Через Померанский вал
Прорыв Померанского вала был самым трудным экзаменом для нашей армии за всю войну. И хотя сражение это началось в момент, когда две советские танковые армии действовали южнее нас, на рубеже Одры (Одера), противник все еще оставался сильным, его Померанский вал представлял собой труднопреодолимое препятствие. От польских воинов требовались огромные усилия, чтобы сокрушить здесь врага.
Гитлеровское военное командование, лихорадочно готовясь к агрессивным войнам, уже с 1934 года приступило к созданию мощной укрепленной полосы на востоке Германии. Тогда-то на границе с Польшей и возник Померанский вал. Он мог служить прикрытием для гитлеровских войск при их нападении на восточных соседей и мощным оборонительным рубежом на берлинском направлении. Кстати, Померанский вал именно так и использовался. В 1939 году он обеспечивал сосредоточение немецко-фашистских армий для удара по Польше, а вот теперь, в 1945 году, прикрывал восточные границы Германии.
Подробные данные обо всех сооружениях и их расположении нам стали известны лишь после прорыва Померанского вала. До этого система его обороны была для нас полной загадкой. Даже штаб фронта не располагал точными сведениями. Все нужное приходилось добывать через наземную и воздушную разведку, путем допроса пленных, а то и просто в ходе боев.
Вал имел три полосы обороны, первую из которых, полосу прикрытия, польские войска уже прорвали. Вторая — главная — проходила по рубежу Дудыляны, западнее Надажыце, по западным берегам озер Добре, Здбично, Смольно, Любянка и далее охватывала полукольцом город Валч. [197]
Третья полоса — отсечная позиция — протянулась на запад от Надажыце через Иловец, Сверчину, затем поворачивала на юг к Жабину, Боруйско и Лович Валецки. Расположение ее надо признать весьма удачным и для нанесения контрудара в южном направлении, и для обороны Колобжега и Щецина. Интересно, что полоса прикрытия Померанского вала и его отсечная позиция появились лишь в конце 1944 — начале 1945 года, когда советские войска стали приближаться к границам фашистской Германии.
Местность в этом районе благоприятствовала обороне. Лес хорошо маскировал огневые точки, а цепь озер служила естественным препятствием для наступающих. Межозерные дефиле были невелики, шириной всего от 200 до 1000 метров. Достаточно сказать, что в пятнадцатикилометровой полосе наступления польской армии озера занимали 7,5, а леса и болота — 4 километра. Враг соорудил здесь 45 дотов — в среднем по 3 дота на километр фронта.
Наиболее сильно укрепленным оказался трехкилометровый участок на северо-запад и запад от Надажыце. Он опирался на реку Пилаву и искусственный канал. Здесь находился один из самых мощных дотов особой конструкции. Его вооружение состояло из скорострельной противотанковой пушки и нескольких станковых пулеметов. Противотанковое орудие было установлено в подвижном стальном колпаке с тремя амбразурами. Для станковых пулеметов тоже имелся подвижный стальной колпак с пятью амбразурами. Специальные сетки предохраняли гарнизон от гранат и осколков, а перископ позволял хорошо наблюдать за предпольем.
Для полного представления об этом уникальном сооружении нужно сказать, что толщина его брони в верхней части доходила до 190, а стен — до 210 миллиметров. Гарнизон, состоявший из 80 солдат и офицеров, располагался под землей с большими удобствами. К его услугам были электрический свет, отопление, кухня с солидным запасом продовольствия. Связь внутри, между командованием дота и огневыми точками, поддерживалась не только по телефону, но и по радио. В помещениях имелись вентиляторы.
Словом, дот напоминал собой скорее крепостной форт. Вокруг него стояло еще шестнадцать более мелких дотов, [198] прочно прикрывавших стык главной позиции с отсечной. Правда, строительство шести из них было еще не закончено.
Не менее прочно укрепленными оказались и другие районы. Например, пятикилометровый рубеж от озера Добре до города Валч имел неплохие естественные препятствия — густой лес и болота. Тем не менее местность прикрывали 10 пулеметных дотов. В каждом был каземат, прикрытый бронеплитой толщиной 6 миллиметров и колпаком толщиной 5 миллиметров.
На западном берегу озера Здбично стояли три дота такого же типа, а дефиле против поселка Можыце прикрывали семь полностью оборудованных дотов.
Короче говоря, все эти оборонительные сооружения были подготовлены для ведения длительных, упорных боев. Густой лес хорошо маскировал их как от наземного, так и воздушного наблюдения. Размещение дотов обеспечивало прекрасное огневое взаимодействие, причем все подходы к ним хорошо просматривались.
Главная полоса имела и разветвленную, хорошо оборудованную в инженерном отношении полевую оборону, состоявшую из двух-трех траншей полного профиля и ходов сообщения. Передний край, особенно межозерные дефиле, прикрывали противотанковые рвы, эскарпы, надолбы, четыре ряда колючей проволоки на низких кольях. Серьезным препятствием были минные поля: от 2 до 3 тысяч мин на каждый километр фронта.
Столь детальное описание оборонительного рубежа дается мною с той целью, чтобы помочь читателю составить более полное представление о трудностях, которые ожидали польских воинов.
Как я уже упоминал, противник упорно оборонял сначала полосу прикрытия. Его резервы, предназначавшиеся для обороны главной полосы, еще не подошли, они ожидались к 10 февраля. И все же сил у гитлеровцев, как удалось в конце концов установить, было достаточно, несмотря на то что иногда это были остатки разбитых частей и подразделений.
На Померанском валу оборонялись части 15-й дивизии СС, 260-й охранный батальон «Пфеннинг», подразделения 31-й пехотной дивизии, сведенные в группу «Иохим», полковая группа «Роде», дивизионная группа «Меркиш Фридлянд», сформированная на базе Гроссборнского [199] артиллерийского училища, два противотанковых истребительных батальона — «Фридрих» и «Эмиль» — и, наконец, 201-й артиллерийский дивизион. Все части, засевшие в укреплениях, входили в состав 10-го корпуса СС, которым командовал генерал-лейтенант СС фон Краппе.
Как показывали взятые в плен гитлеровские офицеры, эти войска не были подготовлены к ведению боевых действий в укрепленном районе, а их политико-моральное состояние вызывало у командования озабоченность, особенно в связи с большими потерями, понесенными в предыдущих боях. Тем не менее пленные в один голос утверждали, что войска ожидают подхода свежих сил и сопротивляться будут упорно, тем более что приказы Гитлера категорически требовали во что бы то ни стало удержать Померанский вал и грозили смертной казнью всем, кто оставит его укрепления.
О том, как фашистское командование терроризировало своих солдат, можно судить по показаниям пленных. Некий Курт Кристофель, пленный немецкий ефрейтор, на допросе сообщил:
— Недавно нам объявили приказ Гиммлера о том, что если кто-нибудь перебежит к русским или полякам или сдастся им в плен, то будет расстреляна вся его семья, до деда включительно. Затем было объявлено, что тот, кто без приказа оставит позицию, также подлежит расстрелу. Даже отсутствие боеприпасов не может служить оправданием. Этот приказ был вывешен везде на позициях, причем последняя фраза выделялась красной рамкой...
Главный удар предстояло нанести 4-й дивизии. Возлагая на нее столь ответственную задачу, я учитывал не только хорошую выучку солдат, но и личные качества самого комдива — генерала Б. Кеневича. Этот добродушный на вид и спокойный человек обладал сильной волей, большими организаторскими способностями и решительностью. Мне нравилось, что любой, даже самый незначительный бой он подготавливал основательно, продумывая все до мельчайших деталей, и никогда не начинал его без тщательной разведки. Одним словом, это был опытный командир, на которого можно было положиться.
— Ну, старик, — сказал я, заканчивая разговор с ним, — как видите, задача сложная. Справитесь? [200]
Кеневич улыбнулся:
— Постараемся!
— Чему улыбаетесь? Или что-нибудь придумали?
Генерал склонился над картой:
— Как вы знаете, в бою за Здбице к нам в плен попали несколько штабных офицеров немецкого пехотного полка «Дейч Кроне» с важными боевыми документами. Документы, показания офицеров и разведка позволили с несомненной точностью установить сравнительно слабое место в обороне противника. Это участок севернее озера Добре. — Кеневич карандашом провел на карте стрелу, словно прорывал вражескую оборону. — Правда, местность довольно неудобная: густой лес, глубокие овраги, труднопроходимые болота. Зато там враг меньше всего будет ждать нас.
— Ну что ж, так и порешим, — согласился я.
Бой за главную полосу начался 5 февраля. В первом эшелоне наступали 4-я и 6-я, во втором — 1-я и 3-я пехотные дивизии и 1-я кавалерийская бригада. На подходе была 2-я дивизия, освободившаяся от караульной службы в Варшаве. По условиям местности танковые части в прорыве не участвовали.
Утром, в половине девятого, 6-я дивизия двинулась на штурм Надажыце. Завязались тяжелые кровопролитные бои, не прекращающиеся до вечера. Дивизия успеха не добилась, но отвлекла на себя значительные силы оборонявшихся. И это сыграло свою роль.
В девять часов пошла в наступление 4-я дивизия. Разное время начала атаки было выбрано не случайно. Это помогло дезориентировать немцев. Судя по показаниям пленных, захваченных в первый час боя, противник считал, будто главный наш удар нацелен на Надажыце.
В первом эшелоне у Кеневича действовали 2-й и 3-й батальоны 11-го пехотного полка под общим командованием заместителя командира полка майора Александра Муравицкого, 2-м батальоном командовал подпоручник Людвик Шостаковский, а 3-м — поручник Базыль Забурницкий. Они наступали именно там, где на карте Кеневич провел стрелу, и к шестнадцати часам вышли на шоссе севернее фольварка Добжице.
Наступление здесь наших войск для противника оказалось неожиданным, и он стал перебрасывать к Надажыце дополнительные силы, оголяя свой центр и правый [201] фланг. К сожалению, Кеневич несколько запоздал с вводом второго эшелона, и немцы не замедлили этим воспользоваться. Они стремительно контратаковали под основание прорыва и отрезали два наших батальона. В этот критический момент майор Муравицкий потерял радиосвязь с командиром полка.
В полдень командир 11-го полка Кондратович, еще не зная, что случилось с двумя его батальонами, ввел в бой свой второй эшелон — батальон Сергиуша Груцо, но было уже поздно. Противник предугадал, что мы попытаемся соединиться с отрезанными батальонами, и встретил наступавших пулеметным и минометным огнем. Атака захлебнулась.
Оказавшись в окружении, два батальона продолжали вести тяжелые бои с противником.
Хочу оговориться, что если для обстрелянных, закаленных советских воинов бой в окружении в ходе наступательных операций не был чем-то необычным, то для молодых польских солдат, не имевших еще такого опыта, это было серьезным испытанием. Однако они выдержали это испытание, несмотря на то что превосходящий по силам противник атаковал их со всех сторон.
Бессмертный подвиг совершил хорунжий Серетный. Вот как это было.
...Одна из рот 2-го батальона 11-го полка очутилась под пулеметным огнем. Казалось, пули летят из-под земли: дот противника был тщательно замаскирован. Появились первые раненые, и солдаты залегли — они еще не знали способов штурмовки дотов. Однако надо было что-то делать. Командир взвода хорунжий Серетный пополз вперед и определил, откуда стреляет пулемет. Обогнув пригорок, он зашел к доту с тыла. В это время массивная металлическая дверь дота открылась и показалась голова в каске. Не раздумывая, хорунжий бросил гранату внутрь дота и начал строчить из автомата. Подоспевшие солдаты окружили дот и заставили гитлеровцев сдаться. Но в бою хорунжий Серетный был тяжело ранен. Он еле слышно спросил обступивших его товарищей:
— Молчит?
— Молчит, — успокоили его.
И хорунжий, теряя сознание, прошептал:
— Вперед, друзья, за нашу Польшу...
Противник спешил уничтожить наши баятальоны. Вечером [202] из Валча он перебросил значительные силы пехоты, которая тут же пошла в атаку.
Но польские солдаты во главе с майором Муравицким не дрогнули, приготовились к бою врукопашную. Другого выхода и не было: прямым попаданием снаряда разбит последний миномет, кончались патроны.
Когда до немцев оставалось метров сорок, Муравицкий поднялся из окопа и скомандовал:
— На багнэты! Нех жие Польска Людова!{26}
Солдаты бросились вперед с винтовками наперевес:
— Нех жие!
Храбрость способна творить чудеса. Вблизи фольварка Добжице противник оставил множество трупов. Немногим гитлеровцам удалось спастись от штыков польских солдат.
Но положение батальонов оставалось критическим. Ряды их заметно поредели, не было пищи, боеприпасов, а враг по-прежнему наседал со всех сторон.
Тем временем на командный пункт 11-го полка прибыл генерал Кеневич, принявший решение всеми наличными силами отбросить вражеские подразделения, окружившие батальоны. После пятнадцатиминутного артналета 10-й пехотный полк Потаповича, 1-й батальон поручника С. Груцо (из 11-го полка) и 2-й батальон капитана К. Отвиновского (из 12-го полка) нанесли удар в направлении Леженицы. Бойцы знали о тяжелом положении товарищей. Поэтому так стремительна была их атака. И враг не устоял. К пяти часам утра 6 февраля 10-й пехотный полк вышел на реку Добжице у одноименного фольварка и соединился с батальонами 11-го пехотного полка, вызволив их из окружения.
Солдаты, соединившись, крепко пожимали друг другу руки, оказывали помощь раненым.
— Выстояли! — произнес одно лишь слово Муравицкий и в изнеможении опустился на землю...
В этих боях хорошо проявили себя наши артиллерийские части и подразделения.
5-я тяжелая артиллерийская бригада снялась с огневых позиций в районе деревни Швеция и совершила трудный путь, чтобы помочь пехоте прорваться к окруженным батальонам. Тракторы, натужно пыхтя, тянули по болотистой трясине 152-миллиметровые орудия. Саперы и пехотинцы, [203] помогая артиллеристам, усердно подбрасывали под гусеницы жерди, ветви деревьев.
Командир бригады Влодзимеж Керп не отставал от солдат. Вместе с ними шел по тряскому болоту, подпирал плечом застрявшие орудия:
— Эх, взяли! Еще раз, взяли! — звучало в те минуты по-русски и по-польски.
Но вот болотистая низина осталась позади. Тракторы уверенно рванули по твердой почве.
Первой подошла к Добжице батарея поручника Матвея Лачина. Артиллеристы выкатили пушки на открытые позиции и повели огонь прямой наводкой по дотам противника. Отличился наводчик Кутен. Уже после третьего выстрела из дота повалил густой дым и раздался сильный взрыв. Генерал бригады Керп объявил Кутену благодарность.
К востоку от Добжицы заняла огневые позиции батарея поручника Филатова. Польские артиллеристы любили комбата за отвагу и жизнерадостность.
— Дайте огня, — просили пехотинцы.
— Сейчас будет огонь, дадим немцам прикурить, — подбадривал их поручник.
Батарея стреляла очень метко, и враг решил ее уничтожить. И вот батарейцы вдруг увидели перед собой гитлеровских солдат, шедших в психическую атаку не стреляя (это были немецкие артиллеристы, потерявшие орудия от огня нашей батареи). Филатов обратился к своим подчиненным:
— А ну, братья, проучим гитлеровских гадов!
Когда кончились снаряды и патроны, батарейцы бросились на врага врукопашную. Дрались прикладами, штыками, пистолетами.
Под Добжице фашисты повторили преступление, совершенное ими раньше у Подгае.
Из 1-го дивизиона тяжелой артиллерийской бригады вперед выслали разведчиков для организации наблюдательных пунктов. Разведчики ушли и пропали. На поиски отправилась группа солдат, но им удалось отыскать только трупы. Фашисты зверски надругались над польскими артиллеристами. У подпоручника Гардзеля оказались сломанными руки и ноги. На груди его зияла большая ножевая рана. Шестнадцать ран в голову и грудь обнаружили на теле хорунжего Марцина Олесюка. Мученическую [204] смерть приняли плютуновый Антон Вандыч, капрал Тадеуш Сады, канонир Казимир Урбан.
На следующий день бесследно пропали еще 26 артиллеристов, тоже отправившихся для организации наблюдения и управления огнем. А вскоре, продвигаясь к новым огневым позициям, солдаты увидели их разбитую автомашину. Невдалеке лежали изуродованные тела. У некоторых выколоты глаза, отрезаны уши, сломаны руки... С большим трудом опознали трупы подпоручника Эвгеньюша Олесцка (брата замученного Марцина), подпоручника Эдварда Осташинского и остальных.
Дивизии первого эшелона упорно продвигались вперед. Лишь 6-я пехотная дивизия все еще топталась у Надажыце. Ох, сколько же огорчений причиняла она мне и моему заместителю генералу бригады М. Каракозу! Вот и тут, когда стало ясно, что комдив 6-й, по сути, выпустил из рук управление частями, Марк Каракоз не выдержал.
— Еду к Шейпаку, черт его побери! — сказал он, садясь в машину.
Он на месте помог командиру и штабу разобраться в обстановке, уточнил задачи частям. Уже с утра 6 февраля дивизия начала действовать активнее, организованнее, хотя темпы ее наступления все еще были недостаточными.
На следующее утро 18-му пехотному полку удалось наконец овладеть Надажыце и подойти к главной полосе Померанского вала. 14-й полк продвинулся к поселку Иловец. Но опять подвела неповоротливость Шейпака. Оказывается, 16-му пехотному полку он совсем не поставил боевой задачи, и, следовательно, треть дивизии в бою не участвовала.
Можно себе представить, как мы огорчились, какие громы и молнии метали на голову Шейпака и начальника его штаба майора Селецкого! Я вынужден был строго их предупредить, потребовав изменить стиль руководства частями.
Для наращивания удара мы ввели свежие силы. 1-я дивизия получила задачу наступать в направлении на Иловец, чтобы помочь полкам Шейпака, а 3-я была [205] двинута на правый фланг армии, в район Сыпневки, для отражения возможных контратак противника с севера.
По-прежнему оставался верен себе Кеневич. Предвидя попытки противника восстановить утраченные позиции, он предусмотрительно подтянул артиллерию поближе к пехоте. Это оказалось весьма кстати. Противник действительно предпринял яростные контратаки свежими силами. В течение пяти часов на 10-й пехотный полк обрушилось девять контратак. Но польские воины держались стойко. Они не только оборонялись, но и использовали малейшую возможность, чтобы продвинуться вперед. 11-му пехотному полку удалось захватить перекресток дорог севернее фольварка Добжице, а 3-й батальон 12-го пехотного полка вклинился в оборону противника между озерами Здбично и Смольно.
Неожиданно потеплело, хотя календарь показывал только начало февраля. Снег быстро таял, и болотистая почва превращалась в месиво. Наступать стало еще труднее. Пушки приходилось тянуть на руках. А ведь даже пройти по болотистой местности стоило немалых усилий. В результате 1-я дивизия застряла в пути и в исходное положение вышла с опозданием чуть ли не на целый день.
Опять не ладилось дело в 6-й дивизии. Мешала ей не только погода. В приказах Шейпака, которые сыпались на полки как из рога изобилия, не учитывались ни обстановка, ни время, ни местность. Часто они были противоречивы — последующий приказ отвергал предыдущий. Любые поступавшие с передовой сведения штаб дивизии принимал на веру, не утруждая себя проверкой.
Мы, в штабе армии, тоже получали из 6-й дивизии противоречивые донесения.
— Ничего не понимаю, — возмущался начальник штаба Всеволод Стражевский. — Докладывают одно, а через полчаса — совершенно противоположное!
— Больше этого терпеть нельзя, — заявил я. — Генерал Стражевский, пишите приказ об отстранении полковника Шейпака от командования дивизией.
— Давайте подождем еще денек, Станислав Гилярович, — вмешался генерал Каракоз. — Я все же надеюсь, что полковник еще покажет себя.
В душе я остался при своем мнении, но спорить с Каракозом не стал. Как-никак он недавно побывал в этой [206] дивизии в обстановку в ней знает лучше. Скрепя сердце я согласился с его мнением, но строго предупредил Шейпака еще раз.
В полосе наступления нашей армии у противника появились в это время свежие резервы. В районе Иловца поляки захватили пленных из бригады СС «Шейдер», а юго-восточнее Добжице — солдат из пехотного полка «Дейч Кроне», входившего в состав дивизии «Меркиш Фридлянд». Пленные утверждали, что ожидается прибытие и других частей, в том числе пехотного полка из дивизии «Бервальде».
Обстановка требовала усилить нажим там, где у нас обозначился наибольший успех. Обсудив с генералами Караковом и Стражевским создавшуюся ситуацию, я решил произвести некоторую перегруппировку сил.
На правом фланге 18-й полк 6-й дивизии, понесший немалые потери при овладении Надажыце, сменила 3-я пехотная дивизия. Ей предстояло повторить попытку прорыва немецких укреплении юго-западнее Надажыце. 4-я дивизия сместилась влево. В стык между него и 6-й дивизией вошла 1-я пехотная дивизия.
Новый приказ был отдан вечером 6 февраля. Для контроля за его осуществлением в соединения выехали офицеры штаба армии. Ночь на 7 февраля прошла в напряженной работе.
С утра разгорелись бои. Противник подтянул резервы и задержал продвижение 6-й дивизии. Утешаться можно было только тем, что ее полки отвлекли на себя значительные вражеские силы.
1-я пехотная дивизия, преодолевая сопротивление гитлеровцев и отражая их контратаки, овладела сначала Рудками, затем прочно оседлала шоссе Иловец — Рудки. Ночью она захватила Вельбоки и перерезала железную дорогу. Правый фланг дивизии значительно расширил прорыв обороны противника. В это же время 4-я дивизия разгромила полк «Дейч Кроне» и, отразив пять сильных контратак, глубокой ночью овладела Гольце.
Весь день 8 февраля происходили упорные бои. Наступление продолжалось на двух расходящихся направлениях — северо-западном и юго-западном. Главные усилия направлялись на северо-запад, где вводилась в бой 2-я дивизия генерала Яна Роткевича. [207]
На правом фланге армии части 6-й дивизии вышли к отсечной позиции на участке Надажыце, Сверчина и вели огневой бой. В отсечную позицию после занятия Вельбоки уткнулась и 1-я дивизия. Надежды на 2-ю полностью тоже не оправдались: лишь во второй половине дня вместе с остальными соединениями она немного расширила общий участок прорыва.
Наибольший успех выпал опять-таки на долю 4-й дивизии, овладевшей населенными пунктами Кольно и Карсибур. 1-й батальон 12-го полка, действовавший на перешейке между озерами Добре и Здбично, при поддержке батарей 5-й тяжелой артиллерийской бригады захватил укрепленный пункт Можица. 3-й батальон того же полка окончательно сломил сопротивление врага между озерами Смольно и Любянка.
Итак, 8 февраля на участке от Надажыце до Валча армия прорвала передний край главной полосы Померанского вала. Однако поворот главных сил армии на северо-запад не принес ожидаемых результатов. Теперь, по данным разведки, на южном и юго-западном направлениях сопротивление противника заметно ослабло. Этим-то и надо воспользоваться.
Я решил прикрыть правый фланг фронта двумя дивизиями, а двумя другими, усиленными тайками, нанести удар в юго-западном направлении, на Мирославец.
Командование фронта одобрило этот замысел. Но чтобы привести его в исполнение, потребовалась новая перегруппировка войск. У моего стола, заваленного оперативными картами, собралось нечто вроде военного совета, которого в польской армии не существовало. Здесь были начальник штаба В. Стражевский, мои заместители М. Каракоз и П. Ярошевич, командующий артиллерией А. Модзелевский, командующий бронетанковыми войсками А. Никулин и начальник инженерных войск Ю. Бордзиловский, а также начштаба артиллерии А. Криштанович.
Думали-гадали, и наконец было решено, что 3-я дивизия, 6-я дивизия без одного полка и 8-й саперный батальон займут оборону севернее и северо-западнее Надажыце, то есть прикроют северный фланг войск 1-го Белорусского фронта. Им же предстояло прикрыть Иловец и Вельбоки от возможного удара противника в южном направлении, вдоль шоссе на Сверчину. [208]
Наступление на Мирославец поручалось вести 2-й и 1-й дивизиям. 2-й дивизии придавалась гаубичная артиллерийская и танковая бригады, полк самоходных артиллерийских установок, саперный батальон, 1-й минометный и танковый полки. Стык между нею и 6-й дивизией прикрывала 1-я кавалерийская бригада.
4-й пехотной дивизии вместе с 5-й тяжелой артиллерийской бригадой предстояло частью сил закрепиться на достигнутом рубеже, а главными — расширять так удачно произведенный прорыв в направлении Лешчинки, Клембовец, уничтожить разрозненные группы врага в лесах Гольце и вдоль западных берегов озер Добре и Здбично, а затем, взаимодействуя с частями 47-й армии, нанести удар в южном направлении и перерезать дорогу Валч — Мирославец.
Предполагалось, что войска будут готовы к выполнению новых задач уже с семи часов утра 9 февраля. Приказы спешно послали с офицерами связи. Все же к утру перегруппироваться не успели. Пришлось начало атаки перенести на четырнадцать часов. И получилось удачно.
Противник не ожидал этого наступления, поэтому наши дневные действия принял за попытку улучшить позиции. Сопротивлялся пассивно, только его артиллерия открыла огонь. В общем, к концу дня 2-я дивизия овладела населенным пунктом Клосово, а 1-я заняла Демболинку и подошла к Гурнице. Успешно действовала и 4-я дивизия, продвинувшаяся южнее Кольно, Карсибура. Ее левофланговые подразделения форсировали реку Добжице и подошли к Боброву.
Таким образом, сложилась благоприятная обстановка для нанесения решающего удара и окончательного прорыва Померанского вала.
Вечером начальник разведывательного отдела армии подполковник Станислав Доморацкий привел ко мне только что захваченного в плен обер-лейтенанта, командира роты из полка «Дейч Кроне».
— Какая у вас специальность? — спрашиваю его.
— Я артиллерист. Был преподавателем Гроссборнского артиллерийского училища.
— Член нацистской партии?
— Да... — едва слышно ответил он.
— Покажите, какие есть сооружения в районе Мирославца. — Я подвинул к нему карту. [209]
Он замялся. Но, встретившись с моим строгим взглядом, покорно протянул руку:
— Вот здесь и здесь — доты.
— Это мы знаем. Еще?
— Все.
— А еще? — повторил я, повысив голос.
— Южнее, вот здесь... еще один дот...
— Кто командует дивизией «Меркиш Фридлянд»?
— Полковник Леманн. — Он произнес эту фамилию с почтением и без дополнительных вопросов охарактеризовал Леманна как храброго и твердого командира.
— Что значит «твердый»? — решил я уточнить.
— Он издал приказ обороняться до последнего солдата.
— А что вы скажете о командире 10-го армейского корпуса?
— Генерал-лейтенант фон Краппе? — Пленный даже переменился в лице, назвав эту фамилию. — Лично я не имею чести его знать. Это прославленный тактик. Он сумеет защитить честь великой Германии... то есть, я хотел сказать, своей родины... Герр Краппе родом из Померании и был назначен к нам. Это я знаю из приказа, который нам читали в связи с его вступлением в командование корпусом.
— А что еще было сказано в приказе?
— Еще?.. Он требует преданности фюреру... решительной борьбы с врагами, особенно с поляками, которые претендуют на наши земли, на нашу Померанию.
Тут я пригласил П. Ярошевича и при нем заставил пленного повторить все, чего требует от своих солдат фашист Краппе.
— Герр Краппе указывает, что к полякам надо быть беспощадными, так как они хотят забрать Померанию, — сказал обер-лейтенант.
— Что значит быть беспощадными?
— Не щадить ни пленных, ни раненых...
Когда нациста увели, я заметил:
— По-моему, об этом должен знать каждый офицер и каждый жолнеж. Наши замученные артиллеристы — это приказ Краппе в действии.
— Польские воины все узнают! — ответил Ярошевич, делая какие-то пометки у себя в блокноте. [210]
Первоначально атака Мирославца намечалась на девять утра. Но утром опустился густой туман, затруднявший действия артиллерии. А без ее поддержки пехоте этим опорным пунктом не овладеть. Пришлось отложить наступление до одиннадцати часов. В глубине души я надеялся, что гитлеровцы еще раз клюнут на необычное время начала атаки.
И клюнули! Не только время, но и место атаки оказалось для Краппе полнейшей неожиданностью. «Прославленный тактик» был уверен, что главные усилия 1-й польской армии по-прежнему сосредоточены на северо-западе. Пленные потом показали, что перегруппировку наших войск немцы заметили, но выводы сделали неправильные.
К полудню 2-я дивизия захватила Топожик и успешно продвигалась к Мирославцу, Ее левофланговые полки — 2-й и 3-й — подошли к Пецнику и Яблоново.
Поселок Пецник оказался сильно укрепленным опорным пунктом. Под огнем врага польские воины залегли. Тогда заместитель комдива Ян Шчутко на танке выскочил вперед, чтобы узнать причину задержки 2-го полка. Вражеская противотанковая артиллерия открыла огонь и подбила танк. Поляк из Советского Союза, кадровый советский офицер Ян Шчутко погиб.
Польские пехотинцы лежали, прижавшись к земле, а командир 2-го полка подполковник В. Сеницкий, видимо, растерялся и не знал, что предпринять. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы туда не приехал вездесущий генерал Каракоз.
— Смелее, подполковник, ничего страшного, — подбодрил он Сеницкого. — Надо сманеврировать силами. Сделайте так: у Пецника оставьте один батальон для прикрытия, а сами с двумя другими обойдите поселок с севера и продолжайте наступать к Мирославцу. О Пецнике не заботьтесь. Сюда скоро приведет свой третий полк Архипович и возьмет Пецник. А вы наступайте дальше.
Действительно, Пецник вскоре пал под ударом полка А. Архиповича.
После того как 2-я дивизия взяла Липе и Ляски Валецке, сопротивление противника заметно ослабло. Командир дивизии генерал Роткевич принял смелое решение — посадить автоматчиков 5-го и 6-го полков на танки, чтобы захватить Мирославец с ходу.
Танковый десант, обогнав пехоту, на полном ходу ворвался [211] в лес западнее Топожика. Появление танков вызвало у противника панику. Артиллеристы разбежались, оставив исправные пушки. Но дальше путь к Мирославцу осложнился. Болото левее шоссе после недавней оттепели стало непроходимым. Поэтому одному танковому батальону пришлось двигаться прямо по шоссе, а другому — повернуть вправо по всхолмленной местности, чтобы подойти к Мирославцу с севера.
Неожиданно в небе показались 25 вражеских бомбардировщиков. К счастью, они неточно сбросили свой смертоносный груз и ни один из танков не пострадал, лишь среди пехотинцев появились раненые...
Первые танки уже миновали крайние дома, когда открыла огонь противотанковая артиллерия врага. Четыре машины загорелись, три остановились с разбитыми гусеницами, но остальные, миновав опасную зону, продолжали наступление.
К тому времени экипажи, действовавшие справа от шоссе, захватили высоты и взяли под контроль дорогу из Мирославца на север.
Противник спешно перебросил из Старгарда-Щециньского батальон пехоты. Захваченные пленные из этого батальона утверждали, что ожидается прибытие и других подкреплений. Однако подмога гитлеровцам запоздала. К семнадцати часам полки 2-й и 1-й дивизий уже вышли на опушку леса к востоку и юго-востоку от Мирославца и при поддержке танков ворвались в город.
Ожесточенный уличный бой длился два часа и закончился полным разгромом гарнизона. Противник потерял убитыми и ранеными около 2 тысяч солдат и офицеров. Поляки захватили много пленных. В качестве трофеев нам достались все пушки артиллерийского полка, склады с вооружением и боеприпасами.
К тому времени 4-я дивизия, преодолевая упорное сопротивление противника, овладела Любно и перерезала, таким образом, шоссе Валч — Мирославец. Все главные дороги из Валча на запад тоже оказались перерезанными.
Итак, главная полоса Померанского вала, на которую противник возлагал столько надежд, была прорвана. 11 февраля 1945 года Москва салютовала войскам 1-го Белорусского фронта, в том числе и соединениям 1-й армии Войска Польского двенадцатью артиллерийскими залпами. [212]
За время наступления наши потери были весьма чувствительными. В некоторых батальонах едва насчитывалось по сотне штыков. Казалось, пора бы и на пополнение. Но обстановка не позволяла.
Левый фланг армии — 1-я и 2-я дивизии — выдвинулся далеко на запад. Линия фронта загнулась на северо-восток и проходила через Вельбоки и Надажыце. 3-я, 6-я пехотные дивизии и 1-я кавалерийская бригада вышли к отсечной позиции Померанского вала, но здесь противнику удалось остановить их.
Меня особенно беспокоил открытый фланг сильно поредевшей 2-й дивизии, тем более что севернее его разведка обнаружила два новых полка немецкой 5-й легкой пехотной дивизии.
Беспокоил и разрыв, образовавшийся между ударной группировкой, наступавшей на Мирославец, и войсками, оборонявшимися на северном фланге армии. Его следовало во что бы то ни стало ликвидировать, и я приказал командиру 2-й пехотной дивизии утром 11 февраля нанести удар по Бендлино, Жабин, а 1-й — на Боруйско и захватить Лович Валецки.
Два дня продолжались упорные бои. Наконец утром 13 февраля обе дивизии выполнили приказ и вышли к отсечной позиции. Разрыв в центре боевых порядков армии был ликвидирован.
4-я польская дивизия, действуя совместно с соединениями 47-й советской армии, уничтожила окруженного в районе Валча противника, после чего вышла в резерв. 47-ю армию, с которой за два месяца совместных боев поляки успели сдружиться, перебросили к Одре. Нашим соседом слева стала 61-я армия под командованием генерала П. А. Белова.
В течение следующих пяти дней польские части вели бои за улучшение исходных позиций, наступая в направлении Чаплинки и сковывая значительные силы противника. Это были напряженные бои, хотя в сводках о них и говорилось: «Ничего существенного не произошло».
В составе вражеских сил, действовавших против нашей армии, произошли изменения. Изрядно потрепанную 5-ю легкую пехотную дивизию сменила свежая 163-я пехотная, прибывшая из Норвегии. [213]
Войска 2-го Белорусского фронта готовились к следующему этапу Восточно-Померанской операции, начало которого намечалось на 24 февраля. Понятно, что уставшим и обескровленным польским войскам могла быть отведена только вспомогательная роль. Нам предстояло прорвать отсечную позицию на фронте до 35 и в глубину до 25 километров, сковать противостоящие войска противника и этим облегчить положение соседей.
Двое суток — 17 и 18 февраля — ушли на перегруппировку. Сложные условия непосредственного соприкосновения с противником не дали возможности полностью закончить ее в срок, установленный штабом фронта. Тем не менее 19 февраля польские соединения перешли в наступление. Оно началось в десять утра короткой артиллерийской подготовкой. Чуть продвинувшись, поляки тотчас же были контратакованы и отброшены назад. Многочисленные попытки возобновить атаку не дали успеха.
Во второй половине дня стало ясно, что наступление захлебнулось. Пришлось доложить об этом командующему фронтом. Маршал Г. К. Жуков, выслушав мой подробный доклад и соответствующее решение, ответил кратко:
— Согласен. Переходите к обороне.
По тону разговора я понял, что польская армия, хотя и не продвинулась вперед, все же выполнила роль, которая ей отводилась, — сковала противостоящего противника, лишив его возможности маневрировать силами по фронту.
20 февраля наша армия перешла к обороне. То же сделали и соседи. В тот же день позвонил начальник штаба фронта генерал-полковник М. С. Малинин.
— Что намерены делать дальше?
— Думаю, войскам не помешал бы короткий отдых, — довольно неуверенно сказал я.
— Отдых? Краткий? Возможно. А теперь слушайте...
Михаил Сергеевич проинформировал меня об оперативной обстановке на фронте. Перерыв в наступательных операциях был вызван, оказывается, тем, что Советское Верховное Главнокомандование привлекало часть войск 1-го и 2-го Белорусского фронтов к разгрому восточно-померанской группировки противника. На перегруппировку Этих войск уйдет несколько дней. Малинин предупредил меня, что направление наступления нашей армии также [214] изменится. Подробные указания он обещал прислать через день-два. В заключение посоветовал:
— Временную передышку используйте для пополнения людьми. Ваше главное командование, надеюсь, поможет вам. О технике не беспокойтесь. Завтра сообщим, сколько вам будет выделено танков, орудий, боеприпасов. Думаю, что и пополнение личным составом получите вовремя.
— Конечно, — ответил я, хотя и не был в том уверен, так как пополнение людьми в основном получала 2-я армия.
Вскоре у меня собрались Ярошевич, Стражевский, Каракоз, Модзелевский, Бордзиловский, Никулин. Я рассказал им о разговоре с генералом М. С. Малининым. Затем речь зашла о заявках на личный состав и технику. Строили планы на будущее, предполагали, куда направят нашу армию и доведется ли нам участвовать во взятии Берлина. Это волновало всех, а в том, что штурм Берлина не за горами, никто уже не сомневался.
На передовых позициях установилось относительное затишье. Зато из тыла поступили тревожные сигналы: там продолжались бои с группами противника, прорвавшимися из окружения в районе Пилы.
Мне позвонил заместитель по тылу Цуканов и попросил помощи. Оказалось, что в нашем тылу появилась группа гитлеровцев, насчитывавшая несколько тысяч человек, которая пробивалась на Щецин. По пути немцы нападали на тыловые учреждения и склады. Создалась серьезная ситуация — ведь обстановка не позволяла снять с передовой ни одного батальона. Тылы должны были рассчитывать только на собственные силы. Так я и ответил Цуканову:
— Фашисты пытаются прорваться через наши боевые порядки и ищут слабое место. Мобилизуйте всех способных владеть оружием — кладовщиков, поваров, шоферов, ремонтников. Организуйте оборону и не поддавайтесь панике, держитесь твердо!
— Понятно, — услышал я голос Цуканова.
Не успел я положить телефонную трубку, как примчался генерал Модзелевский. По его встревоженному лицу я понял, что и он принес дурные вести.
— Группа прорвавшихся фашистов уничтожила в [215] районе Тарнувка часть артиллерийского склада. Можем остаться совсем без боеприпасов! — выпалил он.
Действительно, положение в районе Тарнувка было угрожающим. Я приказал Стражевскому направить туда разведывательный батальон армии и 7-й противотанковый дивизион.
Бои за артиллерийские склады длились почти пять суток. Гитлеровцы упорно наседали. Обороной складов руководила начальник артиллерийского снабжения армии Антонина Приставко — единственная у нас в армии женщина в звании полковника. И ей удалось-таки организовать разгром противника.
Вскоре после этого я пригласил А. Приставко на КП армии, поблагодарил за умение и мужество. Это была невысокая и уже немолодая, но очень миловидная женщина. Родилась она в Ленинграде, по-польски в ее доме говорили редко, поэтому Антонина иногда не справлялась с произношением. Она пришла служить в Войско Польское вместе с семьей. Муж ее, подполковник, занимал должность начальника ветеринарной службы дивизии, а сын — капитан — командовал артиллерийским дивизионом...
Как-то позже генерал Роткевич рассказывал мне, что однажды Приставко-муж, докладывая о поголовье лошадей, шутливо заметил:
— Коней у нас, конечно, маловато... Знаю, где бы можно их достать, но там очень строгий полковник, не даст! Хуже всего, что этот полковник — моя жена. Прикажет «кругом»... Впрочем, субординация не оказывает ровно никакого влияния на нашу семейную жизнь...
Ликвидация прорвавшихся из Пилы группировок противника проводилась в тесном взаимодействии с советской 150-й стрелковой дивизией. Гитлеровцам не удалось пробиться к Щецину. 28 февраля с ними было покончено.
Штаб армии подвел некоторые итоги прошедших боев по прорыву Померанского вала. Наши соединения уничтожили до 8 тысяч вражеских солдат и офицеров, подбили 14 танков и 16 самоходных установок, до 100 орудий, разбили 630 автомашин, разрушили 24 дота, 52 дзота и блокгауза. Кроме того, сожгли и сбили 22 самолета, захватили 20 складов с военным имуществом и боеприпасами и знамя Гроссборнского офицерского артиллерийского училища. [216]
В Восточной Померании противник держал крупные силы. По данным разведки, немецко-фашистское командование намеревалось использовать выгодное, нависающее положение этих сил для контрудара во фланг и тыл советских войск, вышедших к Одре. Оно готово было пойти на любые жертвы, чтобы выиграть время и сорвать или по крайней мере задержать наступление советских войск на Берлин. Предпринятый противником маневр преследовал определенную политическую цель. Как известно, правительство Германии рассчитывало за это время договориться с англо-американскими правящими кругами о перемирии, после чего все свои силы обрушить против Советского Союза.
Советское командование решило в начале принять меры к разгрому восточнопомеранской группировки противника. В случае успеха, во-первых, высвобождались значительные силы 2-го Белорусского фронта для участия в Берлинской операции и, во-вторых, окруженные в Курляндии и Восточной Пруссии вражеские войска оказывались в совершенно безвыходном положении.
В этой операции принимала участие и 1-я польская армия, действуя на правом крыле 1-го Белорусского фронта. В отведенной нам полосе наступления удалось довольно точно установить силы противника. Против правого фланга нашей армии на рубеже Надажыце, Иловец, Сверчина, Вежхово оборонялись части дивизии «Бервальде». Левее, на участке Вежхово, Жабин, Мазаново, занимала оборону 163-я дивизия. Против нашего левого фланга, перед Лович Валецки, стояли части 402-й запасной немецкой пехотной дивизии. Резервы противника состояли из пехотной бригады, двух танковых батальонов и батальона пехоты. Таким образом, наиболее плотная вражеская группировка находилась на участке от Надажыце до Сверчины.
Мы с генералом Стражевским просидели много часов, обдумывая различные варианты наступления. Наконец пришли к выводу, что главный удар лучше всего нанести на нашем левом фланге. В соответствии с этим и начали перегруппировку войск.
После полудня 22 февраля из штаба фронта поступил секретный пакет с директивой о наступлении.
С директивой разрешалось ознакомить только начальника штаба, начальника оперативного отдела и командующего [217] артиллерией армии. Всем остальным офицерам и генералам предлагалось ставить задачи, которые их касаются, не раскрывая существа операции. Никаких письменных распоряжений я не мог отдавать и должен был ограничиваться лишь устными указаниями. Директива требовала тщательной маскировки войск во время передислокации.
— Ну, — сказал я, когда у меня собрались Стражевский, начальник оперативного отдела полковник Суржиц и генерал Модзелевский, — дело, видать по всему, будет серьезное...
Они подсели поближе ко мне, и я вполголоса прочитал директиву. Правым соседом поляков по-прежнему оставался советский 2-й гвардейский кавкорпус, а левым — 3-я ударная армия, с которой нас тоже связывала старая боевая дружба.
Нам предстояло нанести удар левым флангом (тремя пехотными дивизиями) в общем направлении на Любишево. На второй день операции следовало овладеть рубежом Жабинек, Любишево, юго-западный берег озера Любе и там закрепиться. Правофланговым соединениям ставилась задача обороняться на занимаемых рубежах от Надажыце до Жабина.
Стражевский заторопился к себе, чтобы приступить к составлению плана операции. Ушли и Суржиц с Модзелевским. Тогда я пригласил П. Ярошевича. Он пришел, как всегда, оживленный, с новостями, только что полученными из дивизий.
— Читайте, — протянул я ему директиву штаба фронта.
Заместитель по политчасти внимательно прочел ее, потом глянул на меня:
— Зачем вы познакомили меня с директивой?
— В советских армиях есть члены Военного совета, которые знакомятся с такого рода документами. Здесь таковым я считаю вас.
Ярошевич ничего не сказал, только крепко пожал мне руку.
— Пока есть время, думаю съездить на день-два в Варшаву, — сказал я ему. — Надо побывать в Главном штабе Войска Польского, узнать, как обстоит дело с пополнением. Людей у нас маловато.
— Да, это важно, — согласился Ярошевич. — А я было [218] собирался подскочить в политуправление фронта. Теперь, видать, не придется...
— Могу заехать к генералу Телегину и выяснить все, что нужно. Это вас устроит?
— Разумеется.
Записав в блокнот с десяток вопросов, волновавших Ярошевича, я выехал в Варшаву.
Скажу откровенно, меня влекло туда еще по одной причине. В нашей армейской газете на глаза мне попалась заметка о том, что в Варшаве состоится парад частей 2-й армии Войска Польского. Вспомнился Кароль Сверчевский, последнее прощание с ним, его опасения опоздать к штурму Берлина. Очень захотелось встретиться с другом, поздравить его с выступлением на фронт.
Машина быстро мчится в Варшаву. Мелькают пейзажи освобожденной древней польской земли. Встречаем длинные вереницы людей, навьюченных домашним скарбом. Проезжаем через безлюдные еще деревни и небольшие чистые городишки, в которых уже теплится жизнь.
Машина въехала на улицу уже знакомого мне Злотува. Город казался пустынным, но тут я увидел открытый магазин, из которого выходили женщины. Захотелось посмотреть, чем он торгует, поговорить с жителями. Попросил Владека задержаться.
— Здравствуйте! — сказал я, входя в помещение. Продавец и три пожилые покупательницы с интересом взглянули на меня:
— Дзень добры!
— Как живете? При немцах от польского языка не отвыкли?
— И вспоминать то время не хочется, — ответила за всех худенькая немолодая женщина. — Да, слава богу, теперь все позади. Немцы убежали, а вместо них наши пришли. У нас теперь своя родина... — В глазах ее появились слезы. — Может, пан генерал сделает мне честь и зайдет ко мне в дом на минутку? Я покажу что-то очень интересное, як бога кохам! Это совсем рядом. Очень прошу вас...
Разве можно было отказать? Продавец быстро отвесил женщине муку и сахар из мешков с надписью «СССР», и мы пошли. [219]
Полька действительно показала нечто глубоко поразившее меня. Подошли к старинному, давным-давно построенному дому. Над крыльцом, выходившим во двор, красовался вырезанный из дерева и почерневший от времени польский пястовский орел.
— Смотрите, пане генерале, — женщина протянула руку в сторону крыльца. — Орла вырезал еще мой прадед.
Мы вошли в дом. Хозяйка, скрывшись на несколько минут, вернулась в комнату с большой глиняной кружкой для пива. На ней было написано по-польски: «Еще Польска не згинела» — и красовался пястовский орел.
— Таких домов пан генерал найдет у нас, в Злотуве, немало. Каждый, кто сохранил польское сердце, до сих пор как святыню хранит и дедовские памятки с надписями на польском языке.
Уже прощаясь, женщина спросила, пытливо глядя на меня:
— Скажите откровенно, земля эта теперь вечно будет польской? Верно, пане генерале?
— Верно!
Она обняла меня, поцеловала в лоб и перекрестила:
— Иди, сын мой, иди! Война еще не закончилась, еще не вся Польша свободна...
На миг мне показалось, будто я слышу голос своей матери... Взволнованный, вышел из дома и продолжал свой путь.
Ехал той же дорогой, по которой еще недавно шли польские полки. Миновал те же городки и поселки. Снова увидел песчаный холм на бывшей границе. Все как будто оставалось по-старому и вместе с тем изменилось. Во всем чувствовался пульс новой жизни. Даже встречавшиеся по дороге люди были какие-то иные: оживленные, веселые...
По женщина была права: война еще не закончилась. О ней напоминали руины разрушенных домов, безлюдные улицы и вереницы беженцев, в частности иностранцев, державших в руках маленькие национальные флажки. Людские потоки текли в разных направлениях, и никак нельзя было уловить закономерность в этом бесконечном движении.
Было уже за полдень, когда мы въехали в Быдгощ. По улице, которой проезжал, бежали, резвясь, ребятишки с книжками под мышкой. [220]
— Откуда, хлопцы, идете? — спросил я.
— Из школы, — крикнули они хором, мигом окружая машину.
— И давно ее открыли?
— Уже недели две, как учимся...
Немного дальше увидел вывеску «Городская библиотека». И это — приметы новой Польши!
Варшава встретила нас звоном топоров, стуком кирок, скрежетом лопат. Всюду, куда ни падал взгляд, старательно трудились люди. Некоторые улицы были уже расчищены от битого кирпича и мусора, в менее поврежденных домах уже поселились люди. Варшавяне восстанавливали и заново обживали свой город.
Мне повезло. В день приезда я попал в просторное, светлое, только что отделанное помещение Рады Народовой на торжественное собрание, посвященное 27-й годовщине Красной Армии. Я смотрел на бурлящий, переполненный людьми зал и вспоминал Варшаву в первые дни ее освобождения, ужин в полутемном помещении.
С докладом выступил министр пропаганды и информации Матушевский. Он говорил о славном прошлом и героическом настоящем Советских Вооруженных Сил. Победа под Москвой, у волжских берегов, на Курской дуге, в районе Ленинграда определила и судьбу Польши, создала условия для демократического развития многих народов Европы. Какой шквал аплодисментов, какие восторженные возгласы пронеслись по залу, когда докладчик произнес здравицу в честь дружбы польского и советского народов, Войска Польского и Красной Армии!
С ответным словом выступил начальник военной миссии СССР в Польше генерал-лейтенант С. С. Шатилов.
Собрание кончилось, и я попытался разыскать Сверчевского. Однако его в Варшаве не оказалось, обстановка потребовала срочного отъезда Кароля на фронт.
В Главном штабе Войска Польского мои дела решились очень быстро и к полному моему удовлетворению. Пополнение нужно было ждать буквально со дня на день.
— Не успеете доехать к себе, как оно будет на месте, — пошутил генерал Корчиц. — И какое пополнение — уже успело понюхать пороху. [221]