Затишье перед бурей
Поздно пришла в Польшу зима — мягкая и бесснежная, скорее напоминавшая русскую осень. Был уже конец декабря, а машины на дорогах все еще вязли в липкой грязи. С неба изредка падали хлопья мокрого снега, но едва ложились на землю, как тут же таяли, превращая в жижу размытый грунт.
Нужно быть опытным водителем, чтобы не застрять в такую пору на проселках. А шофер моей трофейной «шкоды» новый: только что прислали. И я знаю о нем лить то, что он капрал и зовут его Владеком.
— Ну как, — спрашиваю его, — не застрянем? Уж больно плоха дорога...
— Доедем, обывателю генерале!{19} Ведь к дому лежит дорога, а не от дома.
— А где твой дом?
— В предместье Варшавы — Праге.
— И семья там?
— Должна быть там... Жена и двое детишек, если живы...
— Ты еще не был в Праге? Ну не горюй, на днях обязательно там побываем.
Мне показалось, что и «шкода» понеслась быстрее, и подбрасывало меня на ухабах не так резко, и раненная в сорок третьем году нога болела уже не так сильно.
Временами дорога ныряла в густой лес, ехать по которому было сложнее, чем по открытому месту: того и гляди, встретишься с грузовиками и не разминешься. [115]
Правда, со стороны фронта транспорта шло мало — колонны одна за другой двигались к передовой. Владек не рисковал обгонять впереди идущие машины, и мы медленно плелись в общем потоке.
Вот и Гарволин. От него до Зелены семьдесят километров. Дорога все чаще подступала к самому берегу Вислы. Река широкая, форсировать ее будет нелегко.
Начинало смеркаться, хотя было всего три часа. Подул холодный ветер, и дорога вскоре обледенела. «Шкода» начала вилять из стороны в сторону. Хорошо, что шедшие впереди танки разбивали ледяную корку в мелкую крошку.
В сторону фронта двигалось много артиллерии и пехоты. Для бывалого фронтовика это верный признак готовящегося наступления. А пока что на фронте царит относительное спокойствие. Затишье перед бурей.
Но вот поблизости разорвался снаряд, за ним второй, третий... Оказалось, мы подъехали к развилке дорог Варшава — Брест и Варшава — Гарволин. Этот весьма важный узел коммуникаций противник постоянно держал под обстрелом. В память о перекрестке на нашей «шкоде» осталось несколько осколочных вмятин, к счастью, сами мы не пострадали.
На перекрестке находился польский регулировочный пост, где ждал меня офицер из штаба армии. Его «виллис» с охраной поехал следом за мной.
И снова раздумья об испытаниях, ожидавших нас в скором времени. Ведь эта дорога вела к Варшаве, а первой из польских войск должна была войти в нее наша 1-я армия.
Я никогда не бывал в столице Польши, но она всегда была близка моему сердцу. О ней многое я узнал еще по романам Генрика Сенкевича, которыми зачитывался в детстве. Вспомнился его «Потоп», яркие страницы освобождения Варшавы от шведских завоевателей в период войн XVII столетия. Кстати, события эти происходили тоже поздней осенью. Польские войска шли тогда в бой плечом к плечу со своими литовскими союзниками.
Вот и теперь над варшавским берегом Вислы клубился дым пожарищ. В воздухе стоял тяжелый запах гари: гитлеровцы продолжали методически взрывать дом за домом, оставляя повсюду руины. Варшава! Первая из европейских столиц, оказавшая вооруженное сопротивление гитлеровским [116] захватчикам и не сложившая оружия до конца оккупации...
...Машина, миновав поселок Анин, свернула на укатанную проселочную дорогу и въехала в деревню Зелена. Мы остановились у большого каменного дома, похожего на богатую загородную виллу, в котором помещался штаб 1-й армии.
Несмотря на поздний час, Корчиц сидел в кабинете.
— Владислав Викентьевич, — начал я. — Понимаю вас и сочувствую. Но... мы люди военные и для нас приказ — закон.
— Да-да, — генерал Корчиц быстро приподнялся, крепко пожал мне руку. И он начал рассказывать о положении дел в войсках.
1-я армия представляла собой крупное оперативное объединение численностью до 100000 человек. В нее входили полностью укомплектованные пять пехотных дивизий и танковая бригада имени героев Вестерплятте. Кроме того, имелось пять артиллерийских бригад и традиционная для польских вооруженных сил кавбригада. Если прибавить к этому авиационную дивизию, минометный полк, зенитную артиллерийскую дивизию, полк тяжелых танков, полк самоходной артиллерии, две инженерные бригады и ряд других специальных частей, то легко понять, какую силу представляла собой армия. Все ее вооружение и техника были новейших советских образцов, высокие качества которых многократно проверены на полях сражений.
Мы засиделись до поздней ночи. Корчиц подробно рассказал не только об оснащении армии, но и ее людях, что, конечно, интересовало меня не в меньшей степени.
Снова, как и во 2-й армии, мне очень повезло с заместителем по политчасти. Уроженец Польши, сын учителя и учитель сам, нашедший в 1939 году пристанище в СССР, Петр Ярошевич добровольно вступил в новую польскую армию, как только началось ее формирование. Его зачислили рядовым 2-й пехотной дивизии имени Генрика Домбровского. Затем направили на политработу, и он последовательно прошел все ступени роста — от заместителя командира роты до заместителя командарма.
Статный красивый подполковник лет тридцати пяти оказался живым, общительным человеком. Несмотря на разницу в возрасте, мы быстро нашли с ним общий язык [117] и работали в тесном контакте и согласии, о чем я всегда вспоминаю с большим удовлетворением.
Пользуясь затишьем на фронте, мы собрали для знакомства командиров соединений и частей. Устроили скромный товарищеский ужин. К большой радости, я неожиданно встретил здесь многих своих давних знакомых.
Одним из них оказался генерал Е. Е. Цуканов, с которым мы вместе служили почти двадцать лет назад в 295-м полку. Русское происхождение начальника тыла польской армии выдавала не только фамилия, но и румяное круглое лицо с улыбчивыми глазами.
— Евгений Ефимович! — воскликнул я, обнимая его. — Вот не ожидал-то!
— А я знал, что встречу вас, — ответил он. — Вы — поляк, вам тут и место. Наверное, удивляетесь, что меня, русака, сюда занесло? Так ведь мы — ваши братья.
Знакомым оказался и начальник штаба армии Всеволод Стражевский: с ним в одно время я учился в академии им. М. В. Фрунзе, знал его как офицера, подающего большие надежды. Поэтому ничуть не удивился и теперь, что он занимает столь высокую должность в Войске Польском.
— Очень рад, что будем работать вместе, — сказал я, крепко обнимая Стражевского, высокого и плечистого полковника с выразительными чертами лица и пышными, прямо-таки «шляхетскими», усами, хорошо гармонировавшими с польским его мундиром.
Приятно было встретить и давнего друга командира овеянной славой 1-й дивизии имени Тадеуша Костюшко генерала бригады Войцеха Бевзюка, с которым двадцать лет назад мы служили в 99-й стрелковой дивизии: он — старшиной артдивизиона, а я — старшиной полковой школы. Среди собравшихся находился и заместитель начальника оперативного отдела штаба армии полковник Лаврентий Свительский, мой однокурсник по академии им. М. В. Фрунзе.
Все эти встречи доставили мне много радости. Страна Советов и ее армия дали своим польским друзьям не только первоклассное вооружение, но и опытных командиров, готовых до последней капли крови бороться за освобождение Польши от ига фашизма.
Когда я поделился этими мыслями с Ярошевичем, тот убежденно ответил: [118]
— Советский Союз, чтобы помочь Войску Польскому, сделал даже больше, чем позволяли ему обстоятельства.
30 декабря 1944 года я вступил в командование 1-й армией. Владислав Корчиц отбыл к новому месту службы. В тот же вечер раздался звонок по ВЧ.
— Какое у вас мнение об армии? — услышал я голос начальника штаба 1-го Белорусского фронта генерал-полковника М. С. Малинина.
— Самое хорошее. Считаю ее вполне боеспособной.
М. С. Малинин поинтересовался, изучил ли я план предстоящей операции и понятна ли задача.
— Желательно внести в план некоторые коррективы, — ответил я, против чего начальник штаба фронта не возражал.
И вот я снова склонился над картой: хотелось все хорошенько обдумать и взвесить, учесть все плюсы и минусы. Засиделся допоздна. А на другой день к нам прибыл командующий войсками 1-го Белорусского фронта Маршал Советского Союза Г. К. Жуков.
Я доложил командующему фронтом о состоянии дивизий и частей армии, а также идею своего решения, схематично нанесенного на карту. Маршал Г. К. Жуков одобрил решение и, в свою очередь, уточнил задачи армии, предупредив, что может возникнуть необходимость вступить в бой раньше намеченного срока.
Первая ударная группировка фронта должна была наступать с магнушевского плацдарма в направлении Бялобжеги, Скерневице, Кутно, частью сил прорвать оборону противника на реке Пилице и развивать наступление на Гродзиск-Мазовецки, Блоне.
Вторая группировка, наступавшая с пулавского плацдарма, нацеливалась на Зволень, Радом, Томашув-Мазовецки, Лодзь, выходя своим левым флангом на Шидловец. В задачу третьей фронтовой группировки, наступавшей на второстепенном направлении, входило: уничтожить противника между Вислой и Западным Бугом, форсировать Вислу и в дальнейшем продвигаться в западном направлении.
С целью окружения варшавской группировки противника первая и третья группировки обходили польскую столицу с двух сторон, замыкая кольцо в Блоне.
Наша 1-я армия имела задачу с началом боевых действий сковать противника по фронту, затем ударами в [119] северо-западном и юго-западном направлениях сомкнуть во взаимодействии с соседями внутреннее кольцо вокруг вражеской группировки, оборонявшейся непосредственно в Варшаве, и уничтожить ее.
Отдавая себе отчет в том, что наиболее трудные задачи возлагались на советские войска, я мог по достоинству оценить благородство решения командования 1-го Белорусского фронта, предоставившего польским воинам возможность участвовать в освобождении столь дорогого для них города, каким являлась для каждого поляка Варшава.
Первое, с чего я начал, — рекогносцировка местности.
На участке от Яблонной до Карчева западный берег Вислы господствовал над восточным, вследствие чего противник располагал лучшими возможностями для наблюдения. Севернее и южнее Варшавы, вдоль западного берега Вислы, проходила защитная дамба, в которой немцы отрыли сплошную траншею. Это было весьма удобное место для размещения живой силы, наблюдательных пунктов и огневых средств.
Однако наиболее серьезным препятствием на подступах к Варшаве была Висла. Ширина ее на участке от Яблонной до устья Пилицы колеблется от 350 до 900 метров, а глубина местами достигает шести метров. Основное русло реки не замерзало, тонкий ледок сковал лишь воду у берегов, затрудняя погрузку войск на переправочные средства и их десантирование.
В этих условиях мы вынуждены были планировать два варианта переправы: в случае если ударят морозы — по льду, если же река не станет, то по мосту в районе Магнушева. Впрочем, нулевая температура с туманами пока оставляла мало шансов на первый вариант.
Как видим, местность в полосе предстоящего наступления не очень-то нам благоприятствовала. Но главное препятствие — это система укреплений.
Относительное спокойствие на фронте гитлеровцы использовали для создания здесь мощной долговременной обороны. Ее рубежи на переднем крае и в глубине опирались на старые форты Варшавского, Модлинского, Демблинского и других укрепленных районов.
Главная оборонительная полоса противника проходила между Западным Бугом и Наревом, далее вдоль Вислы [120] на юг. Ее дополняла система тыловых и промежуточных рубежей западнее Варшавы и северо-восточнее Радома, простиравшихся в глубину до сотни километров.
Второй оборонительный рубеж тянулся по западным берегам Бзуры, Равки, Пилицы. Имелись промежуточные и отсечные позиции северо-восточнее Кутно, севернее Лодзи, Пиотркува и Ченстохова.
Существовал еще и третий рубеж — вдоль реки Варта, состоявший из бетонированных и деревоземляных сооружений.
Многочисленные населенные пункты, расположенные вдоль линии фронта, позволили противнику создать сплошную сеть опорных пунктов. Старые форты варшавской крепости, сохранившиеся с незапамятных времен и защищавшие город с севера и запада, были превращены гитлеровцами в мощные узлы сопротивления. Насыпи железнодорожных веток, пересекавших здесь местность вдоль и поперек, служили серьезным препятствием для танков. В случае необходимости их можно было приспособить для создания круговой обороны. И наконец, густая сеть шоссейных дорог, магистральных и рокадных, облегчала фашистам маневр резервами.
Надо сказать, что и сама Варшава представляла собой мощный укрепленный район. Разрушенные кварталы и уцелевшие дома были превращены в очаги обороны. На перекрестках улиц сооружены железобетонные огневые точки. В центре города противник приспособил к обороне гостиницы, здание комендатуры, заводские постройки и другие сооружения, превратил в опорные пункты костел, Главный вокзал и Главный почтамт, здание Сельскохозяйственного банка, ремонтные мастерские...
Все говорило о том, что противник готовится к упорной обороне. Это подтверждали данные разведки и показания пленных. Только в районе Варшавы — в полосе наступления армии — оборонялось более двух пехотных дивизий и большое количество отдельных и специальных батальонов, входивших в состав 9-й немецкой армии, которой командовал генерал танковых войск Литтвиц.
Всего перед фронтом 1-й польской армии противник имел в первом эшелоне около 14000 человек и 476 пулеметов. Наша разведка выявила 74 артбатареи и 24 минометные группы.
Имелись у противника и значительные резервы. [121]
Правда, наряду с войсками, имевшими боевой опыт, гитлеровцы привлекли к обороне Варшавы не нюхавшие пороха железнодорожные и охранные части, жандармерию, полицию и отряды фольксштурма. Командование требовало от них оборонять занимаемые позиции до последнего солдата. За невыполнение этого приказа грозил расстрел либо виселица, причем эту кару осуществляли специальные части СС, наделенные чрезвычайными полномочиями.
Итак, оставалось лишь в деталях разработать план армейской операции. Он сводился в общих чертах к тому, чтобы, сковав противника незначительными силами с фронта, главный удар нанести на флангах: с севера — в юго-западном направлении, а с юга, где были сосредоточены основные силы армии, — в северо-западном направлении, после чего во взаимодействии с 47-й армией (правым соседом) и 61-й армией (левым соседом) окружить Варшаву и уничтожить оборонявшегося в ней противника. В соответствии с этим замыслом я решил создать две ударные группировки.
Первая, вспомогательная, группировка состояла из 2-й пехотной дивизии, усиленной артиллерийской бригадой. Ей предстояло во взаимодействии с правым соседом — 47-й армией форсировать реку Висла в районе Яблонной и, наступая на Повонзковское кладбище, уничтожить противника на северо-западной и северной окраинах города.
В главную ударную группировку входили 1, 3 и 4-я пехотные дивизии, танковая, гаубичная, две тяжелые артиллерийские бригады и минометный полк, поддерживаемые 4-й польской смешанной авиационной дивизией. На нее возлагалась задача форсировать Вислу на участке Гура Кальвария, Крулевски Ляс, наступать в общем направлении на Пясечно, Пястув, а в дальнейшем, взаимодействуя со 2-й пехотной дивизией, окружить и уничтожить противника в Варшаве.
Введение в сражение главной группировки армии предусматривалось на четвертый день наступления войск 1-го Белорусского фронта.
На центральном участке действовала сковывающая группа, в которую входили 6-я пехотная дивизия и 1-я кавалерийская бригада. Она имела задачу с продвижением фланговых группировок немедленно форсировать Вислу [122] в принять самое активное участие в освобождении польской столицы.
Всего в разработанном нами плане предусматривалось пять этапов операции: первый — перегруппировка войск; второй — форсирование Вислы и выход в исходное положение; третий — наступление ударной группировки в северо-западном направлении и овладение рубежом Езёрна, Крулевски Ляс, Пясечно; четвертый — завершение окружения гитлеровцев в городе и пятый — полное освобождение Варшавы. На все бои отводилось восемь дней, в том числе на осуществление первого этапа — четыре дня.
Новый год встречают даже на войне. Но мы встречали его особенно торжественно: ведь это была первая новогодняя ночь, которую польские воины праздновали на освобожденной родной земле.
Армия в последнее время пополнилась местными жителями. В гости к воинам приехали родные — жены, отцы, матери, братья и сестры. Они завалили нас подарками, никто не остался без внимания.
Встреча Нового года была организована во всех частях, причем непосредственно в окопах и дзотах, в землянках и на огневых позициях — там, где изготовились к предстоящему наступлению солдаты народной Польши. В этих целях работники штаба армии разъехались по частям еще днем 31 декабря.
Я остался в штабе, решив еще раз проверить с генералом Цукановым обеспеченность войск. Это огорчило шофера Владека. Оказавшись будто ненароком у дверей моей комнаты, он негромко спросил:
— Прикажете подавать машину, пане генерале?
— Нет, капрал, сегодня не надо. А вот завтра поедем, в знаешь куда? В вашу Прагу...
— Большое спасибо, — произнес дрогнувшим голосом Владек.
В новогоднюю ночь мы проработали с Цукановым чуть не до рассвета. Поэтому в Прагу выехали только около полудня. Я заметил, что Владек был тщательно выбрит и вел машину с особой осторожностью.
В Прагу мы ехали мимо пепелищ и полуразрушенных зданий, домов с огромными брешами от артиллерийских [123] снарядов и чудом уцелевшими балконами. Владек был моим гидом. Он называл улицы и площади.
Вот и площадь Вашингтона. Свернули направо, к новому наблюдательному пункту армии. Владек затормозил машину. Из развалин вышло несколько солдат. Они ввели меня через парадный вход в полуразрушенное четырехэтажное здание. По лестнице поднялись на чердак, где и был НП. Здесь несли службу телефонисты и артиллерийские наблюдатели.
Я направил стереотрубу на город. Он все еще горел. То в одном, то в другом месте поднимались к небу оранжевые языки пламени. Доносился грохот взрывов: фашисты методически продолжали уничтожать Варшаву. Вот слева снова прогрохотали взрывы.
— Где это? — спрашиваю старшего артиллерийского наблюдателя, поручника с перевязанной рукой.
— В районе аллеи Ерозолимске, возле Главного вокзала, — отвечает тот. — Я варшавянин и хорошо знаю город. Здесь родился, здесь, надеюсь, и умру. Но не сейчас, пане генерале! Раньше уничтожим фашистов. Всех до единого!
— Но и тогда умирать не будет смысла, поручник! Ведь надо освободить от фашистов всю Европу.
— Так точно, пане генерале! Уничтожим гитлеровцев везде, — охотно соглашается поручник, и усталое лицо его озаряется улыбкой.
Через несколько минут грохот взрывов стал доноситься уже и справа от нашего НП.
— Это в районе Жолибожа! — простонал поручник. — Езус Мария! Они хотят сровнять Варшаву с землей!.. Скоро ли в наступление, пане генерале? — глянул он на меня исступленным взглядом.
— Скоро, поручник! Скоро!.. — ответил я, покидая НП. Смотреть на город, переживавший агонию, было выше и моих сил...
«Шкода» вновь заколесила по улицам Праги. Дорога Владеку знакома, и он ни разу не обращался за помощью к стоящим на каждом углу регулировщицам — девушкам в солдатских шинелях. К слову сказать, более семисот девушек-воинов прошли вместе с нами нелегкий путь из СССР до предместий Варшавы. На одном перекрестке мы задержались. К нам подошла регулировщица. [124]
— Командир патруля из состава женского батальона сержант Запольская, — представилась она.
— Здравствуйте, пляттерувка!{20} Как служится?
— Хорошо, обывателю генерале. Немножко тяжело, по настроение бодрое.
— Новое обмундирование получили?
— Да, но не хватает белья и сапог.
— Получите все, что положено, — пообещал я. — Завтра же потребую от начальника тыла!
— Ну, Владек, — сказал я ему, выбираясь из машины у здания, где должен был состояться новогодний вечер, — поезжай к семье! Будем надеяться, что все ваши живы и здоровы. Хватит тебе трех часов? Ну и отлично, я буду ждать тебя здесь.
Зал оказался маленьким, а людей в нем — яблоку негде упасть. Стояли в проходах, у стен, у самой сцены. В большинстве своем — пожилые люди, преимущественно женщины, но была и молодежь.
Вначале был короткий митинг. Пришлось выступить и мне. Когда я сказал, что скоро польская столица будет свободна от гитлеровцев, все зрители вскочили со своих мест и раздалось такое оглушительное «нех жие!», что я, право же, побоялся за прочность стен этого здания.
Затем начался симфонический концерт.
Оркестр был создан совсем недавно из профессионалов и любителей, но играл вдохновенно. В зал свободно лилась запрещенная в годы оккупации яркая, феерическая музыка «Революционного этюда» неповторимого Фредерика Шопена. Мы наслаждались блестящей симфонией полонезов, светлой жизнерадостностью мазурок, нежной лирикой и драматизмом сонат. Музыка глубоко трогала и волновала всех присутствующих; зал неистовствовал. Я был потрясен до глубины души. «Народ, способный создать такую музыку и так страстно любящий ее, нельзя закабалить, нельзя сломить и уничтожить», — думал я, особенно остро сознавая в ту минуту свое родство с этими людьми...
Владек уже ждал у машины. По его радостному лицу я понял: дома все в порядке. Тут же стояли две женщины и двое малышей — мальчик и девочка; всех членов семьи, включая тещу, капрал привел, чтобы показать мне. [125]
На обратном пути Владек был необыкновенно разговорчив. Он подробно рассказывал о мытарствах, которые испытали за годы оккупации Варшавы его близкие.
— Я буду помнить всю жизнь, — заявил капрал, — что мы получили свободу только благодаря Красной Армии.
Первые дни нового года я посвятил знакомству с частями. В период пребывания в 3-й дивизии особенно запомнилась встреча в 1-м батальоне 7-го полка. У солдат, выстроившихся на лесной поляне, был молодцеватый, я бы даже сказал, щеголеватый вид. На правом фланге стоял капрал, внешностью и выражением лица напоминавший тип старого служаки из популярной польской песни «Старый капрал».
— Где до этого служили? — спрашиваю его.
— В Армии Крайовой, пане генерале!
— В Армии Крайовой? — удивился я. — Как же вы попали к нам?
— В Праге, после ее освобождения, двести жолнежей Армии Крайовой во главе с начальником района подполковником Бобровским добровольно вступили в Войско Польское. Будем бороться в его рядах до окончательной победы над фашистами! — отчеканил старый вояка.
Вон как! Приятно слышать! Значит, уже не аковцы уводят от нас солдат в леса, а сами они бросают своих руководителей-политиканов и переходят на сторону народной власти!
Утром 2 января позвонил маршал Г. К. Жуков.
— Как обстоит дело с захватом контрольных «языков»? — спросил он. — Необходимо в течение ближайших двух-трех дней уточнить обстановку на вашем участке. Нас особенно интересует, не изменилась ли группировка гитлеровцев на правом фланге вашей армии.
Сказать откровенно, этот звонок застал меня врасплох. Действительно, на карте, переданной мне Корчицем, данные о противнике были уточнены и детализированы лишь со слов беженцев из Варшавы, причем их сведения касались в основном только центрального участка полосы нашей обороны. Требовалось проверить и дополнить эти данные [126] по показаниям пленных, до чего у меня, однако, пока не дошли руки.
Я тотчас выехал во 2-ю дивизию, на правый фланг армии. Но в штабе этого соединения не позаботились о захвате контрольных «языков».
— Что ж, вместе будем ломать голову, где проводить поиск.
Комдив Роткевич повел меня на свой НП. Оттуда хорошо был виден противоположный берег Вислы, занятый противником. Посредине реки, закованной в ледяной панцирь, тянулась узкая песчаная коса, покрытая снежными сугробами.
— Немцы не выставляют в снежных барханах боевого охранения? — спросил я Роткевича.
— Вроде бы нет, — не совсем уверенно ответил он.
С помощью биноклей мы внимательно осматривали дальний берег реки, пытаясь нащупать наиболее слабое место в укреплениях противника. Уже стемнело. Сквозь рваные клочья туч выглянула луна. И тут мы заметили, как на лед спускаются цепочкой темные фигуры, направляясь... к песчаной косе. Сомнений не было: гитлеровцы выставляли на ночь боевое охранение.
— Выходит, противник у вас в кармане, не прозевайте только захлопнуть ловушку, — заметил я Роткевичу. — Как это они сами не догадались наведаться к вам на НП?
Роткевич крутнул вертушку телефонного аппарата и громко приказал кому-то: «Командира взвода разведки из четвертого полка ко мне!» Только после этого ответил:
— Возьмем «языка», и не одного. Никто из них с косы не уйдет!
Через несколько минут в блиндаж вошел высокий, стройный офицер. Окинув взглядом присутствующих, он вскинул два пальца к козырьку конфедератки и негромко доложил:
— Хорунжий Ярузельский по вашему приказанию прибыл!
Мы поставили ему задачу на разведпоиск и захват пленных. Ярузельский слушал внимательно, не задавая вопросов, лишь голубые глаза его пытливо всматривались в наши лица. Потом он повторил поставленную задачу буквально слово в слово, не упустив ни одной детали из указаний по организации и обеспечению действий взвода. По всему чувствовалось, что офицер умеет владеть собой [127] и обладает цепкой памятью. И я мысленно похвалил решение Роткевича — доверить непростое дело захвата «языков» именно этому офицеру, недавнему выпускнику Рязанской пехотной школы.
Забегая вперед, скажу, что данная операция была проведена в первой половине ночи 5 января: двое суток ушло на изучение режима службы и поведения боевого охранения гитлеровцев. Разведчики во главе с хорунжим скрытно подобрались почти вплотную к косе. Кто-то из фашистских солдат открыл стрельбу, но было уже поздно. Стремительным броском разведчики достигли окопов, оборудованных за снежными сугробами, и дружно навалились на врага. Несколько гитлеровцев они взяли в плен, остальных перебили.
Противник, опомнившись, открыл с берега яростный огонь из орудий и пулеметов, но этим только навредил себе: наши наблюдатели засекли и те его огневые точки, которые ранее ничем себя не выдавали.
Вот так состоялось первое боевое крещение хорунжего Войцеха Ярузельского. В дальнейшем, в ходе боев, он выполнял не менее сложные задания, требовавшие смелости и боевого мастерства, и стал разведчиком высокого класса. Ну, а что касается гитлеровцев, которых разведчики пленили в ту ночь, то на допросах они показали, что никаких изменений в группировке войск, оборонявшейся против нашей армии, не произошло.
Пока шла подготовка к разведпоиску у Роткевича, я решил провести смотр частей 1-й дивизии имени Т. Костюшко. Дивизии предстояло принять высокую награду — орден Красного Знамени, которого она была удостоена за участие в освобождении Праги. Для вручения ордена в Рембертув, где в те дни располагались костюшковцы, должен был прибыть командующий артиллерией фронта генерал-полковник В. И. Казаков.
Дивизия выстроилась за час до начала торжества. Я пристально всматривался в лица бойцов и командиров. В последних боях полки понесли потери, и теперь личный состав значительно обновился. Но и по внешнему виду не трудно определить, кто в строю новичок, а кто уже изрядно понюхал пороху.
На правом фланге одной из рот 3-го пехотного полка стоял невысокого роста кряжистый поручник с волевым лицом и спокойным взглядом. [128]
— Командир пулеметной роты поручник Варышак, — представился он.
Не надо было спрашивать, участвовал ли он в боях, — это видно и так. Я уточнил лишь — в каких. Чеслав Варышак воевал из-под самого Ленино с 12 октября прошлого года. Участвовал в освобождении Праги. Вот такие бывалые фронтовики и цементируют ряды полков прославленного соединения, помогая молодым бойцам обрести необходимый опыт, думалось мне, и от этой мысли становилось радостно на душе. Позже я неоднократно встречал фамилию ветерана в боевых донесениях и представлениях к наградам: Чеслав Варышак успешно выполнял свой воинский долг.
Едва я закончил смотр частей, как прибыл В. И. Казаков. Началась торжественная церемония вручения высокой награды.
— Знамя на середину! — командует комдив 1-й Бевзюк.
И вот уже Знамя с вышитым на нем портретом Тадеуша Костюшко затрепетало на ветру посредине каре, которым выстроились костюшковцы. Запыленное и задымленное, пробитое осколками, оно развевалось над атакующими ротами этого соединения под Ленино и Прагой. И вот сейчас на нем засверкал, пламенея, боевой орден Страны Советов!
— Польские воины, — обратился я к строю. — Как нам оправдать эту высокую награду братского советского народа?
— Нех жие Звензек Радзецки! — неслось в ответ. — Нех жие Польска Людова!
— Даешь Варшаву и Берлин!..
В тот же день по ВЧ позвонил начальник штаба фронта генерал-полковник М. С. Малинин:
— Ваш план наступления на Варшаву утвержден Военным советом без изменений, — сообщил он. — Торопитесь, операция может начаться раньше, чем мы рассчитываем.
Торопитесь... А как много еще надо сделать.
Наступление советских войск предполагалось начать 20 января. Но как известно, по просьбе наших союзников, войска которых терпели поражение в Арденнах, [129] оно началось на целых восемь дней раньше. Мы, разумеется, в тот момент еще не знали всего этого, однако предупреждение командования фронта учли и не теряли напрасно ни минуты.
Штабные офицеры немедленно разъехались по частям. С раннего утра до поздней ночи я также находился в полках. Происходила перегруппировка войск, каждая дивизия занимала указанный ей район. Не прекращалась и интенсивная боевая учеба.
Беспокойство вызывала самая молодая в армии 6-я дивизия, которой командовал полковник Геннадий Шейпак. И солдаты здесь выглядели менее опрятными, и с боевой подготовкой обстояло неважно: на стрельбах часть личного состава показала низкие результаты, а на учениях с форсированием реки беспомощность проявили и некоторые офицеры. Между тем именно полкам этой дивизии предстояло переправиться через Вислу и начать уличные бои в Варшаве.
Нам пришлось изыскать дополнительные возможности, чтобы повысить степень боевой подготовки войск. В составе каждого полка на передовой позиции теперь оставалось по два батальона; третьи, строго соблюдая правила маскировки, выводились во второй эшелон и учились там форсировать реку и вести бой в городе. Ночью они возвращались на боевые позиции, а смененные батальоны отправлялись на учебные поля.
Напряженно работали в те дни штабы: уточняли детали операции, доразведывали районы сосредоточения и маршруты выдвижения войск. И конечно, отрабатывались задачи взаимодействия частей и соединений. В этих целях я побывал в соседних с нами советских армиях. Генерал-майор Ф. И. Перхорович и генерал-полковник П. А. Белов в разговоре со мной высказали одну и ту же мысль:
— Рады сражаться бок о бок с Войском Польским. В обиду братьев не дадим.
9 января дивизию имени Тадеуша Костюшко посетил Председатель Крайовой Рады Народовой Болеслав Берут и Главком Войска Польского Роля-Жимерский. Берут выступил на митинге с яркой речью, призвав польских солдат и офицеров с честью выполнить свой патриотический долг — вместе с советскими воинами освободить от оккупантов столицу польского государства. «Вы идете в бой плечом к плечу с самой могучей армией мира, Красной [130] Армией, и победа будет за вами!» — закончил он свое выступление.
Из дивизии Берут поехал в Прагу, я сопровождал его. Никто из поляков уже не сомневался в том, что Варшава будет освобождена в ближайшие дни. Из уст в уста передавалась весть о том, что из Советского Союза прибыл большой транспорт с продовольствием для истощенных голодом варшавян. Мариан Спыхальский, руководивший созданием запасов продовольствия для столицы, сказал мне, что испытывает трудности с автотранспортом. Действительно, надо было и Варшаву освобождать, и заботиться о хлебе насущном для населения. И хотя у нас в армии не хватало автомашин, мы все же нашли автотранспорт для этой цели. На каждом автомобиле работали по два шофера, сменявшие друг друга, что позволило разгружать эшелоны круглые сутки. Продукты питания — это бесценный дар советских людей, вынужденных экономить у себя дома каждую кроху хлеба, но с бескорыстной готовностью поспешивших на помощь братскому польскому народу.
Из штаба фронта поступил приказ закончить перегруппировку армии к исходу 14 января. Стало ясно, что операция начнется раньше намеченного срока. Погода благоприятствовала нам: туманы и снегопады хорошо маскировали войска, и к утру 14-го все соединения заняли указанные им рубежи.
Днем раньше оперативная группа армии перебазировалась из Зелены на юго-запад, в селение Погожель. Я тоже собрался выехать туда, как вдруг нежданно-негаданно ко мне заявился генерал Сверчевский.
— Каким ветром занесло сюда? — удивился я, пожимая руку Кароля.
— Вторая армия тоже движется к фронту, — с гордостью сообщил он.
Приятно было видеть его в приподнятом настроении. Я и сам в тот момент испытывал необычайный подъем духовных сил. Еще бы, временному затишью наступал конец! [131]