Доверие, оправданное жизнью

Рано утром 26 октября 1944 года представители Ставки — Маршал Советского Союза Тимошенко и маршал авиации Ворожейкин незаметно оставили северную окраину Дебрецена и устремились в направлении на Ньиредьхазу.

Машины шли на малой скорости. Начавшийся накануне дождь лил не переставая. Дороги раскисли. К тому же все пути, идущие с юга на Ньиредьхазу, были забиты грузовыми автомашинами, повозками. Ехать даже на вездеходах по таким дорогам было трудно. Колонна то и дело останавливалась, ожидала, пока рассосется пробка. Возле хуторка, невдалеке от населенного пункта Уйфехерто, движение и вовсе застопорилось. Впереди что-то произошло.

— Сворачивайте направо и станьте вон там, во дворе, — приказал Тимошенко. А сидящим рядом офицерам сказал: — Здесь немного задержимся. Необходимо вызвать сюда старших командиров и навести порядок с маршрутами движения войск и перемещением тылов.

Как только машины въехали во двор и остановились у маленького, оставленного жителями дома, к маршалам быстро подошел полковник в кавалерийской форме и лихо представился:

— Полковник Чебураков, командир пятого Донского кавалерийского полка!

— Почему ваш полк следует вперемежку с обозом? — спросил Тимошенко.

— Случилось так, товарищ маршал, что по одному и тому же маршруту двинулись тыловые части соседнего кавалерийского корпуса и второй эшелон нашего корпуса. [137]

Тимошенко и Ворожейкин зашли в домик. Полковник Тюхов разложил на столе карту. Полковник-кавалерист продолжал отвечать на вопросы маршалов. Вдруг из-за дальней рощи северо-западнее хутора донеслись глухие выстрелы. А через несколько секунд послышался сильный свист и вой приближавшихся снарядов. Мгновение — и огромной силы взрывы сотрясли хутор. На дороге перепуганные лошади рванулись в разные стороны, таща за собой повозки. Всадники, еле-еле удерживая коней, отскакивали от дороги на огороды и в поле. Вражеские снаряды легли севернее хутора и только один разорвался рядом с дорогой.

Не успели опомниться после первого залпа, как прогремел второй. На этот раз артиллерийские снаряды рвались на дороге и во дворах хутора. Примерно в трехстах метрах от домика, в котором находились маршалы, рванул снаряд крупного калибра. От взрыва задрожало все вокруг. Тимошенко и Ворожейкин вышли из домика и, остановившись посреди двора, вслушались в дальнюю стрельбу.

— Откуда ведется огонь? — спросил Ворожейкин полковника-кавалериста.

— С опушки леса, примерно в шести километрах отсюда, — ответил тот и протянул руку в названную сторону. — Это уже третий артналет. Дорога на Ньиредьхазу обстреливается только в этом месте, причем стрельба начинается вместе с движением наших войск по дороге. Как только оно приостанавливается — прекращается стрельба.

Маршалы переглянулись.

— Выходит, — сказал Тимошенко, — что кто-то дирижирует этой стрельбой.

— Похоже, — согласился Ворожейкин.

В это время начальник личной охраны представителей Ставки капитан войск Госбезопасности И. Полешко и офицер охраны старший лейтенант В. Шумейко, осматривая дом, в котором временно остановились маршалы, обнаружили и вытолкнули во двор высокого рыжего гитлеровца.

— Проверьте подвал, — приказал Тимошенко. — Может, там еще кто-то есть.

Капитан Павленко быстро спустился в подвал и, увидел множество различной тары, сломанной мебели, а в углу у самого окошка — кучу из сухих листьев кукурузы. [138] Петр раскидал ее и обнаружил радиостанцию, несколько аккумуляторов, сумку с продуктами, автомат с полным диском патронов. Рядом лежало старое одеяло, на котором валялись наушники и термос.

Сомнений быть не могло: артиллерийский корректировщик удачно выбрал себе место. В подвале вроде бы и неудобно, но из углового окошечка все видно: и дорога просматривается, и двор, и огороды, и поле.

Павленко, не задерживаясь, вышел во двор.

— Разрешите доложить: в подвале находился немецкий корректировщик артиллерийского огня. Там работающая рация, его вещи, оружие. Вот наушники от радиостанции.

— Ну и сюрприз! — сказал Тимошенко и громко засмеялся. — Такое на войне встречается не часто мы с вами сидим в домике за картой, а под нами в подвале вражеский радист-корректировщик вызывает огонь на себя, а значит, на нас с вами. Не так ли, Григорий Алексеевич?

— Получается, что так, — согласился Ворожейкин.

— Пленного допросить и отправить в тыл! — приказал Тимошенко. — Артиллерию в роще уничтожить с воздуха. Кстати, где поблизости базируются наши штурмовики? — спросил Тимошенко у Ворожейкина.

— На аэродроме Дебрецен, — ответил маршал авиации. — Сейчас поставим им задачу.

Но вызвать штурмовики оказалось не простым делом, До Дебрецена далеко, связь с аэродромом отсутствовала, позывных авиачастей корпуса генерала Каманина никто не знал.

— Капитан Павленко, — приказал маршал Ворожейкин, — вызвать авиацию немедленно и подавить артиллерию противника во что бы то ни стало!

Петр бросился за помощью к кавалеристам. Но они только руками развели.

— Вот бери коня и скачи на аэродром, — посоветовал майор-кавалерист. — Ездить-то умеешь?

— Приходилось в детстве.

Однако скакать на лошади — не выход из положения. Время не ждало. И тут, на счастье, Павленко увидел в окружении повозок и лошадей огромную машину-будку. А нет ли в ней рации? Петр устремился к машине, в кабине увидел майора в авиационной фуражке.

— Товарищ майор, у вас случайно не радиостанция? [139]

— А если бы я сказал, что это хлебопекарня, ты поверил бы? — ответил вопросом на вопрос авиатор.

Значит, радиостанция. Петр показал майору свои документы.

— Ну это другой разговор, — уже серьезно сказал майор. — Что от меня требуется?

— У вас есть связь с аэродромом в Дебрецене?

— Есть.

— Тогда выезжайте на обочину дороги и немедленно разворачивайтесь.

В считанные минуты радиостанция была развернута, антенна настроена, заработал движок, запищали в кузове приемники.

— Срочно вызывайте Каманина! Будем передавать приказ маршала Ворожейкина, — сказал Петр.

Начальник оперативной группы наведения авиации 5-го штурмового авиакорпуса, следовавший в район Ньиредьхазы, в конно-механизированную группу генерала Горшкова и застрявший здесь на дороге, быстро вошел в связь со своим соединением.

— «Казбек-один»! Я «Казбек-двенадцать», слушайте приказ «Волги», повторяю...

«Казбек-1» молчал. По-видимому, Каманин (а это был его позывной) уточнял, чей позывной «Волга». («Волга» — позывной маршала авиации Ворожейкина — выходила в эфир в исключительных случаях.)

В динамике послышался голос Каманина:

— Я «Казбек-один», вас слушаю.

Капитан Павленко взял микрофон и по закодированной карте передал в эфир:

— Я «Волга», немедленно подавить огонь артиллерии противника в районе квадратов... цели на восточной опушке леса. Как поняли? Прием...

— Я «Казбек-один». Вас понял. Приступаю к выполнению задачи.

— Ну вот и все. Задача поставлена, спасибо, — поблагодарил Петр майора.

— Значит, все в порядке, — согласился тот и спросил: — Ну а что будем делать дальше?

— Берите в одну руку бинокль, а в другую микрофон и полезайте наверх, на будку рации, и наводите самолеты на цель. [140]

— Эта работа нам знакома, — весело откликнулся майор и, когда залез наверх, прокричал: — Хорошо вижу лес, даже всплески огня и дым выстрелов.

Не успел майор закончить фразу, как разрывы тяжелых снарядов загрохотали на северной окраине хутора. Опять артналет. Движение колонн войск по дороге снова прекратилось.

С юга на малой высоте приближалось несколько групп самолетов-штурмовиков Ил-2. Все они, пролетев рядом с дорогой, удалились на север, скорее всего, в район Ньиредьхазы. Замыкающая группа в составе двенадцати самолетов, развернувшись над хутором, стала перестраиваться в боевой порядок. Петр отчетливо слышал, как офицер наведения, стоявший на крыше радиостанции, связавшись по рации с ведущим группы штурмовиков, наводил его на цель:

— «Казбеки», «Казбеки»! Я «Казбек-двенадцать», перед вами цель роща Круглая, атакуйте восточную опушку, там артиллерия...

— Продолжайте наводить самолеты на цель, а я быстро обо всем доложу маршалам, — крикнул Павленко майору. — Если не вернусь — действуйте самостоятельно, выполняйте свою задачу.

— Хорошо! — послышался ответ.

Прибежав к дворику и увидев маршалов, наблюдавших за действиями самолетов-штурмовиков, капитан решил пока воздержаться от доклада, поскольку те все видели сами.

Ворожейкин заметил Петра и подозвал к себе.

— Как это вам так быстро удалось вызвать штурмовики? — спросил он.

Капитан подробно доложил маршалу авиации, что на дороге случайно встретил радиостанцию с группой наведения самолетов, принадлежавшую 5-му корпусу генерала Каманина.

— Радиостанцию не отпускать! — приказал Ворожейкин. — Пусть следует с нами.

Разговаривая, маршал не спускал глаз с группы штурмовиков, которая произвела два захода на бомбометание огневых позиций артиллерии и заходила теперь на третий круг. Огонь артиллерии гитлеровцев прекратился. Но самолеты не уходили. Все находившиеся на хуторе хорошо видели действия каждого самолета. «Илы» горкой набирали высоту, а затем пикировали на цели и сбрасывали [141] бомбы или вели огонь. Только последний самолет группы, с цифрой «8» на хвосте, не проявлял активности.

— Да, «восьмерка» что-то виляет, — послышался голос.

— Интересно, почему? — сказал другой, — все самолеты вон как крутятся, а «восьмерка» вроде бы симулирует.

— Нет! Этот летчик отыскивает цели, — сказал Ворожейкин. — Видимо, орудия хорошо замаскированы.

— А как же остальные? По каким целям они бьют? — спросил Павленко.

— Они могут бить просто по опушке рощи, где, по их предположению, замаскированы орудия, а этот летчик ищет сами орудия. Зря боеприпасы не расходует.

Группа штурмовиков с третьего захода обстреляла цели из пушек и эрэсами. Нанеся удар, самолеты начали перестраиваться в боевой порядок для следования на свой аэродром. Не успели уйти от рощи, как с неатакованной опушки внезапно загремели выстрелы немецкой артиллерии. Взрывы снарядов огромными султанами вздыбились на дороге севернее хутора.

— Что же это получается? — спросил Ворожейкина Тимошенко. — Выходит, ударили по пустому месту?!

В это время штурмовик с хвостовым номером «8», который летел последним в строю, издали заметив ожившие орудия гитлеровцев, мигом оторвался от строя и коршуном бросился на огневые позиции артиллерии врага.

— Так я и думал, — с облегчением сказал маршал авиации.

— Смотрите, смотрите, как их гвоздит! — послышались голоса.

— Вот это атака! А ведь замолчала, проклятая. Опять заходит. Ура!

— Четвертый раз пикирует. Действует один за всех.

— Молодец летчик. Герой, да и только. Вот так нужно воевать!

Летчик «восьмерки» атаковал шесть раз. Развернулся над хутором, покачал крыльями и удалился в сторону Дебрецена. С земли кавалеристы восторженными взглядами провожали героя неба. Артиллерия противника на восточной опушке рощи Круглая была подавлена. Кавалерийские части теперь получили возможность беспрепятственно двигаться по дороге на Ньиредьхазу. Вместе [142] с ними ехали машины маршалов, к которым присоединилась и радиостанция. Садясь в машину, Ворожейкин посмотрел на часы и обеспокоенно сказал:

— «Восьмерка» пробыла над целью сорок пять минут. Дотянет ли до аэродрома? Хватит ли горючего?

— Должна дотянуть, Дебрецен не так далеко, — сказал Павленко.

— А летчик все-таки молодец! Здорово воюет! — заключил Ворожейкин.

...В районе Ньиредьхазы представители Ставки пробыли несколько дней. Противник, сосредоточив здесь значительные войска, нанес сильный контрудар. После пятидневных ожесточенных боев, 27 октября, наши войска вынуждены были оставить Ньиредьхазу и временно перейти к обороне.

На этом Дебреценская наступательная операция закончилась. Советские войска готовились к новому наступлению в глубь Венгрии — к Будапештской наступательной операции. Готовилась к ней и фронтовая авиация. Г. А. Ворожейкин в эти дни уже побывал в авиационных объединениях и соединениях, действовавших не Будапештском направлении, и выяснил на месте, какая помощь им нужна в предстоящих боевых действиях.

Утром 30 октября 1944 года Григорий Алексеевич прибыл в штаб 5-го штурмового корпуса, который находился рядом с аэродромом Дебрецен. Маршала встретил среднего роста, крепкого телосложения авиационный генерал с волевым лицом и коротко представился:

— Командир пятого штурмового авиационного корпуса генерал-майор авиации Каманин.

Вся страна знала этого храброго летчика еще со времен челюскинской эпопеи как одного из первых Героев Советского Союза. Многое о нем слышал и капитан Павленко, но увидеть его так близко довелось впервые. Петр долго не сводил с него глаз. Каманин заметил это, сделал шаг, протянул руку и поздоровался.

Несколько часов провел Г. А. Ворожейкин на аэродроме Дебрецен. Интересовался укомплектованностью корпуса летным и техническим составом, наличием моторов, запасных частей к самолетам, горючих и смазочных материалов, боеприпасов. Инженер корпуса подробно доложил маршалу о состоянии самолетного парка и о потребностях в авиационной технике. Оказалось, что машин в корпусе почти на двадцать процентов меньше [143] нормы, а летчиков и стрелков-радистов — на шестнадцать процентов, запасы горючего минимальные, подвоз же мелких осколочных бомб и противотанковых бомб задерживается на неопределенные сроки.

— С такими недостатками вам трудно будет участвовать в операции, — заметил маршал, — сегодня же обо всем доложу в Москву. Примем срочные меры, и все необходимое вы получите.

Не были забыты и такие важные вопросы, как обмен опытом среди лучших экипажей корпуса в нанесении снайперских ударов по малоразмерным объектам противника на поле боя, во взаимодействии штурмовиков с танками, артиллерией и пехотой, с конно-механизированными частями. В штабе корпуса зашла речь о лучших летчиках-штурмовиках подразделений и частей 5 шак. Ворожейкин спросил Каманина:

— А не смогли бы вы позвать сюда летчика самолета с хвостовым номером «восемь», который двадцать шестого октября между шестнадцатью и семнадцатью часами штурмовал вражескую артиллерию северо-западнее Уйфехерто?

Григорий Алексеевич легко вспоминал даты, названия населенных пунктов. Можно было позавидовать этой его способности.

— А что случилось? — забеспокоился Каманин. — Может, зацепил своих?

— Ничего подобного. Я хотел бы поговорить с этим летчиком.

Пока суд да дело, начальник штаба корпуса полковник Бенюк послал машину за летчиком.

Вскоре в комнату вошел среднего роста крепыш с загорелым волевым лицом, со шрамом на правой щеке. Одет он был в черный кожаный реглан.

— Товарищ маршал авиации! Гвардии красноармеец Николаев по вашему приказанию прибыл, — четко доложил летчик.

— Здравствуйте, товарищ Николаев! — поздоровался маршал и сказал: — Я не совсем понял ваше воинское звание.

— Красноармеец, — ответил Николаев.

— У нас в таком звании не летают.

— Он был майором, — ответил генерал Каманин. — Но его судили и разжаловали.

— За что вас судили? — спросил Ворожейкин. [144]

— За столкновение с вышестоящим товарищем, — ответил летчик.

— Непонятно, поясните.

— В общем, неприятная история, товарищ маршал авиации.

— Дело было так, — начал рассказывать летчик. — Осенью прошлого года при форсировании Днепра наша эскадрилья попала в очень тяжелое положение: сначала нас накрыл мощный зенитный огонь, затем атаковали истребители. Мы потеряли хороших боевых товарищей, с которыми начинали войну, и сильно переживали эту потерю. А вечером за ужином с горя я выпил лишнего. В это время, как на грех, в столовую вошел заместитель командира полка и устроил мне публичный разгон, называя меня растяпой, трусом, чужеспинником, зря носящим ордена, и тому подобное. Я не стерпел, потерял над собой контроль. Не помню, как допустил то, о чем после и сам сожалел. Так со мной случилась беда. Меня судили, сняли с эскадрильи, разжаловали и лишили всех правительственных наград.

— А много их у вас было? — спросил маршал.

— Много, — ответил за летчика генерал Каманин и начал перечислять: — Ордена Красного Знамени, Александра Невского, Отечественной войны первой степени и медаль «За отвагу».

— И много вы летали в этом году? — вновь спросил Григорий Алексеевич.

— Все время летал. Мне дали возможность искупить вину в своей части, на глазах у товарищей.

— Хорошо, товарищ Николаев, — сказал Ворожейкин, — пойдите покурите и успокойтесь, а мы тем временем поговорим с вашими начальниками.

Летчик вышел. Григорий Алексеевич встал из-за стола, прошелся по комнате.

— Как считаете, Николай Петрович, этот летчик уже искупил свою вину? Или вы его до самого конца войны решили оставлять в красноармейцах? — спросил Ворожейкин, обращаясь к Каманину.

— Товарищ маршал! Николаев давным-давно искупил свою вину. Уже будучи красноармейцем, он награжден двумя орденами Красной Звезды, поскольку произвел очень много боевых вылетов, ходил на самые ответственные задания. [145]

— Так в чем же дело? — В голосе Ворожейкина послышалось недовольство. — Почему не ставите вопрос о реабилитации? Почему не восстанавливаете его в звании и должности? Он этого вполне заслуживает. Я сам видел, как он воюет. Это настоящий боевой летчик, многие у него поучиться могут. Пользуясь предоставленными мне правительством и Верховным Главнокомандующим правами, присваиваю летчику Николаеву воинское звание «майор» и назначаю его командиром первой эскадрильи штурмового авиационного полка, в котором он служит. Одновременно награждаю его орденом Красного Знамени и вхожу в ходатайство перед Президиумом Верховного Совета СССР о возвращении майору Николаеву всех боевых наград, которыми он был ранее награжден. — И — капитану Павленко: — Мои служебные бланки с вами?

— Так точно, — ответил Петр и положил чистый бланк на стол перед маршалом.

Ворожейкин стал писать ходатайство в Москву, Закончив, приказал вызвать Николаева, офицеров штаба корпуса в кабинет Каманина. Когда генералы и офицеры вошли, маршал авиации подозвал к себе Николаева и спокойно, твердо сказал:

— Товарищ майор! С этой минуты вы назначаетесь командиром первой эскадрильи вашего полка. Бейте без пощады гитлеровских захватчиков!

— Товарищ маршал! Ваше доверие оправдаю!

А когда представитель Ставки от имени Президиума Верховного Совета СССР вручил Николаеву орден Красного Знамени и по-отцовски обнял его, пожал ему руку, летчик дрогнувшим голосом произнес:

— Служу Советскому Союзу!

Долгое время майор Николаев стоял молча. Крупные слезы, как горох, падали из его черных глаз, прямо на воротник реглана. Не часто увидишь, как плачет мужественный, смелый человек, не знавший страха в бою.

В кабинете было тихо и торжественно. Боевые друзья радовались за сослуживца. Ворожейкин подозвал порученца и приказал немедленно отправить в Москву ходатайстве о возвращении майору Николаеву всех боевых наград.

— Надеюсь и уверен, все, что заслужили раньше, товарищ майор, будет вручено вам генералом Каманиным, [146] — сказал маршал. — Еще раз желаю действовать так, как двадцать шестого октября в районе Уйфехерто. Я видел вашу работу и очень доволен ею.

В столовой, где обедали офицеры, капитан Павленко подсел к майору Николаеву и от души поздравил с такими большими событиями в его жизни. Офицеры разговорились. Николаев рассказал обо всем. Год назад совершил ошибку, был судим, и генерал Каманин под свою личную ответственность доверил ему штурмовик Ил-2, потом трижды ходатайствовал о реабилитации, но документы возвращали назад. Бывший заместитель командира, с которым у Николаева произошло столкновение, служит в вышестоящем штабе. Он-то и не давал хода делу.

— А вот сегодня маршал авиации Ворожейкин прямо-таки воскресил меня, — волнуясь, сказал Николаев. — Век не забуду. А доверие его оправдаю. Можете быть уверены.

— Да, Валентин, — Петр позволил себе назвать так майора. — Доверие — великая сила. Может быть, я говорю банальные вещи, но говорю то, что чувствовал, видел и пережил сам. Хоть и лет мне не очень много, но воюю вторую войну. И у меня были всякие начальники. Одни доверяли полностью, другие с оглядкой, а третьи просто не доверяли. В самом начале этой войны был моим начальником майор Гужов. Он не только мне, но и никому не доверял серьезной работы, боялся, как он говорил, чтобы его «под монастырь не подвели». Силился все делать сам, работал за себя и за весь отдел. У нас, конечно, руки опускались. Естественно, и дела шли плохо. В конце концов Гужова понизили в должности.

— Похожих случаев я знаю немало, — кивнул Николаев. — И у нас в корпусе есть подобные. Но генерал Каманин спуску таким начальникам не дает.

— А вообще-то мне на хороших начальников везло, — продолжал Петр.

Он заговорил о полковнике С. Д. Абалакине — начальнике разведывательного отдела штаба 5-й воздушной армии. Тот всегда доверял и поручал своим подчиненным любую работу, любое дело. И они не подводили его.

— У Степана Дмитриевича замечательная черта, — сказал Петр. — Он верит в людей и поддерживает их, не боясь попасть впросак. А такой случай был однажды. [147]

— Это какой же, если не секрет? — не удержался от вопроса Николаев.

— Если есть время — слушайте.

И Петр повел свой рассказ.

В конце лета сорок третьего года войска Степного и Воронежского фронтов закончили Белгородско-Харьковскую операцию, и наступило короткое затишье. Началась подготовка к форсированию Днепра. В середине сентября командующий войсками фронта генерал армии Конев в Кобеляках, недалеко от Полтавы, в здании местной школы собрал совещание, на которое пригласил генералов и офицеров из числа командных и штабных работников объединений и соединений родов войск, своего фронта. От пятой воздушной армии на совещание прибыли командующий генерал-полковник авиации Горюнов, начальник оперативного отдела Гречко, начальник разведывательного отдела Абалакин и его помощник.

Совещание открыл генерал Конев. В самом начале он обрисовал обстановку, сложившуюся перед Степным фронтом и на его флангах, а затем перешел к задачам войск поэтапно. Таким образом, командующий подошел к главной задаче — форсированию Днепра. Он кратко охарактеризовал эту крупнейшую водную преграду, но оценивать места, наиболее удобные для захвата плацдармов и для переправы войск, не стал — попросил всех желающих выступить со своими мнениями и предложениями.

Выступали многие, главным образом инженеры, саперы, артиллеристы, штабные офицеры. Командующий никого не ограничивал во времени, не мешал выступающим. Слушая, молча делал пометки на огромной крупномасштабной карте, висевшей на стене.

Зашел разговор о форсировании Днепра в прошлых войнах.

Тогда Конев сказал:

— Мы с вами находимся совсем близко от того исторического места, где в тысяча семьсот девятом году русские войска под водительством Петра Первого разгромили шведскую армию Карла Двенадцатого. Кто мне скажет, в каких местах на Днепре переправлял войска Карл Двенадцатый, идя на Полтаву, и в каких — когда бежал, преследуемый конницей Меншикова? — Командующий окинул взглядом всех присутствующих и уже более громко повторил: — Ну так кто же знает? [148]

Зал притих. Все молча поглядывали на огромную карту, висевшую на стене за спиной командующего. Никто не решался заговорить. Особенно неловко себя чувствовали инженеры и штабисты. Многие надеялись, что Конев в конце концов сам начнет показывать на карте эти места, но командующий молча продолжал ждать.

— Я могу показать эти места, — шепнул Павленко на ухо Абалакину.

Тот от неожиданности немного растерялся, потом зашептался с генералом Горюновым. Командующий армией только посмотрел на капитана и ничего не сказал. Тогда Петр снова обратился к Абалакину — попросил разрешения на доклад. Полковник внимательно посмотрел в глаза Петру и сказал:

— Разрешаю! Докладывайте, только смелее и громче, чтобы все слышали.

Павленко встал, поднял руку и попросил слова.

— Что у вас? — спросил Конев.

— Помощник начальника разведотдела штаба пятой воздушной армии капитан Павленко. Разрешите доложить по данному вопросу?

— Попробуйте, — сказал Конев и, вопросительно посмотрев на капитана, жестом пригласил к карте. Петр не спеша подошел и заговорил:

Вторгшаяся в пределы Украины тридцатипятитысячная шведская армия во главе с Карлом Двенадцатым к весне тысяча семьсот девятого года подошла к Днепру в районе Переволочны. Тут она и переправилась через реку. — При этих словах показал район на карте и продолжал: — Переправившись на левый берег Днепра, подошла к Полтаве и осадила ее. Вскоре сюда подошли русские войска, ведомые Петром Первым. Двадцать седьмого июня началось сражение. Шведская армия была наголову разбита. Подробности битвы знают все, останавливаться не буду. Тысячи шведов, бежавших к Днепру, в район Переволочны, были настигнуты русскими войсками под командованием Меншикова и взяты в плен. Товарищ командующий, доклад окончен, — сказал Павленко и отступил в сторону.

Конев посмотрел на него с улыбкой.

— Так говорите, в районе Переволочны?

— Так точно! [149]

— Садитесь на свое место, капитан. Благодарю вас за смелость!

Когда Петр подсел к Абалакину, тот засыпал его вопросами: откуда, мол, все это известно?

Павленко сказал, что про Полтавское сражение сотни раз читал еще в детстве, как только стал в школу ходить. Дома, в старом шкафу, лежали подшивки старого журнала «Нива», который выписывал отец. В «Ниве» за тысяча девятьсот девятый год печаталось много материалов, посвященных двухсотлетию Полтавского сражения. Петру они запомнились на всю жизнь...

— Да, такое не забывается, — согласился майор Николаев.

Из столовой Павленко возвращался в штаб-квартиру представителей Ставки один. По дороге заглянул на узел связи, узнал, что документ, написанный маршалом авиации, уже передан по спецсвязи в Москву. Петр шагал к себе не спеша. Из головы не выходили мысли о событиях минувшего дня, особенно — беседа с летчиком Николаевым.

Ворожейкин встретил капитана вопросом:

— Ну что нового?

— Москва подтвердила получение вашего ходатайства о возвращении наград летчику Николаеву.

— Хорошо. А как с заявками?

— Все заявки на горючее, боеприпасы и запчасти переданы по назначению два часа тому назад. Подтверждения о получении тоже есть.

— У вас все? — спросил маршал.

— Да есть еще кое-что, но не знаю, когда лучше об этом вам сказать.

Григорий Алексеевич посмотрел на часы.

— Говорите сейчас.

— Когда я ужинал в летной столовой, — начал Петр, — то подошел к майору Николаеву и поздравил его. Он рассказал, что товарищ, из-за которого его судили, придумал себе какие-то болезни, сбежал с летной работы и устроился в вышестоящем штабе, в отделе кадров. Вот и случилось, что все ходатайства генерала Каманина о реабилитации Николаева попадали в руки этого человека. Он попросту не давал им ходу.

— Вот оно что! Найдите этого офицера и завтра вызовите ко мне, — приказал маршал. [150]

Спустя полгода, уже находясь на территории Чехословакии, капитан Павленко вместе с маршалом Ворожейкиным снова побывал в 5-м штурмовом авиакорпусе. Петр узнал, что майор Валентин Николаев геройски погиб во время штурмовки гитлеровских танков в районе города Брно. Вражеский зенитный снаряд разорвался прямо в кабине летчика.

А 29 октября 1944 года началась Будапештская наступательная операция. За два дня советские войска продвинулись в глубь центральных районов Венгрии на несколько десятков километров и освободили много населенных пунктов. В один из них, Кунсенмартон, поближе к местам боев, и направились представители Ставки. [151]