На родине
Махачкала, 1941 год
Когда мы прибыли в Махачкалу — столицу Дагестанской АССР, нам стало больше известно о состоянии на фронтах. Для Родины настало самое критическое время. Все наши люди, как гражданские, так и военные, жили одной мыслью—остановить врага под Москвой и уничтожить его. В тылу обсуждали главную тему—что будет с Москвой, отдадим немцу или отстоим?
По сообщениям Совинформбюро не только вся страна, но и весь мир знал, что враг у ворот Москвы. В Москве работал Государственный Комитет Обороны. Рабочие Москвы работали по двенадцать—восемнадцать часов в сутки, обеспечивая войска, защищавшие Москву, оружием, боевой техникой, боеприпасами. Но угроза столице все нарастала.
Не выдержали нервы у Сталина, и он позвонил Жукову: «Вы уверены, что мы удержим Москву? Я спрашиваю у Вас это с болью в душе. Говорите честно, как коммунист». Жуков пишет: «Я ответил: Москву, безусловно, удержим».
Гитлеровские войска, несмотря на огромные потери, по-прежнему рвутся к Москве. Уже назначен день парада войск фюрера на Красной площади. Геббельс захлебывается в своих выступлениях, что скоро, совсем скоро падет Москва. Фюрер клянется ее затопить и сровнять с землей, чтобы он, Гитлер, никогда не слышал этого слова — Москва.
В связи с создавшимся тяжелым положением ГКО страны вводит осадное положение в Москве. Все жители столицы вышли на возведение оборонительных укреплений. Сломив сопротивление противника, наши войска перешли в наступление по всему фронту, а непобедимые, хваленые войска рейха потеряли 500 тысяч человек, 900 танков, 2500 орудий и много другой военной техники. Таких потерь, как под Москвой, гитлеровская хваленая военная машина с начала своих боевых действий по завоеванию Европы еще никогда не знала. В боях под Москвой проявился организаторский талант наших полководцев. Во главе стоял прославленный в боях у реки Халхин-Гол в 1939 году по уничтожению японских самураев Г. К. Жуков.
Разгром немцев под Москвой Красной Армией укрепил веру нашего многонационального народа в то, что победа будет за нами.
В этот момент, когда было тяжело, очень тяжело для. Родины, наш полк вернулся в страну, и как я уже писал, произвел посадку в Дагестанской АССР, в Махачкале. Аэродром расположен юго-восточнее города, примерно в пяти километрах с левой стороны. Западнее стоит сплошная гряда гор. Рядом с шоссе и аэродромом плещется Каспийское море. У всех приподнятое настроение,. наконец-то мы дома. К концу дня погода резко ухудшилась, со стороны моря на высоте примерно метров пятидесяти, обгоняя друг друга, мчатся с большой скоростью серо-белые рваные облака. Закачались телеграфные столбы, с завыванием загудели провода. Моментально Каспий потемнел. Ветер пронизывает до костей и бьет в лицо вперемешку с песком, мокрым снегом. В такую погоду ходить опасно, лучше закрыть голову курткой и переждать, когда немного ветер успокоится. Давно мы такую погоду не видели. Опоздай на час пришвартовывать на штопор самолеты, и беды не миновать. Как у нас говорят в таких случаях, человеческих жертв и разрушений нет, ни один самолет не сорван со штопоров. Вот только сорвало крышу с одного дома и снесло ураганом крышу дома, в котором разместился штаб полка, да недосчитались нескольких чехлов, которыми укрывали моторы самолетов. Их унесло в сторону гор. Это только кажется, что горы рядом,, до них минимум километров пятьдесят. Горы у подошвы в снегу, а их вершины голые. Наверное, там, на высоте, ветер не утихает.
Мы жили тут же, на территории рыбзавода, в больших деревянных домах. Рядом столовая у шоссе, перейдешь шоссе—аэродром. Восточнее аэродрома, километрах в пяти, стоит эстакада, уходящая километров на десять в море. Там добывают нефть. С утра и до позднего вечера туда и обратно мчатся бензовозы. На Каспии бурят и добывают с глубины нефть и газ. В таком сырье нуждаются в первую очередь механизированные части Красной Армии.
Время шло своим чередом. Мы простояли примерно месяц в Махачкале. В летную погоду в полку производились тренировочные полеты на «УТИ-4». Летали по кругу, уходили в зону выполнять фигуры высшего пилотажа. Самолет «УТИ-4» в полете очень чувствительная машина. С таким самолетом нельзя обращаться на «ты». По выполнению полетов, как по кругу, так и в зоне, он не сравним с «Чайкой» или У-2. Мотор у него «М-25»,-мощностью 100 лошадиных сил. В неофициальном разговоре главный инженер полка задал мне несколько вопросов по эксплуатации «УТИ-4». Я ответил без запинки. Он тут же объявил, чтобы я завтра утром вместе с мотористом Чмоной приготовил «УТИ» к полетам. Летчики будут производить тренировочные полеты. Одновременно он меня предупредил, что на днях в полк прилетит комиссия принимать зачеты у летчиков по тактике воздушного боя. Механиков будут проверять по эксплуатации и знанию материальной части самолета. Так я стал практически, как механик, обслуживать «УТИ» на полетах.
Рано утром, когда еще почти все спят, мы с Чмоной уже на стоянке расчехляем самолет, проверяем рули, соединения элеронов, шасси.
Чмона проверяет заправку: бензин и масло. Запускаю мотор, проверяю работу на всех режимах, осматриваю приборы. Самолет к полету готов, осталось убрать колодки и выруливай на Т. На завтрак уходили по очереди. Например, идет на полеты первая эскадрилья. Нам хорошо видно со стоянки, я завожу мотор и рулю на Т. Подрулил к летчикам, вылезаю из кабины, иду докладывать командиру эскадрильи, что самолет и мотор исправны. Командир первой эскадрильи капитан Новиков авиатор бывалый, в авиации состарился и поседел. Маленького роста, худощав, участник финской войны, награжден боевым орденом Красного Знамени. Характер спокойный. Он никогда не повышал свой голос на подчиненных. Его уважали, потому что он был уже не в одном воздушном бою, свой богатый опыт передавал подчиненным. В полетном журнале он не расписывался, а как приготовлен самолет к полетам проверял так—садил меня во вторую кабину и сам взлетал. Выполнял полет по коробочке, заходил на посадку, снижался почти до земли и тут же давал мотору обороты. Так он проверял работу материальной части самолета в воздухе вместе с тем, кто готовил самолет к полетам. По возрасту ему было около 60, ему надо было быть полковником, командовать не эскадрильей, а полком. Его вид подтверждал, что этот человек испытал много горя, прожил трагическую жизнь и не раз смотрел смерти в глаза.
Я поинтересовался подробно его биографией. Мне о нем рассказал штурман первой эскадрильи лейтенант Виктор Бородачев. Новиков был арестован в 1938 году в звании майора. В 1939 году его освободили, понизив в звании, и направили в Финляндию. Затем в наш полк— командиром эскадрильи. Так я познакомился с человеком кристально чистым и честным, а мою преданность авиации он видел и проверил с первых полетов.
После тренировки он мне разрешил отруливать «УТИ» на стоянку. Так я постепенно начал осваивать самолет—рулил от стоянки до ангара. При последующих полетах мне Виктор доверял ручку управления самолетом по кругу. Впоследствии меня летчики называли «штурманом УТИ-4». Самостоятельно мне не доверяли взлетать. Со всей последовательностью взлета и посадки меня знакомил Виктор. Время шло. Обстановка с каждым днем осложнялась и складывалась не в нашу пользу. Летчики, как это было раньше, рапорта на имя командования полка не писали, все чувствовали, что скоро полк вылетит на фронт. Ежедневные тренировки полетов «УТИ» стали такими: не выключая мотора, как можно быстрее заправляли бензином и маслом и опять в воздух. Такая нагрузка на мотор начала сказываться. Перед тем, как нам вылететь на фронт, из выхлопных патрубков периодически начал появляться дым. Это первые признаки того, что мотор требует регламентных работ, в первую очередь надо менять кольца. После полетов полоса нагара масла образовывалась До костыля.
Большая выпала нагрузка на «УТИ», не говоря уже о нас с Чмоной—рано утром подъём и до позднего вечера — как белки в колесе.
Перерывы в полетах бывают редко — при неблагоприятных метеоусловиях и тогда, когда садятся полки, которые летят на фронт. В Махачкале аэродром грунтовый, но как бы он ни был укатан, все равно от работы винтов сзади самолета поднимается столб пыли.
В один из дней повседневной летной работы полка мы увидели, что над аэродромом делает круг «дуглас». Мы поняли, что к нам пожаловало большое начальство, и мы не ошиблись. «Дуглас» прибыл из Баку, и в нем прилетела комиссия, которая будет принимать зачеты у личного состава полка.
Комиссия работала три дня. Новую материальную часть полк не изучал, так как имел на вооружении самолеты «Чайка». Летчики и техники с утра и до вечера сдавали зачеты. Сдал зачеты и я как техник самолета с оценкой «хорошо». Так я получил специальность военного техника.
Закончив принимать зачеты, комиссия улетела. Все мы почувствовали, что скоро, совсем скоро нас направят на фронт. Вот мы и начали гадать—то ли на Украину, то ли в Крым. А какая разница—фрицы везде, и на Украине, и в Крыму.
Трагический случай на аэродроме
Тренировочные полеты не прерывались и тогда, когда комиссия улетела в Баку.
Утром, как обычно, я выруливаю из стоянки на Т, где будет производить полеты третья эскадрилья. Оставив работать мотор на минимальных оборотах, я вылез из кабины и направился с докладом к командиру эскадрильи капитану Горобцу. Чмона помогает летчику застегнуть парашютные лямки. Внезапно мы обратили внимание на то, что к нам на бегу приближается рассыльный из штаба полка. Он под козырек докладывает капитану Горобцу, что командир полка получил радиограмму из Баку, чтобы полеты немедленно прекратили, так как в воздухе уже находится полк СБ, и он будет производить посадку в Махачкале. Я отрулил «УТИ» на стоянку. Над аэродромом со стороны моря на высоте примерно пятисот метров приближался к нам полк скоростных бомбардировщиков. Сделав круг над аэродромом, они звеньями начали производить посадку, отруливая на стоянку в сторону гор, которые видны западнее аэродрома. На аэродроме стоит сплошной гул. Разговаривать между собой было невозможно, мы закрывали уши и наблюдали за посадкой СБ. Произвело посадку последнее звено, отрулив в сторону красного флажка — это дежурный по аэродрому указывал место стоянки. Успокоились винты моторов последнего самолета, все смолкло. Но ненадолго. Через некоторое время послышался рев моторов автозаправщиков ГСМ, которые устремились к самолетам.
Летчики, размахивая планшетами, пошли в столовую, о чем-то оживленно между собой разговаривая. Вероятно, делились впечатлениями о полете.
Ушли к себе в полк и мы. После обеда летчики и техники СБ направились к своим самолетам, готовиться к дальнейшему полету. Мы остались возле столовой, чтобы посмотреть, как будет производить полк вылет. Почти одновременно заработали все моторы, установился такой гул, которого мы еще не слыхали. Это работали около семидесяти моторов на разных режимах. Кто взлетал, кто рулил на старт, а некоторые испытывали моторы на стоянках. Из столовой вышли наши летчики, техники, сотрудники БАО и даже официантки. Взлетевшие над аэродромом собрались поэскадрильно и ожидали в боевом строю вылета последнего звена третьей эскадрильи. Вырулив на старт у Т, летчики дают максимальные обороты моторам, держат самолеты на тормозах, затем ведущий отпускает тормоза, устремляется вперед. За ним следует левый ведомый и правый ведомый, приподняв хвостовое оперение в горизонтальное положение. Самолеты уже набрали скорость и вдруг перед самым отрывом от земли ведущий командир звена не выдерживает направления полета, вероятно, потерял ориентир, и резко уходит влево. Секунда, самолет врезается носом в землю с полными оборотами обоих моторов. Почти одновременно левый ведомый, не успев резко взять на себя штурвал, на большой скорости врезается в левый бок фюзеляжа ведущего. Оба самолета вспыхнули почти одновременно. Все мы устремились к месту, где полыхают в огромном пламени два СБ. Одновременно к небу поднялся огромный столб дыма. Метров пятьдесят мы не добежали и остановились. Помочь экипажам мы уже ничем не могли. От раскаленного воздуха у наших ног загорелась трава, а земля дышала горячим паром. Оба экипажа покинуть кабины не смогли, так как столкновение произошло почти одновременно.
У самолетов не были подвешены бомбы, а если бы они были, то трагедия могла окончиться еще большей потерей. Тут недалеко стояли наши «Чайки», дома, в которых мы жили. На месте, где горели СБ, в земле образовалась огромная воронка, заполненная до половины расплавленным дюралем. Долго стоял у нас на аэродроме запах горящего бензина и горящего дюраля. Слабо был оснащен БАО в то время. Была в нем одна санитарка, два фельдшера. А пожарных машин и вовсе не было. В других БАО — были, но в том, который обслуживал нас в Махачкале, не было. Да если бы и были противопожарные средства, они не смогли бы чем-нибудь помочь. Так, наверное, и осталось безымянным это место в Махачкале, где сгорели два экипажа СБ...
В этот же день, часа через два после ЧП, над аэродромом появился И-16. Сделав круг, стал заходить на посадку. А на аэродроме ни души. От увиденного, как горели СБ, от страха ли скрылся куда-то стартер. Но и летчик И-16 при посадке забыл выпустить шасси. По сторонам самолета взлетела земля. Самолет пробурил ВПП, как глиссер воду, на брюхе прополз метров сорок, затем, медленно подняв хвостовое оперение, воткнулся носом в землю. Через считанные секунды опустилось хвостовое оперение. Когда винт коснулся земли и летчик это увидел, он мгновенно выключил зажигание. Не выключи он зажигание, быть в тот день второму ЧП. Как тут не вспомнить поговорку, которая в то время была известна в авиации, что взлет опасен, полет приятен, а посадка сложна. Мы подошли к И-16. Не спеша открыл козырек летчик, вылез из кабины, отстегнул лямки парашюта, бросил на плоскость перчатки, снял шлем и крепко по-русски выругался. На его гимнастерке в петлицах были шпалы полковника.
И-16 снаружи больших повреждений не имел, вот только винт был изуродован. Самолет лежал без движения, как выброшенный на берег мертвый дельфин. Полковник распорядился, чтобы немедленно вызвали автомашину и освободили взлетно-посадочную полосу, а сам направился на место катастрофы двух СБ. Он несколько раз обошел воронку. То ходил, то останавливался и опять ходил и смотрел на расплавленный алюминий, скелеты самолетов, беспрерывно курил.
К нему явился командир полка старший лейтенант С. М. Петухов. Некоторое время между собой переговорили и направились в штаб.
Полковник прилетел из Баку, и как всем стало понятно, для расследования катастрофы, которая произошла во время взлета звена СБ.
Полеты в нашем полку не производились, был объявлен трехдневный траур. Захоронить в могилу экипажи мы не могли, так как на месте столкновения образовался страшный пожар, все превратились в пепел.
Жизнь глубокого тыла, какая ты разная
При отсутствии летной погоды мы часто ходили в город. Махачкала — город небольшой, дома деревянные, в основном, одноэтажные. Каменные дома можно посчитать по пальцам. Территория, где находился Дагестанский республиканский комитет ВКП(б), была обнесена высокой каменной стеной. Внутри, кругом территории, росли высокие деревья. Там стояли двухэтажные красивые дома. При входе у ворот нес службу часовой в форме НКВД. Народу в городе было мало, война забрала мужчин защищать Родину от фашистов. Часто местное радио передавало, что отличился в боях земляк-дагестанец Исса Александрович Плиев. Его кавалерийская бригада, которой он командовал, беспощадно громит и уничтожает немецко-фашистские войска. Забегая вперед, скажу, что закончил войну генерал Плиев дважды Героем Советского Союза, а за восточную операцию по ликвидации японских самураев удостоен звания Героя Монгольской Народной Республики. Его кавалеристы прославили себя в боях под Москвой, отстояли Сталинград, рубили шашками румын под Одессой, прославили себя, уничтожая фашистов в Белоруссии. Его портреты мы видели в Махачкале. Они были вывешены на центральной улице и в фойе Дома офицеров.
Когда наш полк стоял в Махачкале, он вошел в состав войск ПВО, в оперативное подчинение командованию Каспийской военной флотилии. С первого дня, как мы возвратились из Ирана, ежедневно на аэродроме дежурило одно звено «Чаек» с боевой задачей по охране воздушного пространства города.
Прошли три траурных дня после гибели экипажей СБ и тренировки на «УТИ-4» возобновились. С раннего утра и до захода солнца мой «УТИ» в воздухе. Летчики шлифуют технику пилотирования. Выпадали дни, когда «УТИ» за день производил до тридцати пяти — сорока посадок и взлетов. Бывало, что на ужин приходили в восемь—девять часов вечера. Иногда вечерами комиссар полка Кузьмичев организовывал поездки на полуторке в Дом офицеров. В то время в Махачкалу был эвакуирован Московский театр имени Моссовета, который ежедневно давал спектакль по пьесе К. М. Симонова «Парень из нашего города». Театр не отапливался, но зрителей было полно, как говорится, аншлаг. Зритель был одет в серые шинели, полушубки и морские черные бушлаты. В нелетную погоду, а также по воскресеньям мы посещали базар. Привоз продуктов был большой, а покупателей мало, горцы за бесценок отдавали дичь, сыр, солонину, лепешки, сало, много было вина собственного изготовления. Хозяин для пробы наливал полный стакан, после пробы неудобно было у него не купить, такой заведен обычай.
Молодых мужчин среди тех, кто торговал привезенным с гор продовольствием, не было. Торговали только старики, одетые в свою национальную одежду: на голове кубанка, черкеска с двумя рядами газырей на груди, красивый пояс с украшениями и обязательно кинжал. Они нас подзывали к себе, спрашивали, откуда мы, скоро ли закончится война, проклинали Гитлера. Их сыновья, такие же молодые, сильные и красивые, ушли на фронт. Мы им отвечали, что скоро улетим бить фашистов, они нас угощали вином и желали побыстрее разбить немцев. В следующее воскресенье мы раньше обычного возвращались из города домой — надо было пройти через территорию базара. Он был буквально запружен эвакуированными. Проходя через базар, мы увидели пустые прилавки. Рынок неузнаваем. Кое-где продавали из-под полы копченую рыбу и втридорога икру. Город заполнили эвакуированные из Одессы.
Буквально за день исчезли все продукты, вплоть до сухарей. В магазинах остались голые полки, цены подскочили так высоко, что купить ничего нельзя на наши гроши. У них, говорят жители Махачкалы, денег целые чемоданы. Не дожидаясь воскресенья, они подались в аулы, и, как саранча, начали закупать все оптом, не торгуясь. Так внезапно жители города оказались в тяжелом продовольственном затруднении, появились нищие. Те самые, из Одессы, не захотели защищать свой город, они его просто бросили на растерзание немцев. и румын, не забыв захватить с собой деньги и драгоценности. Но не у всех они были.
В городе стихийно начали появляться парикмахерские, зубные кабинеты, портновские мастерские. Торговля пополнилась незаменимыми кадрами. Эвакуированные начали появляться почти на каждой улице и просить подаяния для существования. Наша столовая находилась почти у дороги, ведущей в город. К нам стали ежедневно ходить люди, прося хоть что-нибудь: остатки обеда или ужина. Они держали в руках жестяные банки, предлагали в обмен свои вещи. Люди были худы, плохо одеты. Их вид говорил о том, что они много пережили горя. Особенно было жалко смотреть на детей. Среди нас ни одного не нашлось, который бы не отдал половину своего обеда или ужина ребенку, старушке.
Вместе с эвакуированными из Одессы прибежала половина джаза, который война застала на родине, их было человек сорок. Они оккупировали городскую танцплощадку со сценой и организовали в городе вечером танцы. Как бессовестно, как стыдно было с их стороны. Это тогда, когда Красная Армия, истекая кровью, отражает напор фашистских орд! За вход одного человека на танцплощадку пять рублей. Мы подошли к танцплощадке и посмотрели со стороны, что там происходит.
Заиграл джаз танго, пар пять начинают плавно качаться, из ихней бражки. Несмотря на знаменитую музыку, желающих потанцевать нет. Билетов за вход никаких нет—плати наличными. Кто-то со стороны крикнул, когда они перестали играть: «Почему не на фронте?» Они с испугом ответили, что все под бронью, они своей музыкой вдохновляют в тылу народ на трудовые подвиги во имя победы. Со второй группой джаза прославленный Утесов рванул от страха перед немцами на восток страны, по дороге они разбежались кто куда и растворились в народной массе. Сам Утесов опомнился только в Восточной Сибири, в городе Черемхово, где ходил с повязкой на голове, на которой было написано, что он заново формирует джаз. Он наш народ перед войной своими песнями, сиплым голосом призывал к бесстрашию и подвигам во имя Родины, а в жизни получилось так, что он оказался первый паникер.
Дней за пять до убытия на фронт к нам в общежитие прибыл со своей установкой киномеханик из Каспийской военной флотилии и показал нам фильм, который был недавно выпущен на экраны и среди людей наделал много шума. Он назывался «Музыкальная история», в главных ролях были заняты Сергей Лемешев и Зоя Федорова. Эти артисты пользовались у нашего народа огромной славой и любовью. Тут же, на берегу Каспийского моря, рядом с нашими домами, располагался рыбозавод. На нем работали в основном эвакуированные женщины и подростки лет по пятнадцать—шестнадцать, но в основном, женщины. Их привезли из Ленинградской области и города Ленинграда. Вид у всех был измученный, одежда изорвана, обувь разбита, у некоторых людей ноги были замотаны тряпками. Много встречалось и таких, кто ходил босиком. Все они работали на рыбозаводе. Женщины молча чистили и потрошили рыбу, солили ее, укладывали в деревянные бочки, забивали их и отправляли на автомашинах на вокзал, оттуда—на фронт для нужд Красной Армии. В то время был в ходу лозунг: «Все для фронта, все для победы!».
Другая партия разгружала подошедшую баржу, стоявшую в стороне, от берега метрах в тридцати. Вся работа выполнялась вручную, никаких транспортерных линий, никакой другой техники не было. Люди гуськом поднимались по сбитым наскоро доскам на баржу: кто нес рыбу на носилках, кто пытался проскочить на тачках. Работали все дружно, старательно. Рабочего люда было примерно 100 человек. Рыбу тут же выкладывали на длинные столы для очередной разделки и засолки. Всей этой группой командовал демобилизованный старшина. На вид ему было не более 25 лет, высокого роста, лицо бледное, на гимнастерке орден Отечественной войны и желтая нашивка — подтверждение тому, что он был тяжело ранен. Вместо левой руки у него под пояс заправлен пустой рукав. Чтобы закурить, он мастерски делал себе папиросу пальцами правой руки, коробку со спичками прижимал коленками, спичка в его руке моментально загоралась. Сколько времени он командует своим «батальоном» нам не известно, но хорошо видно, как он энергично размахивает единственной рукой, отдает беспрерывно свои указания. Голос он совсем потерял. Я представляю — побудь каждый день у берега, где ветер вышибает слезу из глаз, и ничего нет удивительного, можно потерять не только голос, но и последнее здоровье.
Весь год шли сотни и тысячи боев, то быстротечных, то упорных, на безымянных высотах, на околицах малых деревень, в лесах, на болотах, на нескошенных полях, на склонах балок, Яров, у паромных переправ. Такие бои шли у стен городов-героев Ленинграда, Одессы, Севастополя, на подступах к Москве и Туле, на берегах многочисленных рек. Эти бои разрушали главные корни гитлеровской стратегии молниеносной войны. Мы отступили на тысячу километров. Тянулись на восток эшелоны, везущие станки, машины, котлы, моторы, миллионы подушек, одеял, домашние вещи. Переживала неудачу не только Красная Армия, страдал и тыл. Это был год страданий и отступления, год разрухи. Трагическую картину я видел, когда эвакуированные с запада люди прибывали в Махачкалу. Их на переполненных эшелонах везли в закавказские наши республики. Сколько их в эшелоне, перечесть невозможно, они облепили вагоны, как пчелы соты в ульях, везде, куда ни посмотри, внутри вагонов под завязку. На крышах лежат и сидят вперемешку со своими вещами люди, а смельчаки приспособились на сцеплении между вагонами. Я подумал, что на такой подвиг способен только русский.
Я описал свои воспоминания, находясь далеко от фронта, в тылу, что я видел своими глазами и какую лепту я вносил во имя Победы, находясь на незаметной должности авиационного механика. Я отдавал свои силы и знания, чтобы летчики без задержек выполняли тренировочные полеты, готовя себя к воздушным предстоящим боям, и горжусь тем, что мой труд не пропал даром. Я впервые увидел, как наш народ в период войны переносит лишения и страдания, в Махачкале — это только в одном небольшом городе—и трудно представить и увидеть, что происходит в масштабе всей страны.