До последнего удара сердца

Кажется, я уже упоминала о том, что муж за всю войну был подбит дважды: летом и осенью кровавого 1941-го. Больше он не потерял ни одного самолета. А здоровья? Напомню те два случая словами самого Александра Ивановича.

«Утром третьего июля мы получили задание разведать переправы через Прут. Вылетели втроем. Я должен был прикрывать Фигичева и Лукашевича. Над Прутом немцы встретили нас организованным зенитным огнем. Три разорвавшихся рядом с моим самолетом снаряда вывели из строя мотор. На козырьке фонаря появились брызги воды и масла. Двигатель работает с перебоями, не тянет. Самолет вот-вот свалится в Прут. Стрелки приборов показывают максимальную температуру.

Осторожно повернул на восток, к линии фронта. Подо мной — заросшие лесом холмы и ни одной поляны. Но вот показалась вдали большая долина с речкой. Решил садиться там, не выпуская шасси. Подтянул плотнее привязные ремни и сдвинул очки на лоб, чтобы не повредить глаза при ударе. С трудом перевалил через холм в долину и увидел: рядом — дорога, а на ней немецкая колонна. В мою сторону уже бегут солдаты, стреляют...

Говорят, при смертельной опасности, если не терять хладнокровия, рождается единственно правильное решение. Больше рулем поворота, чем креном, разворачиваюсь поперек дороги и речки. Мотор уже на последнем вздохе перетягивает самолет через долину. Над речкой слышу резкий скрежет и удары. В моторе что-то лопнуло, и он умолк. Выключил зажигание, чтобы предотвратить пожар, бросил ненужную теперь ручку управления, руками уперся в приборную доску. Весь напрягся. Истребитель плашмя падает в лес. Удар... и я потерял сознание.

Очнулся. Чувствую, что жив. Очень болит нога, но выяснить, в чем дело, времени нет. Нужно как можно скорее уходить от места падения. С трудом выбрался из самолета. Осмотрел пистолет. Нога болит, но двигаться можно. По солнцу и часам определил направление.

К своим вернулся на четвертый день. Там уже считали меня погибшим. Даже в журнале записали: пропал [145] без вести. А нога распухла, и ходить я уже не мог. Уложили в санчасть...»

Второй случай — более серьезный. Как вспоминал муж, такого с ним не было за всю войну:

«Опять летели на разведку. На этот раз — в район Запорожья. Ведомый у меня — Комлев, молодой неопытный летчик, да еще незадолго перед этим сбитый, не оправился от психологического потрясения.

Уже на обратном пути ведомый оторвался от меня и за ним увязалась пара «мессершмиттов». Надо спасать товарища! Едва успел нагнать их. Дистанция для стрельбы еще большая, но ждать нельзя, и я выпустил по вражеским самолетам эрэсы. Не попал, но напугал ведомого. Он отвернул в сторону.

Нагоняю ведущего, от него к самолету Комлева уже потянулись дымные пулеметные трассы. Тут же открываю огонь и длинной очередью прошиваю «мессера». Он загорелся. И тут по мотору моего «мига» ударила пулеметная очередь. Бросил самолет вправо и вниз. Над моей головой пронесся «мессер». Сгоряча, спасая Комлева, не заметил справа вторую пару врага.

Мотор сразу дал перебои, скорость упала. Три оставшихся «мессершмитта», бросив моего напарника, заходят ко мне в хвост. Об активном бое и думать нечего. Помощи ждать неоткуда. Единственное спасение — тянуть к своим войскам у Малой Токмачки.

Из-за бронеспинки внимательно слежу за «мессерами»: надо уловить момент открытия ими огня и резко уйти под трассу. Маневр нельзя делать ни на секунду раньше, а позже — тем более. На первый раз хитрость моя удалась — огненная трасса проходит выше, и «мессер» проскакивает вперед. Заходит в атаку второй. Все повторяется. Однако или я чуть запоздал, или вражеский летчик открыл огонь раньше, — пули бьют по бронеспинке. Но самолет жив.

Так раз за разом ухожу от огня противника. И с каждым уходом под трассы теряю высоту. А она так нужна мне, чтобы дотянуть до своих! Перед самой землей мотор заглох. Иду на приземление «на живот». И вдруг снова дробь пуль по бронеспинке, но подныривать под трассу уже нельзя — земля рядом. В самолете раздаются взрывы, и он с перебитым управлением идет к земле. Грохот... удар головой о приборную доску и... темнота. [146]

Очнулся от сильной боли. В полуобморочном состоянии переваливаюсь через борт кабины. Падаю вниз головой на крыло. Замечаю капли крови и чувствую, что правый глаз ничего не видит. Все! Глаз выбит, и мне уже больше не летать. Так обидно и горько стало!..»

На этот раз он добирался до своих неделю. И раненный (стекла разбитых очков попали в надбровную дугу), контуженный, сумел повоевать за это время в рядах пехотинцев, прорывавшихся к своим.

А сколько здоровья отняли у него так называемые благополучные боевые вылеты (их было свыше шестисот пятидесяти). А борьба с рутинерами и бюрократами, когда доходило до исключения его из партии и списков полка? А послевоенная служба? Ведь его постоянное стремление работать так же творчески и инициативно, как он воевал, не всем было по душе. Но Александр Иванович никогда не умел и не хотел жить спокойно. Все это, конечно же, не могло не отразиться на его здоровье.

Первый «сигнал» поступил еще в середине шестидесятых, когда муж служил в Киеве. У него стала болеть спина. Видно, сказались давние падения с самолетом. А в 1978 году врачи положили Александра Ивановича на операцию. Более чем серьезную.

С rex пор я потеряла покой. Болезнь оказалась тяжелой и неизлечимой. Что мне было делать? Как помочь самому дорогому мне человеку? Если бы можно было взять его боль на себя! Увы, оставалось лишь держаться так, чтобы со стороны не было заметно даже тени моего подлинного состояния.

Спустя пять лет Александр Иванович перенес еще одну операцию. Огромного труда стоило мне на этот раз поднять его на ноги, восстановить силы. В конце концов, ему вроде бы стало лучше. Он прислушивался к моим советам, старался поменьше, как говорил, копаться в своем самочувствии и не придавать особого значения болезни, истинную причину которой, кроме лечащих врачей, знала только я. Во всяком случае, надеялась, что это так.

Только потом я стала подозревать, что неспроста муж именно в это время особенно охотно заводил разговор о своих родственниках-долгожителях: его мать прожила восемьдесят шесть лет, бабушка по отцу — девяносто четыре года. Скорее всего, он догадывался обо всем и... старался успокоить меня, прикрыть, насколько [147] было возможно, от надвигающегося несчастья. Это так на него похоже!

Единственное, в чем я никак не могла его убедить, — оставить работу. Он просто не мог жить без нее. После медицинского обследования в 1983 году проработал еще два года с обычной для себя нагрузкой.

Однако подошло время, когда Александр Иванович сам почувствовал, что работать как раньше он уже не может. Очень переживал это, колебался, но, наконец, решился и сам позвонил в отдел административных органов ЦК партии Александру Ивановичу Голякову:

— Как ты смотришь на то, чтобы подыскать мне замену?

Такая постановка вопроса не обрадовала заведующего сектором отдела административных органов ЦК КПСС. Он предложил мужу перейти на сокращенный рабочий день. А если и это окажется ему не под силу, то хотя бы «представительствовать» на своем посту председателя ЦК ДОСААФ:

— Помощников ты себе подобрал и подготовил дельных. С работой они справятся. А ты им своим именем и авторитетом поможешь. Это ведь тоже большое дело — авторитет.

— За теплые слова, конечно спасибо, — поблагодарил муж. — Только зря ты мне все это говоришь. Не хуже меня знаешь, что авторитет не на имени держится, а на делах Так что не бойся меня обидеть, ищи замену.

В тот день, когда он в последний раз приехал из ЦК ДОСААФ, я накрыла на стол. Сели с ним вдвоем, и такая грусть меня охватила, что не сдержалась и расплакалась. Расплакалась от жалости к нему, от того, что ушли молодость и здоровье, похоже, что уходит и жизнь...

— Ну что ты, родная, — сказал он. — Наоборот, радоваться надо. Ведь я так мало уделял тебе внимания Все работа да работа. Всю жизнь не хватало времени. Спасибо тебе, что ты относилась к этому с пониманием. Вот теперь поездим и на экскурсии, до которых ты большая охотница, и порыбачим вволю. Загрузишь меня чем-нибудь по хозяйству.

На том и порешили. Однако бездеятельная, домашняя жизнь оказалась не по нему. Он заскучал. Я старалась не лезть со всякими спасительными идеями, но про себя [148] мучительно искала выход из создавшегося положения. И вот однажды меня осенило:

— Санечка, ты меня извини, но мне кажется, что у тебя за спиной — интересная и насыщенная жизнь. Мог бы попробовать написать еще одну книгу.

Смотрю, мой Саша задумался, а через некоторое время начал что-то набрасывать в тетради. И наступил день, когда он поделился своим замыслом.

— Знаешь, Мария, ты — молодец. Спасибо за идею. Я действительно попытаюсь написать книгу о войне.

— Но ведь у тебя уже есть две: «Крылья истребителя» и «Небо войны». Не получится ли так, что ты начнешь повторяться?

— Нет, я уже обдумал. Это будет совершенно другая книга о тех же событиях. Только не перечень воздушных боев, а их анализ, раздумья о развитии бойцовских качеств у летчика-истребителя, росте его боевой выучки, мастерства. Задача, конечно, нелегкая, но опыта у меня, думаю, должно хватить. Я и название своей книги уже придумал: «Познать себя в бою...»

И муж принялся за работу над книгой, день за днем вновь переживая свою боевую молодость. К сожалению, выхода ее в свет он уже не дождался.

Я очень просила его не переутомляться, работать часа по два в день, не больше. Но Александр Иванович был очень увлекающимся человеком. Принявшись за какое-нибудь дело, он остановиться уже не мог и каких-либо ограничений в работе не признавал.

Между тем болезнь постепенно брала свое. Состояние здоровья Александра Ивановича неуклонно ухудшалось. Теперь он больше находился в больнице, чем дома. Но мы все равно были вместе. Не было такого дня, чтобы я оставила его одного. Обычно приходила к нему по два раза в день. Не буду говорить, чего мне стоили эти визиты, но в палату входила всегда веселой и улыбающейся, причесанной и тщательно одетой. К тому времени работа над рукописью новой книги была уже закончена. Она готовилась к выпуску.

Десятого мая 1985 года, сразу же после торжеств в честь 40-летия Великой Победы, по Центральному телевидению был показан новый документальный фильм «Александр Покрышкин». Озвучивал его народный артист СССР В. С. Лановой, знакомый нам всем по двадцатисерийной кинолетописи «Великая Отечественная». [149]

Александр Иванович находился в больнице. Накануне врачи отпустили его на два дня по случаю приема, устроенного Михаилом Сергеевичем Горбачевым для фронтовиков — Героев Советского Союза. Но девятого мая «отпуск» его кончился, и на просмотр телефильма мы приехали к нему в больницу вместе с детьми и ближайшими друзьями. Приехал и режиссер телефильма Д. И. Демин, для которого была интересна первая реакция Александра Ивановича на его работу.

Сотрудники больницы установили в холле телевизор, составили кресла. Получился самый настоящий маленький просмотровый зал. Фильм мужу понравился своей правдивостью.

После просмотра я накрыла в палате стол. Выложила принесенные из дома припасы, поставила цветы и до позднего вечера мы пробыли у него. Александр Иванович был очень рад, что рядом с ним собрались самые близкие ему люди. И все были веселы, хотя многие, пожалуй, понимали, что эта встреча являлась, по сути, прощанием.

И вновь начались мои ежедневные визиты в больницу. В тот период она стала для меня даже не вторым, а первым домом. Прежде чем идти к мужу, непременно заходила к врачам, чтобы ненароком не сказать ему чего-нибудь лишнего. Потом — обязательно к зеркалу, приводила себя в порядок, и лишь затем шла к нему в палату. Подхожу, стучу по привычке и открываю дверь. А он рад мне, улыбается:

— Могла бы и не стучать, я тебя по шагам в коридоре уже узнал.

Чтобы как-то уравновесить себя и не расплакаться, первым делом брала вазы с цветами и шла менять воду. После этого, собравшись с силами, возвращалась и, улыбаясь, начинала рассказывать мужу домашние новости: о детях, внуках, как они учатся и ведут себя, кто из друзей звонил или заезжал, шутила...

Старалась казаться веселой и беспечной. Видевшие меня в эти моменты удивлялись, как мне это удавалось. Не знаю, не уверена, потому что сердце мое рвалось на» части и сжималось от боли.

Я уже упоминала, что редкий день видела мужа без книги. Последней прочитанной им книгой была «Полководец» В. В. Карпова. Читал он ее с особенным вниманием, так как лично был знаком с генералом армии [150] И. Е. Петровым. Очень уважал его за полководческий талант и личные качества. Часто отвлекался и комментировал мне отдельные эпизоды из книги:

— Нет, ты только послушай, Мария, какой же Карпов молодец! Не побоялся поднять такие пласты истории войны. Настоящий фронтовой разведчик. Честь и хвала ему!

Я знала, что дни мужа сочтены и близится час, который отнимет его у меня навсегда. И он наступил...

3 ноября Александра Ивановича должны были выписать домой. Нет, не в связи с улучшением здоровья, а по его и моему желанию. Дома ему было бы лучше. Однако накануне мужу сделали непродуманную и ненужную процедуру, в результате Александр Иванович оказался в шоковом состоянии, из которого вывести его уже не удалось.

Девять дней он был почти без сознания, метался в постели и без конца подавал команды своим летчикам-истребителям на атаку врага. Он и в последний час бредил тем, о чем думал всю жизнь.

* * *

Тринадцатого ноября 1985 года в 11 часов 30 минут я стала вдовой. Прошли годы, но мне все еще кажется, что вот-вот прозвучат три коротких звонка в прихожей — так всегда звонил он, — и я побегу открывать дверь. Он войдет и улыбнется своей необыкновенной улыбкой...

Я жду. И это чувство ожидания, наверное, останется во мне до конца. Каждое утро, просыпаясь, думаю: а может быть, смерть Саши — только страшный сон? Ведь для меня-то он не ушел из жизни!

Кажется, лишь на время он покинул тот самый кабинет, где родилась масса замыслов. Одни из них воплотились в книгах и пособиях и поныне нужных молодым летчикам, всем, кто готовится к армейской службе. Другие — так и остались замыслами. Незаконченная докторская диссертация... 14 папок с материалами по тактике истребительной авиации... Учебник для летчиков... Более 100 схем воздушных боев... 4 разработки новых книг: «Маршрутами «а Берлин», «Один в чужом небе», «Об Александре Клубове» и «Повесть о любви». Все это — дорогая нам память о нем. [151]

Тут же письма из его родного Новосибирска. Там имя Александра Ивановича носят профессионально-техническое училище, где он когда-то учился, Дворец культуры, станция метро, улица... По решению правительства создается музей Покрышкина.

Имя А. И. Покрышкина присвоено Запорожскому авиационному училищу летчиков ДОСААФ, Киевскому высшему инженерному радиотехническому училищу ПВО и океанскому танкеру, приписанному к Новороссийскому порту.

Президиум Верховного Совета Украины удовлетворил ходатайство о присвоении имени Покрышкина образцово-показательной автошколе ДОСААФ в Бучаче (Тернопольская область). В Киеве его именем названа станция метро и одна из улиц.

Ежегодно на приз маршала Покрышкина проводятся соревнования по авторалли, дзюдо и вольной борьбе. Открытая Крымской обсерваторией 6 марта 1975 года в день рождения Александра Ивановича новая малая планета названа «Покрышкин»...

На нашем доме установлена мемориальная доска. А на Новодевичьем кладбище воздвигнут памятник Александру Ивановичу. Его авторы — скульптор Михаил Владимирович Переяславец и архитектор Анатолий Павлович Семенов — никогда не встречавшиеся с Покрышкиным, сумели отобразить не только внешнее сходство Александра Ивановича, но и его характер, духовную сущность.

Заодно отвечу и на вопрос, который часто мне задают: «Почему Александр Иванович как национальный герой не захоронен в Кремлевской стене?» Скажу честно: такое предложение было. Но я не могла смириться с кремированием, все существо мое восстало против этого. И вот теперь он там, на Новодевичьем, рядом с памятником, который на века сохранит его незабвенные черты.

В письмах — адреса десятков городов и поселков, где именем мужа названы улицы, школы, пионерские дружины и отряды. Память о нем жива. Он почитаем и любим в народе.