Быстрее звука
Сколько ни помню перемещений по службе, все они были для меня неожиданными. По-моему, других и не бывает.
Телеграммой вызвали в Москву. Главное управление ВВС в новом здании. Новый кабинет. В нем новый хозяин — Константин Андреевич Вершинин. Я знал его. Да и кто в то время не знал Вершинина? Его имя 33 раза упоминалось в приказах Верховного Главнокомандующего: «В боях за Новороссийск отличились летчики генерал-лейтенанта авиации Вершинина», «В боях за овладение островом Рюген отличились летчики генерал-полковника авиации Вершинина»...
В академии преподаватели разъясняли слушателям новшества, которые внес Вершинин в использование авиации. Еще в тяжелом сорок первом на Южном фронте он сумел все уцелевшие авиационные части собрать в один кулак и им наносить удары по самым уязвимым местам противника. Командуя ВВС Закавказского фронта, Вершинин вдруг стал отовсюду прибирать самолеты И-153, которые все считали устаревшими, ни на что не годными. Эти малоскоростные самолеты слаженными группами он бросал против «мессеров» и «фоккеров», и новейшие фашистские истребители падали на землю: на малых высотах они не могли соревноваться с юркими, высокоманевренными «чайками». А во время наступления на Кубани Вершинин впервые за войну сумел так сконцентрировать силы, что был достигнут большой успех в борьбе за господство в воздухе. Немцы здесь потеряли более тысячи самолетов. Умение успешно управлять огромными массами авиации отличали Вершинина и в боях за Крым, за [105] освобождение Белоруссии, в Восточно-Прусской операции.
...Главком поднялся из-за стола, шагнул навстречу, крепко стиснул мне ладонь.
Ну вот, снова встретились,— улыбнулся он. — Только роли переменились. Теперь не вы мне, а я вам буду выставлять оценки.
Да, было время, когда Вершинин учился в военно-воздушной академии и я, будучи преподавателем, принимал у него экзамены. В оценках подчас скупился, хотя и учитывал, что передо мной человек, никогда не служивший в авиации. В гражданскую войну Константин Андреевич дрался в пехоте, экстерном сдал экзамены в Качинской школе на звание военного летчика. И вот теперь генерал-полковник авиации, Герой Советского Союза, бесчисленные ряды орденских планок на груди.
— Вы что-нибудь слыхали о такой организации — Авиационно-технический комитет? — спросил Вершинин.
— Слышал, был такой до войны.
— Теперь он создается снова. С новыми задачами, с широкими правами. Главная его обязанность — определять перспективы развития авиации, ее техники и вооружения.
Вершинин встал, в задумчивости зашагал по кабинету.
— Сидите, сидите,— легонько нажал мне на плечо, когда я тоже приподнялся в кресле.— Не обращайте внимания, привычка у меня такая: на ногах легче думается. Понимаете, мы считали, закончится война, все станет на свое место, никаких особых проблем. А оказалось, проблемы созревают сложнейшие, такие, о которых и не думали. Жизнь требует пересмотра всего, к чему мы привыкли. Нужны новые самолеты, новое оружие. Какие? Еще не знаю. Вот в этом вы и должны мне помочь.
— Я? Почему именно я?
— Потому что вы назначаетесь председателем Авиацонно-технического комитета, членом Военного совета ВВС. Принимайтесь за дело немедленно. С чего начинать — решайте. На помощь мою пока не рассчитывайте, я только вступил в должность. Сами подбирайте себе кадры, сами планируйте их работу, а мне через месяц доложите первые соображения.
Адъютант главкома ведет меня по коридору, еще не очищенному от строительного мусора. [106]
— Вот ваш кабинет.
В комнате пустой стол, голые стены, порожние шкафы. Все придется начинать на пустом месте.
Вошел невысокий, но стройный, подтянутый генерал. Подал руку:
— Я Рытов, член Военного совета.
С генерал-полковником авиации Андреем Герасимовичем Рытовым я до этого не встречался, но много слышал о нем как о прекрасном политработнике. Мне рассказывали, что в решении любых вопросов никогда не рубит сплеча, удерживает от этого других, очень внимателен к людям. В частности, я слышал о таком случае. Летчик-истребитель Лавриненков, таранив вражеский самолет, вынужден был выброситься с парашютом и попал в плен к гитлеровцам. Из фашистского застенка он бежал, разыскал партизан, с их помощью перебрался через линию фронта. Но его не допускали к летной работе: как же, человек побывал «там»! Так было, пока не вмешался Рытов, тогда член Военного совета 8-й воздушной армии. Он заявил, что ручается за коммуниста Лавриненкова. И тот вернулся в свою эскадрилью. Владимир Дмитриевич Лавриненков окончил войну командиром авиаполка, дважды Героем Советского Союза...
— С чего думаете начать? — спросил меня Рытов.
— С подбора людей.
— Правильно. Давайте займемся этим вместе. Авось помогу.
Набрасываем список людей, с кем говорить в первую очередь. Хорошо, что во время войны я не потерял связей с ученым миром. Обзваниваю, обхожу своих учителей, коллег. Первым согласился пойти в новое учреждение профессор генерал-лейтенант В. С. Пышнов, крупнейший знаток аэродинамики. Подумав немного, согласился генерал-майор Н. А. Жемчужин, известный инженер-испытателъ, в недавнем прошлом заместитель авиаконструктора Н. Н. Поликарпова. Пошли работать к нам Г. К. Волков, В. И. Волков, А. В. Солдатов, М. А. Левин. Они возглавили секции комитета.
Как-то все сотрудники пришли к выводу, что без помощи корифеев нашей науки работать будет трудно. Еду в Академию наук. Возглавлял ее тогда Вавилов. Сергей Иванович, как всегда, всей душой отозвался на просьбу.
— Хорошо, приеду к вам. Если не возражаете, приглашу [107] с собой академика Берга. Аксель Иванович — адмирал, заместитель Министра обороны, крупнейший знаток современной радиотехники.
Спешу поделиться радостью с главкомом. В кабинете у него застаю Рытова. Он тоже одобрил приглашение академиков, но когда узнал, что о встрече с ними оповещены только члены комитета, возмутился.
— Почему считаете, что разговор с ними важен только для вас?
Я хотел возразить, что вовсе так не считаю, но Рытов уже звонил членам Военного совета, начальнику штаба. Весь руководящий состав Главного управления ВВС созывался на встречу с академиками.
На встрече Сергей Иванович, подойдя к трибуне, сказал, что никакого доклада делать не будет — ему просто хочется поделиться своими мыслями с военными летчиками. И заговорил своим обычным тихим голосом о том, над чем работают советские ученые,— об атомной физике, оптике, аэродинамике больших скоростей, теплотехнике. Когда закончил, я взглянул на часы и не поверил: мы просидели без перерыва несколько часов. А потом еще часа три слушали Берга — в основном о проблемах радиолокации, о том, что нового она вносит в аэронавигацию, о принципах управления с ее помощью полетом снарядов и ракет.
При содействии Вавилова и Берга мы получили возможность ознакомиться с работой многих институтов Академии наук, с последними исследованиями ЦАГИ.
По-прежнему много дает дружба с академиками П. Л. Капицей и Н. Н. Семеновым. Их неисчерпаемые знания в разнообразных отраслях науки часто выручают нас в решении новых проблем, возникающих перед авиацией. Они охотно подключали нам в помощь руководимые ими мощные научные коллективы.
Более 35 лет длятся у нас деловые контакты с этими крупнейшими советскими учеными. 7 ноября 1978 года мы с Семеновым пришли к Петру Леонидовичу Капице, чтобы поздравить его с присуждением Нобелевской премии. Беседа, как всегда, затянулась. Несмотря на солидный возраст, оба ученых с юношеской страстностью пытались мысленно заглянуть вперед и все время обращались ко мне: «А этим и вам, авиаторам, стоит заинтересоваться». [108] Вот за эту постоянную заботу о нашем деле я бесконечно благодарен своим ученым друзьям...
Связываемся с конструкторскими бюро, военными НИИ. Материала набираются горы. Изучаем, анализируем его, докладываем главкому. Выводы наши обсуждаются на специальных совещаниях. Возникает много споров. В те времена вообще было много споров, как всегда при крутых поворотах в развитии науки и техники. Что только не делали, что не предлагали конструкторы, чтобы повысить, например, мощность двигателей. Она росла за счет увеличения числа цилиндров, их объема. Конструктор А. Д. Швецов работал над исполинским двигателем мощностью 4300 лошадиных сил. Мощность эта достигалась ценой непомерных габаритов, в том числе веса. На истребитель такой двигатель не поставишь. Конструктор В. А. Добрынин надеялся достигнуть этой же мощности своим двигателем ВД-4К, насчитывавшем 24 цилиндра!
Прав оказался К. Э. Циолковский, еще в двадцатых годах предсказавший, что за эрой аэропланов винтовых наступит эра аэропланов реактивных. И наши ученью, конструкторы трудились над созданием принципиально нового авиационного двигателя. Большой вклад в развитие теории реактивных и газотурбинных двигателей внес профессор академии имени Н. Е. Жуковского Б. С. Стечкин. Я уже упоминал, что еще в 1928 году он опубликовал свою работу «Теория воздушного реактивного двигателя». И группа энтузиастов под руководством другого профессора нашей академии — В. В. Уварова в тридцатых годах создала опытные образцы таких машин. В конце 1937 года конструктор А. М. Люлька предложил схемы сначала одноконтурного, затем двухконтурного воздушно-реактивных двигателей. Первые их образцы даже были поставлены на стендовые испытания, но дальнейшей работе помешала война.
Поиски не прекращались и во время войны. В 1942 году группа инженеров под руководством В. Ф. Болховитинова построила первый в мире истребитель-перехватчик с жидкостно-реактивным (ракетным) двигателем. Летчик Г. Я. Бахчиванджи совершил на нем несколько полетов. Все более широкое применение находили и ракетные ускорители. С их помощью поднимались с земли перегруженные бомбардировщики, а истребители на короткое [109] время увеличивали скорость, чтобы перехватить воздушного противника.
На первый взгляд проблема выглядела очень просто. Взять хотя бы прямоточный воздушно-реактивный двигатель. Металлическая труба, в один ее конец поступает встречный холодный воздух (чтобы он входил, летательный аппарат должен предварительно получить движение вперед), в трубе воздух сжимается, в него впрыскивается топливо. За счет его горения объем газа увеличивается, из заднего конца трубы — сопла — вырывается мощная струя, это и создает тягу. Приставьте к огнедышащей трубе крылья, кабину, усадите летчика — и самолет готов. Итальянская фирма Капрони создала такой самолет. Фюзеляж его от носа до хвоста представлял сплошную трубу. Давление в трубе, когда самолет еще не двигался, создавалось с помощью двухступенчатого компрессора, а далее поддерживалось за счет встречного потока воздуха. Такой самолет взлетел, даже перелетел из Милана в Рим, но дальше все застопорилось. Строились реактивные самолеты и в Англии, но дело также не пошло дальше экспериментальных образцов. Фашистская Германия пустила в производство реактивные самолеты Ме-262, Ме-163, они и на фронте показывались. Но проку от них было мало. Летчики боялись подниматься на них — редкий полет завершался благополучно. Аварии и катастрофы были уделом первых реактивных самолетов повсюду. Английский бесхвостый реактивный самолет ДН-108 в 1945 году установил даже рекорд скорости по замкнутому стокилометровому маршруту, но вскоре оба экспериментальных экземпляра этой машины потерпели катастрофу.
В чем дело? Над этой загадкой бились наши ученые и конструкторы и за рубежом. Четкого ответа не было. Прояснялось одно: при достижении определенного порога скорости самолет встречается с невиданным скачком сопротивления воздуха. При ударе об эту невидимую стену машина выходит из повиновения, как правило, теряет управление. Этот порог скорости назвали звуковым барьером — он был близок к скорости распространения звуковых волн. Значит, мало создать новый двигатель. Форма, конструкция самолета должны быть иными. Но какими — неясно. В конструкторских бюро пока строились машины, мало чем отличавшиеся от прежних. На нашем первом реактивном самолете Як-15 по сравнению с [110] поршневым Як-3 была изменена только носовая часть фюзеляжа. Вместо мотора с винтом теперь зияла дыра воздухозаборника. Конструкторское бюро А. И. Микояна тогда внесло большие изменения в самолет. На истребителе, получившем название МиГ-9, стояло два двигателя в нижней части фюзеляжа. Такая компоновка потребовала изменения в устройстве шасси: третье колесо с хвоста перенесли в носовую часть машины. Схема шасси оказалась настолько удачной, что после стала применяться на всех самолетах.
Оба конструкторских бюро пока не помышляли о полете со скоростью звука. В то время важно было просто доказать, что самолеты с реактивным двигателем возможны, что они обладают определенными преимуществами перед винтомоторными машинами.
Мы все следили за испытаниями новых самолетов. Як-15 и МиГ-9 поднялись в воздух в один день. Картина непривычная. Самолет — и вдруг без воздушного винта. Вот внутри него что-то зашипело, как огромные „паяльные лампы". Струя горячего газа, вздымая пыль, вырвалась позади хвоста. Шипение перерастает в оглушительный свист, самолет трогается с места, необычно долго разбегается и где-то на самом конце бетонки наконец отрывается от земли.
Як-15 развил тогда скорость до 800 километров в час, МиГ-9 — более 900 километров. Прирост скорости по сравнению с винтовыми машинами не столь уж велик. Но мы-то знали: на поршневых двигателях и эта скорость недостижима.
Всем были очевидны недостатки наших первых реактивных. Двигатели, которые устанавливались на самолетах, страшно прожорливы, запаса горючего для них хватало на какие-то десятки минут полета, к тому же они обладали мизерным ресурсом — могли работать всего несколько часов, после чего их приходилось менять, иначе они разрушались в воздухе. И все-таки принимается решение — оба самолета запускать в серию. Очень скоро они появляются в частях. Лучшие летчики, тренировка которых проходили под непосредственным руководством главкома, его заместителей, в кратчайший срок овладели групповым пилотажем на новых машинах и свое мастерство показали на авиационном празднике в Тушино.
А мы забыли про сон. Рабочий день в центральных [111] управлениях длился до трех, а то и до пяти часов утра. Нас подвел МиГ-9. Когда самолет запускали в серию (к тому времени промышленность освоила первые отечественные воздушно-реактивные двигатели), он нас покорил не только скоростью, но и мощным вооружением: на нем стояли одна тридцатисемимиллиметровая, две двадцатитрехмиллиметровые пушки. Они были удобно смонтированы на выдвижной площадке между двигателями. Но вот в учебном полете летчик настиг цель, нажал на гашетки, прогремели пушечные очереди — и наступила тишина. Заглохли двигатели. А МиГ-9 — это не По-2, такой самолет на вынужденную не везде посадишь.
Испытываем «миги» на земле. Стреляем из пушек на всех режимах работы двигателей. Все в порядке. Самолет снова в воздухе, летчик стреляет в зоне (недалеко от аэродрома, чтобы в случае остановки двигателей спланировать до посадочной полосы) — и здесь все в порядке. Но ведь отказы случались, их не зачеркнешь.
— Что делать? — спрашиваем у Микояна.
В таких случаях авиаконструкторы нередко обвиняют оружейников, те — конструкторов двигателей и все вместе — промышленность.
— «Бабочку» поставим,— невозмутимо отвечает Артем Иванович.
«Бабочка» — фигурный щиток для отвода пороховых газов от воздухоприемников двигателей.
— А вообще-то зря шумим. Мы новую машину готовим. Во сто раз лучше. А эту пора в музей.
Потом-то мы узнаем, почему останавливались двигатели. При стрельбе из пушек горячие струи пороховых газов создавали тепловую и гидравлическую неравномерность перед компрессором, поток воздуха с его лопаток срывался, и двигатель выключался. «Бабочка», предложенная конструктором, рассекала струи пороховых газов и отводила их от всасывающих каналов двигателей. Случаи остановки двигателей прекратились.
Приближалось открытие традиционной Парижской авиавыставки. На нее направлялись А. И. Микоян, конструктор двигателей В. Я. Климов, группа летчиков во главе с полковником Полуниным. Главком (мы его только что поздравили с присвоением звания маршала авиации) предложил и мне ехать в Париж.
— Поезжайте. Внимательно вникайте во все интересное, что появится на выставке.
Это было время, когда на Западе раздували «холодную войну». Официальные лица повсюду встречали нас сухо, подчас с откровенным недоброжелательством. Но простой народ Франции оставался другом Советского Союза. Всюду нас приветствовали жарко и бурно, особенно после того, как узнали, что с нами приехала великолепная пятерка летчиков, освоившая групповой пилотаж на реактивных истребителях.
В Париже я встретил многих своих друзей из полка «Нормандия — Неман». На груди у них рядом с французскими военными наградами красовались наши — Золотая Звезда Героя Советского Союза, ордена Ленина, Александра Невского, Красного Знамени, Отечественной войны. Обнимаемся с Луи Дельфино, последним командиром «Нормандии». Теперь он генерал армии. Через стол тянется ко мне Франсуа де Жоффр, вручает только что вышедшую его книгу воспоминаний. Показывает на фотографию:
— Помните, мой генерал?
— Де Сейн и Белозуб,— узнаю я неразлучных друзей.
За столом воцаряется тишина. Этот случай у всех в памяти.
...При перебазировании полка на новый прифронтовой аэродром французы недосчитались одного самолета. Но вот он показался, и все увидели, что за ним тянется струя дыма. Дельфино, тогда командовавший эскадрильей, подбежал к микрофону:
— Де Сейн, прыгай!
Но кто-то из летчиков сказал ему:
— Мой командир, у де Сейна в хвосте фюзеляжа его механик, сержант Белозуб.
Советский офицер, слышавший этот разговор, вырвал у Дельфино микрофон:
— Де Сейн, прыгайте, я приказываю!
Но летчик упрямо шел на посадку. Вот самолет уже коснулся колесами земли — и скрылся в клубах пламени. До последнего вздоха французский летчик пытался спасти своего механика. Их похоронили в одной могиле — французского капитана Мориса де Сейна и украинца старшину Владимира Белозуба.
Дружбу, окрепшую в боях против общего врага, не [113] разрушить никакой «холодной войне». Французские летчики до сих пор переписываются со своими русскими друзьями, бывая в Москве, обязательно разыскивают их.
— Лохин мой жив? — спрашивает де Жоффр.— Передайте ему большой, большой привет. Он мне обещал узнать фамилию капитана...
— Какого капитана?
Француз рассказывает обычную историю. В воздушном бою его сбили над заливом Фриш-Гаф. Летчик выпрыгнул с парашютом. Раненный, он барахтался в ледяной воде (это было ранней весной 1945 года), а «мессеры» крутились над ним, строча из пулеметов. Ухватившись за какое-то бревно, Франсуа попытался приблизиться к берегу, но там были гитлеровцы, с берега ударили автоматы. На выручку кинулись русские солдаты. Они оттеснили гитлеровцев, под огнем вытащили французского летчика из воды. Советский капитан, увидев у него на груди орден Отечественной войны, расцеловал спасенного, дал ему хлебнуть спирта из фляги и доставил в ближайший медсанбат. Тут летчика и разыскал его механик Лохин.
Француз горевал, что остался без самолета.
— Ничего, — успокаивал его механик. — Такому герою новый дадут!
— И действительно дали, — шумно восторгается Франсуа. — Только воевать на нем уже не пришлось. Прилетел я на своем новом «яке» в Париж.
Французские летчики восторгаются мастерством наших пилотов, поздравляют их, без конца хвалят наши реактивные самолеты. А Микоян и Климов на Парижской выставке заинтересовались новым воздушно-реактивным двигателем, представленным в чертежах и макете. Артем Иванович насел на меня:
— Надо ехать на завод, который выпускает эти машины.
— Но он же в другой стране.
— Будем добиваться командировки туда. Климов какую-то изюминку в этом движке нашел.
И добились своего. Получили командировку. Фирма охотно продала несколько двигателей. Климов настоял и на лицензии:
— Чтобы потом придирок не было.
Через несколько месяцев новый двигатель поступил в серию. Скажем прямо, от иностранного образца в нем мало что осталось. Мощность резко возросла, сократился [114] расход топлива. В двигателе сохранилась только «изюминка», которую заметил Климов еще в Париже,— особое устройство компрессора.
У Владимира Яковлевича Климова необычайное чутье на все новое, обещающее.
Через полгода Артем Иванович Микоян показал нам свой новый истребитель МиГ-15. Двигатель с невиданной для того времени силой тяги — 2700 килограммов — обеспечивал скорость за тысячу километров в час. Большой радиус действия, три мощные пушки на борту, а главное — самолет легкий, послушный настолько, что им мог управлять любой рядовой летчик. Все это обеспечило долговечность машины. Конструкторское бюро Микояна словно само обрело крылья. Одна за другой последовали модификации, отвечающие разнообразным запросам нашей авиации. И главная из них — замечательный тренировочный самолет УТИ МиГ-15, который дал путевку в небо не одному поколению советских летчиков. На МиГ-15 было много новшеств: герметическая кабина, катапульта, с помощью которой летчик мог покидать самолет в аварийных ситуациях, подвесные сбрасываемые баки для горючего.
Вместе с МиГ-15 в воздух поднялись новые машины конструкторских бюро Яковлева и Лавочкина — Як-23 и Ла-15. В научно-техническом комитете ВВС (так стало называться наше учреждение) мы следили за их созданием, как говорится, с нуля: участвовали в разработке технического задания, в испытании макета, «нажимали» на специалистов, которые готовили легкий и компактный двигатель. На наших глазах самолеты отправлялись в свой первый полет.
По конструктивной схеме Як-23 представлял собой цельнометаллический среднеплан с двигателем в передней части фюзеляжа. Крыло было по-прежнему прямым, но имело очень тонкий по тому времени профиль. Яковлев оставался верен своему принципу, каждый его самолет по устройству кабины, по управлению мало чем отличался от своих предшественников, и летчики быстро привыкали к нему. Не случайно для выполнения группового высшего пилотажа на реактивных самолетах были избраны именно «яки».
Як-23 успешно прошел государственные испытания и был запущен в серийное производство. Для тех лет он считался одним из лучших реактивных самолетов. [115]
Конструкторское бюро Лавочкина, прежде чем предложить серийный истребитель, построило два экспериментальных — Ла-150 и Ла-160. Первый самолет не удовлетворил самого конструктора: не устраивала скорость (850 километров в час) и малая дальность полета. Поэтому, еще не закончив испытаний Ла-150, коллектив под руководством Лавочкина, опираясь на помощь ученых ЦАГИ, других научно-исследовательских учреждений, стал работать над принципиально новой машиной. Споров вокруг нее было много. Несколько бурных заседаний прошло и в нашем комитете. Дело в том, что Семен Алексеевич Лавочкин предложил самолет со стреловидным крылом. Кое-кто считал это преждевременным, вопрос не был достаточно изучен теоретически, не знали, как такое крыло отразится на устойчивости и управляемости самолета. Конструктора поддержали руководители ВВС и ЦАГИ. И вот один из лучших наших испытателей, Е. И. Федоров, первым поднял в воздух необычную машину. Изящное стреловидное крыло, расположенное над фюзеляжем, придавало самолету легкий, стремительный вид.
Тут надо пояснить, зачем понадобилось стреловидное крыло. Продувка моделей в аэродинамических трубах, опыт полетов на первых реактивных самолетах показали, что прямое крыло на скоростях, близких к звуковой, встречает огромное лобовое сопротивление. Стреловидное крыло, с его скошенными назад консолями, на больших скоростях оказалось более обтекаемым. А коль сопротивление меньше, то и скорости можно достигнуть большей. Но от теории к практике путь тернистый. Академик В. В. Струминский мне рассказывал, как им в ЦАГИ было трудно отрешиться от привычной формы самолета. Ведь на каждом шагу ожидало неизведанное. Как поведет себя в воздухе самолет с необычным крылом? Удастся ли сохранить его управляемость? И вот Лавочкин решился на рискованный эксперимент.
Первые же полеты Федорова показали преимущества нового самолета. С тем же самым двигателем он развил скорость 1060 километров в час.
Семен Алексеевич, обычно очень сдержанный, бегал по аэродрому, обнимал всех и повторял восторженно:
— Летит. Как летит! Зверь — не машина!
— Что, снова в мешке тигр оказался? — спросил Вершинин. [116]
Он напомнил давний случай. В 1943 году уже знакомый читателю профессор В. П. Глушко предложил Семену Алексеевичу установить на истребителе Ла-5 в качестве ускорителя жидкостно-реактивный двигатель ЖРД-1. После Лавочкин говорил: «Беря двигатель Глушко, я думал, что покупаю кота в мешке, а в мешке оказался тигр».
Радоваться за успехи коллектива Семен Алексеевич умел пылко, не стесняясь даже присутствия Министра обороны, приехавшего на испытания.
— Погоди, ты сначала посади свою пташку, — пытался охладить Лавочкина Вершинин.
— Сядет, куда ей деваться.
Но посадка машины оказалась делом нелегким. Приземлилась она на большой скорости. От колес уже шел дым. А она все неслась. Тогда летчик выпустил тормозной парашют. Ослепительно белый купол раскрылся, машина нехотя замедлила движение и остановилась. Испытателя вытащили из кабины, начали бросать в воздух. Больше всех старался конструктор, пока сам не взлетел над ликующей толпой.
— Хватит, хватит! — умолял Лавочкин. — Дайте министру доложить.
Приведя в порядок свою генеральскую форму, Семен Алексеевич направился к министру. Тот остановил его:
— Семен Алексеевич, вы уже все доложили и мне и правительству полетом машины. Поздравляю вас и всех, кто трудится вместе с вами. Вы создали замечательный самолет.
Л а-160, первый реактивный истребитель с крылом большой стреловидности, вошел в серию под маркой Ла-15.
Министра обороны Родиона Яковлевича Малиновского часто можно было увидеть в конструкторских бюро, на испытательных аэродромах. Он не удовлетворялся только высоким мастерством летчиков, пилотирующих новейшие самолеты, а обязательно вникал в возможности боевого применения машин. Особенно в интересах наземных войск.
Внимание министра к созданию новой техники, строгий подход к ее оценке принесли большую пользу и конструкторам и промышленности. [117]
В 1946 — 1947 годах наша военная авиация получила сразу несколько типов реактивных истребителей. Хотя время было мирное, но машины эти прошли проверку боем. Верный интернациональному долгу, Советский Союз всемерно помогал народам, боровшимся за свою свободу и независимость. Мы поставляли сражающимся друзьям свою боевую технику. Так советские реактивные истребители встретились в бою с самолетами империалистических держав.
В Корее наши МиГ-15 столкнулись с лучшими американскими истребителями того времени «сейбр». Сами американцы признали, что их самолет уступает нашему по скорости, скороподъемности, особенно на высотах более 8000 метров. У МиГ-15 потолок 15 200 метров, у «сейбра» 12 500, вооружение сильнее — пушки, а у «сейбра» — пулеметы.
С американским истребителем мы ознакомились досконально. Корейские летчики заставили один из них сесть в море недалеко от берега. Трофей целехоньким извлекли из воды и подарили нам. Наши специалисты придирчиво осмотрели его. Я сам несколько дней провел возле трофейной машины. Не без гордости отметили: наши истребители лучше американского во всех отношениях.
А ученые и конструкторы продолжали поиск. Лавочкин представил на испытания свой новый экспериментальный самолет Ла-176. Он имел угол стреловидности крыла 45° (у Ла-15 угол был 37°20'). Новшеством было и то, что на крыльях у него появились поперечные ребра, получившие название «перегородок Струминского» — по имени руководителя одной из лабораторий ЦАГИ академика Владимира Васильевича Струминского. В чем их назначение? Стреловидное крыло позволило получить большую по сравнению с обычным скорость полета, но осложнило взлет и посадку, затруднило маневр самолета, так как исключало полет на больших углах атаки. Все это потому, что стреловидное крыло оказалось очень неустойчивым. На большой скорости на его верхней поверхности возникали интенсивные поперечные потоки. Накапливаясь в концевой части, они резко ухудшали ее обтекание. В результате на концах крыльев подъемная сила падала, самолет задирал нос, раскачивался, норовил сорваться в штопор. Чтобы избежать этого, и были предложены перегородки, задерживающие поперечные потоки [118] на крыле. Изменили и профиль крыла с целью уменьшить подъемную силу у его корня.
Нам не терпелось быстрее испытать новый самолет. Но была осень, на юге то и дело шли дожди. Испытания решили проводить и снарядили туда целую экспедицию. Понимая всю ответственность предстоящих полетов, мы предложили учредить специальную комиссию, в которую вошли ведущие наши специалисты — В. В. Струминский, И. В. Остославский, В. Н. Матвеев. Все испытания проходили под их руководством и контролем.
В декабре 1948 года нам сообщили: летчик-испытатель О. В. Соколовский на самолете Ла-176 достиг скорости звука — сначала в полете со снижением, а затем и в горизонтальном полете. Советский истребитель перекрыл официальные мировые рекорды скорости.
Еще более улучшились летные характеристики самолета, когда взамен двигателя РД-45 на нем был установлен более мощный двигатель ВК-1 конструкции В. Я. Климова. Новый год мы встречали радостно. Главный тост был: «За сверхзвук!»
Полеты Ла-176 всесторонне изучались конструкторами и учеными. Многое еще было неясно. Летчики-испытатели жаловались: трудно приноровиться к новой машине. Ручка управления ходит то совсем легко, то требует страшных усилий. Казалось, все законы аэродинамики теряют свою силу, лишь только самолет достигает звукового барьера. Берешь ручку на себя, ждешь, что машина пойдет вверх, а вместо этого она клюет носом, теряет высоту. На действия рулем поворота вдруг реагирует сваливанием на крыло. Техника не могла развиваться без научного объяснения всех этих явлений. И мы, инженеры, никогда еще так остро не ощущали своей зависимости от науки. Чтобы обосновать технические задания на новые самолеты, требовалось понять существо физических явлений, происходящих на околозвуковых, сверхзвуковых скоростях полета.
Неоценимую помощь тогда нам оказали академики Л. И. Макаревский, М. В. Келдыш. Вопросы прочности конструкции и отдельных ее узлов, борьбы с вибрацией, проблемы аэродинамики высоких скоростей, расчет потребной мощности двигателей — все это успешно решалось учеными. И вскоре, с учетом последних научных и технических исследований, А. И. Микоян и М. И. Гуревич предложили свой новый истребитель [119] МиГ-17.
Создание нового самолета — огромный труд. Вначале определяется его внешний облик, создаются модели, которые проверяются в аэродинамических трубах. Из множества моделей выбирается та, которая по своим аэродинамическим качествам наиболее полно отвечает предъявляемым требованиям. Затем разрабатываются чертежи, производятся расчеты на прочность самолета и его агрегатов, строятся макет в натуральную величину, опытные образцы. После этого начинаются прочностные летные испытания. Если во время испытаний выясняется, что отдельные агрегаты или детали не соответствуют заданным характеристикам, их видоизменяют, перекомпоновывают, заменяют. Иногда на это уходят годы. А конструкторское бюро А. И. Микояна справилось с задачей за считанные месяцы. 1 февраля 1950 года летчик-испытатель Герой Советского Союзах И. Т. Иващенко поднял в небо новый фронтовой истребитель. МиГ-17 с турбореактивным двигателем ВК-1 с тягой 2700 килограммов развивал скорость 1114 километров в час, потолок его достигал 15 000 метров. Вооружение — три пушки, четыре ракеты или две бомбы.
Самолет вошел в серию и выпускался в нескольких вариантах. МиГ-17 ПФ представлял собой истребитель-перехватчик; он имел радиолокационную станцию и форсированный двигатель. Третьей разновидностью МиГ-17 был самолет-разведчик. На форсажном режиме турбореактивный двигатель ВК-5Ф развивал тягу в 3850 килограммов.
Звуковой барьер остался позади. И тут оказалось, что скорость звука далеко не предел. Можно летать еще быстрее.
Летом 1948 года нас замучили телефонные звонки. Авторитетные товарищи возбужденно спрашивали:
— Что у вас происходит? Шум днем и ночью. Людям спать не даете.
Стенды по испытанию новых двигателей в то время размещались на окраине города. О снижении шума при их работе мы сначала не заботились: лишь бы двигатели были надежнее и мощнее.
Звоню своему давнему другу конструктору двигателей Туманскому. [120]
— Сергей Константинович, жалуются на вас: шумите очень.
— Успокойте: стенды переносим за город. Один вот остался. Пятые сутки гоняем новую машину.
— Погоди, погоди! — не понял я.— Как пятые сутки?
Трофейные реактивные двигатели могли работать считанные часы. Наши первые воздушно-реактивные двигатели тоже были недолговечны, с ограниченным ресурсом. А тут пятые сутки непрерывной работы!
— Так вы и до двухсот часов дотянете! — не мог я скрыть восхищения.
— Поднимай выше! — смеется Сергей Константинович.— И до пятисот дотянем, а то и до тысячи!
Тогда это казалось невероятным. А очень скоро стало реальностью. Ресурс воздушно-реактивных двигателей не только сравнялся, но и намного превысил ресурс поршневых.
Тем же летом горожан обеспокоили странные взрывы, раздававшиеся то тут, то там. Были они подобны близким ударам грома, от них звенели оконные стекла, казалось, даже дома содрогаются.
И опять телефонный звонок. Тон разговора деловой и строгий:
— Смотрите, если стекла в домах полетят, всыплем по первое число. А население надо успокоить. Всякие слухи ходят.
Пришлось через газеты разъяснять сущность таинственных взрывов. Когда самолет летит со сверхзвуковой скоростью полета, перед ним идет ударная волна, сопровождающаяся мощным звуковым ударом. Если этот удар происходит на малой высоте, он действительно может причинить серьезные неприятности на земле вблизи трассы полета. Наши летчики учитывали это и переводили машины на сверхзвуковую скорость на значительном удалении от земли.
Первые сверхзвуковые самолеты демонстрировались на авиационном празднике в Тушино. Все было необычным. Ветераны войны помнят, с какой тревогой они вслушивались во фронтовое небо. Вражеских самолетов еще не видно, гул их слышен. Беспокойно вращают свои громоздкие аппараты «слухачи» — расчеты звукоулавливателей. Они обнаруживали самолеты за полтора-два десятка километров, а «юнкерсов» различали и невооруженным [121] ухом — прерывистый, вибрирующий гул его нарастал медленно, грозно.
Теперь перед нами совсем иное. Из-за горизонта появляется один, второй, третий самолет. Они приближаются стремительно и... совершенно бесшумно. Тут уж никакие звукоулавливатели не помогут. Самолеты проносятся над нашими головами, уже удаляются от нас, и только тогда на ошеломленных зрителей обрушивается могучий свист и вой турбин.
Заполненный тысячами зрителей аэродром несколько секунд безмолвствует. Потом рукоплескание, восторженные голоса. Все сознают, что на их глазах свершилось небывалое, свершилось подлинное чудо, сотворенное руками человека. И все — за такой короткий срок, в такое трудное время, когда страна еще только залечивала раны войны...
Право, ради таких минут стоит работать сутками, спорить, ругаться с лучшими своими друзьями — без борьбы не делается ни одно большое дело.
И главком чуть ли не каждый день вызывал нас к себе. Хвалил редко, чаще отчитывал, когда оказывалось, что мы чего-нибудь недосмотрели.
— Не забывайте, в вашем комитете мы видим штаб авиационной науки. Все лучшее, передовое в области авиации должно быть у вас на учете, обо всем вы должны иметь авторитетное мнение.
Научно-технический комитет ВВС опирался на поддержку, изобретательность сотен, тысяч лучших специалистов, на центры научной и технической информации и патентные бюро, но чем больше мы вникали в детали того или иного вопроса, тем больше открывалось «белых пятен», проблем, еще ждущих своего решения.
Взять хотя бы проблему перегрузок. Любой летчик испытывает это явление, когда ускоряет или резко замедляет полет своей машины, изменяет направление ее движения. Особенно опасные перегрузки возникают при вертикальном маневре.
Но в полную меру каверзы перегрузок сказались, когда самолеты развили сверхзвуковые скорости. Даже при несложном маневре тело летчика становится как будто во много раз тяжелее, кровь приливает к ногам, мозг обескровливается, человек может потерять сознание. Как быть? Ведь истребитель существует для того, чтобы вести [122] бой, а воздушный бой без маневра немыслим. Как помочь летчику выдерживать большие перегрузки?
Вопросами жизнеобеспечения при перегрузках и в полетах на больших высотах занимались специалисты авиационной медицины во главе с генералом А. П. Поповым, одним из ведущих специалистов в этой отрасли науки. С его участием разрабатывались технические задания промышленности, испытывались создаваемые конструкторами специальные противоперегрузочные и высотные компенсирующие костюмы. Под руководством Попова конструировалась аппаратура для моделирования на земле ускорений, которые могут возникнуть в полете, разрабатывалась методика тренировок летчиков. Мощные центрифуги с окружной скоростью движения до 300 километров в час обеспечивали двадцати — тридцатикратное ускорение силы тяжести. В гондоле такой центрифуги можно было регулировать не только перегрузки, но и температуру, разрежение воздуха. Наблюдение за человеком, находящимся в гондоле, осуществлялось с помощью телевизионных установок, кинокамер, скоростных рентгеновских аппаратов, различных самописцев.
Хозяйство Попова и круг рассматриваемых им вопросов росли быстро. Между прочим, когда Сергей Павлович Королев готовил первые полеты человека в космос, он прежде всего обратился к Попову, его коллегам.
Одной из самых неотложных стала для нас и проблема безопасности летчика. Раньше считалось, что пилота всегда выручит старый и надежный друг — парашют. Видишь, что самолет не спасти, — прыгай. За войну, да и в мирное время, парашют сохранил жизнь тысячам летчиков. К сожалению, не всем...
У меня на глазах погиб мой друг по Борисоглебской школе. У него хватило сил выбраться из горящей кабины, но встречным потоком воздуха его бросило на хвостовое оперение. Парашют сработал, только летчик приземлился мертвым: травма, полученная от удара о стабилизатор, оказалась смертельной.
А на самолете, летящем со скоростью звука, своими силами из кабины вообще не выбраться. Сам поток воздуха может нанести человеку серьезные травмы. Требовалось устройство, которое выбрасывало бы летчика на безопасное расстояние от самолета. И наши ученые, лучшие конструкторы получают задание на разработку катапультирующих устройств для боевых машин. [123]
Я не раз присутствовал на испытаниях катапультирующих устройств. Пробив стекло (отрабатывалась ситуация, когда замок фонаря заело), из задней кабины вылетает кресло с пристегнутым к нему испытателем. До этого много раз катапультирующее устройство опробовалось на манекенах. Кувыркаясь, кресло поднимается над самолетом, некоторое время летит над ним с той же скоростью — сказывается инерция, потом отстает, позади вспыхивает крохотный белый комочек. Это вспомогательный парашютик. Он заставляет кресло замедлить вращение, делает траекторию снижения круче. Кресло теперь вычерчивает пологую параболу, постепенно переходящую в почти вертикальное падение. Когда оно падает камнем, на глазах увеличиваясь в размерах, невольно цепенеешь, мороз пробегает по спине. Неужели что-нибудь не сработало? И забываешь при этом, что система спуска должна включиться только на высоте трех-четырех тысяч метров, где воздух достаточно плотен. Наконец маленький парашютик вытягивает парашют побольше — тормозной. Движение кресла замедляется, потом над ним раскрывается огромный белый купол, и, покачиваясь, кресло повисает на стропах. Еще момент — оно отваливается, на стропах остается человек. Катапультирующая система испытывалась и на малых высотах. Самолет еще разбегается, вдруг хлопок выстрела — и кресло с летчиком взлетает на высоту 20 — 30 метров. В таких случаях купол парашюта раскрывается сразу. Едва он успевает наполниться воздухом — земля уже под ногами летчика...
А как поведет себя новое снаряжение летчика на больших высотах? Перед тем как проверять компенсирующий костюм в полете, летчик-испытатель В. К. Коккинаки испробовал его на земле, находясь в барокамере, в которой резко менялось давление воздуха. Выйдя из барокамеры, Коккинаки доложил мне, что костюм хорош, в нем почти не ощущается перепад давлений. Только после ряда таких экспериментов утверждаем задание испытателям — совершить в новом костюме прыжок с высоты 25 тысяч метров. Парашютисты П. И. Долгов, Е. Н. Андреев поднимаются на аэростате и с заданной высоты выпрыгивают из гондолы. За этот рекордный прыжок оба были удостоены звания Героя Советского Союза.
В 1963 году тот же Е. Н. Андреев впервые в нашей стране совершил экспериментальное катапультирование из самолета, летевшего со сверхзвуковой скоростью. [124]
Да, подобная работа по плечу только прекрасно натренированным и отчаянно смелым людям. К счастью, в авиации таких не занимать.
А требования к безопасности летчика все строже. Случалось, мы забраковывали очень хорошие самолеты лишь по одной причине — недостаточно надежная система спасения летчика в случае аварии.
С серьезной претензией обратился к нам как-то командующий авиацией Северного флота Герой Советского Союза Иван Иванович Борзов.
— Мало думаете о нас, морских летчиках. В ваших костюмах не долго продержишься в студеной воде.
Он первым подсказал мысль о том, чтобы костюм летчика обладал повышенной теплоизоляцией, позволяющей долгое время находиться даже в ледяной воде. Кроме того, в снаряжение летчика включили и компактную резиновую лодку, автоматически надувающуюся, лишь только человек коснется воды. Предусмотрели и миниатюрный радиопередатчик и сигнальные ракеты, с помощью которых облегчается поиск летчика, приводнившегося в море.
Проблемы, проблемы...
Смешно вспомнить: на первых реактивных машинах хвостовое колесо было с железным ободом. Одевать его резиной бесполезно — в момент сгорела бы в огненной струе, вырывающейся из турбины. А железное колесо при посадке самолета катилось с лязгом и звоном, высекая снопы искр из бетонки. Потом, когда его вынесли вперед, все колеса оделись в резину. Но на высоких посадочных скоростях резина нагревалась от трения о бетонную полосу. Шин, как и тормозов, хватало на три-четыре посадки, после чего они заменялись. Тогда мы отправились на поклон к химикам и резинщикам. Немало потрудились ученые и инженеры, пока не снабдили колеса самолетов такими покрышками и тормозами, которые теперь служат годами.
Внезапно обнаружилось, что переднее колесо, касаясь бетонки на большой скорости, вызывает опасную вибрацию всего самолета. Случалось, на земле он вдруг рассыпался. За изучение этого явления, получившего название «шимми», взялся молодой, но уже маститый ученый Мстислав Всеволодович Келдыш. Он уже решил проблему флаттера — самовозникающей вибрации самолета на больших скоростях. И сейчас использовал тот же метод [125] бесчисленных экспериментов в сочетании со строгим математическим анализом. Ученый предложил внести небольшие изменения в конструкцию передней ноги шасси — и «шимми» исчез.
Много бились специалисты и с тормозными парашютами, без которых ныне не мыслится ни один боевой самолет. Когда мы впервые увидели, как парашют, туго надувшись, застопорил после приземления движение самолета, все удивились: и как раньше никому не пришла эта простая мысль? Мысль-то простая, но сколько труда потребовало ее воплощение! Надо было выяснить, каким он должен быть, этот парашют, на который ляжет такая огромная нагрузка. Как его сделать компактным и прочным? Где расположить? Выдержит ли конструкция самолета огромный динамический удар при раскрытии парашюта?
Маршал Л. А. Говоров, в 1948 году возглавивший Войска ПВО страны, выдвинул вопрос о создании всепогодного истребителя-перехватчика. К самолету предъявлялись большие требования: способность барражировать в воздухе длительное время при любой погоде как днем, так и ночью, обнаруживать на значительных расстояниях невидимую оптически цель, перехватывать и точно поражать ее на любых скоростях. По-новому характеризовалась идея перехвата воздушных целей: самолет выводился в нужную точку по целеуказаниям наземных станций обнаружения и наведения, что требовало надежной двусторонней связи самолета с этими станциями. К работе были привлечены многие научно-исследовательские учреждения. И, конечно, мы обратились к академику А. И. Бергу, под началом которого находились специалисты радиотехники и радиолокации. Техника радиолокации переживала свою молодость, занималась ею в основном молодежь — энергичные молодые ученые, конструкторы. Они охотно отозвались на наше обращение, засыпали своими предложениями. Молодости свойственна горячность. А предложения подчас были хотя и смелые, но недостаточно проработанные. Аксель Иванович, рассматривая их, иногда бушевал, заставлял все переделывать заново слишком торопливых конструкторов.
В то время шли горячие споры о том, какой должна быть система сопровождения цели — автоматической или ручной, иметь ли на самолете две радиолокационных [126] антенны — одну для поиска, вторую для сопровождения цели, или функции обеих совместить в одной? В результате неутомимого поиска выяснилось, что самолетный локатор может быть с одной антенной, это позволило сделать установку очень компактной, приемлемой даже для такого небольшого самолета, как истребитель.
Заказ на самолет-перехватчик получили сразу несколько ОКБ. Дух здорового соперничества всегда полезен. Но когда в конкурсе участвуют многочисленные коллективы, завоевавшие прочный авторитет не только в стране, но и за рубежом, роль арбитров становится необыкновенно трудной. Мы понимали это и оценку результатов работы ОКБ выносили на суд наиболее компетентных товарищей.
А. Г. Рытов предложил:
— Я думаю, испытывать и оценивать самолеты должны те, кто наиболее заинтересован в этой машине,— представители ПВО.
По нашей рекомендации председателем государственной комиссии по испытаниям был назначен дважды Герой Советского Союза, в будущем маршал авиации Е. Я. Савицкий. Ему помогали лучшие наши испытатели — летчики и инженеры. Был среди них А. И. Кочетков. Прекрасный инженер, он стал отличным летчиком-испытателем, долгое время «учил летать» самолеты А. С. Лавочкина. Во время войны испытывал в США закупленные нами самолеты. Американские друзья с удовольствием рассказали мне историю, которая произошла с ним над Ниагарским водопадом.
Во время облета одного из истребителей случилась беда: самолет не выводился из штопора. Летчику пришлось покинуть машину над самым водопадом. Кочетков не только превосходный пилот, но и искуснейший парашютист. Мастерски управляя парашютом, он смог дотянуть до берега и приземлился во дворе небольшой фермы. Можно себе представить удивление обитателей фермы, когда на них с неба свалился человек, да к тому же еще советский летчик...
Одновременно со строительством самолетов-перехватчиков разрабатывалось новое для них оружие — ракеты класса «воздух — воздух». В отличие от ранее применявшихся в авиации, эти ракеты были управляемые, они могли наводиться на цель как по радиолокационному отражению атакуемого самолета, так и по тепловому излучению [127] его силовой установки. Автор ракеты — молодой в то время специалист, наш постоянный консультант по вопросам развития ракетного оружия, после стал известным конструктором, Героем Социалистического Труда.
Конструкторские бюро А. С. Яковлева, А. И. Микояна и С. А. Лавочкина не жалели сил, чтобы выполнить ответственный заказ в срок и как можно лучше. Свои самолеты они представили на государственные испытания почти одновременно. Начались полеты. Какой же истребитель лучше? Споры по этому поводу принимали подчас очень жаркий характер, считавшие себя обиженными не стеснялись обращаться к покровительству самых высоких инстанций. Но не только это осложняло выбор наиболее подходящей машины. Дело в том, что все три самолета были хорошими. Наконец все сошлись на том, что наиболее соответствует поставленным задачам двухместный Як-25. Александр Сергеевич Яковлев учел, что дальность обнаружения цели зависит от диаметра радиолокационной антенны. И он отвел под нее широкий отсек в носовой части фюзеляжа, заключив ее в сферический обтекатель, а двигатели расположил на пилонах под крылом по обеим сторонам фюзеляжа. На самолете было применено оригинальной схемы велосипедное шасси — одно колесо впереди, два других, такого же диаметра, очень близко прижатые друг к другу, — сзади. Для устойчивости машины при разбеге и приземлении у самых консолей крыла с обеих сторон откидывались две легкие стойки с небольшими колесиками. Как и все самолеты А. С. Яковлева, Як-25 обладал малой полетной массой, был простым в управлении и эксплуатации. Он был принят и запущен в серию. Машина оказалась перспективной. На ее базе А. С. Яковлев выпустил целый ряд серийных сверхзвуковых самолетов Як-28 различного назначения.
Ну, а что стало с МиГ-190 и Ла-200? МиГ-190 недолго оставался экспериментальным. С учетом современных достижений науки и техники был построен самолет, который вошел в серию под маркой МиГ-19. Это одноместный истребитель с крылом большой стреловидности и двумя двигателями с тягой 3250 килограммов каждый (на форсажном режиме). Скорость его достигала 1450 километров в час, потолок — до 18 000 метров. Вооружение — три пушки и два блока ракет. Самолет оказался очень удачным, по всем показателям он превосходил американский самолет «супер сейбр», который состоял на вооружении [128] ВВС НАТО до 1973 года. МиГ-19 выпускался в нескольких вариантах: истребитель-перехватчик, истребитель сопровождения, самолет безаэродромного старта (взлет производился с катапульты, установленной на грузовой машине). На одной из модификаций МиГ-19 кроме воздушно-реактивных двигателей установили жидкостный ракетный ускоритель, который отрабатывался при активном содействии академика Б. С. Стечкина, моего давнего учителя и старшего друга. Максимальная скорость этого самолета достигала 1800 километров в час, а потолок — 24 000 метров.
Хотя звуковой барьер авиацией был преодолен, он продолжал выказывать свое коварство. При переходе на сверхзвуковую скорость врезался в землю французский истребитель «мистер». В Англии разрушился в воздухе реактивный истребитель, который пилотировал известный летчик Джон Дерри. На американском сверхзвуковом самолете «скайрей» погиб искуснейший пилот Вердин.
Нелегко было «объездить» и наш сверхзвуковой самолет МиГ-19. Испытания его начались в мае 1952 года и продолжались больше десяти месяцев. 132 полета совершил на нем летчик-испытатель Г. А. Седов, вкладывая в каждый полет свой разум, дерзновение и мужество. Это был мой давний знакомый: перед войной Седов учился на «моем» инженерном факультете академии. Вместе с Артемом Ивановичем мы с волнением следили за этими полетами. Седов осваивал в воздухе новинку, введенную конструктором самолета, — управляемый стабилизатор, совместивший в себе и руль высоты. Особенно мы переживали, когда летчик сажал машину с аварийным выпуском шасси.
Испытания МиГ-19 в полную меру раскрыли превосходные качества этого летчика и инженера. Вскоре Г. А. Седов стал заместителем генерального конструктора. Он дал путевку в небо многим машинам А. И. Микояна.
Самолет Ла-200 на испытаниях подвел своего конструктора: в полете появилась раскачка, пилоту пришлось пойти на вынужденную посадку. Лишь благодаря мастерству летчика А. Г. Кочеткова все кончилось благополучно. Моделирование условий полета на стенде показало, что самолет требует доработки. Построили новый. На этот раз полеты прошли удачна. Вершинин настолько заинтересовался [129] новым «лавочкиным», что сам забрался в кабину, осмотрел ее оборудование, похвалил, но и упрекнул конструктора за недостаточный обзор из кабины, особенно при посадке. Лавочкин пошутил:
— Всему виной ваша комплекция, товарищ главный маршал.
— Ну, это ты брось, Семен Алексеевич! — рассердился Вершинин. — Старая песенка. Вон Артем Иванович тоже любит на комплекцию летчика ссылаться.
Все присутствовавшие рассмеялись. Вспомнили, как А. И. Микоян пригласил испытывать свой новый самолет известного летчика Героя Советского Союза П. М. Стефановского. Самолет, будущий знаменитый МиГ-15, тогда существовал лишь в фанерном макете. Петр Михайлович Стефановский, человек богатырского телосложения, как ни старался, не смог влезть в кабину. Артем Иванович чертыхнулся.
— И зачем только таких громадных мужиков в авиацию принимают? Сколько из-за вас лишнего металла надо поднимать в воздух!
Ворчал долго, но фюзеляж макета разрезали поперек и удлинили.
— Ну, — обратился к Артему Ивановичу Вершинин,— расширение кабины ухудшило твой самолет?
— Нет, что вы! — поспешил отозваться Микоян и добавил: — Мы всегда за должный рост летчиков и их руководителей.
— То-то же! — Маршал погрозил пальцем обоим конструкторам. — Дай вам волю, вы только малокалиберных пилотов сажали бы на свои самолеты.
Экспериментальные машины... Кое-кто до сих пор относится к ним с пренебрежением. У экспериментальных самолетов, как правило, судьба недолгая. Серийные машины знают все, имена их создателей гремят на весь мир. А экспериментальная сделает свое дело, подтвердит или забракует какую-то техническую идею — и уходит в небытие, передав свои лучшие качества новой, более совершенной машине. Но без экспериментальных, опытных самолетов не было бы и прославленных серийных. Это прекрасно понимали советские авиаконструкторы. И не было случая, чтобы они отступали от решения сложнейших [130] проблем, которые выдвигала жизнь. Шли на любой эксперимент, каким бы трудным он ни был.
Когда перед нами поставили задачу проверить, возможно ли довести скорость полета до 2.000 километров в час, мы обратились к конструкторским бюро А. И. Микояна и П. О. Сухого. Работа потребовала нескольких лет, огромных усилий ученых, конструкторов, инженеров. Одна за другой строились экспериментальные машины. Герои-испытатели поднимали их в небо. Полет на новой, только что родившейся машине всегда связан с риском: никто не знает, как она поведет себя в воздухе. А требовалось не только поднять и посадить ее, но и досконально выяснить, на что она способна. И эту опасную работу спокойно и буднично выполняли летчики-испытатели.
Многие из испытателей мои друзья. Я знаю их много лет, но это не мешает мне восхищаться их мужеством, преклоняться перед их отвагой. Не случайно на юге нашей страны есть город, где многие улицы названы именами людей, отдавших себя завоеванию неба, а на нейтральной площади сооружен величественный мемориал, посвященный летчикам-испытателям.
Задача, стоявшая перед конструкторскими бюро, усложнялась тем, что нужно было создать не просто машину, рассчитанную на побитие рекорда скорости или высоты. Это должна быть боевая машина, истребитель, оснащенный мощным вооружением, радиолокацией, радионавигационной системой, словом, всем, что может понадобиться в боевом полете, в воздушном бою.
А тут еще одно важное обстоятельство. Оставив позади звуковой барьер, в борьбе за скорость столкнулись с новым — тепловым барьером. На сверхзвуковой скорости воздух перед самолетом так сильно сжимается, что его температура может достигнуть значительных величин. Значит, обшивка самолета должна выдерживать этот нагрев, да и кабину летчика и всю аппаратуру надо защитить от воздействия высокой температуры.
По-новому ставились вопросы устойчивости и управляемости самолета в полете. А какая потребуется мощность двигателя, чтобы развить такую скорость? Первые прикидки подсказывали: по сравнению с полетом на околозвуковой скорости удвоение скорости потребует повышения мощности двигателя в несколько раз. Все это были пока теоретические расчеты. Проверить их можно было [131] только на экспериментальных машинах, но и они должны быть совершенными.
А. И. Микоян, выбирая материал для нового самолета, отверг ранее применявшиеся металлы и сплавы, которые плохо противостоят нагреву, — остановился на нержавеющей стали и других столь же прочных металлах. В то время эти материалы почти не использовались в самолетостроении: они и тяжелее привычного дюраля, и обрабатываются труднее. Металлурги разработали специальные марки нержавеющей стали, титана, технологи — наилучшие способы их обработки. Опытный завод, где строился самолет, пришлось оснастить новым оборудованием.
Самолет рождался на наших глазах. Мне довелось присутствовать на совещаниях, которые проводил Артем Иванович, когда истребитель вырисовывался только в чертежах. Бывал я и в цехах опытного завода, и в КБ В. Я. Климова, которое готовило мощный двигатель ВК-3 с тягой 8400 килограммов.
И вот истребитель-перехватчик И-1 на испытательном аэродроме. Самолет необычный — зеркально-сияющий, с непривычно длинным фюзеляжем, с сильно откинутыми назад крыльями (стреловидность 60°). Вооружен двумя пушками калибра 30 миллиметров, кроме того, может взять четыре блока небольших ракет. Воздух в герметическую кабину подается через кондиционер. В кабине просторно. Из нее хороший обзор.
В противоперегрузочыом костюме, весь зашнурованный, в кабину забирается летчик-испытатель Г. К. Мосолов. Стремительный разбег — и самолет круто взмывает вверх.
Вернулся Мосолов сияющий. Чудесная машина! Послушная, безотказная. За несколько минут набирает свой потолок — 18000 метров. А Артем Иванович не доволен: скорость 1960 километров в час — до 2000 не хватило...
И конструкторское бюро переключается на новую машину. Она появляется в 1957 году — И-75Ф. Тоже истребитель с радиолокационной станцией, с двумя управляемыми ракетами типа «воздух — воздух». Двигатель АЛ-7Ф для него построил Архип Михайлович Люлька.
Истребитель И-75Ф развил скорость 2300 километров в час и достиг высоты 21 тысячи метров.
Но и это не удовлетворило генерального конструктора. Строятся все новые экспериментальные самолеты со стреловидным, треугольным крылом, тонким профилем. Один из них со стреловидностью крыла 57° достиг [132] скорости 2460 километров в час и потолка 25 600 метров. На основе исследований, проведенных на этих самолетах, создается фронтовой истребитель Е-66 с треугольным крылом и управляемым стабилизатором, с автоматическим регулированием сверхзвукового воздухозаборника двигателя, с системой управления пограничным слоем закрылков для уменьшения пробега при посадке самолета.
Новый самолет поступил на государственные испытания. Председатель комиссии генерал-майор авиации И. И. Пстыго (ныне маршал авиации) заинтересовался двигателем конструкции С. К. Туманского РИФ-300. Мощность его, и без того необычайно высокая, увеличивалась за счет форсажной камеры оригинальной конструкции. Сергей Константинович Туманский подробно рассказал о своем детище.
Утром за завтраком мы не увидели председателя комиссии.
— Где он? — удивились мы.
— Ушел летать, — ответил командир части. — Вчера вечером долго осматривал самолет, а сегодня чуть свет потребовал выпустить его в воздух.
Наскоро покончив с завтраком, мы с Туманским поспешили на аэродром. И. И. Пстыго уже приземлился. Встретил он Туманского горячими объятиями. С восторгом хвалил самолет и особенно двигатель. Вскоре самолет был сдан в серийное производство.
Так создавался знаменитый МиГ-21, одноместный фронтовой истребитель и его двухместный учебный вариант.
Между прочим, на Е-66 в 1959 году Г. К. Мосолов установил мировой рекорд скорости полета — 2388 километров в час на базе 15 — 25 километров, а в 1961 году летчик-испытатель А. В. Федотов в полете по замкнутому 100-километровому маршруту показал скорость 2401 километр в час, тоже побив мировой рекорд. Затем опять Г. К. Мосолов достиг рекордной высоты полета — 34 714 метров.
А Микоян продолжал поиск. Перед его ОКБ была поставлена задача — довести скорость полета до трех тысяч километров в час при тяге двигателя 10 000 килограммов. Конструктор обратился за консультациями к А. И. Макаревскому, Г. П. Свищеву, Г. С. Бюшгенсу, другим ученым. После упорных исследований путь прояснился. [133] И опять не обойтись было без экспериментальных самолетов.
Заслуженный летчик-испытатель СССР А. В. Федотов на одном из них достиг уже скорости 3000 километров в час! Тепловой барьер, по поводу которого было столько предположений, оказался преодолимым. Эксперименты ОКБ А. И. Микояна доказали, что до скорости 2000 километров в час температура поверхности самолета не опасна и для легких сплавов. Но при скорости 3000 километров наиболее выступающие части конструкции нагреваются до 320°. Здесь уже не обойтись без титановых сплавов и стали.
Сверхзвуковые самолеты испытывают вдали от больших городов. На этих отдаленных аэродромах мы часто встречались с Артемом Ивановичем. Человек он был компанейский, веселый. После благополучно закончившихся полетов брал ружье, опоясывался патронташем, и мы отправлялись к поросшим камышом озерам. Микоян был заядлым охотником. Но своеобразным. Бывало, прислушиваюсь: затих Артем. Подбираюсь к нему. Стоит по колено в тине, ружьем раздвинул камыш и смотрит. Я тоже заглядываю в щель в зеленой стене. На розовой в отблеске заката воде резвятся утки. Целая стайка. Взвожу курки своей «тулки».
— Тихо! — шепчет Артем Иванович.
Но тут справа от нас грохочет выстрел, второй. Дробь с шорохом прокатывается по камышу.
— Тьфу! — сердится Артем Иванович. — Туманский, ну чем тебе помешали бедные птички? Зачем они тебе? И без них рюкзак от снеди трещит...
— Артем Иванович, — оправдывается невидимый в камышах Туманский, — я же мимо...
— Тем хуже. Хоть стрелять бы научился. А то только терроризируешь фауну. Ладно, пошли разводить костер.
По-моему, охота его больше всего привлекала костром, задушевной дружеской беседой. Артем Иванович мастерски готовил шашлык из всего, что было под рукой, — баранины, говядины, свинины, а нет мяса, так из рыбы. Подавая нам дымящиеся шампуры, приговаривал:
— Разве это шашлык? Вот в Армению поедем, там я угощу шашлыком!
Много лет Артем Иванович собирался повезти меня в Армению. Но круглый год дни и ночи он проводил в [134] конструкторском бюро, мотался по заводам, НИИ, аэродромам. В Армении мы с ним так и не побывали. А по заграницам поездили.
В 1964 году большая группа авиационных конструкторов и ученых была приглашена в Англию. Мы побывали на многих заводах, посмотрели новейшие самолеты, их оборудование и заинтересовались системой «слепой» посадки. Командование испытательного центра любезно предложило продемонстрировать действие системы в полете. А. И. Микоян подтолкнул меня:
— Давай начинай...
Меня усадили на кресло второго пилота с просьбой не вмешиваться в управление. Летчик еще на старте задернул шторку на своем смотровом стекле.
— Включаю автопилот,— сказал и дал обороты двигателю.
Мое стекло оставалось открытым, я видел, как стремительно побежала навстречу бетонка. Самолет поднял нос и оторвался от земли. Летчик не прикоснулся к штурвалу. Так же было и на посадке. Автомат подвел машину к аэродрому, перевел ее на снижение и мягко посадил на бетонку.
— Ну как? — спрашивает летчик.
— О'кей, — отвечаю и выхожу из самолета.
Министр авиационной промышленности Петр Васильевич Дементьев, выслушав мое мнение о системе, тоже совершил несколько полетов, после чего было принято решение закупить у англичан кое-что из оборудования для «слепой» посадки самолета.
Показав предприятия авиационной промышленности, англичане повезли нашу делегацию в Шотландию. Там проводились испытания многоместного судна на воздушной подушке. После встречи в Доме дружбы «Шотландия — СССР» нас пригласили в замок брата министра иностранных дел Англии. По пути показали знаменитое озеро Лох-Несс, в котором якобы водится таинственное чудовище. Рыбаки утверждают, что, когда чудище охотится, рыба, спасаясь, стаей выпрыгивает из воды. Уже много лет ученые пытаются обнаружить его и если не поймать, то хотя бы сфотографировать, но это не удается.
— Может, нам довезет, — загорелся Дементьев. Тут же договорились с английским министром авиации чуть свет выехать на озеро. Микоян недовольно хмыкнул:
ПРОПУЩЕНЫ стр. 135-138
[139] летчик-испытатель В. С. Ильюшин, заместитель генерального конструктора П. О. Сухого, установил мировой рекорд высоты полета того времени — 28 852 метра, а в 1962 году — абсолютный рекорд высоты горизонтального полета — 21 270 метров. Тогда же взлетел в небо Т-405, установивший абсолютный, мировой рекорд скорости на 100-километровом замкнутом маршруте и мировой рекорд скорости полета на 500-километровом маршруте. На основе всех этих огромных экспериментальных работ создали современный многоцелевой фронтовой истребитель-бомбардировщик СУ-7Б, который быстро прошел испытания и был освоен в производстве. Самолет этот стаж ярчайшим достижением коллектива, руководимого П. О. Сухим.
А Павел Осипович уже предъявлял нам свое новое детище — самолет с изменяемой в воздухе стреловидностью крыла.
Тут надо пояснить, чем вызвано появление таких машин. Стреловидное крыло выгодно на сверхзвуковых скоростях. Но самолет с таким крылом имеет высокую посадочную скорость, следовательно, требует больших аэродромов. Прямое крыло, наоборот, выгодно на дозвуковыж скоростях. На взлете оно не требует от самолета большого разбега, и посадочная скорость у него ниже. К тому же на крейсерской, дозвуковой скорости прямое крыло обеспечивает наибольшую дальность полета. Да и в случав отказа двигателя прямое крыло надежнее.
Словом, введение изменяемой в полете стреловидности крыла обещало большие выгоды. Но задача оказалась трудной. Конструкторы вначале пытались крепить крыло на шарнире к фюзеляжу. Но при такой конструкции самолет теряет устойчивость и управляемость. Вскоре убедились, что поворачивать нужно не все крыло, а только его часть — консоль, подвижно закрепленную в центроплане.
На юбилейном воздушном параде в июле 1967 года П. О. Сухой демонстрировал свой необычный самолет. Машина с почти прямым крылом взлетала после небольшой пробежки, в воздухе изменяла свою форму — крыло становилось стреловидным, и машина уносилась на сверхзвуковой скорости.
Показал в Домодедово свой самолет с крылом изменяемой стреловидности и А. И. Микоян. Его машина произвела еще большее впечатление, чем истребитель Сухого.
Угол изменения стреловидности у нее был больше, сама — внушительнее по размерам. Артем Иванович не упустил случая напомнить фильм, который мы видели на Парижской авиационной выставке. Показывался американский самолет с изменяемой стреловидностью крыла. На экране все выглядело гладко. И я тогда упрекнул Артема Ивановича: что же он медлит с таким самолетом? Он ответил:
— Плохо тебе докладывают подчиненные. Наш самолет уже подготовлен к испытаниям. А у американцев не получается такой самолет. Это только на экране все хорошо. На деле — бесконечные катастрофы и аварии. Не так-то просто заставить крыло поворачиваться в полете.
И еще о Павле Осиповиче Сухом, подлинном подвижнике эксперимента. За свою творческую жизнь он сконструировал 50 самолетов, из них 34 были построены и испытаны. Однако, как мы видели, в серию вошли немногие, что не умаляет заслуг выдающегося конструктора. Его экспериментальные машины, оригинальные, необычно смелые по замыслу, всегда вносили что-то новое, способствовали стремительному взлету нашей авиации к новым высотам и скоростям. [141]