Глава вторая.

Заграница

Иран

Гитлеровская Германия перед тем, как напасть на Страну Советов, поставила под флаг фашизма такие страны, как Венгрия, Румыния, Финляндия, Италия. Вступление СССР в войну усилило консолидацию всех прогрессивных сил мира в борьбе против фашизма, оказало влияние на политику ведущих мировых держав. Правительство Великобритании и США 22—24 июня заявили о поддержке Советского Союза. В дальнейшем были заключены соглашения о совместных действиях и военно-экономическом сотрудничестве между СССР, США и Великобританией.

СССР и Англия в августе 1941 г. ввели свои войска в Иран, чтобы предотвратить возможность создания фашистских опорных баз на Ближнем Востоке. Этими мерами было положено начало созданию антигитлеровской коалиции. Советское правительство ввело войска ЗАКВО на территорию Ирана в составе 82 смешанной авиационной дивизии. (Словарь-справочник ВОВ, 1941— 1942, с. 144). Одним из подразделений этой дивизии был наш 84 истребительный авиационный полк. Мы находились в Нахичевани—это последний наш пограничный город. Рядом, рукой подать, чужая, неизвестная нам страна — Иран. Весь личный состав знал, что не сегодня, так завтра мы пересечем границу Союза ССР и будем за рубежом. Технический состав, начиная от моториста и кончая главным инженером, находился на стоянках самолетов, готовя их к боевому вылету. Летчики изучали карты местонахождения аэродромов, где и какие находятся города, какая местность, какие и где стоят сооружения, железнодорожные линии и т. д. Утром подошли автомашины. Мы погрузили штаб, инструмент, колодки, штопора, чехлы—все, что необходимо для обслуживания самолетов, и ждали команды начальника штаба о движении автомашин.

Летчики полка заняли боевую готовность № 1, все видели в своих кабинах, ожидая сигнала к вылету, техники стояли у консолей плоскостей и поддерживали их руками. По сигналу красной ракеты полк начал взлетать — звено за звеном. Возглавил первое звено Петухов.

Н» окраине Нахичевани находился госпиталь, гул моторов привлек внимание врачей, медсестер, санитаров— все они выскочили в белых халатах из своего госпитального здания и с любопытством смотрели, как взлетают самолеты. Полк на определенной дистанции—эскадрилья за эскадрильей — пересек воздушную границу СССР с Ираном. Все «Чайки» без единого ЧП произвели посадку на аэродрома в Тебризе северо-западнее иранской столицы Тегерана.

Скрылись из глаз на чужой территории наши «Чайки», а вместе с ними наши близкие друзья-летчики. Нами овладело чувство одиночества. Опустели стоянки, не слышно ни одного звука самолета, жизнь на аэродроме прекратилась. Пришел начальник штаба, и мы начали готовиться в путь.

Днем раньше наши скоростные бомбардировщики ЗАКВО сбросили листовки на пограничные города Ирана, в том числе и на столицу—Тегеран. В листовках говорилось, чтобы армия Ирана сложила свое оружие и не оказывала сопротивления Красной Армии, которая вступает на ее территорию как миролюбивая, дружеская армия надежного и верного соседа.

У Красной Армии цель на иранской земле одна— ликвидировать опорные базы фашистской Германии, которые размещаются здесь повсюду. Если бы мы не перешли иранскую границу и не обезопасили южные границы СССР, то получили бы нож в спину со стороны Германии, а ей бы сразу помогла это сделать Турция, которая держала на наших границах свою армию в полной боевой готовности.

При переходе границы войскам ЗАКВО оказали со-противление только иранские пограничные части, и то на отдельных участках. Сухопутные войска Ирана без боя ушли в горы. Летный состав, как я уже говорил, пересек границу на самолетах, а штаб и технический состав из Нахичевани выехали на автомашинах. Пограничную полосу проехали спокойно, она была открыта, кругом ни души. Пограничные посты брошены, вокруг валяются чугунные котлы, в которых готовили себе пищу пограничники, маленькие каменные печи, кучи хвороста, рассыпан рис. Там, где стояла палатка, остались торчать колья.

Мы выехали на дорогу, уходящую змейкой вверх, в сторону гор. Вскоре горы начали тянуться с левой стороны дороги. По узкой крутой дороге забрались высоко в горы. Попадись встречная автомашина — не разъехаться. Жара стоит изнуряющая. Передняя машина останавливается, за ней остальные. Шоферы бросаются к моторам, открывают пробки радиаторов, чтобы охладить воду, оттуда вместе с паром вырывается горячая вода. Вынужденная остановка с отдыхом. Все пропотели, покрылись серой пылью, выскакивают из кузовов, чтобы размять ноги. К краю дороги подойти страшно—внизу такая пропасть, что не видно конца и края. В бездонном ущелье, раскинув свои могучие крылья, парит огромный орел, высматривая себе добычу. Проезжали такие участки дороги, что баллоны наполовину утопали в серой пыли. После того, как наши автомашины остановились на аэродроме в Тебризе, нас было не узнать, на лицах, обмундировании, грузах лежал толстый слой пыли. Сразу же начали приводить себя в порядок. Разгрузили машины. Затем стали развозить по стоянкам самолетов оборудование и инструмент.

Штаб полка разместился в отдельном кирпичном здании. Наш новый аэродром был оборудован по последнему слову техники: взлетно-посадочная полоса покрыта толстыми- железобетонными плитами. Он может принимать все типы самолетов вплоть до тяжелых бомбардировщиков. По границам полосы установлены дренажные сливные колодцы, на крышках которых металлические решетки. Стоят на окраинах поля целые и невредимые ночные сигнальные огни, аэродром готов принимать самолеты и ночью.

Немецкая лживая пропаганда повлияла и на обслуживающий персонал аэродрома, он в панике и страхе перед Красной Армией бежал вместе с наземными войсками Ирана в горы.

Штаб полка начал размещаться в отдельном, построенном из коричневого туфа здании. Внутри в нем все осталось целым и невредимым: на стенах висят картины в восточном стиле, паркетные полы устланы коврами, в некоторых комнатах мягкая мебель. Для игры в бильярд отведена отдельная комната, посередине стоит стол, поверхность покрыта зеленым сукном, в пирамидах— бильярдные шары, кто умеет играть — подходи и играй. Такой комфорт на аэродроме у нас встретишь редко. На верху здания укреплен длинный металлический шест, на котором висит без воздуха черно-белая матерчатая «колбаса»—указатель направления ветра. Сейчас она висит вертикально, так как нет никакого ветра—полнейший штиль. Тут же рядом стоит здание, построенное из коричневого туфа—это спортзал, внутри образцовая чистота, на стенах укреплены шведские стенки, посередине—турники, брусья, спортивные кони, с потолка свисают на канатах кольца, внизу стопкой лежат маты. Все металлические части снарядов покрыты никелем.

В спортзале воздух был прохладным, так как в панике перед бегством забыли выключить вентиляцию. В таком прекрасном и оборудованном спортзале занимались физподготовкой только летчики иранских ВВС и командный состав. В центре городка расположен открытый бассейн с трехметровой вышкой. Чаша заполнена водой, но купаться нельзя, вода настолько горячая, что купаться можно только вечером. Стенки бассейна выложены разноцветной облицовочной плиткой. Быть ежедневно целый день на воздухе, где температура за плюс пятьдесят градусов,— такой зной выдержит не каждый, я без бассейна тяжело.

Обслуживающий персонал аэродрома жил в каменных казармах, сюда входила охрана самолетов и аэродрома, шоферы, заправщики ГСМ, укладчики парашютов, повара и рабочие столовой, то есть подсобная служба. Внутри казарм выложены из кирпича сплошные нары с возвышенностью у изголовья. Для хранения обуви и портянок в ногах выдолблены ниши. Стены казарм были из камня, а застекленные рамы располагались в потолке. Они могли подниматься и опускаться с помощью специального механизма. Но так как температура воздуха в это время достигала плюс пятидесяти градусов в тени, командование полка решило поставить палатки для жилья, а кто захочет, может жить в казармах. Но в основном все жили в палатках. От сильной жары и сухости вся земля в округе потрескалась, образовались щели глубиной до трех метров. Днем в них прятались ядовитые змеи. Вечером и ночью они выползали из своих укрытий в поисках пищи. Их находили убитыми возле столовой и продовольственных складов. Змеи были крупными, толщиной в руку, длиною от одного до полутора метров.

В первые дни пребывания в Иране наш полк на боевые задания не вылетал, молчали и наши соседи. Было слышно, как периодически техники и механики проверяют моторы. Они временами так газовали, как будто собирались взлететь. Иногда со стороны нашей границы прилетал и садился на аэродром связной ПО-2. Видимо, он вылетал из Нахичевани, доставляя в гарнизон почту, приказы, газеты. Летчики занимались в эскадрильях самоподготовкой, их назначали в наряды дежурить по полку и в столовой. Технический состав с раннего утра и до 11 дня, когда уже жара не давала работать, приводил в порядок моторы, самолеты, проверял работу отдельных агрегатов. Тут же оружейники регулировали щелчки пулеметов, прибористы занимались своим делом. Шла нормальная жизнь военной части, каждый находился на своем посту и честно выполнял свой долг перед Родиной. А вот дежурное звено «Чаек» с утра и до захода солнца находилось на стоянках по готовности № 2, когда летчик находится возле самолета. Они охраняли воздушное пространство как авиагарнизона, так и города Тебриза. Стоит дать сигнал из КП на вылет, и они тут же поднимутся в воздух. В одиннадцать часов все, кроме дежурного звена, с аэродрома уходят. Температура в это время резко поднимается. До металлической части самолета нельзя дотронуться—обожжешься. Акклиматизация проходила тяжело. У многих нестерпимо болела голова, появлялась рвота. Ночью невозможно было уснуть от духоты и укусов комаров, днем мучила жажда—хотелось пить и пить, организм требовал воды. Было такое состояние, будто бы мы давно потеряли вкус воды.

Через несколько дней утром было объявлено общее построение. Перед личным составом выступил начальник штаба старший лейтенант Гукасов. Он сообщил, что перед тем, как прийти частям Красной Армии в Иран, немецко-фашистские диверсанты отравили мышьяком все арыки и колодцы, поэтому с питьевой водой будет временно тяжело. Гукасов говорил о бдительности, о том, что мы находимся на чужой территории и должны задерживать и доставлять в штаб посторонних лиц, смотреть в оба.

С юго-восточной стороны аэродрома раскинулись виноградники, и первые дни мы могли утолять жажду только виноградом, который в ту пору достиг полной зрелости.

В трех километрах восточнее нашего аэродрома возле железнодорожной ветки Тебриз — Тегеран стоял полк скоростных бомбардировщиков (СБ), который входил в 72 смешанную авиационную дивизию, как и наш 84 ИАП(а). Соседи испытывали такую же потребность в воде и жажду, как и мы. Командование полков договорилось между собой о том, чтобы бомбардировщик сбросил на окраину нашего аэродрома одну пятисоткилограммовую авиабомбу. Весь личный состав нашего полка укрылся в каменных казармах во избежание несчастного случая. Взлетел СБ и сбросил около аэродрома авиабомбу. Заходила ходуном под ногами земля, СБ улетел на свой аэродром. Все мы повыскакивали из казарм. Мелкие осколки оставили на стенах казарм царапины, стекла в штабе и казармах от взрывной волны повылетали и полопались. Бойцы побежали смотреть воронку. Землю разворотило сильно. Воронка была метров десять в диаметре, глубиной около восьми метров. Быстро собрали ломы и лопаты, чтобы углубить воронку. Но не проработали и получаса, как со дна ее показалась светлая, холодная вода. Радости и восторгам не было предела. Таким простым методом мы добыли для своего существования драгоценную воду. Тут же для ее охраны был поставлен вооруженный красноармеец из БАО.

В Иран были переброшены и сухопутные войска. В Ростове-на-Дону, на знаменитом в то время заводе «Ростсельмаш», который выпускал сельскохозяйственные машины, работал друг моей юности Толя Збаровский. Он был призван в пограничные войска ЗАКВО и погиб в сентябре месяце 1941 года при форсировании горной и быстрой реки Араке. А какой Толя был хороший и добрый человек, знали многие на нашем заводе...

Охрана самолетов в первые дни осуществлялась техсоставом полка, в наряд ходили все, начиная от техника самолета. Через некоторое время эту охрану приняло на себя руководство БАО, а техсостав был полностью занят подготовкой самолетов к боевым вылетам. Неожиданно в районе аэродрома появилась крытая кибитка, запряженная одной лошадью, в сопровождении красноармейца из охраны аэродрома. В ней сидел кучер и два пассажира, на запятках четвертый держал в руках маленькую деревянную лестницу. Вся кибитка и кучер были покрыты толстым слоем серой пыли. Того, кто сидел сзади, вообще было трудно разглядеть—у него блестели только глаза и зубы. Кибитка подъехала к штабу и остановилась. Из штаба к ней подошло наше руководство. Все мы, кто был свободен от дежурства, тут же со всех сторон обступили кибитку. Человек, сидящий сзади, соскочил, как ошпаренный кипятком, подставил лестницу. Из кибитки вышел мужчина, за ним молодая женщина. Слуга, увидев нас, задрожал, как осиновый лист. Приехавшие не говорили по-русски, а мы не понимали их язык. Мужчина начал размахивать руками и показывать в сторону виноградников, а затем бил себя кулаком в грудь. Мы догадались, что он хозяин плантаций. На вид ему было лет пятьдесят, одет он был в шелковый халат, на голове белая, как снег, чалма, на обеих руках сверкали кольца. Жена была моложе его в два раза и тоже хорошо одета. Как мы догадались, он приехал посмотреть, целы ли его виноградники. Командование разрешило ему осмотр плантаций. Убедившись, что русские не повредили ни одной виноградной лозы, он умчался на своей кибитке в Тебриз. В знак благодарности на следующий день нам прислали огромный бочонок с красным вином десятилетней давности. Драгоценный груз на аэродром доставил тот парень, который сидел вчера на запятках кибитки. Он шел босиком впереди ишака, который тянул арбу с подарком от хозяина плантаций.

Я по-прежнему занимался своими служебными делами, неотлучно находясь на стоянках самолетов, проверял правильность записей выполненных регламентных работ. В отдельном журнале техники мне давали сведения о расходе каждым самолетом ГСМ.

Однажды подходит ко мне рассыльный по штабу и говорит, что меня вызывает командир полка старший лейтенант С. М. Петухов. Я доложил ему о своем прибытии, он мне говорит: «Возьми у главного инженера НПП-38, там есть права и обязанности механика самолета, ты их хорошо изучи, ты ведь заканчивал курсы авиационных механиков в 1940 году. Я решил сделать из тебя авиационного специалиста, а та работа, которую ты сейчас выполняешь, неплохая, но она не для тебя. Ты с авиацией знаком, я уверен, что эту специальность быстро освоишь, и мы приобретем для себя хорошего механика». Я без колебаний согласился. «Война,—продолжал он,—только началась и неизвестно, когда закончится. Специалисты для обслуживания самолетов всегда будут нужны. Я тебя хорошо знаю и уверен, что ты хорошо освоишь новую специальность. Создадим полковую комиссию и выдадим тебе удостоверение по полной форме. Я на тебя надеюсь, как на своего друга, ну а наша с тобою дружба, ты знаешь, зародилась еще до войны». Знали и мои товарищи, что я с ним до войны жил вместе в гостинице в Ереване, но панибратства среди нас не было, все было официально. При встрече мы обменивались дружескими взглядами и друг друга понимали, он мне сказал просто и понятно: «Петя, спорт придется забыть. То, что ты делал перед войной, научил нас плавать, за то тебе спасибо».

Я обратился к главному инженеру полка товарищу Блохину, он мне не дал договорить, опередил: «Я все обговорил о тебе с комполка и его предложение полностью поддерживаю. Но те обязанности, которые ты исполняешь сейчас, будешь исполнять и в дальнейшем. У тебя есть свободное время, ты его используй для изучения и освоения своей новой специальности. Если возникнут неясности, можешь обращаться ко мне в любое время. Специалистов нам неоткуда ждать, надо готовить своих и собственными силами. Нам надо поставить работу так, чтобы самолеты в любую минуту были в боевой готовности, а для этого надо иметь кадры». После беседы с главным я использовал каждый час, каждый день. Изучал новую специальность, стараясь оправдать доверие командования полка.

Не прошло и суток, как охрана задержала в районе аэродрома новых непрошенных гостей, на сей раз это были два немецких диверсанта, переодетые в иранских нищих.

Я почти ежедневно по своим служебным делам находился в штабе. Как-то начальник штаба позвал к себе в кабинет и сказал: «Я отправил рассыльного в город, к коменданту, когда он вернется—не знаю, а время доставки строевой записки начальнику авиагарнизона на исходе». После этих слов он вручил мне пакет, скрепленный сургучной печатью. «Вручишь его дежурному по гарнизону СБ, возьмешь расписку. А чтобы не было идти скучно, возьми с собой любого моториста. Оружие при себе имеешь?» Я ответил, что имею «ТТ».

Моим напарником стал моторист Чмона. Мы пересекли железнодорожную ветку и только подошли к штабу СБ, как нас остановил часовой. Спросил, кто мы и откуда и зачем к ним пожаловали, вызвал дежурного по гарнизону. Тот вскрыл пакет, расписался на конверте, и мы обратной дорогой зашагали к себе домой. В то время в строевых записках указывалось количество людей в полку, сколько в строю летчиков, техников, старшин, сержантов, рядовых, сколько больных. Какое количество самолетов, сколько находится в ремонте. Не знаю, как сейчас называется такой перечень, а раньше назывался «строевой запиской» батальона, полка, дивизии и т. д.

Пересекая железнодорожную ветку, увидели в пятидесяти метрах от себя двух иранских нищих, их лица были обращены в сторону наших «Чаек». Мы тут же присели возле арыка и продолжали наблюдать, куда они пойдут и чем будут заниматься. Вместо того, чтобы рвать и есть виноград, они все время украдкой оглядывались по сторонам, задерживая взгляды на аэродроме. Мы с Чмоной решили, что это не иранцы, несмотря на их одежду. Чтобы они не скрылись, мы решили к ним приблизиться. Затем я во весь голос прокричал: «Руки вверх!». На мою команду они не прореагировали и продолжали стоять. Тогда я без предупреждения выстрелил рядом с ними и тут же произвел второй выстрел вверх. После второго выстрела они оба, как по команде, подняли руки вверх, и так с поднятыми руками мы довели их до штаба. Когда мы их конвоировали мимо наших стоянок, к нам подходили наши товарищи и спрашивали, откуда мы добыли таких негодяев. «Не теряй зря время, Петя, гони их за виноградник, там их можно без суда и следствия шлепнуть». Я говорю: «На таких мерзавцев патронов жаль, мы их увезем в Тебриз и сдадим органам СМЕРШ. Из них вытряхнут весь гонор и расправятся по законам военного времени». Арестованные были остановлены возле штаба, к ним вышел комполка и начштаба; особист Мартынов лично обыскал задержанных, у одного извлек фотоаппарат, а другой добровольно выложил горсть порошков. Обоих заставили раздеться до пояса и смыть с лица и шеи коричневую краску. Оказалось, что никакие они не иранцы, а обыкновенные немецкие диверсанты. Тогда советскому народу уже было известно, что немцы истребляют наших бойцов и командиров, оказавшихся в окружении, здоровых мужчин и женщин отправляют в концлагеря, зверски убивают раненых. Ненависть к фашизму росла изо дня в день,. если бы я с Чмоной встретил таких мерзавцев на прифронтовом аэродроме, без колебаний бы их шлепнул.

На третий или четвертый день нашего пребывания на иранской земле к нам в полк пожаловал в сопровождении вооруженного солдата полковой комиссар из авиагарнизона. Он зашел в штаб, примерно минут тридцать разговаривал с руководством нашего полка, после чего было объявлено общее построение. Начштаба построил личный состав полка. В это время вышел из штаба полковой комиссар в сопровождении командира полка Петухова. Гукасов дал команду «Смирно!» и доложил комиссару, что полк по его приказанию построен. Раздалась команда «Вольно!». Строй потихоньку зашушукался, откуда он, кто такой, почему выстроили полк, что случилось, зря ведь не построят. Высказывались всякие догадки, но толком никто ничего не знал. Комиссар начал говорить спокойно и уверенно, строй замолк, установилась гробовая тишина. Говорил прежде всего о бдительности и воинской дисциплине, о том, что мы не Должны забывать, что находимся на чужой территории. О цели и задаче, которые выпали на долю войск ЗАКВО. Говорил также о том, чтобы ни рядовой, ни командир не запятнали свое высокое звание воина Красной Армии. Комиссар нам рассказал, что из их полка ушел в самовольную отлучку в город воентехник и до сих пор не вернулся. Это ЧП, и будет издан приказ по гарнизону, что с сегодняшнего дня в увольнение в город в одиночку ходить запрещено. Враг, как видите, не дремлет, и результаты налицо. В увольнение надо отлучаться группами по 4—5 человек, быть вооруженными, как .можно меньше вступать в разговоры с иранским населением. Свою речь комиссар закончил тем, что это ЧП в гарнизоне первое и, видимо, не последнее. Мы разошлись, но разговоры о воентехнике не умолкали дня два-три. Через несколько дней на одной из окраин Тебриза была найдена пилотка воентехника, но о нем самом ни слуху ни духу, он пропал без следа.

Я не сказал ни слова о нашем батальонном комиссаре Кузьмичеве. Летал он прекрасно, как на «Чайке», так и на «УТИ-4», пользовался заслуженным авторитетом среди личного состава. Это был скромный и отзывчивый человек, такие люди долго не уходят из памяти. Его из полка с первых дней войны временно отозвали в политотдел штаба ВВС ЗАКВО, обязанности комиссара были возложены на старшего политрука Якубовского, который был политруком третьей эскадрильи. Он впоследствии показал нам, на что способен, в мае 1942 года под Керчью.

Перед войной, когда мы еще стояли в Ереване, меня пригласил на полеты батальонный комиссар Кузьмичев. Я без колебаний согласился и сказал, что буду утром на старте.

Тренировочные полеты четвертая эскадрилья проводила на самолетах «УТИ-4». Ее командиром был старший лейтенант С. М. Петухов. Многие знали, что я с ним дружу, и мое появление на старте ни у кого удивления не вызвало. Ребята меня спросили, не летать ли я прибыл. Я сказал, что да, меня пригласил комиссар. Петухов говорит: «Придется немного подождать, комиссар в зоне». Через некоторое время произвел посадку «УТИ-4». Из первой кабины вылез комиссар, мы с ним поздоровались. Он говорит: «Немного отдохну, пока заправляют ГСМ самолет, и мы с тобой полетим». Ребята дали шлем. Я надел на плечи парашют, застегнул лямки, забрался во вторую кабину. Комиссар залез в первую, .мотор взревел, мы взлетели. Было слышно только, как работает мотор и свистит ветер. Внизу под нами был виден Ереван, квадратные маленькие дома, узкие улицы, автомашины, как спичечные коробки. Прибор показывал высоту 2000 метров, вдруг «УТИ» мгновенно делает ряд «мертвых петель», опять набирает высоту, переворачивается через крыло. Каскад фигур высшего пилотажа продолжался минут тридцать. «УТИ» теряет высоту, идет над городом, высота 500 метров. Все здания, улицы, трамваи видно, как на ладони. Заходим на аэродром, снижаемся до пятидесяти метров, комиссар дает мотору максимальные обороты, проносимся над полосой. Неожиданно он берет ручку управления «на себя». Самолет становится, как необъезженный конь на задние ноги, в вертикальное положение и свечкой стремится ввысь. Меня воздух так прижал к спинке, что я не только оторваться не могу, но и пошевелиться, такое состояние, что мою грудь прижала и не отпускает широкая доска. Самолет лег на левое крыло, начал постепенно терять высоту, зашел по «коробочке» и произвел посадку, зарулив к группе товарищей, наблюдавших за полетом. Как только комиссар выключил мотор, все побежали к самолету, чтобы меня за руки и ноги вынуть из кабины, и посмотреть на мое состояние. Кузьмичев отстегнул лямки парашюта и вылез из кабины. Одновременно с ним самостоятельно это проделал и я. Все меня обступили и начали задавать вопросы, как я себя чувствую, пойду ли еще на полеты. В это время подошел комиссар, молча пожал мне руку и произнес только одно слово— «молодец». Так я познакомился с комиссаром полка. Все думали, что после такого полета я выползу из самолета и упаду, они не учли одного, что я от природы обладал силой и выносливостью. А главное — постоянные тренировки, ведь на турнике я ежедневно крутил «солнце» и другие фигуры высшего пилотажа по гимнастике, а из всех летчиков этого сделать на турнике не мог никто.

Но вернемся в первый год войны. Иран. После ЧП, которое произошло с воентехником в полку СБ, охрана самолетов и помещений, где жил личный состав полка, была усилена, особенно в ночное время. В результате этого в районе аэродрома больше не появлялись неожиданные гости. Во время войны был заведен порядок— зачитывать перед личным составом руководящие приказы Ставки Верховного Главнокомандующего. В приказах говорилось о том, где происходили ожесточенные бои, какие города оставили или взяли войска Красной Армии, какие отличились соединения, наши потери, потери фашистов, повышение в должности или перемещение с одного места на другое командующих и другие вопросы, связанные с. укреплением кадров. Чтение таких приказов как правило проводили начальники штабов или их заместители. Нам такие приказы читал Гукасов.

Однажды он зачитал приказ по полку о том, что за бдительность и добросовестную службу, проявленную при задержании опасных преступников, объявить благодарность мне и мотористу Чмоне. Мы с гордостью ответили: «Служим Советскому Союзу!»

Вскоре был получен приказ о групповом увольнении. Нам, группе из пяти человек, разрешили уйти в Тебриз.

Перед уходом с нами провели инструктаж о поведении воина Красной Армии. В одиночку никуда не отлучаться, в контакт с населением не вступать. В Тебризе много осевших белоэмигрантов. Тысячи русских, армянских, грузинских и азербайджанских беженцев 1919 года.

Город Тебриз стоял севернее аэродрома на расстоянии примерно двух километров. Окраины его застроены низкими домиками из глины. Страна чужая, и город незнаком. Идем первыми, что нас ожидает, никто не знает, но посмотреть со стороны, как живут незнакомые люди — это всегда интересно. В народе говорят — лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Не только я один мечтал посмотреть на людей и город, об этом говорили и думали с первых дней все. Какое будет знакомство, такое останется и воспоминание. Останемся мы после войны живыми, вспомним сентябрь 1941 года и будем с гордостью и радостью рассказывать родным, как были в Иране, что видели, что пережили. Это— история, а историю из жизни вычеркнуть невозможно. Когда мы подошли к окраинам города, на нас смотрели с обеих сторон улицы сотни слепых мазанок, построенных из глины и соломы, крыши у всех плоские, окон не видать, видимо, они у них смотрят вовнутрь двора. Все они стояли в ряд, как молчаливые нищие. Не слыхать человеческой речи, вокруг все тихо, такое ощущение, что люди вымерли, собаки и те молчат. Удивляясь безлюдности улиц, продолжали двигаться к центру города. Центральная улица тоже безлюдна, дома на ней, в основном, одноэтажные, из коричневого туфа, ставни окон закрыты, закрыты и двери. На дверях магазинов замки. На узкоколейке стоит трамвай «конка», ни лошади, ни хозяина нет. У себя на Родине редко кто помнит такой вид транспорта. Мы прошли до конца улицы. С левой стороны стоит мечеть, которая тоже закрыта. Было ощущение, что весь город вымер. Не встретив ни одного живого человека, мы вернулись из увольнения к себе в часть. На вопросы товарищей, что мы видели, отвечали, что нам никто не повстречался, город, видимо, перед нашим вступлением в Иран весь эвакуировался.

По своим служебным обязанностям я подчинялся непосредственно главному инженеру полка т. Блохину и находился все время на стоянках самолетов, числился в звене управления. Техником звена управления был старший техник-лейтенант Володя Гурченко. На аэродроме в Тебризе стояли два ангара, выстроенные из дюралюминия. Вдвоем с Володей решили их осмотреть. В одном из них стояли вышедшие из строя английские «харрикейны» без винтов, в другом ангаре стояли у стенок несколько тоже английских самолетов типа «хавелан». Без разрешения главного инженера мы проникали несколько раз вовнутрь ангара и знакомились с мотором самолета, по очереди залезали в кабину, изучая, где какая кнопка и рычаг, постепенно освоили запуск мотора и поочередно посреди ангара рулили из одного конца в другой. Самолет «хавелан» напоминает наш «УТИ», но он длиннее и ниже ростом, двухместный, мотор имеет 8 цилиндров, винт трехлопастной, металлический, скорость развивает до 240 км/час. Через несколько дней мы освоили запуск мотора и рулежку самолета, но как мы ни скрывались, о наших проделках стало известно главному инженеру. Он нас обоих вызвал в штаб и за самовольные действия нам хорошо «промыл мозги». Дошло это и до комполка, он решил вместе с нами посмотреть эти самолеты. Сел в кабину, его Володя ознакомил с запуском мотора, он тут же несколько раз в ангаре порулил, мы ему доказывали, что этот самолет полку необходим, его можно использовать для оперативной связи, в конце концов можно и летчиков с ним познакомить. Петухов решил, что без его приказа из ангара не выруливать и полет на нем не производить, у нас время есть, мы решим, что с ним делать. На этом закончилось знакомство командира с «хавеланом», но мы вечерами продолжали детально знакомиться со всеми агрегатами работы «хавелана».

По нашей просьбе Петухов разрешил Володе произвести несколько тренировочных полетов по кругу, я свое место занял во второй кабине. Тренировка наша внезапно началась и также внезапно окончилась. Отрулив в ангар «хавелан», больше мы к нему не подходили до тех пор, пока не узнали, что скоро мы будем возвращаться на Родину.

В первые дни нашего пребывания в Иране произошло еще одно запоминающееся событие. Неожиданно в разгар рабочего дня из штаба поступило распоряжение срочно построить с личными вещами личный состав. Никто не знал причину такого внезапного построения, пока бежали, строились думали-гадали, что случилось. Толком никто не знал, какое-то ЧП или перелетаем в другой город, или возвращаемся на Родину? Полк был построек по всем правилам, впереди штабисты, они строились первый раз, за ними—звено управления, ну и дальше, по порядку номеров, эскадрильи. Впереди стояли комэски, замполиты, адъютанты эскадрилий. У каждого почти в руках чемодан или вещмешок, такой у всех вид, будто собрались делать марш-бросок. Со стороны это выглядело довольно смешно. Из штаба вышли Якубовский и особист Мартынов. Они быстрыми шагами приближались к строю. Подойдя к штабистам, они начали у каждого рыться в личных вещах и выворачивать карманы. Перед этим, не сказав никому ни слова, начали изымать у каждого советские деньги. Все были ошарашены таким поворотом событий. Иначе, как произвол, расценить это было невозможно. Как только они произвели осмотр у последнего писаря и отобрали у него советские деньги, из штаба к нам направились комполка и начштаба. Не доходя до строя метров десять, Петухов скомандовал: «Прекратить обыск!». Видимо, на то, что делали Якубовский и Мартынов со своими однокашниками, было смотреть со стороны противно. Слово перед полком взял Гукасов, он конкретно изложил причину изъятия у нас денег. Советские деньги не должны попасть в руки торгашей-иранцев. После этого он взял у одного из нас чемодан, поставил его перед строем, положил лист бумаги с ручкой и объявил, пусть каждый по порядку подойдет, запишет свою фамилию и укажет, какую сумму денег он сдает. После этого нужно расписаться. Математика простая и не надо трясти личные вещи, выворачивать карманы. Он первым выложил свои деньги на чемодан и расписался на листе бумаги. Видя, в какую неприятную ситуацию попали, Якубовский и Мартынов, опустив головы, быстрым шагом удалились в помещение штаба. Коротко можно сказать так: если вы будете в городе и приобретете ту или иную вещь и расплатитесь нашей десяткой, а на ней портрет В. И. Ленина, торговец все бросает и мчится в банк, где ему меняют десятку на золото, получается так, что наше государство терпит убыток от своих же граждан. После этого нам всем выдавали зарплату иранскими деньгами — «туманами». Поведение Якубовского и Мартынова всех нас возмутило, они перед строем полка унизили и опозорили себя. Был ли у них авторитет перед подчиненными, я не знаю, но если был, то был фальшивым, а сдали ли они советские деньги, это осталось для нас тайной.

Прошло несколько дней и мы тремя группами по пять человек пошли в увольнение. Тебриз был по-прежнему безлюден, но попадались редкие прохожие, завидев издали русских, они быстрыми шагами удалялись и все время оглядывались. Мы думали, что случилось, почему от нас убегают и боятся нас иранцы? Произвола никакого к ним со стороны военнослужащих Красной Армии нет, дебоша, насилий по отношению к населению никто себе не позволял. Страх перед нами оставался для нас загадкой. Вдруг из переулка навстречу нам идет взвод наших военных музыкантов. Перед тем, как сюда прибыть, они начистили трубы, которые сверкают так, что смотреть на них приятно. Командовал музыкантами старшина. Музыканты все выглядели браво: чистые воротнички, новое обмундирование, сапоги от крема горят, лица у всех веселые. Мы подумали, что старшина службу знает, такие ребята честь и совесть воина Красной Армии не опозорят, они понимают, что на них смотрят не только недруги, но и мирные жители. Музыканты остановились посередине центральной улицы, продули свои трубы, и грянула, как гром среди ясного неба, музыка. Они заиграли знаменитую в то время «Катюшу». И тут на наших глазах произошло чудо — стали открываться ставни окон, двери домов, нараспашку открывались магазины; улица начала заполняться народом, который со всех сторон окружал музыкантов. Появился полицейский очень высокого роста в темных очках, в крагах с медными пистонами. Люди смотрят с любопытством, но чувствуется, что они нас еще побаиваются, Мужчины, женщины всех возрастов с интересом наблюдают, как наши ребята сменяют одну на другую песни и без устали играют, Маленькие ребятишки подошли к музыкантам вплотную и украдкой трогают руками обмундирование, весело улыбаются. Они не говорят по-русски, мы — по персидски, но стали обмениваться взглядами и жестами рук. Они были удивлены поведением русских, тем, что они никого не трогают и миролюбивы. В стороне стояла группа наших солдат, от них мы узнали, что перед тем, как войти в Иран частям Красной Армии, немецко-фашистские разведчики и диверсанты вели среди населения пропаганду о том, что скоро Иран оккупирует Красная Армия, присоединит его к закавказским республикам, всех мужчин угонят в Россию осваивать Сибирь, а всех женщин поместят в гаремы. Поэтому и были пустыми города. Население в страхе укрылось в своих убежищах, а часть ушла с иранской армией в горы. Но музыка оживила город, вскоре появилась наша девушка-регулировщица, встала посреди улицы и руководила движением. Иранцы с интересом смотрели, как она четко поворачивалась, указывая флажком свободный путь для движения. Появились наши военные автомобили, город возвращался к нормальной жизни. На одной из улиц мы встретили наш конвой, который, держа винтовки наперевес, вел группу немецких диверсантов. Те держались непринужденно, громко смеялись, по-видимому, не чувствуя себя пленными, на нас смотрели с презрением. Из переулка внезапно появилась закамуфлированная под зеленый цвет «эмка». Конвой остановил пленных. Машина резко затормозила. Из нее вышли двое военных в форме НКВД, у одного на голубых петлицах сидели по три шпалы, у второго было по две шпалы. У первого на груди была видна медаль «XX лет РККА». Они приказали старшему конвоя вести пленных за город. «Эмка» пошла впереди них. Мы смотрели вслед уходящим пленным до тех пор, пока они не скрылись за поворотом. За конвоем бросились человек 20 любопытных иранцев, посмотреть, что произойдет с ними дальше. Но слова старшего так подействовали, что они все разбежались в разные стороны. Наш интерес был вызван тем, что мы впервые увидели группу немцев. Примерно через полчаса до нас дошли три отдаленных винтовочных залпа. Ежедневно под видом туристов в Иран, а также в город Тебриз прибывали из Германии тайные агенты. Они вели против частей Красной Армии подрывную работу. Немецкие шпионы и диверсанты настойчиво распространяли всевозможные провокационные слухи. В общем, велась напряженная идеологическая борьба. Жители Тебриза убедились, что русские иранский народ не притесняют, относятся к нему дружелюбно. До нас доходили вечерами звуки нашего военного оркестра, который играл на центральной улице, собирая много народа. Работали все частные заведения, духаны, шашлычные, рестораны. Жизнь в городе шла своим чередом. По-прежнему много собиралось народу возле нашей регулировщицы. Они восхищались тем, как четко она руководит движением автомашин, окружали толпой наш духовой оркестр. Лживая немецкая пропаганда лопнула, как мыльный пузырь. О провокационных действиях немцев нам стало известно из приказов военного коменданта города Тебриза, который зачитывался перед строем полка начальником штаба.

Политинформации с нами начали проводить ежедневно, как правило, после завтрака. Обязательно в первую очередь зачитывалась передовая, а после сообщения Сов-информбюро, отдельные боевые эпизоды наших войск. Но тревога за судьбу Родины у каждого из нас с каждым днем становилась все сильнее. Наши войска, несмотря на героическую стойкость и самопожертвование, в упорных боях оставили Вязьму, а несколько армий оказались в окружении. Гитлеровцы, неся большие потери, упорно рвутся к Москве.

Возвращаясь из очередного увольнения, мы решили посмотреть вокзал. На дороге по-прежнему сплошная пыль, жара стоит ужасная. Все трудности с изменением климата мы переносили относительно легко, так как были молоды.

Не доходя до здания вокзала, увидели — прямо на железнодорожных путях лежит огромная куча риса, его охранял наш красноармеец. Мы подошли поближе, рис белый, чистый, возьмешь его в горсть, каждая рисинка почти просвечивается насквозь. Такого чистого риса мы еще не видели. Мы подошли к земляку, поздоровались,закурили, обменялись последними известиями о том, где находятся наши войска и в какой они оказались ситуации. Поинтересовались, откуда взялся рис. Солдат нам сообщил, что риса было пять вагонов. Во время перестрелки с иранскими войсками задержали десять человек диверсантов, которые пытались облить бензином и сжечь вагоны, а если не удастся сжечь, то обязательно отравить рис, чтобы он не попал в руки русским. Но это сделать им не удалось.

Персидский базар

Выбрав свободное от дежурства время, решили посетить в Тебризе персидский базар. Собрались группой человек шесть и обратились с просьбой к начальнику штаба. Просьбу нашу он удовлетворил. На следующий день мы прослушали очередную политинформацию, какие и где идут ожесточенные бои. Сведения были тревожными. Газеты мы получали с большим опозданием, так как причина была одна—идет война. Немец занял Донбасс, Украину, рвется овладеть Доном и Кавказом. Фашисты стоят у стен Ленинграда. После упорных кровопролитных боев наши войска оставили Витебск и Смоленск, осложнилась обстановка и на юге страны, враг угрожает Мелитополю и Запорожью. Идут бои днем и ночью. Обстановка в стране тревожная. Из газет нам было известно, что ежедневно появляются новые направления, не успеешь привыкнуть к Великолукскому, как появляется Орловское. В общем, направления ежедневно росли, как сорная трава. Для того, чтобы спасти колыбель Революции—Ленинград, Ставка решила направить туда Г. К. Жукова, а командующего Ленинградским фронтом, конника гражданской войны Ворошилова назначили готовить резервы для фронтов. Сабля Ворошилова себя не оправдала, сейчас идет война моторов. Он много в Ленинграде наломал дров, загубил честных и преданных Родине сыновей. О его бездарном руководстве много написано, повторяться не буду. Людям моего поколения об этом хорошо известно. Другим—из романа А. Чаковского «Блокада».

Итак, политинформация прослушана. Мы привели себя и свое обмундирование в порядок. Получили увольнительные и направились своим ходом в город. Подошли к окраинам. На нас уже не впервой смотрели стены без окон и дверей. Вдоль улицы мы не увидели ни одного дерева. Куда ни посмотри—пыль до колена, все мы моментально посерели. Но центральная улица была набита до отказа народом. Нам попадались красноармейцы, также уволенные в город, танкисты, артиллеристы, пехотинцы, связисты, представители родов войск, которые расквартированы в Тебризе и на его окраинах. Народ нас не боялся, обстановка была иной, не то, что первый раз. Иранцы были одеты в основном бедно. Мужчины и женщины шли босиком. Богатый люд попадался редко, а если и встречался, то обязательно на извозчике. Все магазины пооткрывались, открылись также и различные кустарные лавки. В городе идет бойкая торговля разнообразными товарами. Демонстрируют свое умение портные. Если вы пожелаете заказать себе военный или гражданский костюм, вам его сошьют за 3 часа, но за работу и материал сдерут много туманов. Тут же сидят на корточках бородатые мужчины, дожидаясь своей очереди к парикмахерам. На табуретках сидят мыльные головы, их бреют наголо, стригут волосы. Ребятишки собирают волосы, уносят в железные ящики и сжигают. Витрины магазинов завалены овощами, фруктами и восточными сладостями. Пастила осыпана белой пудрой, халва с орехами, инжир, янтарного цвета прозрачный урюк, крупный черный виноград и белый продолговатый, который называется «дамскими пальчиками». Очередей никаких. Покупай и кушай, что твоей душе захочется, имей только туманы. Никто никуда не спешит, живут своей мирной жизнью. В Тебризе нет тех больших заводов и фабрик, как у нас в России. Здесь хозяин—частник, в его руках все, начиная от лавашей и кончая виноградными плантациями. На улице под шатрами сидят седые мастера, головы повязаны белыми чалмами. Из-под их умелых рук выходят фигурные из серебра и меди красивые кувшины, расписные для фруктов блюда, дамские красивые браслеты, усыпанные Драгоценными камнями, латунные кольца, домашняя утварь, вплоть до серебряных ложек. Мы видели и таких мастеров, в руках которых рождались блестящие полуметровые кинжалы, ножны которых были осыпаны мелким серебром и позолотой. При виде русских они нас уговаривали купить на память об Иране драгоценный кинжал. Такие кинжалы служат персам верой и правдой в горах. Как выразился в своем стихотворении наш замечательный поэт М. Ю. Лермонтов:

Люблю тебя, булатный мои кинжал.

Товарищ светлый и холодный,

Задумчивый грузин на месть тебя ковал,

В неравный бой точил тебя иранец.

Седые персы нас уговаривали купить поясной ремень, украшенный всевозможными серебряными наборами. На каждом шагу горы красивых восточных тюбетеек. От продавцов отбоя не было. Подходили к нам и эмигранты, среди которых были русские, армяне, грузины, азербайджанцы, евреи — искатели легкой жизни. Судьба их забросила в Персию в 1919 году. В прошлом многие из них белые офицеры, осевшие недалеко от русской границы в надежде, что когда-нибудь власть в России изменится и они вернутся на Родину.

Сейчас они работают швейцарами, официантами в ресторанах, подметалами и вышибалами в духанах, извозчиками, парикмахерами. Дети их тут же на улице сидят на низких деревянных ящиках и умоляют прохожих почистить у них. обувь. Мы спрашивали, ходят ли в школу, но они крутят головами, нашего языка многие из них не знают. За обучение надо платить туманы, а туманов даже на питание не хватает, об учении и мысли быть не может. У кого были сбережения — они их давно промотали. Молодые девицы, размалеванные косметикой, продают свою молодость за туманы. Хозяин кабаре на их несчастной судьбе наживает немалый капитал. Подходили к нам и такие, у которых стояли слезы в глазах. Они каялись, что бросили Родину, вспоминали свою молодость, родных, которые остались в России. Ведь как ни хорошо в гостях, как гласит русская поговорка, а дома лучше. Они нам рассказывали, как обращались в советское посольство в Тегеране с просьбой вернуться на Родину. Ответ был один для всех—мы вам дадим визы возвратиться домой, но вас сразу отправят искупать свою вину в Сибирь, но Сибирь—край суровый и жестокий, оттуда не все возвращаются живыми. Были и такие, которые смотрели на нас с ненавистью и злобой. Для них мы, солдаты Красной Армии, были врагами даже сейчас, когда над нашей общей Родиной нависла смертельная опасность. Я рассказал о том, что мы видели при встрече и какое впечатление на нас произвели люди чужой, не нашей страны. Кто был в то время в Иране, должен помнить, как продавали часы на вес, как у нас сахар и муку. Полкилограмма стоят 5 туманов, по нашим деньгам примерно 15 рублей. Такие ручные часы были завезены из Англии и выпускались фирмой БОБА. Как стало известно позже, часы будут идти не более пяти дней. После чего они останавливаются, в ремонт их никто не берет. Можно закрывать глаза и выбрасывать на все четыре стороны. Это штамповка. Вот такой был простой обман иранцев со стороны богатой и передовой в то время капиталистической страны, как Англия.

Можно привести и такой случай из истории Великой Отечественной войны. Правительство СССР в первые месяцы войны остро нуждалось в боевых истребителях и закупило в Англии большую партию «харрикейнов». Наши летчики впоследствии их прозвали «горбатыми». А расплачивалась наша Родина в то тяжелое время золотом.

В сентябре 1942 года, когда остатки нашего 13 ИАП прибыли в Арзамас, этих «горбатых» «харрикейнов» на аэродроме были сотни. Чтобы овладеть техникой пилотирования этого самолета, летчику нужно проверить его в зоне и не один раз произвести несколько взлетов и посадок. Стоит летчику допустить малейшую оплошность при взлете или посадке, коснуться винтом земли, лопасть превращается в мелкие осколки, потому что они деревянные. Запасных винтов нет. Самолет на буксире автомашина отвезет в, овраг. Там им отвели кладбище. Горбатых английских «харрикейнов» я и мои товарищи не видели на фронтах войны. В запасных авиационных полках в тылу нашей Родины они позорно и бесславно окончили свой путь. Их проклинали летчики-фронтовики, потому что у них нет скорости, отсутствует маневренность, слабый огонь. После окончания войны страна кормила ими мартеновские печи, превращая их в металл, в котором остро нуждалась.

А вот американцы—наши союзники по антигитлеровской коалиции себя так не опозорили, как англичане. Американский истребитель «кобра», по словам наших летчиков, показал себя в воздушных боях в небе России с немецкими «фокке-вульфами» превосходно — большая скорость, оснащен мощным огнем, в храповике винта установлена пушка, в обеих плоскостях по два крупнокалиберных пулемета, непробиваемый колпак летчика и бронированная спинка кабины. Не случайно наш прославленный летчик Александр Покрышкин в заключительном периоде войны уничтожал асов Геринга на «кобре».

Мы двинулись дальше. Вдоль улицы, с левой стороны, стоит высокая мечеть, выложенная из кирпича, наверху огорожена металлической решеткой площадка. На площадке стоит мулла, одетый в цветной халат. На голове, как папаха—белая чалма. Он держит ладони рук у лица, кланяется до пояса и что-то протяжно поет. Слов мы его не понимаем, прохожие персы останавливаются и так же, как он, сложив руки лодочкой у лица, кланяются до пояса. Мы решили, что тот, который вверху, молится своему богу Аллаху. Прошли метров пятьдесят и почти уперлись в большое каменное здание, построенное из коричневого кирпича, также уходящее конусом вверх. Внизу, три метра от земли, установлены большие оконные рамы, наполовину приоткрытые для проветривания помещения. Пока мы осматривали снаружи здание, мимо нас прошагал огромного роста перс, неся на плечах в овечьем бурдюке воду. Он опустил свою ношу у входа и начал бойко торговать водой. С правой стороны раскинулись в ряд чайханы. Под цветастыми шатрами, на красивых персидских коврах, поджав под себя калачиком ноги, с длинными белыми бородами, сидят старики-персы. Они пьют из красивых пиал маленькими глотками зеленый чай, утоляют жажду и тихо ведут беседу. Тут же, почти рядом с чайханами, построен из досок крытый базар. Мы увидели длинные деревянные прилавки, на них расстилается овощной базар всеми запахами, красками и ароматами щедрого лета. Красные пирамиды помидоров сменяют фиолетовые, отполированные солнцем бока баклажанов, зеленые огурцы, перец. Воздух вокруг напоен приятными запахами восточных пряностей и трав. Виноград, арбузы, свежие и сушеные дыни лежали на земле навалом. Народ возмущался, ругал продавцов за высокие цены. Мужчины-продавцы свое несогласие выражали взмахами обеих рук снизу вверх, как наши грузины или армяне. Мы вошли в помещение, где расположен вещевой рынок. Народу полным-полно. Такое ощущение, что сюда пришли все жители Тебриза. По обе стороны, у стен лежат на прилавках горы рулонов всевозможных цветов и оттенков китайского и индийского шелка высшего качества. У Ирана своего такого шелка нет, этот товар проделал путь немалый, из Китая и Индии, с верблюжьими караванами. Тут же лежат рулоны бостона, коверкота, шевиота. О качестве не говорят. Подходят знатоки, чтобы купить, но перед этим выдергивают из материала нитку, тут же ее поджигают, если пепел скручивается — качество отменное. Идет торг. Сколько покупатель метров купит—соответственно и будет скидка. Умеют иранцы покупать товар, а также и продавать. Но такой товар купить не каждый может, цены кусаются. Всех цветов, на любой вкус, висят шелковые, бархатные халаты. Что твоей душе угодно — покупай. Много от тебя не требуется, только одно—туманы. Сложенные столбиком, искусно расшитые золотой и серебряной нитью, тюбетейки. Рядом продается мягкая, из черной и желтой кожи, мужская и женская обувь, много мягких тапочек. Мы прошли в конец помещения. Тут жарились из баранины на длинных шампурах шашлыки вперемешку с помидорами и луком, с восточными приправами. Приятный запах кружит голову. Рядами стоят большие бочки с красным вином собственного изготовления. Для пробы хозяин наливает полный стакан. Такой вкуснятины грех не отведать. Весь этот торг сопровождался под звуки зурны персидскими напевами. Тут же, предлагая себя, прохаживаются молодые персиянки в красных и зеленых шароварах, груди их увешаны драгоценностями.

Несмотря на жару, народ валом валит на базар. Каждый идет в надежде что-нибудь себе купить. Встречались и такие—стоят в стороне, смотрят на толпу и тихо между собой разговаривают. Когда мы свернули в сторону, то снова увидели прилавки с фруктами и овощами, ломящиеся от изобилия. В стороне мясник отрезает куски от висящих в тени туш. Полное изобилие, и город не испытывает недостатка товаров и продуктов. Достаточно посмотреть один раз персидский базар, и он тебе запомнится надолго. Время нашего увольнения подходило к концу, мы, не оглядываясь назад, поспешили домой, в свой родной полк.

При подходе в расположение полка мы увидели, что идет построение, увеличили шаг и секунда в секунду заняли свои места в строю. Начальник штаба Гукасов начал читать приказ. В нем говорилось, что воентехник Белозеров самовольно несколько раз уходил из расположения полка в Тебриз, приобретал себе отрезы, купил хромовые сапоги, купил 1 килограмм английских ручных часов БОБА. Жадность к иностранным вещам им полностью овладела. Он дошел до того, что начал выпрашивать у своих товарищей туманы под заем, приобретал иранские цветные шелковые халаты, накупил себе добра два иранских чемодана. Своими действиями он опозорил звание командира Красной Армии, превратился в крохобора и куркуля. За недостойное поведение за границей ему в приказе полка было объявлено 10 суток гауптвахты, но так как гарнизонная гауптвахта была переполнена немецкими диверсантами, то свое наказание он отсидит, когда полк возвратится на Родину. Но когда мы вернулись на Родину, история с Белозеровым в повседневных делах была забыта, и он свою мечту начал осуществлять. Когда мы возвратились в Махачкалу, ежедневно ходил на базар, сбывал часы по 1000— 1200 рублей за штуку.

Он окончил в 1939 году ИВАТУ—Иркутское военное авиационно-техническое училище—и был направлен для прохождения дальнейшей службы в ЗАКВО в город Ереван в наш 84 ИАП. В первые дни войны он обслуживал самолет «Чайку» командира звена старшего лейтенанта Евгения Шинкаренко. Перед заступлением на дежурство Белозеров осмотрел самолет Евгения Шинкаренко, но по халатности неплотно закрыл люк масляного бачка на замок Джуса, что и явилось причиной катастрофы. Самолет упал, разбился, а летчик погиб.

Дело о Белозерове командир полка подполковник И. И. Черкасов в военную прокуратуру не передал, посчитал, что Белозеров случайно полностью не закрыл замок Джуса, и дело о нем постепенно забылось. А когда настал критический момент в Керчи 8 мая 1942 года, где нужно было проявить свою личную воинскую преданность, защитить свою Родину, выполнить присягу, в которой ты торжественно клялся перед строем своих товарищей: «А если я нарушу воинскую присягу, то пусть покарает меня рука революционного, военного закона...», об этом он, конечно, забыл и думал только об одном — как спасти свою шкуру.

Когда на аэродроме после бомбежки и штурмовки немецкой авиацией мы остались вдвоем с Чмоной, Белозеров как будто из земли вырос и пробежал мимо нас в сторону поселка, где мы жили. Я ему только успел крикнуть: «Куда ты, Сергей, там немцы!» Он, не сбавляя хода, и, не поворачивая головы, махнул на меня рукой, прокричал, что у него там, в сарае, остались вещи и новые сапоги, купленные в Иране. После этого ответа я понял, что он мерзавец и предатель. Больше я его не встречал ни на переправе, ни в запасных полках, где мне пришлось служить во время войны. Не было никакой случайности и в том, что он якобы в спешке полностью не закрыл замок Джуса. Он себя проявил в Иране, в Керчи. Он предал Родину и товарищей. Все мы, оставшиеся в живых после керченской трагедии, вспоминали, какой подлец замаскировался и жил среди нас! Кроме как презрения, он больше ничего другого не заслужил!

Госпиталь

Рассыльный ходил по 2 раза в неделю в штаб 72 САБ для получения свежих газет, почты и писем. Полет из России выполнялся связным У-2. Откуда доставлял он нам почту, неизвестно—то ли из Баку, то ли из Красноводска, то ли из Еревана. Бывали дни, когда наш рассыльный возвращался пустым.

Нормальная связь нарушена, немцы вторглись на Кубань, военные сводки с фронтов по сообщениям центральных газет к нам доходили с опозданием на восемь— десять дней. Когда я прочел в газете, что наши войска оставили Ростов-на-Дону, меня как током ударило. Ведь там остались мои родные, мать, отец, сестра, младший брат. Позднее я узнал, что эвакуироваться из города они не успели. Город моей юности, главные ворота на Северный Кавказ. Это большой промышленный и культурный центр. Раньше столицей донского и кубанского казачества был Новочеркасск, родина народного героя Ермака, сейчас—это Ростов-на-Дону. Здесь рождалась и становилась на ноги Первая Конная. Во время

Великой Отечественной войны под командованием генерала Доватора донские и кубанские казаки покрыли себя бессмертной славой в боях под Москвой. Они рубили в глубоких снегах немцев шашками, приспосабливали пулеметы на седла своих донских рысаков, уничтожая фашистов. Не буду перечислять все промышленные предприятия города, остановлюсь только на одном культурном. Перед войной был выстроен драматический театр имени Горького. По техническому оснащению ему не было равных в Европе. Через Дон идет прямая железная дорога на Северный Кавказ, рядом Кубань с необозримыми хлебными полями, здесь богатые колхозы и совхозы-миллионеры. Достаточно вспомнить кинокартину «Кубанские казаки» и читателю станет ясно, каким богатством располагает Ставропольский край. Впереди — Дагестан, который не уступит Кубани в своем богатстве, рядом—Азербайджан. Он не только питает всю страну нефтью и бензином, но и все механизированные соединения Красной Армии, включая авиацию. Страна находилась в лихорадочном состоянии, эвакуированные заводы и фабрики по железной дороге подвергались бомбежке с воздуха. Эшелоны были открытыми, ни на одной платформе и в вагоне не было средств защиты, потому что если что и было, то все уходило на фронт. А те, кто прибыл на восток страны и Среднюю Азию, сразу не смогли выпускать военную продукцию; Нужно было время для установки оборудования. Люди работали круглые сутки под открытым небом, преодолевая физические перегрузки, делали все, чтобы как можно быстрее дать фронту оружие.

А в Иране жара стоит, как по заказу. Кончается сентябрь, в небе ни одного облачка, столбик термометра не опускался ниже 50 градусов. Придем в столовую, кушать невозможно. Жара отбивает аппетит, все похудели и почернели. Головы у всех повязаны полотенцами, в виде чалмы, как у персов. Обмундирование стало серым от пыли, пота и солнца, превратилось в б/у, снимай и выкидывай. Но как ты его выкинешь — замены нет, и календарный срок носки не истек. Среднему комсоставу было легче, они имели в запасе обмундирование, а сержанты и рядовые этого не имели. Приходилось ежедневно носить одну и ту же форму, поэтому она у нас и была серая. Когда мы стояли в Нахичевани перед тем, как перейти границу, к нам в полк прибыл военврач 3-го ранга Амиросламов. Нам было известно, что он до войны пел в Бакинской филармонии. Он так пел, что самому Бейбутову не уступит. Человек был веселый, куда бы он ни приходил, там сразу возникали смех, шутки, у всех моментально менялось настроение. Но Амиросламову тогда было не до шуток и смеха. У личного состава начали появляться солнечные и тепловые удары, сопровождающиеся головокружением, рвотой. Но это полбеды, главная болезнь была впереди. И она пришла. Ежедневно начали выходить из строя по три-четыре человека. Среди них были летчики, техники, механики, оружейники, мотористы. Началась настоящая эпидемия тропической лихорадки Палотаччи. Человек, заболевший лихорадкой, внезапно теряет сознание, температура тела подскакивает до 40 градусов, озноб, рвота. Свободные от дежурства старались сидеть в тени, в казармах, палатках. Врачу поставили отдельную палатку, и, если кто заболевал, его немедленно доставляли в санитарную палатку. Оттуда небольшими партиями к концу дня больных увозили в Тебриз, где под госпиталь было отведено специальное здание. И так почти каждый день. Эта страшная болезнь начала нас косить, невзирая на лица — от комполка и до рядового. Привозил Амиросламов и тех, кого выписывали, уже выздоровевших, но их вид говорил о том, что им нужно еще лежать и поправляться. Они выглядели худыми, бледными. Почти все перенесли эту болезнь. У врача был список личного состава полка. Кто болеет или выздоровел—он ставит птичку против каждой фамилии. Амиросламов говорил мне и политруку Виноградову, что мы настоящие мужчины, избежали этой болезни. Как-то, находясь на стоянке самолетов первой эскадрильи, собрав формуляры самолетов, я залез под плоскость от жары, начал проверять записи выполненных регламентных работ. Летчики и техники дежурного звена, спасаясь от зноя, лежали в палатке, а политрук Виноградов лежал возле меня на чехле. Но радоваться нам, что болезнь нас помиловала, оставалось недолго. В такую жару, когда в тени за 50°, У каждого в голове сидит одна и та же мысль—как бы утолить жажду, укрыться в тени. Бодрости в теле никакой, оно как свинцом налито, дышать тяжело, обмундирование влажное—бери и выжимай.

Только мы поговорили с Виноградовым — у меня внезапно потемнело в глазах, и я ощутил удар по голове. Я моментально потерял сознание. Как меня клали в «санитарку», как везли в госпиталь—я ничего не чувствовал и не помнил. Обо всем, что со мной произошло, мне Виноградов рассказал уже в госпитале, и о том, как он дошел до КП, сообщил врачу, что произошло со мной, и тут же опустился на колени и потерял сознание сам. Нас Амиросламов одним рейсом доставил в госпиталь. Койки наши стояли рядом. Мы оказались друзьями по несчастью. Хозяином палаты был санитар, призванный во время войны, лет около пятидесяти. Он хорошо знал, что все его подчиненные больны одной болезнью—лихорадкой, и он нас с утра и до вечера кормил хиной в порошках. Сами себе измеряли температуру, записывали время и числа, санитарок не было. Санитар нам носил завтраки, обеды, ужины. Ежедневное принятие хины нам надоело, мы ее стали выбрасывать. Он возмущался, ругался, говорил, что без хины он нас не вылечит, надо все то, что приносит, принимать. Приезжал к нам наш врач, интересовался, как идет выздоровление, поднимал нам настроение своими анекдотами. «Ребята, не падайте духом, скоро все пройдет, я вас заберу домой». Палата была большая, на двадцать пять человек. С нами вместе лежали наши соседи—бомбардировщики. Меня первые дни сильно трясло. По вечерам я просил, чтобы меня укрыли теплым одеялом или шубой. Иногда наш санитар отлучался часа на два-три и появлялся перед ужином. Ему больные, в том числе и я, давали туманы, чтобы он купил в городе водки. А где она и кто продает, знал только он один. Возвращался, когда наступит темнота и через открытое окно передавал свой вещмешок. Греха таить нечего, водкой лечились все, кто был в палате. Водку он у персов приобретал по сумасшедшей цене, все знали и все молчали. Часто вечерами, перед открытыми окнами маячили персы, сбывали водку.

Осмотр больных проходил поверхностно, молодой врач появлялся в белоснежном халате, на носу очки, его сопровождала сестра, девушка лет двадцати. Она записывала в тетрадь фамилию больного, сколько лет, врач задавал у кровати больному один и тот же избитый вопрос: «На что жалуетесь, как спали, что беспокоит?» На этом и заканчивался обход больных. На пятый или шестой день мне разрешили выйти на балкон. В сад выходить не разрешали потому, что физически был еще слаб. Каждый из нас потерял в весе от пяти до восьми килограммов. Здание, отведенное под госпиталь, было одноэтажное, построенное из кирпича. Внутри большие, светлые комнаты. Здесь наверняка жил до прихода Красной Армии какой-то богатый перс. Полы паркетные, на стенах висят картины с восточными видами, мягкая мебель сохранилась, но мало. Усадьба вокруг обнесена кирпичной стеной. Внутри усадьбы вдоль забора высажены различные фруктовые деревья. На земле лежат сгнившие персики, гранаты, яблоки, покрытые листьями. При входе в усадьбу ровные, как стрелы, дорожки. Бордюры из белого кирпича, а дорожки посыпаны песком. Клумбы затейливых форм, на клумбах красуются прекрасные розы. Кругом благоухают цветы. Выстроены маленькие бассейны, стены которых облицованы разноцветной кафельной плиткой, подведен электрический свет, но света нет. В бассейнах сохранилось несколько красивых рыбок.

Такую красоту мы увидели впервые. Куда ни посмотри — везде деревья, они собой заслоняют солнце, прохлада, воздух влажный. Солнце бывает, когда оно в зените, и то ненадолго, вечером легко дышится. Такая атмосфера нам помогала быстрее избавиться от болезни.

Эта усадьба была брошена хозяином на произвол судьбы, в страхе перед приходом Красной Армии. Видимо, на него подействовала пропаганда, которую распространяли немцы.

Как-то пришел замполит госпиталя, познакомил нас с произошедшими переменами на фронтах. Зачитывал военную сводку, мы ему задавали вопросы. Он нам отвечал, что скоро часть войск из Ирана возвратится на Родину. Планы Гитлера использовать Иран как трамплин для прыжка на наши закавказские республики затрещали по всем швам. Турция держит на наших границах около тридцати дивизий. Когда немцы овладеют Военно-Грузинской дорогой и возьмут Баку, тогда Турция объявит войну России и станет союзником Гитлера. Но стойкость и сила Красной Армии эти мечты превратила в иллюзии.

На десятый день за нами приехал Амиросламов. Нас четверых, бывших больных, а теперь здоровых, рассадил в «санитарку» и мы покинули госпиталь. «Санитарка» окон не имела и мы в ней сидели, как зайцы, не зная, когда будем в части. Машина шла быстро, и вся пыль, которая просачивалась в щели, нас так припудрила, что пришлось себя приводить в порядок. Резкий тормоз, и мы дома. Все воспоминания о госпитале остались позади.

В горах Ирана

То лето в Иране выдалось жарким. Ртутный столбик термометра упорно лез за пятидесятиградусную отметку, окраины Тебриза раскалились, точно плита для плова. Дождя давно не было, узкие улицы стали тверже бетона, глиняные стены хижин посерели. Август 1941 года выдался знойным, сухим, казалось, металл и камень плавятся под пылающим солнцем.

Тропической лихорадкой Папотаччи переболел весь .личный состав. Эта тяжелая болезнь оставила у каждого из нас неприятные воспоминания. Выздоровление проходило медленно, чувствовалась слабость во всем теле и головокружение; стоит посмотреть на солнце и закрыть веки — моментально в глазах появляются сотни красных шариков. Хотя бы прошел дождь, в небе ни одного облака — полнейший штиль, солнце жарит как по заказу. Жажду мы утоляли виноградом, но много съешь — голова закружится, клонит ко сну. Виноградные плантации рядом — ешь — не хочу.

В безоблачную и ясную погоду, а она стоит буквально каждый день, нам невооруженным глазом видна в тумане столица Ирана—Тегеран. На горизонте золотятся купола храмов. Взлетают и садятся на столичном аэродроме гражданские и военные самолеты. Нам не видать опознавательных знаков, от нас это далековато. Этой страной правил тогда несовершеннолетний шахиншах Реза Пехлеви.

Однажды над аэродромом, откуда ни возьмись, появился незнакомый нам пассажирский двухмоторный самолет без опознавательных знаков. Ему навстречу взлетело дежурное звено наших «Чаек» и принудило его пулеметными очередями произвести посадку.

Когда он выключил моторы, все побежали к нему. Бежала с нами и группа вооруженных солдат БАО.

Моментально неизвестный был окружен со всех сторон. Прошло некоторое время, открылась дверь самолета. Из него выходят гражданские и военные. Военные были одеты в кителя цвета хаки, брюки навыпуск, на головах береты. Это были наши союзники—англичане. Пока шли переговоры — откуда они, куда и зачем летят — к самолету на максимальной скорости летел черный лимузин. Это прибыли два английских военных, вместе с ними вышел и наш подполковник в форме ВВС РККА. Мы не поверили своим глазам; перед нами стоял и улыбался Иван Калягин! Да это наш Калягин, у которого мы на его квартире в Ереване в начале войны отмечали его день рождения. Он был тогда штурманом четвертой эскадрильи 84 ИАП. Буквально через несколько дней после того, как началась война, он получил назначение помощником военного атташе ВВС РККА в Иране. Все ему крепко жали руку и желали успеха в работе. Встреча была короткой, но яркой.

Летчик-англичанин заблудился, вместо Тегерана оказался в районе нашего аэродрома. Тут удивляться не приходится — на чужой территории он плохо владеет собой, нервничает, да еще на борту пассажиры. Наши действия были оправданы. Мы находились на чужой территории и бдительность должна была быть на первом месте. Дежурное звено истребителей с раннего утра и до захода солнца все время на аэродроме, в полной боевой готовности. Спасаясь от жары, летчики и техники сидят под плоскостью или в палатке, которая стоит рядом с самолетом. По сообщениям Совинформбюро нам было известно, что Одесса ведет кровопролитные оборонительные бои. Защитники города, войска и население, стоят насмерть. Ни бомбежки с воздуха, ни бешеные атаки не могут сломить сопротивление Приморской армии.

В небе показался краснозвездный СБ. Сделав круг над аэродромом, он произвел посадку. Отрулив на свободное место, летчик выключил моторы, винты успокоились. Спрыгнули на землю двое: подполковник и капитан. У подполковника красовался на груди орден боевого Красного Знамени, у капитана—одна Красная Звезда. Это говорит о том, что ребята успели понюхать пороху. Подошли к нам. Мы им отдали воинскую честь, они нас тоже поприветствовали. В это время к нам приближался быстрым шагом дежурный по полку младший лейтенант Овсянников. Вскинув ладонь к пилотке, он доложил подполковнику о себе, поздоровались за руку. Я в это время находился в первой эскадрилье и проверял записи выполненных регламентных работ по формулярам. С СБ подошел бортмеханик, мы с ним познакомились, разговорились. Летят они в район гор проверить результаты бомбежки девятки СБ и штурма наших «Чаек» остатков укрывшейся иранской армии, а бомбили их дня два тому назад. Вчера звено вылетало на разведку и каждый самолет привез до 50 пробоин в фюзеляжах и на плоскостях. Через некоторое время вышли из штаба гости, вместе с ними шел комполка С. М. Петухов. Он жестом руки подзывает к себе меня.

«Возьми,— говорит,— баллон сжатого воздуха. Полетишь с ними, поможешь бортмеханику зарядить воздушную систему на посадке, так как ребята забыли взять баллон». Взвалив баллон на плечи, я донес его под плоскость к тому месту, куда подвешивают бомбы. Вдвоем с бортмехаником мы его укрепили в отсеке. Экипаж был удивлен, что я один, без посторонней помощи справился с баллоном, а вес баллона был около 90 килограммов. Такую работу выполняют, как правило, два человека. После болезни мои силы полностью не восстановились, но с баллоном я справился. Экипаж занял свои места в самолете, я уселся рядом с бортмехаником, .загудели моторы, самолет, дрожа и подпрыгивая, побежал на старт взлета. Там уже стоял и держал в руке флажок С. М. Петухов. На старте самолет встал на тормоза, командир самолета дал максимальные обороты обоим моторам и тут же отпустил тормоза. Тем временем Петухов выбросил правую руку вперед, указывая, что взлетная полоса свободна. Самолет с бешеной скоростью рванул вперед, бетонированная полоса и город Тебриз скрылись под плоскостями. Бомбардировщик набирает высоту с курсом на юго-запад в сторону гор. С высоты, когда мы их достигли, было хорошо видно, что они коричневого цвета, местами покрыты выгоревшим .от солнца кустарником. Руки стрелка лежали на пулемете, он систематически поворачивал голову, наблюдая за воздухом. Самолет проутюжил вдоль и поперек квадраты гор, где поработали бомбардировщики. Были хорошо видны результаты бомбежки остатков гарнизона иранской армии. Валялись разбросанные во все стороны разбитые зенитные установки, кучи пустых ящиков из-под снарядов, чернели следы глубоких воронок. Это было визуальное наблюдение, а для того, чтобы подтвердить документально, экипажем проводилась аэрофотосъемка. Молодцы штурманы! Клали бомбы точно по цели, поэтому и результат залпового бомбометания налицо. СБ устремился к подножью гор, чтобы подыскать площадку для запасного аэродрома (подскока), прошел несколько раз вдоль и поперек на бреющем равнину, коснулся ее поверхности колесами, задрожал и остановился, как вкопанный, оставив работать моторы на минимальных оборотах. Вышел из самолета первым командир, за ним повыскакивали и мы. Винты синхронно перемалывали выхлопные газы с горячим наружным воздухом. Стрелок по-прежнему свой пост не покинул, он внимательно наблюдает за воздухом. После взлета и до посадки к фюзеляжу и плоскостям голой рукой прикоснуться невозможно. Он был раскален, как сковорода, температура воздуха была за пятьдесят градусов, с наших лиц градом лил пот, мы походили на мокрых куриц, в обмундировании нет сухой нитки. Подполковник и капитан решили, что поле для посадки и взлета самолетов СБ пригодное: длина и ширина соответствуют размерам взлетно-посадочной полосы, поверхность ровная, ям и бугров нет. С юго-западной стороны возвышаются горы, но до них километров десять.

Оставшиеся метров семьдесят до конца посадки самолета мы решили пройти пешком и подойти к его окраине, которая круто уходила в низину. С правой и левой сторон раскинулись горы, внизу глубокое ущелье поднималось к вершинам гор. Поверхность гор была покрыта выгоревшим от испепеляющего солнца рыжим кустарником. Внизу лощины—зеленое болото. Оно было облеплено огромной стаей шакалов. Их было примерно около двухсот. Все серо-желтого цвета, ростом ниже собаки, морды вытянуты. Наше неожиданное появление перед ними привело стаю в движение, они начали издавать дикие стоны, зубы у всех оскалились, шерсть на спинах взъерошилась и стала дыбом, раздался протяжный дикий лай. От этого страшного зрелища мы не могли пошевелиться и тронуться с места, нами овладел страх. Никому не приходилось так близко видеть хищных горных зверей. Окажись у них достойный вожак, нас бы не спасло наше оружие, мы были бы растерзаны и разорваны в клочья за считанные секунды. Не знаю, какое было состояние у моих товарищей, но у меня по коже пробежал мороз. Мы мгновенно открыли из пистолетов беспорядочную стрельбу. От внезапного огня звери дико завыли. Перегоняя друг друга, шакалы рванули по лощине вверх. Возможно, там, в дикой местности, их норы и щели. От такой неожиданной встречи не только я испугался, лица моих товарищей были бледны, во взглядах страх. Никто не сказал ни слова, все молча заняли свои места в самолете, который развернулся на 180 градусов и взлетел в сторону Тебриза. Прошло около двух часов, как мы вылетели на разведку и были удалены примерно на 200 километров от базы. Во время полета нам нигде не попадались горные аулы или селения. Куда ни посмотри, кругом выгоревшая и желтая от солнца дикая местность.

Произведя посадку на чужой территории, командир тем самым подверг опасности не только свою жизнь, но и жизнь всего экипажа. А случись ЧП, попади колесо в щель или угоди в яму, самолет выйдет из строя. Кругом горы — помощи ждать неоткуда. Тогда один выход — снять вооружение с самолета, а самолет поджечь. Если мы этого не сделаем, то сделают это солдаты иранской армии, которые скрываются в горах. А могло произойти и по-другому. Мы не имели запаса воды, продовольствия. При такой жаре мы идти могли максимум пять дней, и нас бы преследовали шакалы до тех пор, пока мы не выбились бы из последних сил. Кроме того, мы были безоружны, наши обоймы были пусты. Наши предположения остались только домыслами. СБ благополучно произвел посадку на аэродроме. Выскочил на землю бортмеханик, за ним я. Мы отцепили баллон, пожали друг другу руки. Моторы загудели, я приподнял обе руки вверх, прощаясь с экипажем. СБ без захода на Т, с места рванул, как бешеный, и ушел в сторону нашей границы. Прибыл в штаб и доложил командиру полка, что его приказание выполнил и рассказал о той неожиданной встрече в горах со зверьем.

Я коротко себе набросал о моем полете на СБ и какая со мной произошла история, начал вести вроде дневника и записывать в общую тетрадь. Однажды, когда у меня уже было написано две или три тетради наблюдений, ко мне подошел особист Мартынов и поинтересовался, что я пишу. Я дал ему почитать. Прочитав, он сказал мне, чтобы я больше этим не занимался, а то буду писать в другом месте, а тетради у меня изъял. Меня это удивило и расстроило.

Слух о моем полете на СБ разлетелся моментально, где бы я ни находился, в столовой ли, на стоянке ли самолетов, в казарме ли, где мы жили, мои товарищи просили меня подробно рассказать об этом случае. Такие полеты оставляют в памяти заметный след у каждого члена экипажа. Я уверен, что товарищи с СБ будут рассказывать об увиденном своим близким, родным, а также боевым друзьям. Потому что увидеть такую редкую картину своими глазами мало кому удается. Такие случаи не забываются и тем более не повторяются.

Гарнизонный наряд

По уставу Красной Армии 1938 года гарнизонные наряды по охране порядка назначались ежедневно в больших и малых городах Советского Союза, где дислоцировались воинские части. В оперативном отношении они подчинялись непосредственно коменданту города.

В Тебризе и на его окраинах были расквартированы пехотинцы, авиация, артиллеристы и танкисты. Для несения гарнизонного наряда и патрульной службы в нашем штабе висел график коменданта города Тебриза. В нем указывалось, какого числа наш полк должен выделить наряд в количестве десяти человек в распоряжение коменданта города.

Я был назначен вместе со своими однополчанами в такой наряд. Его возглавил адъютант 4-й эскадрильи старший лейтенант Концевой. Перед тем, как уйти в город, всех нас собрал на инструктаж начальник штаба. Мы привели в порядок все обмундирование, побрились, до глянца надраили сапоги, подшили свежие воротнички. Проверили и почистили пистолеты. Концевой доложил майору, что для несения гарнизонной службы наряд 84 ПАП в количестве десяти человек прибыл. Гукасов нашим видом остался доволен, сказав, чтобы мы не вступали в разговоры с местным населением, помнили, что Красная Армия пришла не завоевывать страну, а ликвидировать военные немецкие базы, которые располагаются в Иране. Майор напомнил, какие места мы должны контролировать. Все повязали на рукав красные повязки, на них было выведено «патруль».

Во дворе комендатуры в стороне стоял каменный одноэтажный дом с плоской крышей. Три окна, выходящие во двор, были под решетками. Такие решетки мы видели в жилых домах в Ереване. Там сосед соседу не доверяет и в окнах ставят решетки. Этот дом был отведен военной комендатурой под гарнизонную гауптвахту. Мы решили посмотреть, кто в нем содержится. Два наших часовых разрешили взглянуть в волчок. Когда подошла моя очередь, то я увидел сплошные серые мышиного цвета кителя, на плечах узкие погоны. Среди них стояли в иранской одежде холуи, которые согласились верой и правдой пособничать немцам против частей Красной Армии. Я спросил часового: «Сколько здесь этих мерзавцев?» Он мне ответил: «Около двухсот». Они не сидели и не лежали, все прижались один к одному, стояли плотно, как селедки в бочке. Их вид был ужасный, в глазах ненависть. Задержали врагов наши органы с поличным, когда они травили воду и распространяли листовки, и за другие дела. Органы военной прокуратуры и сотрудники СМЕРШа с такими вредителями расправились по законам военного времени.

Мы разделились на две группы по пять человек и ушли выполнять свой служебный долг в Тебриз. В первую очередь в обязанность входило наблюдать за своими красноармейцами и командирами, которые находятся в увольнении, чтобы они при встрече приветствовали друг друга, были опрятно одеты и имели увольнительные. Если документов не окажется — доставлять в комендатуру. Тех, кто ходит по городу в одиночку, также доставлять туда же. Проверяли чайханы, рестораны, чтобы случайно там не оказались наши солдаты, наблюдали за порядком на улицах.

На одной из улиц увидели привязанных к дереву двух красивых рысаков рыжего цвета. Сбруя у них легкая, седла мягкие, как у ипподромных скакунов. Подойдя поближе для того, чтобы полюбоваться на этих красавцев, услышали звуки восточных мелодий, доносившихся из красивого здания. Мы пошли на эти звуки» спустились по каменным ступенькам вниз. Это помещение своим видом похоже на наши закавказские духаны. Перед нами стояли столы, покрытые белоснежными скатертями. За ними сидели только мужчины средних лет, женщин ни одной. Персы пили красное вино из кувшинов, на столах фрукты, зелень. Посмотрели, не затесался ли сюда какой-нибудь наш военнослужащий. Уже собрались уходить, как наше внимание привлекли два средних лет перса, которые сидели в углу за отдельным столиком и между собой оживленно разговаривали. Речь их сопровождалась жестикуляцией. Как только мы подошли к ним, они моментально замолчали, а мы имели возможность внимательно их рассмотреть. Таких горячих персов я и мои товарищи повстречали впервые. Головы их были гладко выбриты, усы и бороды не выделялись. У обоих глаза, как спелая смородина. У одного из них, горбоносого, лицо смахивало на горного орла, на голове лежал розовый шрам длиною в четверть, воспалившийся, толщиною в палец. Я подумал, что это след недавней ожесточенной схватки кровной мести или за овладение какой-то персидской красавицей. Оба одеты в длинные черкески. На одном она была белая, а тот, который меченый, был одет в зеленую на коричневой подкладке. Воротник его черкески был окантован тонким серебряным галуном. На ногах черные ноговицы и такие же чувяки, как перчатки, обтягивающие ступни ног. Подпоясаны они были блестящими тонкими ремнями с серебряными украшениями. У каждого впереди, у пояса, в ножнах хранился на всякий случай полуметровый кинжал. Ножны усыпаны мелкими драгоценными камнями. Стол, за которым они сидели, был богато сервирован, посредине стоял серебряный персидский кувшин. На серебряных длинных тарелках дымился шашлык, много фруктов, зелени. Они так подозрительно смотрели на нас, что я невольно вдруг почему-то вспомнил А. С. Грибоедова и его трагическую гибель на этой земле в прошлом веке, когда он был посланником России.

Мы вышли из духана, прошли до конца улицы. На верху мечети молится Аллаху тот же перс, которого видели мы, когда были во второй раз в увольнении. В здание персидского базара не зашли потому, что знали, какая идет внутри него торговля. Жара по-прежнему стояла изнуряющая, людей на улице мало, основная

масса жителей укрылась в своих домах. Когда солнце скрылось за горами, жара начала спадать, стало легче дышать, появилась прохлада, открылись магазины, частные лавки. Жители уже нас не боялись, только изредка попадались такие, которые дарили нам недоброжелательные взгляды.

Солнце уже давно спряталось за горы. Мы идем нарядом по центральной улице Тебриза, освещая свой путь карманными фонариками. Улицы пустынны, вокруг тихо, такое состояние, как будто город мертв. Только;

луч автомобильной фары время от времени выхватывает из темноты наши фигуры. Это автомашина ночного' патруля комендатуры, которая проверяет окраины города. Дежурство подходило к концу. Мы направились в комендатуру города, чтобы сдать дежурство и вернуть нарукавные повязки. Все под командой Концевого возвращались в свой полк.

На следующий день личный состав был построен для важного сообщения. Толком никто ничего не знал: то ли домой будем собираться, то ли еще что. Перед строем полка выступил представитель из 72 САБ(Д)—майор, фамилию мы не расслышали, но это и не так уж важно—важно то, что он нам сообщил, что немецко-фашистские войска, продвигаясь на Сталинград, перерезали дорогу на Кавказ. Войска Северо-Кавказского фронта должны во что бы то ни стало удержать за собою реку Дон. 6 Армия Паулюса рвется, не считаясь со своими потерями, в район Калача. Поэтому перед личным составом 72 (ИАП) стоит ответственная боевая задача— быть готовыми в любую минуту по возвращении на Родину вступить в бой.

На Родину

В конце октября температура воздуха в Тебризе изменилась. Солнце уже так не пекло, как в сентябре, ночи стали прохладными. Прохлада держалась с ночи и часов до двенадцати дня. После того, как солнце достигнет зенита, температура резко подскакивает до 25— 30 градусов, но к вечеру жара спадает. Дышать стало легче. Мы почувствовали бодрость, с голов поснимали полотенца. Все загорели—лица стали шоколадного цвета, а брови у всех побелели. Обмундирование от солнца и пота приобрело такой цвет, словно его жарили в дезокамере. Покажись у нас в городе в таком виде— патруль немедленно задержит и доставит в комендатуру. Б Иране нам недолго осталось быть, свою миссию мы выполнили, в зародыше подавили опорные базы фашистов на Ближнем Востоке. Не сегодня, так завтра полк возвратится на Родину. Днем раньше наши соседи готовили материальную часть, с утра и до захода солнца техсостав газовал моторами. Рано утром полк СБ звеньями взлетел, построился в воздухе поэскадрильно и улетел на Родину. С этого дня наши летчики изучали карты маршрута, прокладывали курсы полета. Этой подготовкой руководил штурман полка капитан Вишняков. Технический состав неотлучно находился у своих самолетов. Открывали капоты, проверяли все агрегаты, запускали и выключали моторы. Ворожили у приборных досок прибористы, тут же оружейники проверяли работу пулеметов, подбирали щелчки под плоскости винтов. Во всем чувствовалось — идет предполетная подготовка полка, такая же работа идет и в штабе полка: снимают карты со стен, укладывают папки в сейфы, сжигают ненужные документы. Меня привлек к этой работе нач-штаба. Я помог штабистам и ушел разыскивать Володю Гурченко. Я предполагал, где он может быть. Да так и есть. Он уже ходил вокруг «хавелана». Вместе мы все проверили и внимательно осмотрели, запустили и опробовали мотор. Затем ушли в штаб и попросили командира полка Петухова разрешить нам вылететь на Родину на том самом «хавелане». Просьбу он нашу удовлетворил, но строго предупредил, чтобы мы не нарушали полет, то есть не летели на бреющем, соблюдали указанную высоту полета. Мы его заверили, что доверие командования оправдаем с честью. Перед вылетом штурман полка капитан Вишняков выдал нам карты до Махачкалы, и мы проложили маршрут полета.

За время пребывания в Иране наш истребительный авиационный полк в воздушных боях с иранскими ВВС не участвовал. Только один раз звено управления вылетало на разведку в район гор, где укрылись наземные части, а также на сопровождение и прикрытие наших соседей, когда они бомбили остатки сопротивлявшегося в горах иранского гарнизона. С англичанами встречались один раз, когда у нас на аэродроме произвел посадку гражданский самолет. Англичане стояли в южных районах Ирана. Какие части и сколько, нам об этом не говорили. Да мы и не спрашивали. Мы выполняли свой служебный долг. Потерь среди личного состава не было,. хотя тропическая лихорадка никого не пощадила, ею. переболели все.

На следующий день утром после завтрака летчики ушли на стоянки своих самолетов. Первым взлетело звено управления, ведущий—командир полка Петухов, за ним также звеньями взлетели остальные эскадрильи, построились в воздухе пеленгом, как журавли, и улетели на Родину. Через некоторое время над аэродромом появился «Дуглас» и произвел посадку, подрулил к ангару и выключил моторы. Началась погрузка. Бросали в дверь фюзеляжа в первую очередь инструмент, поднимались по лестнице техники, оружейники, затем внесли в «дуг-лас» знамя полка. Наблюдал за погрузкой второй пилот. Улететь побыстрее на Родину желали многие, но «дуг-лас» был выделен на один рейс. Погрузка закончилась. Второй пилот больше никого в самолет не пустил, объясняя, что моторы его уже давно выработали свой ресурс и что он не допустит перегрузки. «Дуглас» вырулил на старт, на полных оборотах моторов взлетел и ушел в сторону Родины. Из выхлопных патрубков моторов тянется длинная струя дыма, моторы работают на пределе. Настала очередь взлететь и нам с Володей. Мы оба без парашютов. До этого обращались в БАО, но его командир нам сказал, что на складе нет ни одного парашюта. Ну что ж, на. нет и суда нет. Вырулили на старт, дал Володя полный газ английскому «хавелану», и он, стремительно развив скорость, оторвался от бетона. Мы летели на высоте более трехсот метров. Под плоскостями самолета проносилась выгоревшая от солнца коричневая земля, виноградные плантации. По пыльным дорогам двигались верблюжьи караваны. На горбах качались огромные тюки, вероятно, они шли с товаром из Индии, где много шерсти и шелка. С левой стороны к нам приблизились окраины столицы Персии — Тегерана. Во все стороны были разбросаны глиняные хибары. Легкой синей дымкой покрыты многочисленные мечети, купола светятся золотом от солнца. Не побывали мы в столице, хотя находились почти рядом. Прощай, Иран! Тебя я больше не увижу никогда.

Время это было нелегким для России, надо было защитить южные границы, чтобы немцы не напали на наше Закавказье. В Иране одновременно находились три наши армии: 53 отдельная среднеазиатская, 47 и 44. Ввели мы их туда по предложению англичан в августе 1941 года на основании договора, заключенного между Ираном и Советской Россией в 1921 году. Договором предусматривалась возможность такой акции в случае возникновения опасности использования иранской территории каким-то другим государством в ущерб интересам СССР. Гитлер же, как известно, делал серьезную ставку на Иран, намереваясь ударить оттуда по нашим закавказским республикам, а в дальнейшем воспользоваться Ираном как своего рода трамплином для прыжка немецких дивизий с Балкан на Индию, тут уж затрагивались интересы нашего союзника — Великобритании,. и она тоже ввела войска в южные районы Ирана.