На нейтральной полосе

Как ни тяжело мы переживали горечь утрат, понесенных в бою, а думать приходилось о будущем, война продолжалась. Командир роты Уваров и политрук Гучков даже [82] не прикорнули. Расстелив испещренную стрелами топографическую карту на плащ-палатке, долго молча вглядывались они в эллипсовидное изображение рощи с оврагом, за которую этой ночью дрались мотострелковый батальон и две танковые роты.

— Такие вот дела, комиссар, — ерошил под пилоткой русые волосы Уваров.

Политрук повернул к нему лицо. В его провалившихся глазах ротный увидел боль и тревогу. «Друг сердечный, те ли еще испытания ждут нас впереди, — говорил немой взгляд Гучкова. — Скоро опять поведем своих людей в бой. И снова кого-то недосчитаемся. Но долг с тобой мы выполним сполна». Беспокойство о судьбе общего дела и твердая решимость политрука передались и командиру роты. Человек военный, он мыслил сугубо военными категориями: квадрат «06–26» — полоса наступления, огневые точки подавлять всеми наличными средствами и — стремительная атака... Слушая старшего лейтенанта, Гучков с удовлетворением отмечал: дока этот Сашок, ему бы командовать батальоном, котелок у него варит будь здоров как. От застенчивости и следа не осталось, вон как уверенно режет.

Обсудив общие задачи предстоящего возможного боя, Уваров и Гучков перешли к деталям. Часто мнения расходились, и тогда ротный запальчиво доказывал ошибочность решения политрука, рисовал новые стрелы на карте — то отвлекающие маневры, то лобовой удар.

— Смотри, смотри сюда! — наклонял он голову Гучкова.

Политрук, не обижаясь на него, подымал руки:

— Сдаюсь, старшой. Ты гений.

Затем стали вызывать командиров взводов и их заместителей. Те явились незамедлительно. Уваров и Гучков устроили им настоящий экзамен всем вместе и каждому в отдельности: как взяли бы этот ложок, что на карте в верхнем углу, как тот... [83]

— А если немец ударит с фланга? — перебивал Уваров.

— Ну... — терялся лейтенант Забарин.

Гучков ободрял:

— Да вы смелее, не тушуйтесь. В бою вон как действовали решительно и находчиво.

— Пошлю группу в обход.

— Хорошо, — соглашался Уваров. — А если огневые точки не будут подавлены?..

Так приучал он самостоятельно мыслить и поступать всех командиров, внушал: военное дело — искусство, шаблона не терпит, бой выигрывает тот, кто воюет с головой; не теряется в сложных ситуациях. В подтверждение своих слов Уваров рассказал, как действовал в ночном бою младший лейтенант Неверов, взявший на себя в критический момент командование второй ротой, предотвратив тем самым панику, вселил уверенность в ряды наступающих.

События этого дня набегали волнами одно на другое.

В одиннадцать часов приказали, расставив усиленную охрану, всем свободным от несения службы построиться в расположении третьего взвода. Нас ознакомили с приказом Сталина, известным в истории Великой Отечественной войны под названием «Ни шагу назад!». Этим приказом, между прочим, ставился в пример наш Брянский фронт, сумевший задержать врага. Сколько фашисты ни рвались, им не удалось ни на метр продвинуться вперед. Выстояли! Пусть не главную роль сыграли, но все же приятно было слышать похвалу наркома обороны страны. «Отступать дальше некуда», — звенящим голосом читал политрук Гучков.

В один миг рухнули наши надежды на скорую победу. Мы словно онемели. В наступившей тишине было слышно, как стрекотал кузнечик в подсолнухах, где-то тарахтела автомашина, доносилась перестрелка на передовой.

— Бачу, долго придется воевать, — вздохнул Попович. [84]

Он как бы плеснул керосину в огонь. Послышался говорок.

— Да, придется, товарищи, долго воевать, — подтвердил Уваров, — Враг еще силен, наша задача — сломить его.

То, что немец силен, мы прочувствовали на себе, участвуя в ночном бою. Собственно, это была разведка боем, разъяснил старший лейтенант Уваров. А чтобы выиграть предстоящий бой, сказал командир роты, надо разведать передний край на участке предполагаемого наступления.

— Таков приказ комбата, — добавил Уваров. — Вторая задача, — помешкав, продолжал ротный, — добыть «языка». Не стану скрывать, дело это непростое, немец зарылся в землю, с бухты-барахты не сунешься.

В разговор вмешался Гучков.

— На войне без риска не обойтись. По мне... — Тонкие губы политрука тронула улыбка, а глаза оставались озабоченно-серьезными. — По мне, так самое страшное было в сказках матери, потому что не знал, чем они кончаются. А мы кончим войну победой, товарищи. Бойся бед, пока их нет, а пришла беда, наваливайся на нее, в дугу сгибай. — Гучков снова построжал лицом, развернул плечи и переглянулся с ротным. Тот кивнул. — Так кто хочет идти в разведку?.. Два шага вперед, арш!

Как и при чтении приказа Сталина, опять воцарилась тишина.

Многие еще не успели переварить в мозгу команду политрука, а старший сержант Агафонов уже сделал два шага вперед. Четко, как на плацу, повернулся кругом, пристукнул каблуками ботинок и, слегка приподняв подбородок, вскинул голову в сторону Уварова и Гучкова. Оливкового цвета лицо его, как всегда, было спокойно, только в серых глазах помощника командира первого взвода горел огонь таежного охотника, который накануне войны, встретив один на один медведя, ловким ударом ножа уложил его наповал. [85]

— Хорош! — не скрыл восхищения Уваров.

Поощрил взглядом и политрук. Возвысив голос, спросил:

— Кто следующий? Надо двоих.

В мыслях сумятица. Конечно, кому-то надо идти, коль приказано. А вот вернуться шансы мизерные. Сказал же Уваров, что враг зарылся. Вмиг просверлит башку. А жизнь одна, другую не купишь. Да и была ли жизнь-то? Если разобраться, то только-только начала лицом к тебе поворачиваться.

«Только бы остался живым», — вот о чем мечтает и пишет в письмах мать.

Много нас у нее. И всех жалко. «Какой палец ни порежь, каждый больно», — еще в детстве слышал я. А к заскребышу она испытывает особые чувства.

Легко сказать — только бы выжил.

Ну а кто не хочет выжить?

Прошла минута или две, не больше, в течение которых лихорадочно перебирал я в памяти, что было в жизни, обдумывая свое трудное решение, а будто простоял тут, в подсолнухах, все свои двадцать два года. Трудные это были минуты.

Самую малость приподнял подбородок. Старший сержант Агафонов в пилотке набекрень, в ботинках с обмотками, стоял не шевелясь, растянув в улыбке полные губы, точно позируя перед скульптором. Восточного типа лицо его выглядело спокойным. Невысокая крепкая фигура словно бы окаменела в вечном одеянии, стала похожей на статую. В серых глазах, горящих тихим огнем, я прочел решимость.

Наши взгляды встретились, и между нами как бы состоялся немой диалог.

«А, это ты, замполит?» — спросил Агафонов.

«Не узнал, что ли?» [86]

«Пожалуй, не узнал. Речи ты бойко толкал. А в решающую минуту задумался. Все «за» и «против» взвешиваешь?»

Словно в ответ на вызов Агафонова я сделал два шага вперед, повернулся кругом, лицом к строю. И больше не опускал глаза, смотрел прямо перед собой.

Плечом к плечу стояли мы рядом, Агафонов и я.

Строй зашевелился, точно освободившись от тяжкого груза. Напряжение на лицах исчезло. Растерянно помаргивал мой друг Саша Ермолаев. Его неулыбчивые глаза спрашивали: «Ты уходишь? Без меня?» Меньшиков выделялся мрачным видом. Он будто бы сердился на себя, что лишку раздумывал и в итоге опоздал. Ну да теперь это не имело значения. Как говорится, рубикон перейден. Запевала Попович лукаво подмигивал: «Яки вы хоробри. Усе буде у порядку».

В разведку отправились во второй половине дня налегке — по автомату у каждого, по две «лимонки», бинокль. Активных действий не предусматривалось. Выполнение задачи разделили на два этапа: первый — визуально изучить систему обороны противника, расположение его огневых точек, время смены постов, найти в нейтральной полосе подходящие участки для переползания. Второй этап — захват «языка», но это после того, как вся предварительная работа будет сделана и, что самое главное, когда комбат даст подкрепление и обеспечит поддержку огнем.

— Понадобится помощь, — наставлял Уваров, — сигнальте. По дороге к передовой обменивались мнениями, как действовать.

Пока шли подсолнухами, пригнувшись, — ничего, никто не мог нас обнаружить. А под конец пути заросли его кончились, перед нами простиралось заброшенное, с пожухлой травой и свежими воронками от снарядов и мин поле, за которым в лесочке проходила оборона противника. Правее, [87] тоже в лесу, стояли наши, расстояние до них примерно метров сто. Туда и надлежало добраться.

Нехорошо стало на душе. Значит, участок фактически оголен? И ведь ничего не придумаешь, вот беда. Тут даже голову негде спрятать. Не зря, выходит, командование торопит с наступлением, чтобы занять более выгодные позиции, а также денно и нощно то вместе, то порознь Гучков и Уваров обходят оборону. «Вторая линия...» Какой там черт вторая! Самая что ни на есть первая.

Теперь стала понятна тревога политрука, когда он объяснял задачу десантного батальона — встретить танки фашистов во всеоружии. По карте ему все было ясно, он только напрямую нам не говорил, как уязвим участок, чтобы не нагонять страха. В брешь между флангами может запросто прорваться танковая группа врага и тогда сразу пойдет по тылам, если ее не уничтожить.

Агафонов занял удобную позу для прыжка.

— Я первым, — тоном приказа сказал он. — А ты тут не теряй времени, засекай огневые точки, когда по мне станут бить. Нам ведь придется потом наносить оборону на карту. Изучал топографию-то? Ну, ты и нарисуешь. А у меня всего шесть классов. И то давно, в тридцать втором, кончал. Договорились, стало быть?

Я кивнул: не проморгаю.

Старт Агафонов взял лихо. Немцы очухались с запозданием. Когда полоснули по нему, он уже находился на полпути к цели. Как только услышал стрельбу, старший сержант упал. Сердце мое сжалось в тревоге: ранен или убит? Ни то, ни другое. С минуту полежав недвижимо, чтобы ввести в заблуждение врага, Агафонов пружинисто подскочил и помчался дальше. Падал, снова бежал, ложился плашмя, отползал в сторону, подскакивал и опять бежал, сопровождаемый трескотней пулеметов и автоматов, и наконец свалился в наш ложок. [88]

Теперь мой черед.

Боже правый, как же одолеть эту стометровку? Раньше бесчетно раз бегал, в трусах и тапках с шипами, крепкий был парень, физический труд и спорт закалили меня. Но тогда был стадион, а не полоса поля, вкривь и вкось простреливаемая, — разница есть. Однако деваться некуда, давай жми, бывший студент.

Решил воспользоваться опытом Агафонова. Побежал не сразу, как только он скрылся в ложке, а чуть погодя. Пусть думают, что никто больше не появится. На военном языке это называется усыпить бдительность противника.

Пролежал минутки три-четыре и, изо всех сил прыгнув вперед, зайцем помчался по кочкастому полю. Гонимый страхом, вознамерился было одним махом достичь ложбины с лесочком. Но не тут-то было.

Едва сделал десяток шагов, как затрещал автомат. Я, конечно, по примеру Агафонова начал хитрить. Для первого раза плюхнулся наземь, притворился убитым. А немец не поверил. Как саданет снарядом! Ну, нет, думаю, надо менять тактику. Отполз к воронке от первого снаряда. Выждал, затем вскочил и быстро-быстро заработал ногами. Падал, снова опрометью бежал. Мною владело одно-единственное желание — добраться до спасительного лесочка, а там будь что будет.

Но вот и ложбина.

А где же Агафонов? Глянул туда-сюда. Не видно. Спрашивать неудобно. Скажут, что это вы, не успели отойти от дома и уже ищете друг друга? А еще разведчиками называетесь.

Присел на опушке передохнуть. И будто из-под земли — Агафонов.

— А здорово мы их обманули, — сказал он, опускаясь на землю.

Закурили. Я иногда от нечего делать баловался куревом. [89] Помкомвзвода любил курить с затяжкой. Сделав полный выдох, медленно втягивал в себя воздух через нос. Дым выпускал тонкой струйкой, со смаком, вытягивая губы трубочкой и прищуривая глаза.

Из глубины оврага показался боец с винтовкой, остановился.

— Вы здесь не сидите, — посоветовал он. — Немцы это место обстреливают. Прошлый день тут ранило несколько наших бойцов.

Сказал и скрылся. Нам не терпелось выяснить систему обороны фашистов, поэтому решили не терять времени — проползли кверху метров пять, однако вынуждены были повернуть назад и последовать совету бойца: послышался хорошо знакомый удар немецкого миномета и свист мины. Разорвалась она вблизи от того места, где сидели мы минутой раньше.

Оборону держала курсантская бригада, прибывшая недавно с Дальнего Востока. Ребята молоденькие. Вид измученный. Чумазые. Не умывались, верно, с того дня, как приехали. С водой, видно, у них плохо. Тот самый боец, который вовремя предупредил нас, в овражке по ложечке черпал мутноватую жидкость и сливал во фляжку. Наполнив ее, бросил внутрь какую-то таблетку. Для обезвреживания, сказал сидевший рядом паренек.

Подошел младший лейтенант, представился:

— Командир роты. — Помедлив, внес поправку: — Временный. В первую же ночь наш командир решил ознакомиться с местностью и встретился с немецкими разведчиками. Вместе с ним был убит командир второго взвода. Так я и стал во главе роты. Вы, значит, в разведку пришли? Ну что ж, чем могу, помогу. Действуйте только осторожно, позиция наша сильно уязвима. — Младший лейтенант взмахом руки указал на размытую ложбину — она вела в сторону немцев — и рассказал печальный случай. — Ночью фашисты [90] пытались этим самым логом пробраться к нам и внезапно атаковать. Наше боевое охранение вовремя их заметило. Завязался бой. Немцы бросили подкрепление, но пробиться не смогли, хотя отдельные фрицы подбирались совсем близко. Да вон, смотрите, один мертвый лежит, воняет, спасу нет.

— Теперь понятно, что за пальбу мы видели в боевом охранении, — припомнил я ночь перед боем, когда к нам залетали автоматные пули.

Агафонову надоело сидеть, и он незаметно улизнул.

— С табаком плохо, — посетовал сидевший недалеко младший сержант.

Своего курева я не имел, а вот просветить — пожалуйста, это по моей части. Благо, свежую газетку прихватил. Вытащил из-за голенища сапог «Красную звезду». Взгляд упал на заголовок в правом верхнем углу.

«Бой в районе Воронежа», — прочитал я.

Ребята оживленно придвинулись, и это приободрило. Однако истинная причина оживления тут же и прояснилась: сперва один мальчик-воин очень осторожно, чтобы не нарушить беседу, оторвал клок от газеты, потянулось еще несколько рук. Газету кромсали на цигарки.

— Табачку не подкинешь? — как ни в чем не бывало осведомился младший сержант.

Я развел руками: нету, ребята.

Выручил Агафонов. По-кошачьи неслышно подошел он сзади и, услышав мои слова, выскреб из карманов остатки махорки и бережно пересыпал в подставленные ладони. Бойцы жадно, с превеликим наслаждением задымили и попросили меня подробнее проинформировать, что делается на фронтах Отечественной... Напоследок я отдал им всю газету, и они разорвали ее на мелкие кусочки, чтобы всем досталось.

Агафонов подвел меня к старому окопу на косогоре, [91] облюбованному им для наблюдательного пункта. В нем и залегли, скрытые небольшим бугорком. Замаскировались пожухлой травой.

Ничейная полоса простиралась метров на двести.

Немцы чувствовали себя в безопасности. Одни углубляли траншеи, другие загорали, растянувшись тут же, на свежевыброшенной земле.

— Парочку бы мин подбросить, — сказал Агафонов.

— Отбивные получились бы что надо.

Словно угадав наше желание, над головами пролетела мина и разорвалась в расположении противника с небольшим перелетом. Немцы стали разбегаться в разные стороны, но убраться в укрытия не успели — следующая мина подняла земляной столб в самом центре их расположения.

— Ну, сейчас жди ответного огня, — проговорил старший сержант.

— Лучше бы пока наши не стреляли.

Агафонов, не поворачивая головы, огрызнулся:

— Что, по-твоему, надо было дожидаться, пока мы уйдем? А уходить, замполит, надо немедленно, — миролюбиво прибавил он. — Давай-ка улепетывать, пока целы.

Только мы спустились в глубокий овраг, с немецкой стороны послышался вой мины. Трахнула она на противоположной оконечности ложбины, никому не причинив вреда.

Когда кончился обстрел, появился батальонный комиссар, высокий, стройный, лет сорока. У него была спокойная, приятная улыбка, он словно находился на учениях, а не на передовой, где поминутно можно ждать смерть. По тому, как встретили его бойцы, поняли, что здесь он не редкий гость, а постоянный житель. Мы сообщили батальонному комиссару, что на нейтральной полосе валяется оружие. Тот не пропустил наше сообщение мимо ушей, и вскоре мы увидели у курсантов заржавелый ручной пулемет с заряженным диском. [92]

Мы снова отправились на свой наблюдательный пункт.

— Притаилась, немчура, — не поворачивая головы, проговорил Агафонов. — Ну, я пошел, замполит, — приподнялся он на локтях.

— Погоди!

— А что годить?

«Ишь, храбрый какой выискался, пойдет в разведку, а я сиди и жди? Нет, старший здесь я, будь любезен исполнять мои приказания. Простил тебе вольную отлучку, больше этого не повторится». Рассуждая так про себя, рубить сплеча не стал: рвется-то Агафонов не в тыл. Уж такая у него натура, привык делать все на свой манер.

— Давай уточним план действий, — вполголоса сказал я.

Решили так: сначала ползем вместе, ориентируясь на бугор, что прикрывал нас от противника, изучаем передний край, затем, если потребует обстановка, один из нас возвращается и страхует действия второго. Заспорили было, кому ползти назад, но Агафонов обезоружил меня своими доводами.

— Ты запомнил, откуда бил по нам немец? — спросил он.

— Спрашиваешь!

— И карту в голове начал рисовать?

— Ну! — поняв, куда гнет напарник, согласно кивнул я.

— Значит, тебе и доканчивать ее. Из меня, сам понимаешь, топограф липовый.

— Ладно, твоя взяла. Пошли.

Гимнастерки наши выгорели, отличить их от пересохшей травы нелегко. Ползли по-пластунски, вперед продвигаясь буквально по вершку, чтобы не привлечь внимания врага. В одном месте натолкнулись на винтовку, воткнутую штыком в землю, рядом убитый красноармеец. А уж дальше оружия всякого — и нашего, и немецкого — было полным-полно. Видать, бой тут шел сильный. [93]

Не дотянув до примеченного нами бугорка, передохнули.

Агафонов подал мне бинокль, я прильнул к нему и будто вплотную к фашистам подобрался. Сразу увидел уставившийся на меня ствол пулемета, отчего сердце, дрогнув, заныло в тоске. Каска над окопом, точно гриб-поганка, не шевелилась. Фриц, похоже, стоя спал. За все время, пока мы лежали, он лишь несколько раз менял позу — то наклонится, то боком повернется, беглым взглядом окинет нейтральную полосу, залитую солнцем, и опять станет затылком к нам.

Такое поведение фашистов мы объясняли тем, что наши в течение недели совершенно их не беспокоили, вели себя тихо, мирно, вот немец и ослабил бдительность.

— Замполит, ползи назад, — не поворачивая головы, прошептал Агафонов.

Старший сержант переждал некоторое время в расчете на то, что я, возвратясь, займу выгодную позицию для подстраховки, и, не оглядываясь, осторожно пополз вперед к самому бугорку, до которого оставалось совсем недалеко. Строго говоря, можно бы и не рисковать. Но для верности лучше наблюдать с него, да и не надо, как гусю, вытягивать над землей шею. Как Агафонов ползал! Я любовался им и тревожился, палец не снимал с курка, чтобы в случае необходимости прикрыть его огнем.

В общей сложности Агафонов удалился от нашего переднего края метров на полсотни. Вижу, свернул в сторону. Ага, еще труп обнаружил. Обшарил карманы, достал что-то. Притаился. Наблюдает. Теперь следить будет, пока не зарябит в глазах. Оно и понятно, грешно такой позицией не воспользоваться.

Страхуя помкомвзвода, я в то же время следил за редкой перестрелкой. Уже запомнил расположение нескольких огневых точек. На глазок, как учили, определил расстояние до них. Прогрохотала длинная очередь прямо против меня. [94]

Ну, думаю, фашисты обнаружили Агафонова. Но все пока обошлось благополучно. В уме складывались контуры будущей карты, и я начал рисовать ее по результатам наблюдений.

Вернулся Агафонов часа через полтора.

— Фу, мерзость сплошная, — свалившись в окоп, сплюнул он.

Пот градом катился по его лицу, гимнастерка взмокла. Пальцы исцарапаны о колючки, на запястьях запеклась кровь. Но сам Агафонов не обращал на это внимания, смотрел неотрывно в одну и ту же точку. Глядел и я в эту точку, однако ничего обнаружить не смог.

— Понимаешь, — сказал старший сержант, когда мы спустились в ложок, — наискосок от нас, возле дубка, пост. Левее и правее тоже. Я дважды видел над землей движущуюся каску. Стало быть, сплошная траншея. Передвигались фрицы через равные промежутки. Пока они расходятся в разные концы, можно успеть прошмыгнуть в окоп и прихватить «языка». Соображаешь? Ты по-немецки кумекаешь? Ну, буквы знаешь?

— Отличу. На рабфаке учил, повторял в госпитале.

— Тогда на, посмотри, — сунул Агафонов какие-то бумаги.

Меня затошнило от трупного запаха, исходившего от них. Письма. А это солдатская книжка. Мюллер какой-то, номер части расплылся, не разобрать.

— Ладно, передадим в штаб, разберутся, — сказал Агафонов. До вечера мы еще раз поочередно сползали на нейтральную полосу. Добирались до бугра, с которого оборона врага видна как на ладони, сверяли прежние наблюдения и обратно. Можно, конечно, наши действия назвать безрассудными. Ну а как надлежало поступить? Дожидаться темноты? Немцы не последние идиоты. Понимали: если русские вздумают к ним пробраться, то определенно выберут [95] для этого ночь. Когда мы обсуждали план действий, эту психологическую особенность не могли не учитывать. И верно, хоть днем немцы и постреливали, но ведь мы своими глазами видели, что стоя дремали. А может, хотели ввести нас в заблуждение, усыпить бдительность, а сами втихомолку к бою готовились? Как бы в подтверждение этого предположения с наступлением темноты фашисты будто взбесились. Стрельба велась вкривь и вкось, вдоль и поперек.

— Дело пахнет керосином, — резюмировал Агафонов.

Я предложил сообщить в штаб бригады о подозрительном поведении противника. К нам подсел младший лейтенант, назвавшийся командиром стрелковой роты, в расположении которой мы находились. Поделились с ним результатами наблюдений, показали схему огневых точек фашистов, что удалось засечь, он тут же все перенес на свою карту.

— Квадрат «двадцать восемь ноль восемь». Передам и эти координаты артиллеристам, — пообещал лейтенант.

Под утро нам с Агафоновым передали приказ срочно явиться в расположение роты.

Коль так — быстро идем в обратный путь. Кое-что сделано. Не с пустыми руками возвращаемся.

Уваров и Гучков, просмотрев наспех составленную схему обороны противника, остались довольны результатами разведки. И эту схему, и письма, и солдатскую книжку они тотчас переправили в штаб батальона.

А операция по захвату «языка» не состоялась по той причине, что бригада раньше намеченного срока вступала в бой. Но что с высоты прожитых лет могу сказать? У термистов есть термин «проверка металла на излом». Вот и мы в те жаркие июльские дни прошли испытание характеров «на излом». [96]