Перед бурей

8 января 1943 года меня назначили командующим 6-й воздушной армией. В тот период как раз началась интенсивная подготовка к новому наступлению на плацдарм 16-й немецкой армии, окруженной в районе Демянска. По заснеженным дорогам проходили свежие части, шла перегруппировка войск, склады пополнялись боеприпасами, горючим, всем необходимым для боя.

Кипела работа в штабах. Составлялись планы, уточнялись вопросы взаимодействия, каждый день проходили совещания. Были приняты меры к тому, чтобы противник не смог разгадать наших замыслов. Вывод войск на исходные позиции совершался или ночью, или в плохую, вьюжную погоду, когда вражеская воздушная разведка не могла их обнаружить.

И все-таки противник, видимо, догадывался, что против него готовится новый удар, и довел до совершенства свою оборону. Этому в немалой степени способствовали природные условия — озера, болота, лесные массивы, холмы.

Мне самому доводилось не раз ползать вдоль вражеского переднего края, и я отчетливо сознавал, какой твердый орешек предстояло расколоть нашим войскам. Железнодорожную насыпь и возвышенные участки местности гитлеровцы усеяли дзотами. Разрушить их можно было лишь прямыми попаданиями тяжелых снарядов и бомб. Они также закопали в землю множество танков, а перед траншеями возвели шестирядные проволочные заграждения и установили минные поля. Немало было устроено лесных завалов, земляных, снежных и ледяных валов.

Все дороги простреливались с высот, а узкие перешейки между болотами фашисты минировали, в примыкающих [225] к ним лесах насадили «кукушек» — стрелков из автоматического оружия.

Дело было не только в укреплениях. В демянском котле находились 15 пехотных дивизий и одна моторизованная, 3 отдельных полка, 19 специальных батальонов. Противник располагал 160 танками, 1760 орудиями разных калибров, 116 минометами и множеством пулеметов. В Сольцах, Гривочках и Крестах у него были аэродромы, на которых находились группа истребителей, четыре группы бомбардировщиков и несколько отрядов воздушных разведчиков. «Русским никогда не удастся проникнуть на наши позиции», —хвастливо заявил в одном из приказов командующий вторым армейским корпусом генерал от инфантерии фон Брокдорф. Для такой бравады у него были известные основания.

В начале января 1943 года возле небольшой железнодорожной станции я встретился с командующим 27-й армией генерал-майором Ф. П. -Озеровым. Землистый цвет лица и синева под глазами говорили о его крайней утомленности.

— Две ночи не спал, — со вздохом сказал командующий. — Снега глубокие, дорог мало, а тут еще морозище ударил.

А погода тогда действительно установилась холодная. Неподалеку, возле застрявшей в снегу гаубицы, суетился расчет, стараясь помочь выбившимся из сил лошадям.

— Вот, полюбуйтесь, — кивнул Озеров в сторону артиллеристов.

— Типичная в этих условиях картина. Проклятье, — выругался он, садясь в машину.

Понять генерала было нетрудно. Сосредоточение войск из-за бездорожья проходило медленно, боеприпасами в нужном количестве армия пока не была обеспечена.

— Впрочем, плакаться нечего, — овладев собой, сказал генерал, когда мы приехали к нему на командный пункт и по ступенькам спустились в жарко натопленную землянку. — Дядя воевать за нас все равно не будет.

Разговорились о делах. Ни Озеров, ни я пока не знали, когда начнется наступление, но подготовка к нему шла полным ходом. Я стал прикидывать вслух, чем бы мы, авиаторы, могли поддержать наступление 27-й армии. Генерал выслушал меня и говорит: [226]

— Силы у нас есть, и немалые. А вот перегрызть злосчастный Рамушевский коридор не можем. Почему? Потому что бьем не кулаком, а растопыренными пальцами.

Озеров был, пожалуй, недалек от истины. Несогласованность иногда действительно вредила делу. Сужу хотя бы по тому, как использовалась авиация. Командующий армией звонит мне и говорит:

— Чтобы над такими-то пунктами самолеты висели беспрерывно.

— Зачем беспрерывно? — возражаю ему. — Где мы возьмем столько самолетов?

А он и слушать не хочет.

Пришлось решительно менять эти порядки. В этом нас поддержал начальник штаба фронта генерал-лейтенант А. Н. Боголюбов. Авиация стала действовать в тесном контакте с наземными войсками по заранее составленному плану. Вот и теперь мы договорились с командующим 27-й армией составить перед наступлением плановую таблицу взаимодействия по этапам боя.

Но война есть война. Строгими рамками ее не ограничишь. Возможны всякие неожиданности. Поэтому мы заранее предусмотрели резерв самолетов для решения задач, которые возникнут внезапно.

* * *

...Однажды меня вызвал по телефону на фронтовой командный пункт прибывший из Москвы командующий ВВС Красной Армии генерал-лейтенант авиации А. А. Новиков. Дело было под вечер. У нас в это время находился начальник оперативного управления ВВС генерал Журавлев. Мы сели с ним в трехместный По-2 и взлетели. Откуда ни возьмись появились два «фокке-вульфа» и полоснули по нас огнем. Прижимаясь к лесу, мы все-таки добрались до аэродрома и благополучно сели. Осмотрели самолет и ахнули: как только дотянул бедняга. Почти половина стабилизатора была оторвана, левое крыло тоже искалечено.

За нами подъехал газик. В просторном, укрытом под землей помещении, куда мы спустились, находились Маршалы Советского Союза Г. К. Жуков и С. К. Тимошенко, генералы Н. Н. Воронов, М. С. Хозин, Ф. И. Толбухин, А. А. Новиков. Всего в землянке собралось [227] человек пятьдесят. Мы немного опоздали, но не по своей вине: несвоевременно сообщили. Когда представились, Жуков смерил нас суровым взглядом, но промолчал.

Мне стало ясно, что разговор пойдет о предстоящем наступлении. Для чего ж тогда прибыл маршал Жуков? Запомнились отдельные отрывистые фразы, которые он бросал, насупив черные брови:

— Противника не изучаете... Очертя голову лезете на пулеметы... Ни хитрости, ни смекалки... Каждый сам по себе...

Командиры, начальники штабов, командующие родами войск быстро вставали, когда представитель Ставки называл их фамилии, давали необходимые справки и пояснения. Дошла очередь до меня. Докладываю о состоянии воздушной армии, об аэродромах базирования, о том, как мы намерены использовать авиацию в наступлении, о наличии горючего и боеприпасов.

Наша воздушная армия в. то время представляла довольно внушительную силу. В нее входили 239-я истребительная (командир полковник Г. А. Иванов), 240-я истребительная (командир полковник С. Я. Симоненко, а с апреля 1943 года полковник Г. В. Зимин) авиационные дивизии; 243-я штурмовая авиадивизия (командир полковник Г. А. Сухоребриков); 242-я дивизия ночных бомбардировщиков (командир полковник Д. А. Абанин); 58-й Краснознаменный полк пикирующих бомбардировщиков (командир майор Н. Г. Серебряков, ныне генерал-лейтенант авиации, Герой Советского Союза) и 72-й отдельный разведывательный авиаполк (командир подполковник И. Д. Завражнов). Кроме того, на время проведения наступательной операции нам придали три авиакорпуса — бомбардировочный, штурмовой и истребительный (ими командовали генералы В. А. Судец, Е. М. Белецкий и В. Г. Рязанов) и пять армейских авиаполков, вооруженных в основном самолетами По-2 (649, 674, 597, 642 и 677-й). Всего, таким образом, у нас было 209 истребителей, 221 штурмовик, 250 бомбардировщиков.

Теперь мы численно уже превосходили противника, особенно в истребителях. Правда, бомбардировщиков у нас было не больше, чем у врага. Зато мы располагали штурмовиками. Всего готовилось подняться в воздух около тысячи самолетов.

Были, конечно, у нас и свои минусы. Особенно остро [228] чувствовалась нехватка аэродромов. Конфигурация линии фронта не позволяла размещать авиачасти на близком расстоянии от основных районов боевых действий. К началу операции только одна гвардейская дивизия располагалась в соответствии с замыслом командования — в 4—5 минутах лета до передовой. Остальные же находились на удаленных от фронта аэродромах. Это, конечно, снижало их боевые возможности.

Чтобы улучшить управление авиачастями, обеспечить тесное взаимодействие их с наступающими наземными войсками, мы решили всю имеющуюся у нас авиацию разделить на две группы: северную, включающую в себя 6-ю воздушную армию, и южную, в которую вошли приданные нам штурмовой и истребительный авиакорпуса. Бомбардировочный корпус составлял центральную группу усиления.

Каждая группа имела свой командный пункт, расположенный в непосредственной близости от КП наземных армий, с которыми осуществлялось взаимодействие. А их было несколько, и с каждым требовалось поддерживать постоянную и устойчивую связь.

Вот тогда и возникла идея создать на главном направлении действий войск фронта вспомогательный пункт управления (ВПУ). Для его укомплектования мы подобрали опытных специалистов. Группу связи возглавил Р. С. Терский, оперативную — майор Н. Ф. Щепанков. Теперь информация от авиационных представителей, находившихся в стрелковых дивизиях, стала поступать значительно быстрее. Оперативнее осуществлялось и применение авиации в боях.

Обо всем этом я и доложил представителю Ставки. Маршал Жуков слушал не перебивая, взгляд у него был строгий, даже суровый. Прежние неудачи войск, занимавшихся ликвидацией демянской группировки, сказались, видимо, на его настроении.

Закончив доклад, я не преминул сообщить представителю Ставки:

— Почти все самолеты По-2 сейчас заняты не боевой работой, а развозят по частям сухари.

Жуков посмотрел на Тимошенко, как бы требуя подтверждения, тот согласно кивнул головой.

— Кончайте с этим, — отрубил Жуков. — Вся авиация должна действовать только по противнику. [229]

Мы работали без отдыха до утра. Некоторых справочных материалов под рукой не оказалось, и пришлось срочно вызывать людей из штаба армии. Наконец таблицы взаимодействия были составлены. На следующий день маршал Жуков утвердил их.

Большую помощь в те дни нам оказал генерал А. А. Новиков. Он привык все делать четко, решал вопросы с карандашом в руках, выводы обосновывал расчетами. Многому научили нас и прибывшие с ним начальник оперативного управления ВВС генерал И. П. Журавлев, маршал авиации Ф. А. Астахов, главный инженер ВВС А, К. Репин, генерал С. П. Синяков, подполковник Кожевников.

Товарищи из Москвы прибыли к нам, как говорится, не с пустыми руками. Вскоре после их приезда в авиачасти поступили запасные части к самолетам, боеприпасы, оборудование для связи.

В те дни с Южного, Юго-Западного и Центрального фронтов, с Кубани, Украины и Донбасса приходили вести одна радостнее другой. Красная Армия, ломая ожесточенное сопротивление противника, наступала. На картах отмечались все новые и новые города и села, освобожденные от немецко-фашистских оккупантов. Очередные сообщения по радио «В последний час» ожидались с нетерпением. Люди с жадностью читали в газетах корреспонденции с фронтов, обменивались мнениями.

— Федор Петрович, — обратился ко мне Яков Иванович Драйчук после очередной поездки по авиачастям, — а когда же мы двинемся вперед? Людей очень волнует этот вопрос.

Приятно было слышать о высоком подъеме, царившем в частях, о том, что воины преисполнены решимости с честью и до конца выполнить свой долг перед Родиной. Значит, дала плоды та огромная воспитательная работа, которую повседневно проводили командиры и политработники, партийные и комсомольские организации.

— Скоро, Яков Иванович, скоро, — ответил я Драйчуку. — Так и надо говорить народу.

В частях своим чередом шла боевая учеба. Отрабатывались наиболее эффективные приемы воздушного боя, бомбометания, штурмовок, отрабатывались вопросы взаимодействия между авиацией и наземными частями. [230]

Меня в то время особенно беспокоили аэродромы. Зима стояла снежная и капризная, метели сменялись оттепелями. Люди работали почти без отдыха, поддерживая взлетно-посадочные полосы в рабочем состоянии. Но иногда одной вьюжной ночи было достаточно, чтобы перечеркнуть многодневные труды аэродромщиков.

Помню, потребовалось привести в порядок давно заброшенный аэродром. До него по прямой было около 30 километров. Но полевая дорога лежала под метровым снежным покровом.

— В вашем распоряжении трое суток, — говорю начальнику отдела аэродромного строительства. — По истечении этого срока там должны приземлиться самолеты.

— Трое суток? — удивился майор Рабинович. — Да за это время вряд ли пробьемся туда со своими машинами. А когда же работать?

— Знаю: трудно, но надо.

Двое суток аэродромщики добирались до моста. За ними осталась глубокая тридцатикилометровая траншея, обвалованная высоченными сугробами. Траншея эта потом сослужила нам добрую службу. Машины, подвозившие на аэродром горючее, боеприпасы, продовольствие, были надежно скрыты от ударов с воздуха.

Прибыв на место, люди после короткого отдыха изготовили из бревен нехитрые приспособления — гладилки, волокуши, угольники и взялись за очистку аэродрома. Одновременно они строили землянки, командный пункт, оборудовали места для хранения горючего и боеприпасов. На четвертые сутки утром аэродром уже принял первых истребителей.

При выполнении этого задания воины проявили высокое сознание долга. И мы достойно их отметили.

Много забот и хлопот было у скромных тружеников тыловых подразделений. Они поддерживали в постоянной готовности до тридцати аэродромов и не имели никаких нареканий в свой адрес. Иной раз мы диву давались: откуда только люди брали силы, чтобы выдерживать такое напряжение в работе?

Материально-техническому обеспечению боевой деятельности авиачастей мы всегда уделяли пристальное внимание. Перед началом этой операции наши водители перевезли на склады и аэродромы 2386 тонн боеприпасов, 6217 тонн горюче-смазочных материалов, 33 вагона [231] различного авиационно-технического имущества, немало продовольствия и обмундирования. Грузы доставлялись чаще всего по плохим дорогам и бездорожью под непрерывными бомбежками противника. При решении этой важной и трудоемкой задачи хорошо показали себя многие генералы и офицеры авиационного тыла. Среди них хочется назвать П. Г. Казакова, И. И. Семенова, Е. А. Адо-рова, П. П. Запольского, А. П. Лебедева, В. К. Свешникова, М. П. Мироновича, Д. А. Ершова, А. Я. Стуруа, Н. Д. Кузнецова, Н. М. Шопина, П. Савкипа, Б. А. Рабиновича, К. Н. Щипина и многих других.

* * *

Время наступления приближалось. Летный состав изучал район предстоящих боевых действий. Воздушные разведчики выискивали все новые объекты на переднем крае и в глубине обороны противника, фотографировали их. В штабах выявленные цели наносились на карты. Вся эта предварительная работа была чрезвычайно необходима и для нас, и для командования наземных войск.

Противник всячески противодействовал разведчикам. Они подвергались атакам истребителей, сильному обстрелу зениток. Но не менее серьезные помехи в их работу вносила плохая погода. Когда с озера Ильмень и с Лова-ти начинали дуть сильные ветры, поднималась пурга. Снежная пелена застилала небо, ветер наметал между самолетами сугробы. Хотя в землянках, где стояли железные печки, было по-домашнему тепло, ненастная погода раздражала летчиков. Их настроение хорошо выразила наша гостья Маргарита Алигер. В стихотворении «В нелетный день», посвященном командиру авиационного разведывательного полка И. Д. Завражнову, она писала:

Снег метет налево и направо,
Хмуро от заря и до зари.
Трудный день для летного состава
— Жди погоды, думай да кури.

На следующий день «временно безработный» командир позвонил с аэродрома в армейскую газету и продиктовал ответные строки:

Снег вновь поутру заблистал,
Прозрачна даль в краях высотных.
Друзья мои, наш час настал,
Мы наверстаем день нелетный... [232\

Небо действительно немного прояснилось. Летчик Хочетуров отправился на разведку. Но вскоре «прозрачная даль в краях высотных» снова сменилась облачностью и дымкой. Командиру экипажа пришлось вести самолет по приборам. Вот внизу, в одном из «окон», показалась прямая, как стрела, линия железной дороги. Летчик посмотрел на карту. Стало ясно, что с маршрута не сбился.

Но чем дальше уходил самолет на запад, тем ниже опускалась облачность. По расчету, под крылом должен появиться вражеский аэродром, но сколько ни всматривались разведчики в туманную муть, ничего увидеть не могли.

Нет, стоп! Внизу обозначились какие-то предметы, расположенные на равном удалении друг от друга. Да это же самолеты. Стрелок Клименко, заранее подготовивший светящиеся бомбы, ждал команду. И вскоре услышал ее.

Серая мгла вдруг расступилась. «Один, два, три», — считал про себя Хочетуров. Самолеты стояли в два ряда, их было двадцать, как подтвердил фотоконтроль.

Не задерживаясь, экипаж развернулся и взял курс к другому аэродрому. И там Хочетуров аккуратно подсчитал и сфотографировал самолеты. Теперь гнезда фашистских стервятников были хорошо известны.

Возвратившись домой, летчик доложил о результатах разведки. На карте, висевшей в штабе, появились новые отметки. В вышестоящие инстанции были немедленно отправлены донесения.

Здесь я должен сделать небольшое отступление и сказать, что сразу после организации воздушной армии нашим разведчикам приходилось очень туго. Правда, воздушной разведкой занимались в каждой части, по специальное разведывательное подразделение было в единственном числе.

В один из мартовских дней 1943 года начальника разведки подполковника Прусакова вызвал командующий фронтом генерал-полковник И. С. Конев. Вернулся он сильно расстроенным. Подавленным голосом доложил:

— Генерал Конев предупредил: если и дальше так будет вестись воздушная разведка — я, мол, тебе бороду вырву.

Все, кто присутствовал при этом разговоре, невольно расхохотались. У Георгия Кирилловича действительно [233] была густая, красивая борода, за которой он тщательно ухаживал.

— Ну и что ты ему ответил? — еле сдерживая смех, спросил Стороженко.

— А я ему спокойно говорю, — уже бодрым тоном продолжал Прусаков. — Конечно, товарищ командующий, бороду вырвать всегда можно, но разведка-то ничуть от этого не улучшится. На триста километров фронта у нас не хватает самолетов.

— Сколько же вам их надо, чтобы нужды не испытывать? — спросил командующий.

— Минимум еще один полк.

Только тогда командующий фронтом немного успокоился. Посмотрев на мою бороду, он озорно сверкнул глазами и сказал:

— Хорошо. Идите. Переговорю с вашим начальством. А борода пусть останется пока при вас.

72-й скоростной бомбардировочный авиационный Петрозаводский полк, который несколько раньше был преобразован в разведывательный, вскоре показал себя с самой лучшей стороны. Широкий размах получила аэрофотосъемка. Резко сократилось время обработки разведывательных данных. Кроме того, мы обязали вести разведку все экипажи, вылетающие на боевые задания, — истребителей, штурмовиков, бомбардировщиков. О своих наблюдениях они немедленно докладывали командованию.

Как-то в разговоре я сказал Прусакову:

— Штаб фронта доволен вашей работой. Теперь за бороду можете не опасаться.

* * *

В 240-й отдельной разведэскадрилье и 72-м отдельном разведполку было немало опытных воздушных следопытов. От их зорких глаз не ускользали даже незначительные изменения в обороне противника. Это — майоры Иван Великий и Алексей Криворученко, капитаны Григорий Махринов, Владимир Смирнов и Василий Давыдов, старшие лейтенанты Николай Канищев, Василий Погоре-лов, Петр Беликов и многие другие. Все они отличались исключительной смелостью и высоким летным мастерством. О некоторых из них хочется рассказать подробнее.

Капитан Василий Погорелов любил летать на бреющем, причем иногда на крайне малой высоте. [234]

— Смотри, Василий, когда-нибудь врежешься в землю, — предупреждали его товарищи.

— Зря боитесь, — озорно отвечал Погорелов. — Моя «пешка» блинчиком отскочит и снова будет в воздухе.

В чем было преимущество такого полета? Во-первых, разведчик всегда неожиданно появлялся над вражескими позициями. Во-вторых, он может рассмотреть такие детали, которые обычно скрадывает большая высота. В-третьих, его не сразу обнаружат вражеские истребители, особенно на фоне леса.

Другое дело, когда поручалось произвести аэрофотосъемку. Тут хочешь не хочешь, а выдерживай высоту. При выполнении таких заданий и случалось Погорелову встречаться с истребителями противника. Но летчик, умело используя мощь бортового огня и маневренные качества «пешки», обычно выходил победителем из таких схваток.

Погорелов совершил более 150 разведывательных полетов, был удостоен звания Героя Советского Союза и награжден многими орденами. Двадцатидвухлетний командир эскадрильи погиб при выполнении очередного боевого задания.

Колоритной фигурой был и майор Иван Ефремович Великий. До войны он, будучи машинистом паровоза, без отрыва от производства окончил аэроклуб и поступил затем в Ворошиловскую военно-авиационную школу. Завершив учебу, полтора года работал там инструктором. Как только началась война, Иван Ефремович стал военным комиссаром сначала подразделения дальних, позже ночных бомбардировщиков. Но у него была неодолимая страсть к разведке. Командование удовлетворило его просьбу, и Великий стал командиром 2-й эскадрильи 72-го разведывательного полка.

Природа наделила Ивана Ефремовича крепким здоровьем и недюжинной силой. Спокойный по характеру, отзывчивый, он пользовался у подчиненных непререкаемым авторитетом.

Смелость у И. Е. Великого граничила нередко с риском. Но она сочеталась с высоким летным мастерством и тонким расчетом. На самые трудные задания комэск вылетал обычно сам. И всегда возвращался с полными, а главное, с достоверными сведениями о противнике. [235]

Летом 1943 года у И. Е. Великого произошел такой случай. Закончив разведку, он развернулся на обратный курс. И тут на высоте 4 тысячи метров появились вражеские истребители и начали его преследовать. Чтобы оторваться от них, пришлось уходить с набором высоты в сторону солнца. А все члены экипажа были без кислородных масок. Маневрируя и отстреливаясь, Великий не заметил, как поднялся на семь с половиной тысяч метров. Когда фашисты отстали, он запросил сначала штурмана, потом стрелка-радиста, как они себя чувствуют. Ни тот, ни другой не ответил. «Оба в обмороке», — с тревогой подумал Иван Ефремович. Правда, сам он не чувствовал кислородного голодания. Возможно, потому, что был сильнее и выносливее товарищей. А может быть, сказались обостренное чувство ответственности за судьбу экипажа и нервное напряжение?

Резко двинув штурвал от себя, Великий перевел самолет в крутое пикирование. Выровнял его на высоте две тысячи метров. Штурман пришел в сознание быстро, а стрелок-радист ответил по переговорному устройству минут через восемь после снижения.

А в другой случай с его экипажем мы, в штабе, даже не сразу поверили. Ведь летчики горазды на шутку. Однажды ночью разведчики возвращались с задания. Когда подошли к аэродрому, он оказался закрытым туманом, свет включенного на земле прожектора рассеивался, и летчику трудно было рассчитать заход на посадку.

Иван Ефремович Великий начал выравнивать машину несколько раньше границы летного поля и немного правее полосы. А там в капонире стояла малокалиберная пушка с задранным вверх стволом. Самолет как-то зацепил ее правой ногой шасси, выдернул, пронес метров 50 и уронил в кустах.

Отдыхавший в землянке расчет решил, что начался воздушный налет, и бросился к пушке. Однако ее, к изумлению зенитчиков, на месте не оказалось. На глазах исчезла. Нетрудно представить себе состояние незадачливых защитников аэродрома: и срам и стыд. Они потом долго служили предметом шуток. Им незлобиво предлагали и «разуть глаза», и ущипнуть друг друга, и немедленно обратиться к психиатру.

Мы у себя тоже немало посмеялись над столь невероятным [236] происшествием. Отрядили даже одного из товарищей узнать, уж не подвох ли тут какой.

— Все правильно рассказывают, — доложил он. — Сам видел эту пушчонку в кустах.

А что сталось с воздушными разведчиками? Да все обошлось благополучно. Освободившись от пушки, летчик ушел на второй круг и посадил самолет на фюзеляж. Никто из экипажа не пострадал.

Над майором И. Е. Великим тоже потом нередко подтрунивали.

— Иван у нас овладел новой профессией — уносить по ночам пушки, — пошутил на одном из совещаний командир полка. — Сегодня он провел эксперимент на своих, завтра полетит к фашистам. А чтобы не размениваться на мелочи — решил приделать к самолету два крюка и снимать с позиций за один заход по половине батареи.

Опережая события, скажу, что майор И. Е. Великий командовал воздушными разведчиками до конца войны. Немало трудных заданий выполнил он лично сам со своим дружным экипажем. Например, разведку шоссе на участке Познань — Берлин он провел в сильный снегопад, когда видимость почти полностью отсутствовала. За этот вылет его наградили орденом Александра Невского, штурмана Н. Канищева — орденом Отечественной войны 1-й степени, а стрелка-радиста М. Смирнова — орденом Красного Знамени.

В феврале 1945 года И. Е. Великого назначили командиром 16-го Сталинградского Краснознаменного отдельного разведывательного авиационного полка. Он одним из первых сфотографировал берлинские укрепления гитлеровцев. Грудь его украсили многие награды, в том числе четыре ордена Красного Знамени.

Скромным, но на редкость волевым и мужественным был командир 1-й авиаэскадрильи этого полка майор Виктор Гаврилович Подколоднов. 180 раз вылетал он на воздушную разведку, 150 из них с фотографированием, когда под любым зенитным огнем с боевого курса сходить нельзя. Каждый из этих полетов можно смело приравнять к подвигу.

В марте 1942 года в районе озера Ильмень, когда экипаж Подколоднова, разведав аэродромы Сольцы, Рельбицы, Гривочки и станцию Дно, возвращался домой, его подожгли вражеские истребители. Пришлось всем прыгать [237] с парашютами. Летчика ранило в лицо, штурмана П. Беликова — в правую руку. Три дня отважные разведчики пробирались к своим через леса и болота и все-таки дошли.

5 августа того же года в районе Шимска на экипаж Подколоднова напали четыре «мессершмитта». Во время боя штурмана старшего лейтенанта Гончарова убило. Самолет вспыхнул. И снова, в который раз, Подколоднову ничего не оставалось, как воспользоваться парашютом. Стрелка-радиста гитлеровцы тяжело ранили в воздухе, и он сразу же после приземления скончался. 14 суток голодный и оборванный, рискуя ежеминутно нарваться на засаду или минное поле противника, шел Виктор к линии фронта. И опять смерть и плен миновали его.

8 сентября 1943 года Подколоднову присвоили звание Героя Советского Союза,

На одном из служебных совещаний, которое проводилось уже после войны, ко мне во время перерыва подошел генерал-майор авиации и представился:

— Ваш бывший подчиненный Махринов Григорий Федорович.

На груди генерала сияла звезда Героя Советского Союза, под ней располагалось несколько рядов орденских планок. Я не сразу узнал командира звена капитана Махринова, и только случай, о котором он рассказал, все восстановил в моей памяти. В марте 1943 года под Старой Руссой на наш самолет-разведчик напали шесть вражеских истребителей. Экипаж отбивался мужественно, одного «мессера» даже свалили на землю. Но в противоборстве с оставшейся пятеркой «пешке» устоять было трудно. Как экипаж избавился от гибели, трудно сказать. Помню, что самолет приземлился весь изрешеченный, живого места нет. Из кабины еле вылез летчик с окровавленным лицом, в кабине стонал тяжело раненный штурман — осколок впился ему в спину. Выпрыгнул из кабины на землю стрелок-радист, придерживая здоровой рукой другую, окровавленную руку с оторванными пальцами. Вот тогда-то я и услышал впервые о капитане Махринове.

За время войны Григорий Федорович совершил 199 боевых вылетов, 117 из них на разведку, отснял с воздуха территорию, равную 20000 квадратных километров, [238] сбросил над городами и поселками, временно оккупированными фашистами, 2213000 листовок.

В 1954 году Махринов успешно окончил Военно-воздушную академию и продолжал служить в Вооруженных Силах.

Среди штурманов бытует выражение «птичье чувство ориентировки». Оно сложилось под влиянием многолетних наблюдений за поведением пернатых, которые из дальних странствий возвращаются непременно в свои гнездовья.

Вот таким птичьим чутьем обладал и старший лейтенант Николай Канищев. Куда бы он ни летал, в какой бы погодной обстановке ни оказывался — всегда безошибочно находил и нужную цель, и дорогу домой. По мастерству ведения разведки, особенно по воздушному фотографированию, трудно было назвать ему равных.

Перед войной Канищев учился в Воронежском университете. Затем окончил Краснодарское военно-авиационное училище и в двадцать лет стал летчиком-инструктором. Позже работал преподавателем Мелитопольской авиационной школы. Когда на страну напали фашисты, Канищев подал рапорт с просьбой направить на фронт. Но ему отказали: подготовка авиационных кадров тоже была тогда нужным делом. Однако Канищев настоял на своем и пошел воевать рядовым штурманом тяжелого воздушного корабля. Он совершил около сотни боевых вылетов. Потом его, как опытного специалиста, перевели в 72-й отдельный разведывательный авиаполк на должность старшего летчика-наблюдателя.

179 боевых вылетов, в том числе сто ночных, совершил Канищев за время войны. В январе 1945 года он, как я уже рассказывал, отличился вместе с Иваном Великим при разведке дороги Познань — Берлин.

Полковник Канищев и поныне находится в кадрах. В 1950 году он успешно окончил штурманский факультет Военно-воздушной академии и работает сейчас штурманом в одном из военных округов.

На фронте хорошо знали мастера воздушной разведки командира эскадрильи майора Алексея Криворученко, ставшего впоследствии Героем Советского Союза. Я могу привести только одну цифру: 27000 квадратных километров. Такую огромную площадь он сфотографировал с воздуха. [239] А ведь каждый полет был сопряжен с риском для жизни.

При выполнении одного из заданий шестерка «мессеров» подожгла самолет Криворученко. А на борту у него имелись бомбы. Но отважный разведчик хладнокровно выбрал цель и накрыл ее. Когда перетянули линию фронта и надежд на спасение самолета не осталось, Криворученко приказал экипажу, покинуть машину. Сам он, как и полагается командиру, оставил ее последним.

135 боевых вылетов совершил за полтора года войны штурман одной из разведывательных эскадрилий капитан Владимир Смирнов, ставший в апреле 1944 года Героем Советского Союза. Этот человек сочетал в себе все лучшие качества воздушного разведчика: храбрость и выдержку, летное мастерство и зоркий глаз следопыта. Много раз он горел, падал на землю, был ранен и контужен, а все оставался жив и после излечения возвращался в строй воздушных бойцов. Но в июле 1944 года во время одного из разведывательных полетов храбрый следопыт погиб.

...Представление о воздушных разведчиках, людях мужественной и романтической профессии, было бы неполным, если бы я не рассказал еще об одном человеке — о е И. Д. Завражнове. Выше о нем лишь упоминалось. Есть люди, образ которых постепенно стирается из памяти. Но такого, как Иван Дмитриевич, забыть нельзя. В 6-й воздушной армии его знали буквально все. О нем рассказывали случаи, напоминающие легенды. Силой Иван обладал необычайной. Но не только и не столько этим он снискал себе славу. Был он прежде всего смелым, хорошо подготовленным летчиком и прекрасным командиром. В части его любовно называли «Иван Завражнов — трижды отважный». И в рифму, и во всех отношениях правда. На груди у него кроме боевых орденов красовались три медали «За отвагу». Ими Иван Дмитриевич особенно гордился.

В начале войны Завражнов водил в бой бомбардировщик, потом переучился на истребителя. И тут воинское счастье ему на время изменило. Правда, виноват в этом прежде всего он сам.

В ненастную погоду, когда мела пурга, Ивану Завражнову вдруг захотелось побывать «в гостях» у немцев. Завел мотор «лага» и, ни у кого не спросясь, даже никого не поставив о своем вылете в известность, махнул в самый [240] центр демянского котла на базовый аэродром Глебовщина. Гитлеровцы, понятно, не ждали «гостя» в такую погоду и никакого противодействия нашему одиночному истребителю не оказали. А тот, как хозяин, прошелся над стоянками транспортных самолетов и выпустил по ним весь комплект боеприпасов.

Дерзкой вылазкой Завражнов нанес немалый урон фашистам. На свой аэродром он возвратился благополучно. Герой, да и только! Но генералу Кондратюку, привыкшему во всем соблюдать надлежащий порядок и дисциплину, такая «самодеятельность», конечно, не понравилась. Он снял Завражнова с должности командира 238-го истребительного авиаполка и отправил в Максатиху, располагавшуюся в глубоком тылу. Там, в учебном полку, я и встретил его осенью 1942 года, когда прибыл на Северо-Западный фронт.

— Какими судьбами вас сюда занесло? — спрашиваю Завражнова, которого знал еще по войне с белофиннами. Тогда он летал на самолете СБ, служил в авиабригаде Пятыхина. А она входила в состав ВВС 13-й армии, которыми я командовал.

— За непочтение родителей, — с горькой усмешкой ответил Завражнов и, ничего не тая, рассказал о своем проступке. — О снисхождении просить не смею, — добавил в заключение. — Наказан поделом. Только вот душа разрывается на части, когда вижу, как к фронту идут самолеты. Словно в ссылке себя чувствую.

Командиром учебно-тренировочного полка в Максати-хе был в то время подполковник Лисов. Спрашиваю его:

— Как работает Завражнов?

— Отлично, но рвется на фронт. Надо его отпустить.

Я пообещал Завражнову заступиться. Но, как только заговорил о нем в штабе, Кондратюк вскипел. С трудом сдерживая себя, заявил:

— Не позволю разводить партизанщину. Пусть поболтается на учебном самолете, а когда поумнеет — видно будет.

Короче, Кондратюк и слышать не хотел о возвращении Завражнова на прежнюю должность. Но вскоре Кондратюк уехал в Москву, командующим армией назначили меня. Через несколько дней погиб командир отдельного 72-го разведывательного авиационного полка. Кем его заменить? [241] Тут я и вспомнил об «изгнаннике» Иване Завражнове.

— Согласны?— спросил его при встрече.

— Разведчиком? Да это же просто здорово! Я всю жизнь об этом мечтал, — просиял Иван Дмитриевич.

Так и стал Иван Завражнов командиром разведывательного полка. Здесь его ненасытная до опасностей натура развернулась во всю ширь. В самую ненастную погоду он уходил на задания и неизменно привозил исчерпывающие сведения о противнике.

Когда решалась судьба Рамушевского коридора, Иван Дмитриевич почти каждый день водил свою «пешку» над лесами и болотами Приильменья. Командующий Военно-Воздушными Силами наградил его орденом Александра Невского.

Весной 1943 года у нас на северо-западе наступило, как я уже сказал, временное затишье. Вдруг меня вызвал командующий фронтом. Когда все деловые вопросы были решены, И. С. Конев спросил:

— Что там у вас случилось с подполковником Завражновым? Мы его вызвали к 15 часам на Военный совет. Послушать и вам будет не лишне.

«Уж не натворил ли опять чего-нибудь Иван?—шевельнулась во мне тревога. — Ни с того ни с сего командующий фронтом вызывать бы его не стал».

Сижу, поглядываю на часы. На дворе дождь, молнии сверкают — 15 часов, а Завражнова нет. 15.10 — нет. Конев, подвинув к себе какую-то бумагу, говорит:

— Наверняка правильно тут о нем написано. Сразу видно — к порядку человек не приучен.

Член Военного совета фронта генерал-лейтенант Владимир Николаевич Богаткин, сидевший с Коневым рядом, промолчал, потом поднялся, отошел к окну и, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Ну и погодка...

В это время дверь открылась и на пороге выросла могучая фигура Завражнова. На нем не было ни сухой ниточки, под ногами тотчас же образовалась лужа воды.

— Разрешите?— вскинул он огромную ручищу к мокрому виску.

Конев кивнул головой.

Завражнов подошел к столу, засунул руку в карман [242] и долго извлекал оттуда вдвое сложенную измокшую летную книжку.

— Вот! — положил он ее на стол перед командующим.

Конев раскрыл книжку, расправил ладонью промокшие листки и углубился в содержание записей.

— Так, так, — вдруг заинтересовался он. — Значит, сведения об обороне противника на участке 34-й армии доставили вы?

Завражнов кивнул головой.

— И разведка аэродромов в Старой Руссе — ваша работа?

Завражнов снова кивнул головой.

Что не вылет, то подвиг. Подобревший Конев как бы между прочим сказал:

— А ведь на тебя, Завражнов, заявление к нам поступило. Будто сам на разведку не летаешь, прикрываешься славой подчиненных.

Завражнов недоуменно пожал плечами. Я вступился за командира полка:

— Это клевета, товарищ командующий.

— Ну, все ясно, — накрыл ладонью заявление Конев. — Теперь скажите, почему вы опоздали на 15 минут?

— В четырех километрах отсюда с машиной что-то стряслось. Мотор заглох. Я бросил ее и побежал, вот и... опоздал.

Конев нажал на столе кнопку. Вошел порученец.

— Сколько у нас в резерве машин?

— Четыре, товарищ командующий.

— Так вот, мое распоряжение — один из виллисов передать подполковнику Завражнову.

— Спасибо, товарищ командующий, — расчувствовался и даже покраснел от неожиданности Завражнов.

Погиб Завражнов 28 августа 1943 года. На обратном маршруте после выполнения задания его самолет зажали в клещи вражеские истребители и подбили.

До линии фронта оставалось еще далеко. Прерывисто дыша, Завражнов время от времени спрашивал по переговорному устройству штурмана:

— Вася, скоро линия фронта?

— Скоро, товарищ командир, скоро.

Штурман чувствовал: с командиром творится что-то неладное, но не смел его спросить об этом. А Завражнов, [243] смертельно раненный, с трудом уже управлял подбитой машиной, которая с каждой минутой теряла высоту.

Когда наконец миновали линию фронта, Завражнов, собрав остаток сил, выдохнул:

— Прыгайте. Все прыгайте. И прощайте... Штурман и стрелок оставили машину. Летчик, выбрав какую-то прогалину, все же посадил машину. Но вылезти из нее уже не смог. Когда осмотрели бездыханное тело Завражнова, поразились: вражеский снаряд вошел ему в грудь и разорвался уже на вылете, за спиной. Ровно через месяц, 28 сентября, в газетах был опубликован Указ Президиума Верховного Совета о присвоении Завражнову Ивану Дмитриевичу звания Героя Советского Союза. Но самого героя тогда уже не было в живых. [244]