Земляки встречают своего героя
Наступил день прилета Александра Покрышкина в Новосибирск, на родину. Волнующим он оказался не только для нашей семьи. Ликовал весь город. От центральной [54] площади до аэродрома Толмачево по обеим сторонам дороги стеною стояли люди, пришедшие сюда по зову души, без всяких призывов. Они пришли, чтобы встретить и поприветствовать своего героя-земляка.
И вот над аэродромом появился Ли-2 в сопровождении эскорта из шести истребителей. Самолет приземлился, зарулил на стоянку. Люди хлынули к нему, обступив со всех сторон. Открылась дверца, и появился рослый, широкоплечий военный, в котором я мгновенно, еще не видя лица, узнала своего Сашу! Он остановился на трапе, оглушенный громом оркестра, растерянно оглядывая море голов, знамена и транспаранты. Видимо, столь торжественная встреча явилась для него полной неожиданностью. На лице мужа отразилось такое волнение, что я испугалась за него. А он, ни на кого не глядя, пошел в мою сторону. Собравшиеся у самолета люди расступились перед ним, образовав живой коридор, в конце которого оказалась я.
Подойдя, он обнял меня, поцеловал и, как-то посветлев от улыбки, сказал:
— Здравствуй, Мария!
А потом наклонился и тихо, только для меня одной добавил.
— Ты не беспокойся, ни о чем плохом не думай. Я такой же, как и прежде...
После я много думала, каким образом нашел он в тот момент самые важные и нужные для меня слова? Как смог он в таком многолюдье и волнении безошибочно угадать мои тревоги и сомнения?
И сразу мне стало легко и радостно! Счастье мое со мной! Мы с ребенком ему нужны, и он нас любит! А Саша тем временем здоровался с матерью, сестрой и братьями, с многочисленной родней и знакомыми. Для меня все происходившее расплывалось в каком-то легком и радостном тумане. Мною владело только одно чувство, заполнившее целиком все мое существо: вернулся мой самый дорогой и близкий человек, живой и здоровый, сильный и верный. Мне теперь ничего не страшно и ничего больше не нужно!
Не помню, как мы оказались дома за празднично накрытым столом. Первый тост предоставили мужу, и он, поднявшись сказал:
— Мать, и вы, дорогие гости! Сегодня мне довелось услышать много лестных слов в свой адрес. Но я хочу [55] оказать о моей жене. О том, как много значит для меня Мария. Откровенно признаюсь: не встреться она на моем пути, я не только трижды Героем не стал бы, но и в живых вряд ли бы остался. Встретилась она мне в самую горькую минуту моей жизни, поверила в меня и самого заставила в жизнь поверить. Ей я обязан очень многим и всегда буду помнить об этом.
У меня по лицу текли слезы радости и благодарности...
Пять дней пролетели словно одно мгновение. С раннего утра и до ночи у нас не выдавалось минутки, чтобы побыть одним. Сашу приглашали на фабрики и заводы, на митинги, встречи и собрания. Отказать он никому не мог. Ведь здесь прошла его юность. На этих самых предприятиях, в этих школах и училищах началось его становление как человека.
Взять тот же «Сибсельмаш», давший ему путевку в жизнь. Саша помнил родной завод с его первой ямы, вырытой под фундамент главного корпуса.
Когда строительство подходило к концу, их трехтысячный отряд «фабзайцев» направили обучаться различным рабочим специальностям. Саша выбрал профессию слесаря-лекальщика.
Он часто вспоминал своего первого мастера-наставника (не помню, к сожалению, его имени и отчества), который мог на ощупь, без штангенциркуля определить, где и на сколько нужно подшабрить деталь. Своим высочайшим умением мастер заслужил у ребят непререкаемый авторитет. И Покрышкин был у него одним из лучших учеников.
На экзамене по специальности им поручили изготовить детали по высшему классу чистоты и точности. В конце смены Саша, подойдя к мастеру, протянул свою деталь. Наставник внимательно осмотрел ее, проверил заданные размеры:
— Неплохо, Сашок, неплохо. Только вот в этом месте чуточку бы еще подшлифовать. Ты оставь это до завтра, сегодня уж устал.
А когда на следующее утро Саша собрался закончить работу, то увидел, что какая-то черная душа чем-то острым процарапала на тщательно отшлифованной поверхности глубокую борозду.
— Да... — протянул расстроенный мастер. — Тут всю шабровку заново делать надо. За день вряд ли успеешь. [56]
Но несмотря на то, что времени было в обрез, покрышкинская работа оказалась в числе десяти лучших! Как тут не вспомнить по аналогии Краснодарский аэроклуб, годичный курс обучения в котором Саша закончил с отличием за 17 дней!
Встречи с трудящимися Новосибирска проходили не только на заводах и в учреждениях города, но и у нас в доме. Вспоминается такой случай.
Муж только что вернулся из очередной поездки:
— На сегодня — все! Удалось пораньше вырваться. Хоть один вечер с вами проведу.
Слова его прервал стук в дверь. Открываю — за дверью десятка полтора женщин — делегация швейной фабрики. Тащат с собой чемодан. Навстречу им муж:
— Девчата, что же это такое? Имейте совесть, дайте с семьей побыть!
— А мы, собственно, не к вам, товарищ полковник. Мы к Марии Кузьминичне, но вас это тоже касается.
Подтаскивают чемодан к столу и начинают выкладывать распашонки, пеленки, чепчики, пинетки... Полное приданое будущему ребенку героя-земляка! Ну как можно сердиться на таких визитеров!
А следом — рабочие картографической фабрики. Принесли в подарок Покрышкину полный набор крупномасштабных карт: Польша, Германия...
— Думаем, скоро потребуются вам, Александр Иванович. Дело к тому идет, — говорит седой печатник...
Уже накануне отлета на фронт, вернувшись поздно вечером домой, Саша рассказал мне о своем посещении авиационного завода имени В. П. Чкалова. Там ему представили двенадцатилетнюю девочку, которая, как никто из взрослых, освоила операцию притирки кранов к бензиновым бакам у самолетов.
В тот момент, когда муж подошел к этой девочке, у нее от волнения что-то не заладилось. Она горько расплакалась. Саша успокоил ее и в присутствии всех рабочих цеха от лица летчиков-фронтовиков от всего сердца поблагодарил маленькую труженицу за ее тяжелый, ответственный и совсем не детский труд.
Много лет спустя А. И. Покрышкин, оказавшись на Новосибирском авиазаводе, поинтересовался судьбой той маленькой девочки. И его заново познакомили с уже зрелой женщиной-инженером, матерью двоих детей.
...Отпуск пролетел словно миг. И вот уже подошло [57] время прощаться. Ранним пасмурным утром мы отправились на аэродром. Вылет назначили пораньше, чтобы засветло добраться до Москвы. Кто видел документальный фильм «В небе Покрышкин», тот заметил, наверное, как тяжело мне было расставаться с мужем. Ведь он снова улетал от меня в пекло войны!
Позже работники кино рассказывали, что они долго спорили — оставлять эпизод, где я рыдаю во время проводов, или нет. Здравый смысл взял верх. Решили, что «сцена» получилась естественной, и вряд ли какой актрисе удалось бы так сыграть мою «роль». Но для меня-то это были не сцена и не роль, а боль и крик души. Не будь я беременной, наверное, пешком пошла бы за ним...
Но наступило время моего материнства. Десятого ноября 1944 года родилась наша дочь. Бабушке мы очень угодили. Она так радовалась тому, что у нее появилась третья по счету внучка — две старшие были детьми Сашиной сестры Марии. Очень уж, по ее словам, ей надоели мальчишки!
— Да и верная примета, Марусенька. Девочки — к миру родятся. А уж так эта проклятая война всех измучила! Не чаю и дожить до ее конца. Хочется хоть одним глазком на мирную жизнь взглянуть...
В первый же день нашего с дочерью возвращения из роддома к нам зашел знакомый семьи Покрышкиных, работавший на каком-то номерном заводе.
— О, вас поздравить с прибавлением семейства можно! Степановна, что же ты не показываешь внучку свою?
Свекровь засуетилась, приглашая гостя в нашу комнату. Посмотрел он малышку, попил чайку и ушел.
И сразу же после его ухода с ребенком стало твориться что-то невообразимое. Девочка как начала кричать в девять часов вечера, так и не замолкала до четырех утра. Что мы с матерью ни делали — не помогает. Кричит ребенок и все тут. Мы и сами наревелись. Под утро я вышла за чем-то на кухню. Возвращаюсь и вижу: свекровь посадила девятидневную девочку на руки и, пытаясь успокоить, трясет ее: а-а-а-а... Головка у ребенка из стороны в сторону болтается.
— Что ты делаешь, мама! Она ведь горбуньей стать может! — Выхватила у нее дочку...
— Не иначе, как гостюшка нам девчонку сглазил, — сокрушалась свекровь. — Ах я — старая рохля! Чего наделала-то. [58]
И после этого случая она ни под каким видом до пятимесячного возраста никому Светлану не показывала. Стоило мне с кем-нибудь из знакомых, приходивших навестить нас, направиться в свою комнату, как наша бабушка юрко проскальзывала впереди нас, подхватывала девочку к себе на ладонь животиком вниз и, накрыв пеленкой, уносила к себе, приговаривая:
— Почто эдак-то ребенка всем будем показывать? Чай, не выставка тут.
Просить и спорить было бесполезно... Позже мне довелось узнать о том, как мой муж узнал о рождении своей дочери.
...Командир корпуса А. В. Утин проводил сборы командного состава авиаподразделений. В тот момент Александру Ивановичу и принесли телеграмму: «Поздравляем праздником Октября точка мать жена дочка и Хайновские».
Прочитав телеграмму, он сначала совершенно не обратил внимания на слово «дочка». Решил, что это опечатка телеграфиста: перепутал букву «т» с «д», и вышло вместо точки «дочка!»
Абсолютно уверен был человек, что у него может родиться только сын. Тем более, уверенность эту с ним разделила и газета «Комсомольская правда». В опубликованном на ее страницах репортаже о его пребывании дома в августе 1944 года была помещена фотография работницы швейной фабрики, вручающей мне приданое для новорожденного. Подпись под снимком гласила: «Будущему сыну Героя!» Какие же после этого могли быть сомнения у отца?
...Совещание продолжалось. Но засевшая в голове моего мужа «дочка» все сильнее беспокоила его. Достав телеграмму и прочитав ее еще раз, более внимательно, он убедился, что вместо «точки» стоит все-таки «дочка», а после идет союз «и», перед которым обычно точку не ставят.
Показал телеграмму сидевшему рядом заместителю Л. И. Горегляду:
— Посмотри-ка, Леня, меня, кажется, предали. Никакая это не «точка».
— Что за точка, Саша?
— Да, не точка, а дочка! Ты что, читать не умеешь?
В кабинете неожиданно раздался взрыв хохота: сидевшие [59] рядом командиры разобрались в ситуации быстрее мужа.
Утин строго спросил:
— Покрышкин, что там у вас произошло? Ведете себя, как мальчишки.
Пришлось доложить уважаемому комкору о «загадочной» телеграмме.
Со всех сторон послышались поздравления, но Утин призвал присутствующих к порядку и продолжил совещание. Закончив его, командир корпуса при всех обратился к мужу:
— Александр Иванович, хочешь ты того или нет, назначаю себя крестным отцом твоей дочери. И если ее там, в твоей Сибири, уже успели назвать как-нибудь иначе, то по праву крестного прошу переименовать мою крестницу в Светлану.
Переименовывать дочь не пришлось, так как Светланой мы свою дочь и назвали. А вскоре я получила письмо от мужа, в котором он шутливо упрекал меня в «содеянном»:
«Как же так? — писал он. — Заказывал тебе сына, а ты поступила по-своему и даже не посоветовалась со мной. На первый раз объявляю тебе замечание. Ну, а если серьезно, огромное тебе спасибо, дорогая моя! Я очень рад нашей дочурке. Привыкаю к ответственной должности отца...»
...А я почему-то уверовала, что Саша обязательно должен прилететь к нам, чтобы увидеть свою дочь. Понимала, что военная служба не подчиняется личным желаниям, особенно фронтовая. Знала, что командир авиационной дивизии не может позволить себе по каждому семейному поводу просить краткосрочный отпуск, а вот уверовала и все.
Изучила все рейсы самолетов из Москвы. Если мужа не было утром, ждала его к вечеру. Проходили недели, месяцы — я все ждала.
Он прилетел к нам из Германии весной сорок пятого, когда Светлане было пять месяцев. Она многое уже понимала и на все живо реагировала. Особенно на портрет отца и на бабушкины часы-ходики в виде кошки, у которой бегали туда-сюда глаза. И надо же, никогда себе не прощу, я не увидела его первую встречу с дочерью!
Саша прилетел неожиданно и, как он сказал, «инкогнито [60] «. В его распоряжении было только три дня. И эти три дня ему хотелось побыть с семьей.
В тот момент, когда он пришел домой, меня не было. Я ходила тогда в аптеку. Войдя в дом, Саша первым делом спросил обо мне. Это у него стало привычкой и всю нашу совместную жизнь, если только не я открывала ему дверь, сразу с порога задавал этот вопрос.
Поздоровавшись с домочадцами, он подошел к матери, которая держала на руках Светлану. Дотронулся до нее пальцем, спросил:
— А это чей такой?
— Вот тебе раз. Отец называется, родную дочь не узнал!
Он спохватился, взял Светлану на руки, она пошла к нему, плакать не стала, но все время упиралась ручкой в его грудь и внимательно рассматривала: кто этот дядя, посмевший взять ее на руки?
Возвратясь из аптеки, я вошла в прихожую и, не торопясь, стала переобуваться. Слышу из комнаты голос свекрови:
— Марусенька, да что же ты там копошишься? Иди скорее, Саша прилетел!
И вот ведь психология человеческая. То без всяких оснований ждала его ежедневно, а тут — говорят, что прилетел, а я не верю. Горестно вздохнув, спрашиваю:
— Ну зачем вам понадобилось меня расстраивать? Откуда он здесь может взяться?
— Да беги ты скорее в свою комнату. Сама увидишь!
И как вспышка, вдруг и вправду прилетел?!
Рывком открываю дверь, и все поплыло перед глазами. Прислонилась к дверному косяку, стянула с головы шапку и только голос его слышу:
— Что же ты стоишь? Или не рада мне? Мария, только не плакать!
Господи, это я-то не рада! Ну надо же такое сказать...
Сашино «инкогнито» продлилось всего два часа, несмотря на то, ч го с аэродрома он добирался на попутных. Не успели в доме стихнуть «охи» и «ахи», как начались телефонные звонки и приглашения. Но в этот день он решительно занял «жесткую оборону». Даже друзей и родственников к себе не позвали; так нам хотелось хоть считанные часы побыть своей семьей. [61]
Тот вечер долго потом вспоминала Ксения Степановна: любимый сын с любимой внучкой перебили чуть ли не весь ее единственный сервиз. Они придумали игру — Саша подавал Светлане в ручки тарелку за тарелкой, а она их тут же роняла на пол, и они, оба счастливые, весело хохотали. Дабы успокоить Ксению Степановну, пришлось вмешаться и решительно прекратить это развлечение.
Три коротких дня пролетели мгновенным счастливым сном. Наш папа снова улетел на фронт. Война подходила к концу и оттого становилась еще более невыносимой.
Как жене летчика, мне присылали газету «Сталинский сокол». И вот вскоре после отлета мужа, раскрыв эту газету, увидела портрет пилота и кусок шоссе со стоящими на нем самолетами. Над статьей заголовок: «Необычный аэродром». Еще не прочитав текст, сразу решила: такое мог придумать только мой Саша. Читаю — точно!
Потом об аэродроме, созданном Покрышкиным на участке шоссе Бреслау — Берлин, много писали и даже показывали в кино. Это был единственный случай в истории авиации, когда целая истребительная дивизия ввиду непригодности раскисших в весеннюю распутицу грунтовых аэродромов успешно использовала обыкновенный кусок автострады.
Кроме Покрышкина, никто больше не решился на такой остроумный и рискованный шаг. В самый ответственный, заключительный момент наступления на Берлин наши войска прикрывала с воздуха вместе с другими соединениями дивизия Покрышкина.
Об этом необычном аэродроме и о самом Александре Ивановиче хорошо написал в своей книге Маршал Советского Союза Иван Степанович Конев, командовавший 1-м Украинским фронтом, куда входила Сашина гвардейская дивизия. Он подчеркнул не только его личное высочайшее летное мастерство, но и необыкновенные организаторские способности, позволившие обеспечить высокий уровень подготовки всего летного состава дивизии. За полтора месяца базирования на шоссе (его ширина была на три метра уже размаха крыльев самолета-истребителя) в части не произошло ни одной аварии.
Муж рассказывал мне впоследствии, что прежде чем перебазироваться всем составом дивизии на автостраду, [62] он со своим ведомым Георгием Голубевым лично проверил возможность посадки на нее. Все обошлось благополучно, однако решение было, конечно же, рискованным. От пилотов требовалась ювелирная точность при приземлении. И Саша переговорил со всеми летчиками. Тем, кто не уварен в себе, он разрешил не лететь на новое место. Таких в его дивизии не нашлось ни одного!
Эта история неожиданно получила свое продолжение более двадцати лет спустя. В то время мы жили в Киеве. Как-то просматривая газеты, чтобы к приезду мужа выбрать из них наиболее интересное, я обнаружила небольшую заметку о том, что в ходе военных учений НАТО в ФРГ был перекрыт участок шоссе с целью использования в качестве аэродрома. Показала эту заметку мужу. Он посмеялся:
— Да опоздали немного натовцы, всего на каких-нибудь двадцать с лишним лет!
Именно так. Тогда, в 1945 году, Александр Иванович Покрышкин впервые в истории авиации произвел посадку на автостраду. Потом, перегородив шоссе, дал добро на посадку своему ведомому Георгию Голубеву.
Там, на автостраде Бреслау — Берлин, летчики 9-й гвардейской узнали о капитуляции гитлеровской Германии.
Наконец-то пришел он, такой долгожданный и волнующий день — День Победы! Наконец-то закончилась эта кровопролитная, миллионами и миллионами людей проклятая война! Каким тяжелым для нашего народа был путь к этой Победе. Во сколько молодых и прекрасных жизней обошелся каждый его шаг!
Из летчиков Сашиного полка, кто начинал войну вместе с ним, в живых остались только трое: Павел Крюков, Валентин Фигичев и мой муж. Двое стали Героями Советского Союза, третий — трижды Героем.
Сколько раз в течение войны истребительный авиационный полк пополнялся, сколько молодых летчиков становилось в строй вместо погибших, а затем и их места в полку занимали другие. Тяжело и долго перечислять всех поименно. Еще тяжелее — вспоминать. Но в этой горькой «смене поколений» авиационной части и ее многократном возрождении в новом составе как в капле воды отражена неодолимая сила нашего народа, его неисчерпаемая мощь, его величие.
Услышав по радио сообщение об окончании войны, [63] я ни минуты не могла оставаться дома. Не знаю почему, но сразу заторопилась на улицу, к людям. Взяв на руки семимесячную дочь, чуть ли не бегом устремилась на Красный проспект. Дочь во все стороны таращила глазенки, а я ничего не видела из-за слез. Как передать словами эмоциональную атмосферу того дня? Горе и радость! Открытые, светящиеся счастьем лица тех, чьи родные и близкие дожили до Победы, и такое же откровенное, рвущееся наружу горе, слезы и плач других, к которым уже никогда не вернутся их любимые. Отчаяние и счастье, слезы и песни, смех и рыдания... Нет, этого ни рассказать, ни представить себе невозможно...
Как сложится наша дальнейшая жизнь — об этом даже не задумывалась. Вернется Саша, и все станет ясно. Только бы скорее возвращался! Однако его возвращение домой почему-то задерживалось. Наконец из его письма я узнала, что он включен в число участников Парада Победы.
Остались хроникальные кадры, запечатлевшие тот незабываемый парад на Красной площади. Показан там и знаменосец 1-го Украинского фронта — Александр Иванович Покрышкин.
Если не ошибаюсь, подготовка к параду длилась месяц. И в это время наш папа каким-то образом сумел отпроситься и прилететь на недельку в Новосибирск.
— Очень уж я соскучился по вас, мои дорогие, — объяснил он. — Кто против такого магнита может устоять? — И, счастливый, подхватил на руки дочку...
С того его приезда остались фотография, где мы запечатлены втроем: муж, я и Светлана, и незабываемые воспоминания о поездке на пасеку, в подсобное хозяйство авиационного завода, находившееся километрах в двадцати от Новосибирска.
Инициатором поездки явился секретарь парткома завода Алексей Иванович Шибаев, позже ставший секретарем Саратовского обкома партии, а затем — председателем ВЦСПС.
Поехали в фаэтоне, запряженном симпатичной гнедой лошадкой. Дорога все время шла лесом. Смыкающиеся в вышине кроны деревьев создавали зеленый, пронизанный солнцем многокилометровый туннель.
Ехали мы ехали, и вдруг диво-дивное. Перед нами открылась огромная и словно кем-то раскрашенная поляна. Только въехав на нее поняли, в чем дело. Вся она [64] была засеяна длинными полосами розовых, белых, голубых, сиреневых медоносных трав. Неподалеку от пасеки стоял одинокий домик хозяина-пчеловода. Из него вышел очень интеллигентный мужчина среднего возраста, церемонно отрекомендовался нам Константином Константиновичем Бессоновым.
Переступив порог его жилища, невольно остановились, не решаясь пройти дальше: все здесь сверкало и благоухало первозданной чистотой и покоем. Восковая желтизна стен, потолка, пола, скамеек, стола сливалась в какую-то удивительную теплую и радостную гамму.
Мое внимание привлекли протянувшиеся вдоль стен полки с книгами. Такого богатства я еще никогда не видела, и оттащить меня от книг стоило немалого труда.
Мужчины, не теряя времени, отправились в баню, натопленную по-сибирски, по-черному. А мы принялись накрывать на стол. Угощение было незатейливым, но необычайно вкусным. Кроме сибирской медовухи — никаких спиртных напитков. В центре стола — огромная керамическая миска с медом в сотах. Никогда ничего вкуснее не ела! А главное, навсегда осталась в памяти радость общения с необыкновенными людьми, чрезвычайно интересными и добрыми. Под стать хозяину были и домочадцы Константина Константиновича — все коренные сибиряки, настоящие и основательные. Сыновья работали на заводе.
Как рассказал нам Константин Константинович, раньше он работал учителем. Сравнительно в молодом еще возрасте случилась беда, заболел туберкулезом легких. Врачи считали его обреченным и предсказывали, что остались ему считанные месяцы мучительного угасания.
К счастью, нашелся старый, типа земского, врач, который посоветовал уехать на природу и заняться пчеловодством. Бессонов так и поступил. Через некоторое время он полностью излечился и стал горячим пропагандистом общения с природой и бережного отношения к ней. К слову, Константин Константинович прожил долгую жизнь — девяносто лет. Мы поддерживали с ним связь, храня наши добрые отношения.
Нас оставили ночевать, и вечером мы бродили по лесу. Вдоволь насладились тишиной и покоем.
— Знаешь, Мария, за что я люблю свою Сибирь? — спросил меня муж. — За доброту. Вот побыл здесь всего [65] один день, а словно всю накипь войны с души снял.
На прощание Константин Константинович подарил мне книгу английского философа Самюэля Смайлса — «Жизнь и труд великих людей». Эту книгу храню и по сей день. Она напоминает об удивительной и прекрасной Сибири — родине моего мужа.
В июне состоялся триумфальный Парад Победы. В Кремле по этому поводу был устроен прием в честь его участников. Саша оказался за четвертым по счету столом, совсем близко от членов правительства, и отчетливо видел, как И. В. Сталин, указав на него В. М. Молотову, что-то спросил. Наверное, поинтересовался его личностью. Однако непосредственно со Сталиным муж никогда не встречался.
Сразу же после Парада Победы Саша прилетел в Новосибирск за мной и дочерью. Начиналась наша мирная жизнь...