке. Извините. Думал, никто не заметит.

И тут возле нас появился командир пулеметной роты лейтенант Белохвостов. Пришлось рассказать Никифору Ивановичу все, как было. Ротный пожурил Иванова и сказал мне:

— Силы надо беречь, а вы не спите.

Когда Иннокентий ушел, мы с командиром роты присели на бревно.

— Комбат приказал мне этой ночью с группой бойцов переправиться на западный берег реки, — сказал Белохвостов, — установить связь с бригадой и 25 июля вернуться обратно. Во время моего отсутствия роту возглавишь ты. [204]

Он произнес это тоном, не допускающим возражений. Минуту помолчали, потом по-мужски обнялись...

В полночь противник открыл огонь. Видимо, он заметил группу Белохвостова, которая двигалась к реке по открытой заболоченной пойме, заросшей высокой травой. Позднее мы узнали, что мало кто из группы уцелел.

После обстрела низины гитлеровцы перенесли огонь на позиции нашего батальона. Минометчики открыли ответный огонь по Шилову. Кругом все грохотало, свистело. Казалось, этому не будет конца. А как потом выяснилось, обстрел длился всего десять минут. Что ж, для новичков и минуты такие кажутся часами... Ко мне подошел комбат.

— Как самочувствие, товарищ младший лейтенант? Есть потери? — спросил он.

— Два бойца легко ранены, самочувствие нормальное, — ответил я.

Комбат посмотрел в сторону реки, на Шилово, потом резко повернулся ко мне и сказал:

— Командир вашей роты лейтенант Белохвостов тяжело ранен, отправлен в медсанбат. Приказываю роту возглавить вам.

— Есть, принять пулеметную роту, товарищ старший лейтенант!

— Ну, тогда действуйте! А взвод передайте сержанту Кузнецову. Желаю успеха!

И комбат ушел в другие подразделения. Сознаюсь, это назначение было для меня очень неожиданным, и я даже немного растерялся. Ведь теперь у меня под командованием рота. Надо идти в другие взводы, знакомиться с людьми.

Стою на крутом обрыве у окопа Кузнецова и в бинокль рассматриваю противоположный берег. Село Шилово находится на вершине холма, у подножия которого — низина с редким кустарником. Северо-западнее и западнее ее — лесистые возвышенности. Где-то в той низине сражаются воины 111-й бригады.

Подошел политрук Паршин, принес свежие газеты.

— Поздравляю с повышением! — сказал он. — Вижу, озабочен. Ничего, со временем привыкнешь к роте, и дело пойдет. Главное — не робей!

Я передал Александру Васильевичу заявление о приеме меня кандидатом в члены ВКП(б) и три рекомендации, одна из которых была его.

Во второй половине дня 25 июля нас с политруком вызвали в штаб батальона. Комбат огласил боевой приказ:

— В ночь на 26 июля 1942 года переправиться через реку Воронеж, севернее Таврово, восточнее Шилово и с рассветом 26 июля, обходя Шилово с севера и северо-востока, овладеть районом высота 161,9, Шилово.

Перед каждой ротой комбат поставил задачу, дал указания о порядке выдвижения к переправе, о самой переправе через реку, о занятии рубежа для атаки. [205]

Вернувшись из штаба батальона в роту, я собрал взводных и перед каждым из них поставил конкретную задачу. Старшине Мальцеву, усатому, уже немолодому мужчине, приказал проверить у бойцов обмундирование и подгонку снаряжения, выдать им двухдневный сухой паек, патроны и гранаты. Мальцев отлично знал свое дело и относился к нему не только добросовестно, но и с любовью.

К 9 часам вечера наша пулеметная рота была в полной боевой готовности. Солнце уже село, и последний его красный отблеск угасал где-то далеко на западе. Сумерки сгущались. Окружавшие предметы теряли свои формы, становились расплывчатыми. Казалось, над всем миром висит тревожная фронтовая тишина...

Рота построилась в назначенном месте, и мы провели короткий митинг. Первым перед пулеметчиками выступил комсорг роты сержант Беляев.

— Мы дали клятву, — сказал он, — до последнего дыхания быть верными своей Родине, защищать ее мужественно и умело, не щадя своей крови и самой жизни для полной победы над врагом. Пришло время выполнить эту клятву. И мы ее выполним!

С коротким напутственным словом выступили политрук Паршин, парторг Уланов и я.

Взошла луна. С немецких позиций взлетали ракеты. В небе безмолвно перемигивались звезды.

И вдруг, разрезая тьму, ввысь взвилась красная ракета. Это сигнал к наступлению.

Спустившись с косогора, батальон подошел вплотную к реке. Там хозяйничали войны 23-го понтонно-мостового батальона 206-й стрелковой дивизии. Они нам и показали дорогу к переправе.

Приняв боевой порядок, наша рота зашагала по заболоченной пойме реки Воронеж к переправе. Противник вёл редкий минометный огонь.

Пулеметчики были нагружены до предела. Они несли девять станковых пулеметов, боевой запас патронов и гранат. Соблюдая осторожность, бойцы подменяли один другого, перекладывая с плеч на плечи особенно тяжелый груз.

Вот и место переправы. На воде у берега лодки и плоты. Правее их, метрах в двадцати, — узкий штурмовой мостик из бревен, наполовину затопленный водой. Нашей роте, приказали переправляться через реку по этому мостику.

Не теряя времени, двинулись по скользкому и зыбкому настилу. Бойцы шли с интервалом в два-три метра, неся на себе двухпудовые станки «максима».

Пришла пора по мостику идти и мне. Взяв в руки длинный шест, медленно двинулся по настилу. И вдруг вблизи разорвалась вражеская мина. Я поскользнулся и чуть было не упал в воду. Шест помог мне удержаться на мостике. А вот Пыпин очутился в воде, успев оставить на мостике станок «максима». Ухватившись за [206] бревно, он с большим трудом держался на поверхности, течение затягивало его под мост. На помощь ему бросился Миронов. Он помог Пыпину выбраться на мостик. Таких эпизодов при переправе было немало, но, к счастью, все обошлось благополучно.